Текст книги "Удар по своим. Красная Армия. 1938-1941 гг."

Автор книги: Николай Черушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

Летом 1937 года Локтионова назначают командующим войсками САВО, которым он руководит всего несколько месяцев, а в конце того же года его ставят, после ареста Алксниса, во главе ВВС РККА. Не задержалось и очередное звание командарма 2-го ранга. Таким образом, доверие к нему со стороны руководства ВКП(б) и правительства было полным и безоговорочным. Видимо, тогда, в

1937 году, показаниям на него, полученным от арестованных командиров и политработников, не придали особого значения, положив их в архив. Как оказалось, положили их «до востребования», до поры до времени. А ведь известно, что заряженное ружье все равно когда-нибудь да выстрелит. И оно «стрельнуло» в 1941 году. Пригодились все-таки следователям из контрразведки эти бесценные для них материалы.

Локтионов вскоре после назначения на высшую в ВВС должность избирается членом ЦК ВКП(б), а также вводится в состав Главного Военного совета при народном комиссаре обороны. А цена показаний арестованных на того или иного военного (партийного) деятеля и реакция на них в НКВД все время колебались, они были разными в зависимости от отношения Сталина к этому человеку, от места этого лица в планах вождя. Они, эти параметры, в конце концов зависели от ситуации в стране и в мире. В 1937—

1940 гг. Локтионов Сталину был нужен, а в 1941 году, видимо, такая нужда в нем отпала. Почему? Ответ на этот вопрос нам и предстоит найти. Самого же Локтионова, разумеется, с показаниями на него в полном объеме не знакомили, хотя об отдельных из них он знал еще до своего ареста и давал по ним необходимые объяснения в соответствующих органах ВКП(б), НКО и НКВД.

О чем еще, помимо признаний Самойлова, показывали недавние сослуживцы Локтионова? Например, бригадный комиссар Киверцев заявил на допросе, что ему уже в 1931 году было известно о принадлежности Локтионова к контрреволюционной организации в Красной Армии. «...В апреле или мае 1931 года, будучи в Витебске на корпусной военной игре, я и комдив Клочко были приглашены Локтионовым вечером в гости. Локтионов нам рассказал, что он вступил в контрреволюционную организацию, будучи командиром в Белорусской дивизии в Минске еще в 1927—1928 гг.

...В начале 1933 года я был назначен помполитом 4-го стрелкового корпуса, командиром которого продолжал состоять Локтионов. Прибыв в Витебск, я был информирован Локтионовым о контрреволюционной группе, имеющейся в штабе корпуса: Локтионов указал, что начальник штаба корпуса Соколов-Страхов являлся участником организации и был завербован еще во время его работы в штабе РККА...»

Комкор Грибов, долгие годы командовавший в БВО 5-м стрелковым корпусом, также хорошо знал Локтионова. На допросе 17 марта 1938 года он показал, что в 1928 году, в связи с активизацией антисоветской работы со стороны группы «Рыкова, Бухарина и Томского указанные мною выше группировки начали вести в армии более организованную и активную контрреволюционную работу. Егоров, будучи еще командующим Белорусским военным округом, образовал в 1929 году антисоветскую группу, в состав которой вошли:...Локтионов и я– Грибов...»²

Приведя в постановлении на арест Локтионова показания А.Ю. Киверцева, следственные работники НКГБ Кобулов, Влодзимирский и Родос почему-то «забыли» указать при этом, что тот еще в процессе следствия в 1938 году от всех своих показаний об антисоветской деятельности решительно отказался как от ложных и данных им по принуждению. Что же касается показаний комдива Н.Я. Котова о критике Локтионовым армейских порядков, то на конкретный вопрос следователя: «Являлся ли Локтионов участником контрреволюционного военного заговора?», тот ответил фактически отрицательно: «Дать прямой ответ на этот вопрос у меня нет оснований»³.

Анализ дела по обвинению комкора С.Е. Грибова показывает, что в ходе следствия он был допрошен только один раз в 1938 году (реально допросов, безусловно, было больше, но их протоколов в деле не имеется). Заведомо ложные показания от Грибова были получены не только на Локтионова, но и на ряд других лиц, некоторые из которых вообще не привлекались к ответственности и впоследствии стали выдающимися военачальниками СССР (Маршалы Советского Союза И.С. Конев, В.Д. Соколовский).

Итак, мертвый хватает живого! В 1941 году сработала мина замедленного действия, заложенная еще в 1937—1938 годах (показания Самойлова, Киверцева, Грибова и др.). Мучители Локтионова капитан (затем майор) Родос – помощник начальника следственной части Наркомата госбезопасности, и лейтенант Райцес – старший следователь той же части, «накопали» их в старых следственных делах. А чего они добивались от новичков – арестантов набора 1941 года: Ванникова, Шевченко и других? Обратившись к материалам их следственных дел, можно легко убедиться, что «почерк» у следователей 1941 года остался таким же, что и у их коллег в 1937—1938 гг. А выбивали у них Родос с Влодзимирским всего-навсего самую «малость» – самооговора, признания своих вредительских действий по снижению боевой мощи Красной Армии. О методах ведения следствия Родосом в предвоенные годы подробно рассказала врач – начальник санчасти Лефортовской тюрьмы

А.А. Розенблюм. Страшно читать эти строки, просто не верится, что так изуверски мог истязать несчастных и бесправных людей считающий себя нормальным человек, имеющий детей и воспитывающий их в духе доброты, честности, порядочности и уважения к закону.

Начальник научно-испытательного полигона ВВС Г.М. Шевченко на допросе 2—3 июня 1941 года привел несколько примеров «вредительской» работы Локтионова: «...Локтионов совместно с Ванниковым и Сакриером способствовали запуску в серийное производство пулемета «Ультрашкас» с заведомо заниженными Сакриером боевыми качествами...» В свою очередь Сакриер показал, что Локтионов способствовал его вредительской работе по срыву вооружения ВВС Красной Армии. При этом оба они (Шевченко и Сакриер) ссылаются на слова Ванникова. Бывший нарком вооружения на допросе 12—13 июня 1941года, назвав в числе других вредителей и Локтионова, при этом, однако, заявил, что прямой связи он с Локтионовым не имел: «...Знаю, что в 1938 году он был озлоблен против руководителей партии за указания по поводу серьезных промахов и недостатков в работе Главного Управления ВВС Красной армии, начальником которого он в то время являлся...»⁴

Все вышесказанное нашло соответствующее отражение в обвинительном заключении, составленном в октябре 1941 года. Таким образом, через четыре месяца после ареста следствие уже подвело Локтионова к суду. Учитывая крайне тяжелые условия начавшейся войны, крупные неудачи Красной Армии на фронтах, которые обязательно надо было на кого-то «списать», а также всеобщую атмосферу шпиономании в стране, в этом документе появилось несколько положений и на этот счет. В подобных условиях не обвинить Локтионова в шпионаже в пользу Германии было бы для следователей непростительной ошибкой. Поэтому и появляется вот такой вывод: «Локтионов был осведомлен, что заговорщическая организация по заданиям германской разведки проводит вражескую работу, подготавливая поражение СССР».

В чем еще, кроме запуска в серийное производство пулемета «Ультрашкас», выражалось вредительство со стороны Локтионова? И такие факты были названы: срыв строительства аэродромов с новейшим оборудованием, торможение испытания самолетов, а также их стрелкового и бомбардировочного вооружения. Как видим, здесь нет никакой конкретики, а только лишь общие, ни к чему не привязанные формулировки.

В обвинительном заключении говорится, что Локтионов виновным себя признал. Да, его вынудили это сделать путем нечеловеческого обращения с ним, о чем он свидетельствует в своем заявлении от 16 июля 1941 года на имя Л.П. Берии: «...Я подвергаюсь огромным физическим и моральным испытаниям. От нарисованной перспективы следствием у меня стынет кровь в жилах. Умереть, зная, что ты не был врагом, меня приводит в отчаяние»⁵.

Такое заявление, затрагивающее честь мундира органов госбезопасности, этот мужественный и в то же время отчаянный поступок Локтионова, сделанный им на пределе своих физических и душевных сил, не мог остаться безнаказанным. И его снова и снова подвергают испытаниям – один за другим следуют допросы и очные ставки. Прошло полмесяца и 1 августа от Локтионова на имя того же Берии поступило новое заявление, совершенно иного содержания, нежели июльское. В нем он признает себя заговорщиком и просит дать ему возможность искупить свою вину⁶.

Если кратко, то хроника следствия по делу Локтионова выглядит следующим образом: арест (в ночь с 19 на 20 июня 1941 года); ЗОиюня —допрос (вину не признал). 9 июля – предъявление обвинения по ст.ст. 58—1 «б» и 58—11 УК РСФСР; 9 июля – допрос (вину не признал); 15 июля – очная ставка с К.А. Мерецковым (Мерецков обвиняет Локтионова, но тот вину не признает); 16 июля – заявление на имя наркома внутренних дел СССР Л.П. Берии (вину отрицает); 27 июля – очная ставка с А.А. Левиным, бывшим его помощником по ВУЗам ВВС (вину не признал); 1 августа – заявление на имя Л.П. Берии с признанием своего участия в антисоветском военном заговоре и просьбой дать возможность искупить вину;

5, 6 и 10 августа, 29 сентября —допросы с признанием своей виновности; 17 октября – подготовлено обвинительное заключение (составлено Влодзимирским).

Из материалов дела можно получить некоторое представление о том, как протекала неравная борьба между следователями и их подопечным. В этом сражении были с обеих сторон как победы, так и поражения. Несмотря на различия правовых полей (а фактически абсолютное бесправие подследственного), несмотря на неравный запас физических сил у сторон, тем не менее и у Локтионова в этой битве были победы: над своим ставшим непослушным телом, не желающим подвергаться избиениям на очередном допросе, над чувством страха перед физической болью. Радость от того, что удалось вовремя найти убедительный аргумент на домыслы следователя. Удовлетворение от того, что смог укрепить слабеющую волю и поддержать способность противостоять натиску следствия.

Но, как говорится, против лома нет приема. О преступных методах, применением которых следственные работники НКГБ выколачивали из Локтионова.показания о его антисоветской деятельности, и участии в военном заговоре рассказал в 50-е годы бывший следователь В.Г. Иванов: «Л по поручению Родоса, работавшего помощником Влодзимирского, допрашивал Локтионова 30 июня и 9 июля 1941 года. На этих допросах Локтионов категорически отрицал свое участие в антисоветском заговоре и не признал себя виновным в предъявленном ему обвинении...

Через несколько дней после второго допроса я вызвал по указанию Родоса арестованного Локтионова и привел его на допрос в кабинет начальника следственной части НКГБ Влодзимирского. Во время допроса Влодзимирский и Родос требовали от Локтионова показаний о его антисоветской работе. Локтионов не признавал себя виновным. Тогда Влодзимирский и Родос приказали Локтионову лечь животом на пол и принялись поочередно на моих глазах избивать Локтионова резиновой палкой, продолжая требовать от него показаний об антисоветской деятельности. Избиение продолжалось длительное время с небольшими перерывами. Локтионов от ударов катался от боли по полу и ревел и кричал, что он ни в чем не виноват. Во время избиения Локтионов лишался сознания и его окачивали водой. Несмотря на все это избиение, Локтионов тогда не признал себя виновным и был возвращен, в камеру внутренней тюрьмы»⁷.

Он же, следователь Иванов, поведал о поведении Локтионова на очной ставке 15 июля. В тот день Влодзимирский, Шварцман и Родос привели его на очную ставку с Мерецковым. Арестованный генерал армии выглядел, по тюремным меркам, неплохо, но, по мнению Иванова, не владел собой. Локтионов же, недавно избитый, был весь в крови и его вид удручающе действовал на Мерецкова, который выступал в качестве разоблачителя. Локтионов от всего отказывался, и Влодзимирский, Шварцман и Родос продолжали его избивать по очереди и вместе на глазах Мерецкова, который убеждал Александра Дмитриевича подписать все, что от него хотели. Локтионов кричал от боли, катался по полу, но не соглашался.

– Кирилл Афанасьевич, ну ведь не было этого, не было, не было, – умоляюще протягивал руки к Мерецкову корчившийся от боли Локтионов и замолкал, встретившись с его измученным и потухшим взглядом. Наконец он сказал то, чего так ждали от него следователи – что был сообщником Уборевича еще с 1934 года, но тут же от этих своих слов отказался и его снова начали бить...⁸

А вот как проходила организованная Влодзимирским очная ставка Локтионова с А.А. Левиным.

«Вопрос (к Левину): Подтвердите, что вы являлись заговорщиком и шпионом и были связаны по заговорщической работе с Локтионовым.

Ответ: Да, подтверждаю.

Вопрос (к Локтионову): Теперь вы имеете возможность убедиться в том, что ваш соучастник по заговору Левин вас выдал. Будете давать показания?

Ответ: Я Левина как участника заговора не знал и никаких преступных связей с ним не имел.

Вопрос (к Локтионову): Как вы можете отрицать свою заговорщическую связь с Левиным, если вы сами на прошлом допросе показывали о том, что были непосредственно связаны с Левиным, как с участником военного заговора?

Ответ: Я действительно показывал о том, что знаю Левина как заговорщика, но эти мои показания неверны. Я от них тогда же отказался.

Вопрос (к Левину): Не оговариваете ли вы Локтионова?

Ответ: Нет, не оговариваю.

Вопрос: В таком случае покажите, когда вы установили заговорщическую связь с Локтионовым?

Ответ: Не я, а сам Локтионов установил со мной связь... Через несколько месяцев после ареста Троянкера, примерно в октябре

1938 г. Локтионов задержал меня в кабинете и заявил, что знает о моей причастности к военному заговору и связи с Троянкером. Я опешил. Локтионов стал меня успокаивать: «Вот на вас же Хрипин капал в НКВД, но это ничего, обойдется». В этой же беседе Локтионов сказал, что в данное время нужно сохранить от разгрома нашу организацию для того, чтобы в момент войны мы могли бы содействовать поражению Красной Армии и что только при этом условии наша организация может захватить власть в стране.

Вопрос (Локтионова к Левину): Вы, гр-н Левин, как видно из ваших показаний, старый заговорщик, были связаны еще с Троянкером, зачем вы подводите и меня своими клеветническими показаниями?

Ответ: Я отвергаю заявление Локтионова о том, что я даю клеветнические показания.

Вопрос (к Левину): До какого времени продолжалась ваша заговорщическая связь с Локтионовым?

Ответ: Вплоть до мая—июня 1940 г., до момента отъезда Локтионова в Прибалтику.

Вопрос (к Локтионову): Вы окончательно изобличены, еще раз предлагаю приступить к даче показаний.

Ответ: Левин сейчас показал, что вел подрывную работу по моим указаниям до 1940 г., но я ушел из ВВС в сентябре 1939 г.

Вопрос (Локтионова к Левину): Вы со мной встречались один на один?

Ответ: Да, такие встречи были дважды»⁹.

Влодзимирский и Родос, арестованные в 1953 году как активные сообщники палача советского народа Берии, всячески выгораживали себя, однако в деле с Локтионовым они так и не смогли отвергнуть своего участия в его пытках. Так Родос, ознакомившись с материалами допроса своего бывшего подчиненного В.Г. Иванова, нехотя выдавил из себя: «Показания Иванова о том, что Локтионов одно время не признавал себя виновным в предъявленном ему обвинении, правильны. Отвечают действительности показания Иванова и в той части, что в кабинете Влодзимирского к Локтионову применялись меры физического воздействия непосредственно Влодзимирским, возможно, что и я ударил Локтионова, как не исключено и то, что и сам следователь Иванов принимал в этом участие»¹⁰.

Сделав последнее заявление, Родос таким образом отомстил «расколовшемуся» Иванову, поставив его в один ряд с собой и Влодзимирским. Очень вероятно, что выслуживаясь и проявляя служебное рвение, следователь Иванов нисколько не отставал в этом плане от своих начальников, а возможно и превосходил их. Из этого эпизода хорошо видно, что будучи сами в положении арестованных и подследственных, опричники Берии всячески пытались уменьшить степень своего участия в проводимых репрессиях и старательно перекладывали свою вину на других (Иванов на Родоса, Родос на Влодзимирского, а тот, в свою очередь, на Родоса). Этакие невинные агнцы, не ведавшие, что творили!

Но от фактов не уйдешь – и бывший начальник следственной части НКГБ СССР Лев Емельянович Влодзимирский вынужден был признать: «Конкретные сведения, которые сообщает свидетель Иванов о том, что Локтионова били в моем кабинете и резиновой палкой, очевидно, правильны... У меня Локтионова, видимо, били только один раз, а в других случаях применение мер физического воздействия к Локтионову могло иметь место у Родоса...»

На допросе 8 октября 1953 года Влодзимирский несколько расширил поле своих признаний: «В моем кабинете действительно применялись меры физического воздействия... к Мерецкову, Рычагову, может быть, к Локтионову. Били арестованных резиновой палкой и они при этом естественно стонали и охали. Я помню, что один раз сильно побили Рычагова, но он не дал никаких показаний, несмотря на избиение».

В октябре 1941 года Локтионов этапируется в г. Куйбышев, подальше от линии фронта, куда он так настоятельно просился все долгие и мучительные месяцы следствия. Многие годы обстоятельства его смерти были «белым пятном» в отечественной военной истории. И только рассекречивание материалов закрытого суда над Берией и его приспешниками позволили установить, что Локтионов был расстрелян в числе 25 других таких же несчастных и невинно арестованных военачальников, о которых мы уже упоминали в начале данной главы. Расстрелян 28 октября 1941 года – без суда, по личному указанию Берии. Были в этой группе и талантливые конструкторы отечественного вооружения, а также несколько женщин, в том числе жена генерал-лейтенанта авиации П.В. Рычагова – майор Мария Нестеренко, одна из первых советских женщин, освоивших несколько типов боевых самолетов. Правовой беспредел тех лет проявился и в том, что вместе с ними расстреляли и оправданного по суду видного большевика М.С. Кедрова, соратника

В.М. Ленина, члена РСДРП с 1901 года.

Здесь уместно, видимо, напомнить один из фактов биографии М.С. Кедрова– в годы Гражданской войны он некоторое время возглавлял Особый отдел ВЧК и, выходит, стоял у истоков «красного террора», под безжалостный топор которого два десятилетия спустя попал и сам вместе с младшим сыном Игорем, работавшим в органах госбезопасности. И в этом не следует искать никакого парадокса – все складывалось вполне закономерно, ведь иначе и не могло быть.

Следует также отметить и тот факт, что «возня» вокруг дела Локтионова продолжалась и после его расстрела. Так, 6 ноября

1941 года, то есть через девять суток после его смерти, от одного из арестованных, используемого следствием в качестве камерного агента, было получено и соответствующим образом оформлено донесение о якобы допущенных Локтионовым антисоветских высказываниях по целому ряду политических и военных вопросов. Характерно и другое – уже после его расстрела, в 1942 году, задним числом, следователи НКГБ сфальсифицировали заключение об этом расстреле, ложно указав, что предъявленное Локтионову обвинение доказано показаниями арестованных А.А. Левина, П.А. Алексеева, И.Ф. Сакриера, Г.М. Шевченко, И.Я. Самойлова, А.Ю. Киверцева, Н.Я. Котова, С.А. Чернобровкина, О.Е. Грибова и других.

Если Локтионова с определенной поправкой можно назвать баловнем судьбы, то таковым в конце 30-х годов, несомненно, являлся Дмитрий Григорьевич Павлов. Убедимся в этом, обратившись к его послужному списку. Крестьянский парень из деревни Вонюх Костромской губернии, он родился в 1897 году. В Первую мировую войну дослужился до старшего унтер-офицера. «Карьера» Павлова в царской армии окончилась в 1916 году, когда он раненным попал в плен, где и провел почти три года. Вступив в Красную Армию в 1919 году, Павлов, окончив в 1920 году Костромские пехотные курсы, служил затем на командных должностях в дивизии червонного казачества. Потом следует учеба в Омской военной школе, командование 10-м кавполком. Вместе с полком он участвовал в боях в Горном Алтае против атаманов Сальникова и Кайгородова. В 1923 году в составе 6-й Алтайской кавалерийской бригады был переброшен в Туркестан, где воевал с басмачами. Потом три года учебы в Москве (в Военной академии имени М.В. Фрунзе) командование 75-м кавполком в Даурии. Кстати, бригадой, куда входил 75-й кавполк, командовал в то время К.К. Рокоссовский. В 1929 году полк успешно участвовал в боях на КВЖД, за что Павлов удостоен ордена Красного Знамени. В 1931 году «профориентация» Павлова резко меняется – он направляется снова на учебу, но теперь уже в Ленинград, на курсы технического усовершенствования. По их окончании Павлов командует в БВО 6-м мехполком и 4-й мехбригадой.

С последней должности Павлов в октябре 1936 года уезжает добровольцем в республиканскую Испанию, где работает в качестве главного советника танковых войск, одновременно командуя танковой бригадой и группой из нескольких бригад. Ему было присвоено звание генерала республиканской армии. После десятимесячного отсутствия на Родине он в июле 1937 года в зените своей славы возвращается домой. Именно в этот период на него обрушивается дождь наград, званий и назначений. Судите сама: находясь еще в Испании, Павлов удостаивается звания Героя Советского Союза, награждается орденами Ленина и Красного Знамени. Через несколько дней после возвращения он получает внеочередное воинское звание «комкор» и назначается заместителем начальника Автобронетанкового управления РККА. Спустя три месяца Павлов становится начальником этого управления. В данной должности он участвует в советско-финской кампании, а после нее назначается командующим войсками Белорусского (с 11 июля 1940 года – Западного Особого) военного округа. Как отмечалось, звание генерал-полковника танковых войск Павлову было присвоено в мае

1940 года, а в начале 1941 года, получив пятую звездочку на петлицы, он становится генералом армии. К июню 1941 года Павлов имел награды: три ордена Ленина, два ордена Красного Знамени, медали «Золотая Звезда» и «XX лет РККА».

Оценки Павлова и его деятельности в предвоенный период самые различные – от блестящих и хвалебных до негативных и даже резко отрицательных. К числу последних относится высказывание Н.С. Хрущева, перед войной первого секретаря ЦК Компартии Украины и члена Политбюро ЦК ВКП(б), т.е. человека из ближайшего окружения Сталина.

Из воспоминаний Н.С. Хрущева: «...Хочу сказать несколько слов о своей беседе со Сталиным о танковых войсках. Это, по-моему, было в 1940 году, когда я приехал в Харьков посмотреть на испытания танка Т-34.

Этот танк испытывал сам командующий бронетанковыми войсками Красной Армии Павлов. Это человек прославленный, герой испанской войны. Там он выделился как боевой танкист, бесстрашный человек, умеющий владеть танком. В результате этого Сталин назначил его командующим бронетанковыми войсками.

Я любовался, как он на этом танке буквально летал по болотам и пескам в районе... восточнее Харькова. Затем он вышел из танка, подошел к нам – мы стояли на горочке, наблюдали – я с ним беседовал, и он беседовал с конструкторами, хвалил этот танк. В этом разговоре он на меня произвел удручающее впечатление, он мне показался малоразвитым человеком.

Я просто боялся, как человек с таким кругозором и с такой слабой подготовкой может отвечать за состояние бронетанковых войск Советского Союза, сумеет ли он охватить, охватывает ли он все, может ли он поставить все задачи, которые необходимы, чтобы сделать этот вид вооружения действительно основой мощи Красной Армии.

Меня все это очень беспокоило. Вскорости после испытаний я приехал в Москву и, естественно, рассказывал Сталину, как испытывался танк, о его достоинствах... Я все-таки решил высказать Сталину свои сомнения относительно способностей командующего бронетанковыми войсками Красной Армии Павлова. Я должен их высказать с большой осторожностью, потому что мои встречи с ним были кратковременны и не давали мне права настойчиво доказывать Сталину, что он не годится для своей должности. Я только хотел высказать свои сомнения, я хотел этими высказываниями насторожить Сталина, чтобы Сталин лучше к нему присмотрелся и принял бы соответствующие меры.

Поэтому и сказал:

–    Товарищ Сталин, знаете ли вы хорошо Павлова?

–    Да, хорошо знаю.

–    На меня он произвел отрицательное впечатление, – и я рассказал, что мне он кажется довольно ограниченным, что это человек, который хорошо владеет танком, но хватит ли у него ума, чтобы создать бронетанковые войска, правильно их вооружить и использовать.

Сталин очень нервно реагировал на мое замечание:

–    Вы его не знаете.

–    Я и раньше вам говорил, что я его мало знаю.

–    А я его знаю. Знаете, как он себя показал в Испании, как он воевал там? Это человек знающий. Он знает, что такое танк, он сам воевал на танке.

Я говорю:

– Я просто хотел вам сказать, что у меня сложилось впечатление не в его пользу...

...К сожалению, мои сомнения были подтверждены жизнью. Этот Павлов, командующий бронетанковыми войсками Советского Союза, был освобожден от своей должности, но не потому, что непригоден, а ему дали более ответственный военный пост. Его назначили командующим войсками Белорусского военного округа, то есть главного, центрального направления на Москву со стороны Запада....

Павлов, командующий Белорусским округом, в первые дни войны потерял управление войсками. Он совершенно не подготовил свои войска к вторжению Гитлера, потерял сразу технические средства: авиация была уничтожена на аэродромах...

Такие люди появились у руля, потому что были уничтожены кадры, кадры, которые были отобраны, закалены и воспитаны в гражданской войне, а потом получили образование и накопили опыт. Они были уничтожены от Тухачевского сверху до командира роты снизу, а может быть, даже несколько составов было уничтожено...»¹²

Здесь понятно все, кроме одного: на каком основании Хрущев делает такой уничтожающий вывод о Павлове? Только исходя из нескольких кратковременных встреч с ним? Но ведь любому здравомыслящему совершенно ясно, что дать оценку человеку, тем более военному деятелю, о степени его профессиональной пригодности может только специалист. В данном случае специалист военного дела, в число каковых Хрущев, как известно, никогда не входил, о чем он и сам, не скрывая, признается в своих мемуарах.

Так почему же, только что восхищаясь умением Павлова владеть грозной бронемашиной, зная о высокой оценке его участия в республиканской Испании в качестве главного танкового советника, Хрущев, ничтоже сумняшеся, делает в итоге совершенно нелогичный вывод о непригодности Павлова к исполнению обязанностей начальника бронетанковых войск? Не мог Хрущев, будь даже он семи пядей во лбу, за несколько минут разговора определить широту кругозора Павлова. А на каком основании он оценил его подготовку как слабую?

Вывод напрашивается только один: Хрущев, переняв во многом стиль работы Сталина, продолжал и в 60-х годах бросать камни в «огород» Павлова, считая его справедливо осужденным в

1941 году, а неудачи Западного фронта объясняя исключительно личными просчетами командующего. Будучи, как и Сталин, причастен к организации репрессий, Хрущев прекрасно понимал, к каким последствиям может привести его отрицательный отзыв о под-

готовке Павлова, о его неумении, неспособности руководить бронетанковыми войсками. В лучшем случае это означало снятие с должности, в худшем – арест, тюрьму и смерть.

Знал ли Хрущев в момент работы над своими мемуарами о том, что Павлов еще в 1957 году был полностью реабилитирован? Думается, что таких деталей он мог и не знать, тем более что будучи в опале, имел ограниченный доступ к архивным документам. Однако Хрущев не мог не знать того, что уже несколько лет широко идет реабилитация жертв культа личности Сталина, начатая, кстати, по его инициативе после XX съезда КПСС. А что Павлов и его товарищи по Западному фронту являются жертвами таких репрессий, Хрущеву, безусловно, было все-таки понятно.

Хулителей у Павлова было всегда предостаточно, особенно после его ареста и трагической смерти. Предоставим же слово человеку, хорошо знавшему Дмитрия Григорьевича в течение многих лет и на различных должностях – командиром полка и бригады, военным советником в боях под Мадридом и в других горячих точках республиканской Испании, в роли начальника АБТУ РККА и командующего войсками одного из самых крупных военных округов. Откроем книгу воспоминаний Маршала Советского Союза К.А. Мерецкова, к имени которого еще не раз придется обращаться по другим интересующим нас вопросам.

«...Возвращаясь на прежнюю должность (заместителя наркома обороны, ведающего вопросами боевой подготовки и высших военно-учебных заведений. – Н. Ч.), я был поставлен в известность, что оперативная записка, в свое время поданная мною как начальником Генштаба И.В. Сталину, рассмотрена им и утверждена. В связи с ней заслуживает внимания разработанный Генштабам в то время план развертывания механизированных корпусов. Наметки этого плана детально обсуждались с участием танкистов. Слухи об этих обсуждениях распространялись нередко в искаженном свете. В некоторых современных изданиях встречаются порой замечания, как будто бы те танкисты, которые сражались в Испании, не критически переносили боевой опыт в СССР. В частности, они якобы отрицали самостоятельную роль танковых войск и уверяли, что танки могут лишь сопровождать пехоту. Особенно часто упоминается в этой связи имя Д.Г. Павлова.

Мне хочется защитить здесь его имя. Нападки эти напрасны, а их авторы ставят вопрос с ног на голову. В действительности дело обстояло как раз наоборот. Павлов справедливо доказывал, что те легкие танки, которые были у нас, вроде Т-26, не способны решать крупные задачи; между тем роль танковых войск растёт с каждым месяцем; значит, нам необходимо улучшать имеющуюся технику, создавать новые танки, более мощные и более подвижные. Фактически этот тезис и был претворен в жизнь, ибо за него ратовала сама же жизнь. Танки Т-34 и другие, прославившие себя в годы Великой Отечественной войны, являлись не чем иным, как мечтой Д.Г. Павлова, воплощенной в металл. Отсюда видно, сколь неправильно переносить его критические замечания, сделанные по устаревшей технике, на принципы использования танковых войск»¹³.