Текст книги "Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья"

Автор книги: Николай Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
АВТОМОБИЛЬ, ИЛИ ВОЗВРАЩЕНИЕ ПУТНИКА

Глава двадцать шестая.
Крестовская застава

Итак, мы простились с путешественником времен николаевского «бездорожья». Под звон бубенцов и причитания валдайских красавиц он умчался в туман минувшего.

Но и в нашем нынешнем «бездорожье», когда, пользуясь метафорами Герцена, «государственная фура… заехала по ступицу в снег», когда не желающие быть послушными овцами у самозваных пастырей люди «стали думать», – путешествие по России вновь становится лекарством для душевного здоровья.

Выражаясь метафизически, можно сказать, что «возвращение в Россию» необходимо для самоидентификацииличности и общества, для ясного понимания того, кто ты, откуда пришел и куда идешь.

А потому отправимся в путь немедля.

* * *

Современные дороги не оставляют места для пешехода. Входной билет в это царство скорости – как минимум два колеса. Впрочем, два шатких колеса – это мимолетная причуда оригиналов. А для серьезных людей речь идет, конечно, о четырех.

Но и четыре колеса могут выглядеть по-разному. Тут, как говорится, «возможны варианты». Я бы, например, с удовольствием воспользовался скрипучей бричкой Павла Ивановича Чичикова. Ведь из нее так хорошо видна Россия. Но Чичиков давно не ездит в бричке. А потому единственным средством передвижения будет автомобиль.

Сегодня, когда все только и делают, что смотрят, кто на чем ездит, тотчас всплывает вопрос: о каком, собственно, автомобиле идет речь? На чем вы приглашаете нас ехать, уважаемый автор?

Уклоняясь от скользкой автомобильно-номенклатурной темы, отвечу скромно, но с достоинством: мы поедем на автомобиле, который, безусловно, довезет нас до цели. Более того: он не даст нам оснований как для пролетарской зависти, так и для буржуазного высокомерия. Вот он стоит там, у тротуара, поблескивая своими раскосыми стеклянными глазами и всем своим видом выражая готовность и мчаться, закусив удила, и терпеливо ждать под окнами гостиницы.

* * *

В нашем путешествии мы освобождаемся от всякой предвзятости или, как любят выражаться независимые журналисты, ангажированности.Мы не станем подобно Радищеву обличать бесправие крестьян (хотя и нам нашлось бы, что сказать на эту тему) или по примеру Андрея Муравьева служить молебен в каждой придорожной часовне (хотя и мы не чужды обычаям отцов и дедов). И уж конечно мы не станем состязаться с авторами путеводителей, чья потрясающая осведомленность в мелочах скрывает смутное представление о целом.

Мы будем поступать так, как, собственно, и поступал путешественник прежних времен. Он рассеянно смотрел на дорогу, предаваясь размышлениям и воспоминаниям. При наличии достойных собеседников он не прочь был порассуждать, пофилософствовать, а потом на станции спросить сахмовар, достать баул с припасами и открыть заветный «поставец»…

Каждая из дорог имеет свои достопримечательности. И всё же нет вокруг Москвы дороги более интересной, чем Троицкая. Она важна и сама по себе, и как первый участок той великой дороги на север, которую в зависимости от места называют и Троицкой, и Переславской, и Ярославской, и Вологодской, и Архангельской. Эта дорога стара, как сама Русь. Собственно, и Троице-Сергиев монастырь, и Переславль, и сама Москва выросли как грибы на обочине этой былинной дороги, по которой еще Владимир Мономах ходил «сквозь вятичи» из Киева в Ростов.

Но оставим туманную древность. Сегодня эта дорога в культурном отношении прежде всего – путь в обитель Сергия Радонежского, к древним монастырям Переславля-Залесского, к святыням и колоколам Ростова Великого.

О Ростове особый разговор впереди. Признаюсь: я не равнодушен к этому городу. Как выразился один старинный острослов, «для археолога взглянуть на Ростов все равно, что понюхать старую залежавшуюся рукопись: необыкновенно приятное ощущение, лучше лимбургского сыру!» (221, 53). Ну а дорога в Ростов – это двести километров чистой русской истории на фоне левитановской осени или саврасовской весны.

Путешествие по этой дороге всегда было в той или иной мере «богомольем» – поклонением святым местам России. И хотя наша книга – не посох для православного туриста, мы не будем избегать этого старинного, пахнущего медом и ладаном слова. Истинную цену ему знали только люди, волею судьбы оторванные от России, лишенные возможности в час отчаяния разорвать круг повседневности и пуститься с котомкой по ее пыльным дорогам к стенам невидимого града Китежа…

«Богомолье! Вот чудесное слово для обозначения русского духа… Как же не ходить нам по нашим открытым, легким, разметавшимся пространствам, когда они сами, с детства, так вот и зовут нас – оставить привычное и уйти в необычайное,сменить ветхое на обновленное,оторваться от каменеющего быта и попытаться прорваться к иному, к светлому и чистому бытию,отойти странником в новую страну, где по-новому увидеть Богав земном, и в небесах и, вернувшись в свое жилище, обновить, освятить и его этим новым видением?.. Нам нельзя не странствовать по России: не потому, что мы “кочевники” и что оседлость нам “не дается”; а потому, что сама Россия требует, чтобы мы обозрели ее, и ее чудеса, и красоты, и через это постигли ее единство, ее единый лик, ее органическую цельность; и более того: чтобы мы научились, созерцая ее, видеть Бога —и в ее природе, и в ее истории, и в осевших гнездах ее праведности (от Киевской Лавры до Китежа, от Соловков до гор Кавказа)» (65, 390).

Так писал в изгнании философ Иван Ильин.

Русский паломник

Путешествие к святым местам присутствует в любой мировой религии, в том числе и в той специфической форме религии, которую принято называть культурой. И чем сильнее жизненная сила религии – тем больше людей отправляются в далекий путь, чтобы своими глазами увидеть ее святые места, пройти по дорогам святых. Наши экскурсии «по пушкинским местам», «по местам боев» или просто задумчивая прогулка по старому школьному двору не есть ли тоже в основе своей «паломничество к святым местам»?

В христианской традиции отношение к паломничеству всегда было двойственным. С одной стороны, оно приветствовалось как проявление горячего благочестия, а с другой – осуждалось как некий формальный, внешний акт, которым нерадивые пытаются подменить непрерывную внутреннюю работу по самоусовершенствованию. Моральная коллизия переплеталась здесь с хозяйственными расчетами. Чрезмерное увлечение людей паломничеством к святым местам создавало угрозу нормальной производственной деятельности, подрывало социальные связи.

И всё же притяжение святых мест было непреодолимо. Считалось, что молитва, произнесенная в святом месте (в монастыре, у гробницы святого), более «доходчива» до адресата. Равным образом верили, что душа человека, погребенного в монастыре и принявшего перед кончиной монашеский постриг, скорее попадет в рай.

И чем острее была необходимость в помощи небесных сил, тем сильнее был порыв к святыне. Нередко паломничество было исполнением обета, принесенного в тяжелых обстоятельствах.

Впрочем, паломниками становились не только люди, обделенные судьбой или испытавшие потрясение. Потребность лично прикоснуться к святыне, войти в мир, в котором жили Спаситель и его ученики, возникала из самого переживания Священной истории как литургической реальности. «Хотех святая места видети, идеже Христос своима стопама ходил и святии апостоли последоваху ему», – бесхитростно признавался троицкий дьякон Зосима в своих записках о паломничестве в Святую землю (107, 296).

Главной, заветной целью христианских паломников всего мира были Святая земля и город Иерусалим. Трудно даже представить себе то чувство бесконечного счастья, которое испытывал средневековый паломник, прикасаясь губами к камню, с которого вознесся Иисус, или, припадая к источнику водой которого утолял жажду Спаситель.

Для русских паломников необычайно притягательными были Константинополь с его бесчисленными святынями и «удел Богоматери» – Святая гора Афон.

Грамотный и способный к литературному труду паломник считал своим религиозным долгом оставить описание своего путешествия с точным указанием местонахождения различных святынь. Так возникало «хождение» (в старом написании – хожениё)– своего рода словесная икона. Читая «хождение», человек, не имевший возможности лично посетить святые места, как бы сопутствовал автору и разделял его переживания.

Первое из сохранившихся до наших дней русских «Хождений в Святую землю» написал игумен Даниил в начале XII века. Во вводной части своего труда он считает необходимым оправдаться от возможных упреков в гордости, объяснить мотивы своего путешествия, а также своего литературного труда. Он идет в Святую землю не ради снискания похвал за сам факт далекого и трудного путешествия с благочестивой целью, но «любви ради святых мест сих». Он пишет отчет о своем путешествии, желая разделить с ближними эту великую радость – прикосновение к святыням христианства.

«..Да си исписах путь си и места сии святаа, не возносяся ни величаяся путем сим, яко что добро створив на пути сем, не буди тог ничто же бо добра створих на пути сем; но любве ради святых мест сих, исписах все, еже видех очима своима…» (131, 24).

Рассказ Даниила прост и ясен – «яко же видех очима своима, тако и написах» (131, 104). Он умалчивает о своих личных переживаниях при посещении святых мест, предоставляя читателю самому ощутить величие открывшегося в зримых и осязаемых образах Священного Писания. И только однажды, рассказывая о посещении Святого Гроба – главной святыни всего христианского мира, не удерживается от умиления.

«Аз же тогда, поставив кандило на Гробе Святем, и поклонився честному Гробу тому, и облобызав место то святое с любовию и с слезами, иде же лежало тело Господа нашего Иисуса Христа, изидох из Гроба святаго с радостию великою и идох в келию свою» (131, 108).

При этом Даниил все же считает своим долгом дать читателю и будущему паломнику несколько полезных советов. Первый совет – не спешить, посещая святые места. «А сего пути нелзе въскоре створити…» (131, 26). Второй совет – найти знающего проводника и щедро платить за его услуги. «Невозможно бо без вожа добра и без языка испытати и видети всех святых мест. И что имея в руку моею худаго моего добыточка, то от того все подавах ведущим добре вся свята места в граде и вне града, да быша ми указали всё добре…» (131, 26).

Чтобы попасть туда, куда вход для посторонних был закрыт, Даниил успешно применял «золотой ключик». Желая своими руками поставить лампаду «от всея Русьскыя земли» на Гроб Господень, он посулил ключнику мзду, и тот отворил ему дверь к Святому Гробу.

«Хождение» игумена Даниила в Святую землю стало классикой древнерусской литературы. Оно распространялось во многих списках и питало паломнические настроения на протяжении нескольких веков.

Наряду с трудом игумена Даниила в «золотую пятерку» русских «хождений» входят паломничества в Царьград боярина Добрыни Ядрейковича (позднее – новгородского архиепископа Антония) (1200), Стефана Новгородца (1348—1349) и Игнатия Смольнянина (1389), путешествие иеродьякона Троице-Сергиева монастыря Зосимы в Царьград, на Афон и в Палестину (1419-1422).

В целом придерживаясь заданного Даниилом сдержанного повествовательного тона, они различаются в оттенках повествования и, разумеется, в перечне упомянутых святынь. Есть и запоминающиеся путевые заметки. Стефан Новгородец в конце рассказа не удержался от вздоха на тему «всё покупается и всё продается». Даже святыни веры недоступны для бедняка. «А в Царьград аки в дубраву велику внити: без добра вожа не возможно ходити, скупо или убого не можеши видети ни целова-ти ни единого святого…» (131, 258).

Посещение святых мест предусматривало соблюдение определенных правил. Главное моральное требование состояло в добродетельной жизни, соблюдении христианских нравственных императивов во время паломничества. В ритуальном отношении следовало соблюдать пост, удерживаться от пьянства и чревоугодия.

Подходя к Иерусалиму и впервые увидев с горы святой город, паломники слезали с коней, кланялись, осеняли себя крестом и в знак смирения шли дальше пешком. Это была своего рода Поклонная гора, от которой пошли «поклонные горы», известные в любом старом русском городе.

«И ту есть гора равъна (пологая. – Н. Б.)о пути близь града Иерусалима яко версты дале; на той горе сседают с конь вси людие и поставляють крестьци (осеняют себя крестом. – Н. Б.)ту и покланяются святому Въскресению на дозоре граду… И идуть вси пеши с радостию великою к граду Иерусалиму» (131, 32).

* * *

Паломничество в Святую землю требовало не только немалых денежных средств, но и личного мужества. Первой опасностью был грабеж на русских дорогах – обычное явление в период удельной раздробленности.

В записках Игнатия Смольнянина, сопровождавшего митрополита Пимена в Царьград в 1389 году, сообщается, что гостеприимный князь Олег Рязанский, провожая митрополичий караван, «отпусти с нами боярина своего Станислава с доволною дружиною и воинством, и повеле ны (нас. – Н. Б.)проводити до реки до Дона с великим опасением разбоя деля» (107, 278).

Далее путников подстерегал шторм, который мог настичь корабль с паломниками на любом этапе их морского пути. Троицкий дьякон Зосима, направлявшийся в Константинополь, сел на корабль в устье Днестра. «И наняхом себе корабль, поидохом на морие и быхом на морие 3 недель. Едва с нужею доидохом устья цареградскаго, тогда бываетфутрина (сильный ветер. – Н. Б.) великая и валове страшнии пред Филиповым заговеньем (14 ноября. – Н. Б.)»(107, ЗП).

В Эгейском море и у побережья Малой Азии бесчинствовали пираты. Они нападали на торговые корабли, перевозившие паломников, и грабили их до последней рубашки. Жертвой пиратов стал игумен Даниил на обратном пути из Святой земли. Троицкий дьякон Зосима, возвращаясь из Святой земли, также испытал на себе насилие флибустьеров. «И на среди пути найде на нас корабль каталански (поднявшие мятеж каталонские наемники, нанятые византийским императором для войны с турками. – Н. Б.), разбоиници и разбиша наш корабль пушками и въскакаша на наш корабль, аки звери дивии. И разсекоша нашего корабленика на части и ввергоша в море и взяше, яже в нашем корабли. Мене жъ убогаго удариша копейным ратовищем в груди и глаголющее ми: калугере, поне дуката кърса, еже зовется деньга золотая. Аз же заклинахся Богом вышним, что нет у мене. Они же взяша мшелец мои весь, мене же убогаго во едином сукманце оставиша. И скачющи по кораблю, аки звери диви, блистающи копии своими и мечи и саблями и топоры широкими немецкими. Мню аз грешный Зосима, яко въздуху устрашитися от них. Паки взыдоша на свои корабль и отидоша в море. Мы же пристахом ко острову Митилину. Ту быхомь не мало дни и оттоле поидохомь в Костянтин град» (107, 307).

Но главной опасностью были всё же не пираты, а грабившие и убивавшие беззащитных паломников кочевники-арабы, жившие в окрестностях Иерусалима. Игумен Даниил говорит, что не смог посетить место, где стоял библейский город Содом, «боязни ради поганых» (131, 74). Такие же переживания испытал он и во многих других местах за пределами города.

Три века спустя в тех же самых местах нападения арабов опасался и дьякон Зосима. От побережья он с большим риском добрался до Иерусалима «злых ради арапов». Отправившись к реке Иордан, он всё же не избежал опасного приключения. «И поидох възле Мертвое море и наидоша на ны злые арапове и возложиша на мя раны доволно и оставиша мя вь полумертва, отидоша въсвояси» (107, 301, 305).

* * *

По мере распространения христианства на Руси возрастало и стремление к поклонению собственным, русским святым местам. В отличие от далекого паломничества в Палестину (в знак которого приносили пальмовую ветвь, давшую название самому явлению) путешествие к святым местам Руси скорее можно называть богомольем.

Средоточием русского благочестия был Киев. Здесь, в Десятинной церкви, находилась гробница «крестителя Руси» Владимира Святого. А на горе возвышалась многоглавая киевская София – кафедральный собор главы Русской церкви митрополита Киевского.

Древнейшим центром русского богомолья был Вышгород, небольшой городок близ Киева, где находился храм Святых Бориса и Глеба и хранились их нетленные мощи. Огромный каменный храм Бориса и Глеба был освящен 1 мая 1115 года.

Привлекал паломников и Киево-Печерский монастырь, основатели которого иноки Антоний и Феодосии уже в XII веке почитались как святые.

Очень рано был причислен к лику святых погибший от рук язычников ростовский епископ Леонтий (1071). Его гробница в Успенском соборе в Ростове также стала местом притяжения для многих богомольцев.

В период политической раздробленности (1132 – конец XV века) каждая земля и каждое княжество чтили собственных святых. Общерусское значение имел только культ киевских святых. Однако по мере возвышения Москвы ее святые – митрополиты Петр и Алексей, игумен Сергий Радонежский – получают признание по всей стране. Но если культ московских святителей имел преимущественно государственное значение, то почитание Сергия Радонежского принимает всеобщий характер. Народная слава святого, главной чертой характера которого была «простота без пестроты», шла рука об руку с официальным прославлением.

В Троицу к Сергию…

Со времен Василия Темного московские великие князья ездят на богомолье в Троицкий монастырь, крестят там своих старших сыновей, делают в обитель богатые вклады. Процесс возвышения Троицкого монастыря как общерусского «богомолья» шел прерывисто, то замедляясь, то ускоряясь в соответствии с настроениями московской знати и переменами политической конъюнктуры. Самым ревностным почитателем преподобного Сергия Радонежского среди всех московских Рюриковичей был Иван Грозный. При нем монастырь процветает, украшается новыми постройками, а его игумен получает сан архимандрита и первое место среди настоятелей русских монастырей. «Троицкие походы», приуроченные к празднику Троицы и дню памяти преподобного Сергия (25 сентября), становятся почти обязательным элементом московского придворного церемониала. Здесь царь встречался с народом и братался с ним в общем порыве покаянной любви к «великому старцу» святому Сергию.

Дорога в Троицу была своего рода сакральным пространством, огромным храмом под открытым небом. «По всей этой дороге видно, что это путь от святыни к святыне, – писал Иван Аксаков в 1849 году в письме отцу, – по всей дороге вы встречаете множество церквей, образов, часовен, святых колодцев и т. п.» (3, 4).

Над дорогой витал образ «игумена земли Русской» святого Сергия Радонежского. Ему посвящены были престолы в придорожных храмах, его образ запечатлен на иконах и в росписях стен. О нем напоминали часовни и памятные кресты на обочинах дороги.

Троицкая дорога наряду с самой Лаврой была одной из достопримечательностей России. Иностранные наблюдатели русской жизни неизменно отмечали в своих записках своеобразный облик этой дороги и ее особое значение для русского народа. Вот что писал об этом посетивший Москву зимой 1858 года Теофиль Готье.

«При приближении к Троице-Сергиеву монастырю жилища встречаются чаще, чувствуется, что мы подъезжаем к важному населенному пункту. И действительно, к монастырю из дальних мест стекаются паломники. Сюда приходят отовсюду, ибо святой Сергий, основатель этого знаменитого монастыря, является одним из наиболее чтимых святых. Проделанная нами из Москвы дорога – это Ярославская дорога, и летом она, как мне рассказывали, очень оживленна. Нужно проехать через Останкино, где находится татарское поселение, через деревню Ростопчино (Ростокино. – Н. Б.), через Алексеевское, в котором несколько лет назад еще можно было увидеть развалины дворца царя Алексея, и, когда зима не покрывает все и вся своим снежным одеялом, время от времени на фоне сельской местности можно разглядеть изящные загородные особняки. Одетые в армяки, обутые в лапти или, из крайней набожности, идущие босиком паломники ранним утром тянутся вереницей по песчаной дороге. Целые семьи едут в кибитках, захватив с собой матрацы, подушки, кухонные принадлежности и самовары, без которых не обойдешься, и все это вместе имеет вид кочующих племен. Но в пору моей экскурсии дорога была совершенно безлюдна» (41, 267).

* * *

Отжившая религия возрождается в культуре. Поездка на богомолье в Троицкий монастырь из чисто религиозного дела со временем превратилась в своего рода увлекательную и душеполезную прогулку, на которую москвичи отправлялись целыми семьями, в сопровождении чад и домочадцев. Особенно привержены были этому обычаю купцы, чиновники, духовенство, словом – люди среднего достатка и устойчивого положения на социальной лестнице. Вот фрагмент из воспоминаний Андрея Достоевского, младшего брата великого писателя.

«К числу летних разнообразий нужно отнести также ежегодные посещения Троицкой лавры. Но это должно быть отнесено к самому раннему моему детству, так как с покупкой родителями в 1831 году своего имения поездки к Троице прекратились. Я помню только одно такое путешествие к Троице, в котором участвовал и я. Эти путешествия были, конечно, для нас важными происшествиями и, так сказать, эпохами в жизни. Ездили обыкновенно на долгих и останавливались по целым часам почти на тех же местах, где ныне поезда жел. дороги останавливаются на 2—3 минуты. У Троицы проводили дня два, посещали все церковные службы и, накупив игрушек, тем же порядком возвращались домой, употребив на все путешествие дней пять-шесть. Отец по служебным занятиям в этих путешествиях не участвовал, а мы ездили только с маменькой и с кем-нибудь из знакомых» (54, 50).