Текст книги "Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья"

Автор книги: Николай Борисов

Глава шестая.
Ямщики

Ямская гоньба как единственно возможная система связи, пронизывающая огромные безлюдные пространства, была плодом организаторского гения Чингисхана. Его сын Угедей, взойдя на трон, озаботился усовершенствованием отцовского изобретения. Он лично утвердил перечень предметов, которые всегда должны были быть в наличии на каждом «яме», то есть постоялом дворе. Предусмотрительный государь в конце реестра приписал, что, если при проверке обнаружится даже самая малая нехватка против списка, содержатель яма будет сурово наказан.

«Отныне впредь нами устанавливается для каждого яма определенное число улаачинов (служителей. – Н.Б.),лошадей, баранов для продовольствия проезжающим, дойных кобыл, упряжных волов и повозок И если впредь у кого окажется в недочете хоть коротенькая веревочка против установленного комплекта, тот поплатится одной губой, а у кого недостанет хоть спицы колесной, тот поплатится половиною носа» (71, 154).

Московские князья позаимствовали у татар систему ямской гоньбы. Иван III в завещании не забыл и такое распоряжение:

«А сын мой Василеи в своем великом княженье держит ямы и подводы на дорогах по тем местом, где были ямы и подводы на дорогах при мне. А дети мои, Юрьи з братьею, по своим отчинам держат ямы и подводы на дорогах по тем местом, где были ямы и подводы по дорогам при мне» (56, 362).

Ямская служба без особых изменений дошла от Батыевых времен до 1586 года, когда «во всем государстве ямщики устроены селами и деревнями по разным трактам» (165, 363).

* * *

Механизм ямской службы той эпохи наглядно представляет царское распоряжение по устройству ямов (ямских слобод Алексеевской и Котельницкой) в Новгороде.

«Лета 7094 (1586). По Государеву Цареву и Великого Князя наказу велено учинити дьяком Саве Фролову да Семейке Емелянову в Новгороде два яму: один на Со-фейской стороне, а другой на Торговой стороне, а на ямех 140 чел. охотников, по 70 чел. в слободе, а держати всякому ямщику по четыре мерины, а давати им по 25 Рублев человеку, и того 3500 р.

(«Охотников», то есть добровольцев, изъявивших желание стать ямщиком, набирали из числа податных крестьян. – Н. Б.)

А розвести те денги с архиепискупа и с архимандрита, и с игуменов, и с помещиковых земель, и с черных волостей со всех и с заонежских волостей и с сох, которые сохи были приписаны к посадцким ямом преж сего.

(Соха —единица поземельного налогообложения в Московской Руси. – Н. Б.)

А розписати боярину и воеводе князю Федору Михайловичи) Трубетцкому и дияком вместе перед архиепискупом розверстав да в тоже число взяти ис кабатцких денег 300 рублев за ноугородцкой посад.

А с ноугородцкого посаду с посадцких людей в ям не имати.

(Правительство запрещало набор в ямщики основных налогоплательщиков – посадских людей. – Н. Б.)

А росписав на сохи (податные единицы. – Н. Б.)денги и собрав и охотников прибрав, да те денги охотником велено роздати и на яму поставити и поруки по них поимати крепкие, что им на том яму с подводами стоя-ти и с яму не збежати. (Ямщики получали казенное жалованье для покупки и содержания лошадей и всего необходимого для ямской гоньбы. – Н. Б.)

А имати в охотники велено всяких людей, опричь новых посадцких людей, которые ныне сведут на посад.

А посатцких людей в охотники имати не велено.

И охотников велено дияком беречи во всем, чтоб их послалники (гонцы. – Н. Б.)не били и не грабили и кормов своих на них не имали.

А для береженя приказати велено, выбрав дву сынов боярских из неслуживых, кого пригоже, чтобы охотники на ямех стояли сполна, а с яму не розбежались.

А то дияком велено укрепити накрепко, чтоб на первых ямех от Новагорода охотники стояли по Московской дороге на Броннич, а по Псковской дороге на Пшаге, чтоб однолично (ни в коем случае. – Н. Б.)но-угородцкие подводы через те ямы не ходили; и от послалников однолично (равным образом. – Н. Б.)беречи накрепко, чтоб послалники многих подвод по прежнему не имали.

(Постоянной угрозой исправности ямской гоньбы было использование ямских лошадей для местных нужд. Другой угрозой были чрезмерные запросы разного рода гонцов на подводы. – Н. Б.)

А отпущати гонцов велено збирая розные многие дела.

(Пустая трата сил и средств происходила от желания каждого ведомства посылать в столицу собственного курьера. Указ требует собирать для отправки с одним гонцом разные бумаги. – Н. Б.)

А лишних подвод никому давати не велено; а коли пошлют в ноугородцкой уезд для высылки (отправки людей на военную службу или общественные работы. – Н. Б.) и для денежных зборов, и тем велено давати по подводе да по проводнику, а болши дву подвод никому не давати; а ездити велено на ямских подводах до первых деревень, а с первые деревни имати велено по селам и по деревням подводы.

А о всем о том дияком велено докладывати боярина и воеводы князя Федора Михаиловича Трубетцкого и промышляти о государевых делех с боярином и с воеводой со князем Федором Михаиловичем Трубетцким с товарыщи по Государеву наказу как бы было Государеву делу прибылнее; а ко Государю о всяких делех писати подлинно.

Да дияком же Савелю Фролову да Семейке Емелянову по Государеву Цареву и Великого Князя наказу велено въ Новегороде на посаде, устроив ямских охотников 140 чел., дати им земли по десяти четвертей человеку, блиско посаду, сыскав про старые ямские земли, которые были за ноугородцкими ямщики и про старое устроене, и те земли велено сметити и, сметя, роздати охотником по Государеву указу.

(Ямщики получали наделы земли, которые могли использовать под пашню, огород или сенокос. Иногда они сдавали их в аренду посадским людям. Прежние, «старые ямские земли» остались без хозяев или перешли в другие руки во время разрухи в конце правления Ивана Грозного. – Н. Б.)

А что им в тех землях не будет, и им велено дати из по-розжих (свободных, никем не занятых. – Н. Б.)земель, которые блиско ноугородцкого посаду и из поместных земель, которые пришли смежно с ямскими землями, а помещиком в то место велено дати в иных местех где пригоже из порозжих земель.

(Ямщики получали земли вблизи от их слобод, так как должны были всегда быть готовыми к исполнению служебных обязанностей. – Н. Б.)

Как тех ноугородцких ямщиков землями устроят и что им поместных земель роздадут, и дияком о том велено писати ко Государю Царю и Великому Князю» (45, 97).

* * *

Система ямской гоньбы была разрушена вместе с другими государственными институтами в Смутное время. Понимая огромное значение быстрой доставки людей и документов в условиях российского пространства, правительство Михаила Романова принимало энергичные меры для восстановления ямской службы. О результатах этих усилий свидетельствует секретарь голштинского посольства Адам Олеарий, посещавший Москву в 1630-е годы.

«Чтобы дать возможность послам и эстафетам передвигаться поскорее, на больших дорогах заведен хороший порядок. В разных местах держат особых крестьян, которые должны быть наготове с несколькими лошадьми (на одну деревню приходится при этом лошадей 40, 50 и более), чтобы, по получении великокняжеского приказа, они немедленно могли запрягать лошадей и спешить дальше. Пристав или сам едет вперед, или посылает кого-либо иного и велит ждать эстафету. Если теперь эстафета, прибыв на место днем или ночью, подаст свистом знак, немедленно появляются ямщики со своими лошадьми. Вследствие этого расстояние от Новгорода до Москвы, в котором насчитывается 120 немецких миль, может быть совершенно спокойно пройдено в 6—7 дней, а в зимнее время, по санному пути, еще и того быстрее. За подобную службу каждый крестьянин [ямщик] получает в год 30 рублей, или 60 рейхсталеров, может к тому же заниматься свободно земледелием, для чего получает от великого князя землю, и освобождается от всяких поборов и других тяжелых повинностей. Когда они едут, то пристав должен каждому из них выдать по алтыну или по два (что они называют «помаслить хлеб»). Служба эта очень выгодна для крестьян, и многие из них стремятся быть подобного рода ямщиками» (125, 232).

* * *

Регулярное устройство различных служб Российской империи коснулось и ямщиков. Вот краткая историческая справка о их статусе во времена Елизаветы и Екатерины.

«Движение на сухопутных дорогах обеспечивалось прежде всего системой ямской гоньбы… Как и в прежнее время, “ямы” располагались по трактам – на расстоянии 20—30 верст друг от друга… Ямщики селились близ яма слободами, которые для удобства раскладки делились на выти по нескольку семей и дворов в каждой. Число дворов в выти в разных районах было различным. Как правило, каждый ямщик держал по 3—4 лошади. Кроме того, он должен был иметь телегу, сани, седла, сбрую, а если ям находился на реке, то и лодку для перевоза. За свою службу ямщики получали жалованье от 20 до 25 руб. в год, а также прогоны за каждую подводу. Кроме жалованья и прогонов ямщики получали от правительства свободную от налогов землю и освобождались от различных повинностей. В середине XVIII века в стране насчитывалось более 45 тысяч ямщиков» (108, 273).

* * *

Жизнь ямщика была, конечно, более обеспеченной и разнообразной, чем жизнь крепостного крестьянина. Однако и у них хватало забот. О некоторых из них сообщает наказ Ямской канцелярии депутату Уложенной комиссии (1767) надворному советнику Нелидову, представлявшему там интересы этого ведомства.

Ямщики жалуются на то, что старые почтовые тракты на некоторых участках ушли далеко в сторону от первоначального пути. Поэтому ямщикам приходится добираться до своих почтовых станций «верст по двести и по триста и более, а в вешнее и осеннее время за разлитием вод и вешних грязей к определенным своим станциям приехать никакого способа не имеют и в таком случае принуждены бывают за себя наймовать тутошних жителей» (165, 363).

Ямская канцелярия просит приписать ямщиков из удаленных от трактов деревень «к экономическому правлению», то есть перевести их в разряд бывших монастырских крестьян, которыми после секуляризации церковных земель в 1764 году ведала Коллегия экономии.

Другая проблема связана была со скупостью Российского государства. Оно, как правило, содержало меньше ямщиков, чем нужно было для проезжающих. Отсюда – частые скандалы на постовых станциях.

Устами своего депутата Ямская канцелярия представляет в Уложенную комиссию довольно мрачную картину. Согласно указу Петра Великого от 1705 года с каждых семи дворов (с каждой «выти») ямщиков надлежало выставлять по три лошади. Требовать лошадей больше, чем по этой норме, строго воспрещалось. За принуждение ямщиков Петр грозил штрафом. Однако с тех пор движение по дорогам сильно увеличилось и лошадей постоянно не хватало.

«А ныне по великости разгона сверх вытного числа с превеликим принуждением и с побоями не малое число лошадей берут, а в случае недостатка ямщики принуждены бывают дорогою ценою нанимать…» (165, 364).

За проблемой лошадей тянулась и проблема багажа. Обычно путники ехали в собственном экипаже, меняя на станциях лошадей и ямщиков. При этом они часто так нагружали свою повозку, что лошади выбивались из сил.

Ямская канцелярия жалуется: «Многие проезжающие, взяв по своему рангу подорожную на почтовые или на ямские, запрягают лошадей весьма в тяжелые повозки, от чего ямщики принуждены бывают, опасаясь, чтобы от такой тягости лошадей не поморить, припрягать без платы прогонов излишних лошадей; а во иных местах проезжающие берут из принуждения; а где ямщики не станут давать, в таком случае бывают великие драки, а особливо на почтовых станах, понеже на оных, кроме почтарей, никого смотрителей не имеется, и отвращать всякого беспорядку некому» (165, 364).

Ямская канцелярия просит издать особый закон, запрещающий принуждать ямщиков к сверхнормативной подаче лошадей. Надлежит также установить для экипажей четкие нормативы по количеству лошадей и весу багажа.

«На почтовых и ямских: в четвероместную карету – шесть лошадей; в ней седоков четыре человека, позади два; поклажи класть весьма малое число.

В четвероместную же покоевую коляску или шкапваген – шесть лошадей; поклажи в нее класть не более двадцати четырех пуд; при ней людей два человека.

В двуместную карету – пять лошадей; в ней седоков два или три человека, назади два; поклажи, кроме самой легкой, отнюдь ничего не класть.

В двуместную половинчатую дорожную коляску – четыре лошади; в ней седоков два человека; назади один или двое; поклажи класть не более десяти пуд.

В кибитке ямской – две лошади; седоков один человек, поклажи не более четырех пуд. Если седоков будет двое, то прибавить еще лошадь» (165, 365).

На почтовых станциях царили обычаи азиатских базаров. Ямщики искали выгодных пассажиров, шумно препирались между собой относительно очередности поездок и количества выставленных лошадей. Вот как это выглядело на почтовой станции в Новгороде. «Ямщики лежали повалкою у почты, зевали, потягивались и с четверть часа шумели, бросали жребья» (181, 14).

Сходную картину рисует в записной книжке ехавший из Москвы в Петербург летом 1839 года Эуген Хесс.

«Когда приезжаешь на почтовую станцию, перед ней всегда собираются двадцать—тридцать крестьян (ямщиков. – Н. Б.).Сначала они долго спорят и разыгрывают, кому ехать, в конце концов, запрягут шесть лошадей, после чего, под всеобщий крик и хлопанье в ладоши, мчишься галопом дальше. Но часто, особенно если дорога сразу же вдет в гору, экипаж застревает уже в деревне. Тогда весь персонал почтовой станции и все, собравшиеся перед ней, вооруженные кнутами и дубинами, бегут радом с лошадьми и подгоняют их истошными воплями, изо всех сил размахивая руками.

Впрочем, пока мы едем очень хорошо, так как в нашей подорожной (это паспорт для путешествия) мы обозначены как императорские курьеры, а кроме того, у генерала Киля есть еще свои собственные средства и ухватки, чтобы улаживать все затруднения» (203, 102).

* * *

Русский путешественник, ехавший в том же 1839 году из Петербурга в Москву, в своих записках раскрывает истинные причины и скрытые механизмы шумных споров ямщиков на почтовых станциях.

«Отсюда 6 верст до станции Ижоры. Она – при реке Ижоре (Ингре), впадающей в Неву при селе Усть-Ижоре, находящемся на Шлиссельбургской дороге. Только что вы въезжаете в деревню, ямщики, сидевшие на завалинке, уже столпились у станционного двора. Из того, как посвистывает, помахивает, охорашивается ямщик ваш, летя вдоль по слободке в виду красных девушек, они наперед заключают: на сколько лошадей у вас подорожная, прибавляете ли вы полпрогона, или целый прогон за лишнюю лошадь, которой, однако ж, не будет, тяжела ли ваша повозка, велика ли поклажа, одним словом, сручна ли работа.

Приехали – а у них заводится жаркий спор о том, кому везти; разногласие оканчивается всегда жеребьем: все хватаются руками за постромку так, чтобы кулак шел плотно возле кулака до самого конца ее. Потом четверо: двое тех, которые держали за верхней конец постромки, и двое с нижнего конца хватаются за нее таким же порядком. Наконец из сих последних – двое крайних кладут в шляпу по грошу и чей грош вынется, тому и ехать, а прочие участники в жеребью берут с него срыв,т. е. двугривенник, который тут же жертвуется Бахусу. Эта сцена точь-в-точь будет повторяться на каждой станции, хотя везде существует очередь кому должно ехать. Да в чем же у них спор? В том, что никому не хочется трудной работы взять, а легкой уступить. Пружиной всего этого – богатые ямщики, у которых бедные, поневоле, в руках: иначе тот, у кого нет залишних лошадей, особенно в рабочую пору, должен был бы отправить свою очередь или всю наймом, или принанять к своим лошадям недостающее число; в первом случае он, несмотря на то, что имеет дело с земляками, заплатил бы им двойные либо тройные прогоны за каждую лошадь, а в последнем ему пришлось бы отпустить своих лошадей с посторонним ямщиком, который, конечно, не станет беречь чужого. Вот почему для бедных выгоднее жребий, в который идут только те, кому сподручно» (164, 48).

* * *

Ямщик – обязательный персонаж русской литературы первой половины XIX века. Однако роль, которая ему отводится, не слишком оригинальна. Как правило, это плутоватый и алчный мужик, требующий со всякого проезжающего кроме обычной платы денег «на водку».

«Погруженный в размышлениях, – говорит Радищев, – не приметил я, что кибитка моя давно уже без лошадей стояла. Привезший меня извозчик извлек меня из задумчивости. – Барин-батюшка, на водку! – Сбор сей хотя не законный, но охотно всякий платит, дабы не ехать по указу – Двадцать копеек послужили мне в пользу» (154, 43).

Спустя лет сорок после Радищева такую же картину рисует другой путешественник из Петербурга в Москву английский офицер Джеймс Александер. «Когда мы останавливались, кучер и форейтор снимали картузы и просили на водку даже дети произносят это слово; правда, в последнее время становится общепринятым просить на чай» (6, 95).

* * *

В обращении путника с ямщиком существовали свои неписаные традиции. О них с юмором вспоминает Пушкин в «Истории села Горюхина».

«День был осенний и пасмурный. Прибыв на станцию, с которой должно было мне своротить на Горюхино, нанял я вольных и поехал проселочною дорогой. Хотя я нрава от природы тихого, но нетерпение вновь увидеть места, где провел я лучшие свои годы, так сильно овладело мной, что я поминутно погонял моего ямщика, то обещая ему на водку, то угрожая побоями, и как удобнее было мне толкать его в спину, нежели вынимать и развязывать кошелек, то, признаюсь, раза три и ударил его, что отроду со мною не случалось, ибо сословие ямщиков, сам не знаю почему для меня в особенности любезно. Ямщик погонял свою тройку но мне казалось, что он, по обыкновению ямскому, уговаривая лошадей и размахивая кнутом, все-таки затягивал гужи. Наконец завидел Горюхинскую рощу; и через десять минут въехал на барский двор» (153, 994).

О том же вспоминал и Теофиль Готье, ехавший по России вместе с попутчиком, долго жившим в России французом. Советы бывалого путешественника были просты и полезны новичку.

«И так как вы поспали, теперь ваша очередь бодрствовать. Я прикрою глаза на несколько минут. Не забудьте, чтобы скорость не снижалась, время от времени стучите кулаком по спине возницы, который ваши удары передаст поводьями спинам лошадей. Громко и сердито зовите его “дурак”. Это никоим образом не может повредить.

Я добросовестно справлялся с предложенной мне задачей. Но скажу сразу, чтобы омыть себя в глазах филантропов, упрекающих меня в варварстве: мужик был одет в толстенный тулуп из бараньей шкуры, а мех этот амортизирует любой внешний удар. Моя рука как будто встречалась с периной» (41, 332).

* * *

Впрочем, ямщик может проявлять и более симпатичные черты: удаль, глубокомыслие, мужество, великодушие. И сверх всего этого ямщик любит петь какие-то свои, протяжные, как волчий вой, и бесконечные, как степь, песни.

О чем поет ямщик в долгой и однообразной дороге? На этот вопрос попытался ответить С. П. Шевырев во время поездки по северным монастырям в 1847 году

«Извозчик, который нас вез до села Кубенского, спел дорогой две песни. В одной из них, относящейся к Семилетней войне, главную ролю играл король Пруссии, потерявший свою армию. Другая начиналась красивым описанием зимы: родники и ключи замерзли, с деревьев облетели листья, пташки перестали петь, и соловей вместо рощи поет уже в трактирной клетке, а девушка поручает распремилому соловью в трактире милого городка Питера сказать слово ее милому, который гуляет по городу и забыл про нее. Дорогой в разговорах с ямщиком я поверял особенные слова Вологодского уезда, напечатанные в описании Вологодской губернии г. Пушкарева. Все эти слова оказались верными. Замечательно, что селитра здесь до сих пор называется “емчуга”, откуда и объясняется ямчужное дело, часто встречающееся в древних актах. Южнорусское “и” вместо “е” здесь заметно. “В селе Кубенском ричь другая”, – сказал мне извозчик» (214, 161).

* * *

Под пером неутомимого путешественника князя П. А. Вяземского «ухарский ямщик» вырастает до романтической фигуры, символа безвозвратно ушедшей юности и беспричинной степной тоски.

ПАМЯТИ ЖИВОПИСЦА ОРЛОВСКОГО

 
Грустно видеть, Русь святая,
Как в степенные года
Наших предков удалая
Изнемечилась езда.
   То ли дело встарь: телега,
   Тройка, ухарский ямщик;
   Ночью дуешь без ночлега,
   Днем же – высунув язык.
Но зато как всё кипело
Беззаботным удальством!
Жизнь – копейка! бей же смело,
Да и ту поставь ребром!
   Но как весело, бывало,
   Раздавался под дугой
   Голосистый запевало,
   Колокольчик рассыпной;
А когда на водку гривны
Ямщику не пожалеть,
То-то песни заунывны
Он начнет, сердечный, петь!
   Север бледный, север плоский,
   Степь, родные облака —
   Все сливалось в отголоски,
   Где слышна была тоска;
Но тоска – струя живая
Из родного тайника,
Полюбовная, святая,
Молодецкая тоска.
   Сердце сердцу весть давало
   И из тайной глубины
   Все былое выкликало
   И все слезы старины.
Не увидишь, как проскачешь,
И не чувствуешь скачков,
Ни как сердцем сладко плачешь,
Ни как горько для боков… (27, 219).
 

Это стихотворение написано между 1832 и 1838 годами и посвящено памяти живописца А. О. Орловского (1777—1832), любившего изображать стремительный бег русской тройки.