Текст книги "Удар по своим. Красная Армия. 1938-1941 гг."

Автор книги: Николай Черушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

Представляют интерес детали сцены ареста комбрига Горбатова, по своей инициативе приехавшего в Москву в поисках справедливости: «21 октября начальник ГУК Е.А. Щаденко, выслушав меня в течение двух-трех минут, сказал: «Будем выяснять ваше положение», а затем спросил, где я остановился.

Днем я послал жене телеграмму: «Положение выясняется», а в два часа ночи раздался стук в дверь моего номера гостиницы ЦДКА. На мой вопрос: «Кто?» – ответил женский голос:

–    Вам телеграмма.

«Очевидно от жены» – подумал я, открывая дверь. Но в номер вошли трое военных и один из них с места в карьер объявил мне, что я арестован. Я потребовал ордер на арест, но услышал в ответ:

–    Сами видите, кто мы.

После такого ответа один начал снимать ордена* с моей гимнастерки, лежащей на стуле, другой – срезать знаки различия с обмундирования, а третий, не сводя глаз, следил за тем, как я одеваюсь. У меня отобрали партийный билет, удостоверение личности и другие документы. Под конвоем я вышел из гостиницы. Меня втолкнули в легковую машину. Ехали молча. Трудно передать, что я пережил, когда меня мчала машина по пустынным ночным улицам Москвы.

Но вот закрылись за мной сначала массивные ворота на Лубянке, а потом и дверь камеры...»⁶⁶

На Лубянке Горбатов по сути был еще «зеленым», неопытным новичком, и ему многому там пришлось удивляться.

«Мои товарищи по несчастью... в прошлом ответственные работники. Произвели они на меня впечатление культурных и серьезных людей. Однако я пришел в ужас, когда узнал, что все они уже подписали на допросах у следователей несусветную чепуху, признаваясь в мнимых преступлениях за себя и за других. Одни пошли на это после физического воздействия, а другие потому, что были запуганы рассказами о всяких ужасах.

Мне это было совершенно непонятно. Я говорил им: ведь ваши оговоры приносят несчастье не только вам и тем, на кого вы лжесвидетельствуете, но также их родственникам и знакомым. И наконец, говорил я, вы вводите в заблуждение следствие и Советскую власть. Ведь некоторые подписывались под клеветой даже на давно умершего Сергея Сергеевича Каменева!

Но мои доводы никого не убедили. Некоторые придерживались странной «теории»: чем больше посадят, тем лучше, потому что скорее поймут, что все это вреднейший для партии вздор.

–    Нет, ни при каких обстоятельствах я не пойду по вашей дороге, – сказал я... Я так рассердился, что сказал им:

–    Своими ложными показаниями вы уже совершили тяжелое преступление, за которое положена тюрьма...

На это мне иронически ответили:

–    Посмотрим, как ты заговоришь через неделю!..

Обдумывая в эти дни свое положение, я пришел к мысли, что,

вероятно, некоторые из моих соседей по камере действительно замешаны в каких-то нехороших делах, а другие нарочно подсажены, чтобы «обрабатывать» новичков, психологически подготовлять их к подписыванию любой чепухи, тем самым облегчая задачу следователю»⁶⁷.

Испытание внутренней тюрьмой НКВД Горбатов выдержал. На первый допрос следователь вызвал его через трое суток. Этот допрос условно можно назвать ознакомительно-вразумительным: следователь изучал подследственного, прощупывал его стойкость, крепость, а также готовность к сотрудничеству с ним, предлагая добровольно признаться в преступлениях и написать об этом письменно. В ответ на заявление Горбатова, что он никаких преступлений перед Родиной и партией не совершал, следователь издевательски заявил ему:

–    Сначала все так говорят, а потом подумают хорошенько, вспомнят и напишут... Кому писать нечего —те на свободе, а ты – пиши...

В течение последующих суток таких допросов было несколько. Расстановка сил оставалась прежней: следователь ругался, угрожал отправить в Лефортово, если Горбатов не будет писать показания о своей преступной деятельности, но тот упорно стоял на своем. Тогда от угроз следователи перешли к делу – упрямого комбрига отправили на «перевоспитание» в Лефортовскую тюрьму.

«Моими соседями оказались комбриг «Б» и начальник одного из главных комитетов Наркомата торговли «К». Оба они уже написали и на себя и на других чепуху, подсунутую следователями. Предрекли и мне ту же участь, уверяя, что другого выхода нет. От их рассказов у меня по коже пробегали мурашки. Не верилось, что у нас может быть что-либо подобное

Мнение моих новых коллег было таково: лучше писать сразу, потому что все равно – не подпишешь сегодня, подпишешь через неделю или через полгода.

–    Лучше умру, – сказал я, – чем оклевещу себя, а тем более других.

– У нас тоже было такое настроение, когда попали сюда, – ответили они мне.

–    Прошло три дня. Начались вызовы к следователю. Сперва они ничем не отличались от допросов, которые были на Лубянке. Только следователь был здесь грубее, площадная брань и слова «изменник», «предатель» были больше в ходу.

–    Напишешь. У нас не было и не будет таких, которые не пишут!

На четвертый день меня вызвал кто-то из начальников. Сначала он спокойно спросил, представляю ли я, к чему себя готовлю, хорошо ли это продумал и оценил? Потом, когда я ответил, что подумал обо всем, он сказал следователю: «Да, я с вами согласен!» – и вышел из комнаты.

На этот раз я долго не возвращался с допроса.

Когда я с трудом добрался до своей камеры, мои товарищи в один голос сказали:

–    Вот! А это только начало.

А товарищ «Б» тихо мне сказал, покачав головой:

–    Нужно ли все это?

Допросов с пристрастием было пять, с промежутком в двое-трое суток; иногда я возвращался в камеру на носилках. Затем дней двадцать мне давали отдышаться»⁶⁸.

И далее Горбатов пишет: «Я знал, что было немало людей, отказавшихся подписать лживые показания, как отказался я. Но немногие из них смогли пережить избиения и пытки – почти все они умерли в тюрьме или тюремном лазарете... Люди, психически (но не морально) сломленные пытками, в большинстве своем были людьми достойными, заслуживающими уважения, но их нервная организация была хрупкой, их тело и воля не были закалены жизнью и они сдались. Нельзя их в этом винить...»⁶⁹

Методика допросов с пристрастием в Лефортовской тюрьме была отработана до мелочей, о чем мы упоминали в предыдущих главах. Машина эта, как правило, не давала сбоев, принося обильную жатву в виде собственноручных признательных показаний от избиенных и многостраничных протоколов их допросов, составленных на базе этих признаний. Сбоев не было, за исключением отдельных случаев, о которых мы и ведем речь. На примере с Горбатовым это выглядело так:

«Мои товарищи, как ни были они мрачно настроены, передышку в допросах считали хорошим предзнаменованием.

Но вскоре меня стали опять вызывать на допросы, и их было тоже пять. Во время одного из них я случайно узнал, что фамилия моего изверга-следователя Столбунский¹⁴...

До сих пор в моих ушах звучит зловеще шипящий голос Столбунского, твердившего, когда меня, обессилевшего и окровавленного, уносили: «Подпишешь, подпишешь!»

Выдержал я эту муку во втором круге допросов. Дней двадцать меня опять не вызывали. Я был доволен своим поведением. Мои товарищи завидовали моей решимости, ругали и осуждали себя, и мне приходилось теперь их нравственно поддерживать. Но когда началась третья серия допросов, как хотелось мне поскорее умереть!»⁷⁰

Горбатов далеко не одинок, говоря о своем желании умереть, лишь бы не испытывать далее выпавших на его долю физических мук, истязаний тела и духа. О том же самом мечтали многие узники Лефортова, все более и более теряющие надежду получить свободу и нормальную человеческую жизнь. Физические силы Горбатова, что вполне закономерно, тоже убывали, но его дух, стремление сохранить себя как личность, не позволяющую вытирать о себя ноги, были еще сравнительно высокими.

«Мои товарищи, потеряв надежду на мою победу, совсем пали духом. Однажды товарищ «Б» меня спросил:

–    Неужели тебя и это не убеждает, что твое положение безвыходно?

–    Нет, не убеждает, – ответил я. – Умирать буду, а все буду повторять: нет и нет!»

Ценой неимоверных физических и моральных усилий Александру Васильевичу Горбатову удалось сохранить свое лицо человека, гражданина, командира РККА и непокоренным дойти до суда. Что представлял собой этот суд (заседание Военной коллегии) конструкции Вышинского—Ульриха, о том немало сказано в новейших исследованиях российских историков. В частности, в серьезном труде О.Ф. Сувенирова «Трагедия РККА 1937—1938».

Но то говорят ученые мужи, изучавшие данную проблему в основном по архивным документам. Совсем другое дело послушать рассказ об этом судебном фарсе одного из подследственных, ожидавшего суда как манну небесную, как явление божье, призванное одарить его свободой и очистить от скверны клеветы, лжи, оговоров и наветов. У советских людей, особенно после принятия новой Конституции образца 1936 г. («Сталинской»), появилась некоторая надежда на соблюдение в стране правовых норм, на исполнение элементарных прав человека. На деле же все обстояло не так.

«Цосле трехмесячного перерыва в допросах, 8 мая 1939 года, в дверь нашей камеры вошел человек со списком в руках и приказал мне готовиться к выходу с вещами.

Радости моей не было конца. Товарищ «Б», уверенный, что меня выпускают на свободу, все спрашивал, не забыл ли я адрес его жены, просил передать ей, что он негодяй, не смог вытерпеть, подписал ложные обвинения, и просил, чтобы она его простила и знала, что он ее любит. Я ему обещал побывать у его жены и передать ей все, о чем он просит.

Безгранично радостный, шел я по коридорам тюрьмы... Остановились у какой-то двери. Один из сопровождающих ушел с докладом. Через минуту меня ввели в небольшой зал: я оказался перед судом военной коллегии.

За столом сидело трое. У председателя, что сидел в середине, я заметил на рукаве черного мундира широкую золотую нашивку. «Капитан 1 ранга» – подумал я. Радостное настроение меня не покидало, ибо я только того и хотел, чтобы в моём деле разобрался суд.

Суд длился четыре-пять минут. Были сверены моя фамилия, имя, отчество, год и место рождения. Потом председатель спросил:

–    Почему вы не сознались на следствии в своих преступлениях?

–    Я не совершал преступлений, потому мне не в чем было и сознаваться, – ответил я.

–    Почему же на тебя показывают десять человек, уже сознавшихся и осужденных? – спросил председатель...

Меня вывели в коридор. Прошло минуты две. Меня снова ввели в зал и объявили приговор: пятнадцать лет заключения в тюрьме и лагере, плюс пять лет поражения в правах...

Это было так неожиданно, что я, где стоял, там и опустился на пол»⁷¹.

После объявления приговора Горбатова из Лефортовской тюрьмы перевели в Бутырскую. Там имелись специальные камеры, где заключенные ожидали своей отправки в исправительно-трудовые лагеря. А последних по всему Союзу ССР было превеликое множество. Никто из осужденных не знал, в какой из них он попадет. Однако чаще всего называли Дальний Восток и Крайний Север.

«Среди моих сокамерников опять оказалось много людей, которые на допросах сочиняли, как они говорили, «романы» и безропотно подписывали протоколы допросов, состряпанных следователем. И чего только не было в этих «романах»?.. Многие, узнав, что мне удалось не дать никаких показаний, негодовали на свои вымыслы и свое поведение. Другие успокаивали себя тем, что «всему одна цена – что подписал, что не подписал; ведь вот Горбатов тоже получил пятнадцать плюс пять». А были и такие, что просто мне не верили...»

В дальнейшем судьба А.В. Горбатова складывалась по следующему сценарию. Заключение он отбывал на Колыме (Северо-Восточные лагеря), работая там на промывке золота и других тяжелых участках. Как и остальные заключенные, Александр Васильевич писал жалобы в различные высокие инстанции – И.В. Сталину, в Прокуратуру СССР и Верховный суд СССР, наркому обороны, Главному военному прокурору с единственной просьбой – пересмотреть его дело и отменить несправедливый приговор.

Так продолжалось до августа 1940 г., когда в лагерь поступила команда о вызове заключенного Горбатова на переследствие в Москву. Вызов поступил в августе, хотя еще в мае того же года пленум Верховного суда СССР отменил вынесенный Горбатову приговор и постановил направить его дело на дополнительное расследование.

С Колымы до Москвы Горбатов добирался четыре месяца и только в конце декабря 1940 г. прибыл снова в Бутырскую тюрьму. Пересмотр дела затянулся до начала марта 1941 г. Ранним утром 5 марта 1941 г. А.В. Горбатов покинул стены этого ненавистного учреждения НКВД. После короткого отдыха и лечения, после восстановления в партии и армии он получил назначение на должность заместителя командира 25-го стрелкового корпуса, дислоцированного на Украине.

Здесь сделаем отступление от основного рассказа и проведем своего рода исследование. Горбатов пишет, что в одной с ним камере в Лефортовской тюрьме сидел подследственный, обозначенный им как комбриг «Б». Со слов Горбатова известно, что этот самый «Б» на допросах в Лефортове оговорил себя и своих сослуживцев; Помня о данном «Б» обещании повидать его жену при выходе на волю, Горбатов сделал это сразу же после своего освобождения. О результатах своего визита Александр Васильевич рассказывает так:

«Помня обещание, данное когда-то товарищу «Б» в Лефортовской тюрьме сходить к его жене, как только буду на свободе, и рассказать ей, как обстоят дела ее мужа, и, будучи уверен, что он страдает где-то в лагере, я немедленно, прямо с телеграфа, отправился на розыски. Быстро нашел нужную мне квартиру. Позвонил, дверь открылась – и, к моему величайшему изумлению, я увидел его самого в генеральской форме. Это было так неожиданно, что в первый момент я потерял дар речи.

Мы, конечно, были рады видеть друг друга на свободе. Но я никак не мог понять, как он оказался дома? Он рассказал, что, после того как меня вызвали из камеры с вещами, его еще некоторое время подержали в Лефортовской тюрьме, а затем отпустили.

Уйдя от него, я долго не мог привести свои мысли в должный порядок. Что обвинения против него ложные, в этом я всегда был уверен. Но обстоятельства его освобождения сбивали с толку. Человек когда-то служил офицером в старой армии, напрасно обвинил себя, обвинил других – и вскоре был освобожден из тюрьмы

без суда. А меня, бедняка по происхождению, которого выучила и подняла на такую высоту Советская власть, не подписавшего ложных показаний, осудили и сослали на Колыму...»⁷²

Так кто же это такой– товарищ «Б»? Горбатов из каких-то, видимо этических, соображений не называет его фамилии, имени, отчества. Называет только одну букву «Б». Что она означает? То ли это начальная буква его фамилии, то ли это условное обозначение чего-то другого? – нам точно не известно. Но все же мы попытаемся хотя бы приоткрыть тайну, спрятанную под именем комбрига «Б».

Для начала зададимся вопросом – что нам известно об этом человеке? А известно не так уж и мало для начала поиска. Во-первых, известно его воинское звание – комбриг. Во-вторых, что он был арестован в 1937—1938 гг. В-третьих, что он был офицером старой армии. В четвертых, что его фамилия (по нашей версии) начинается с буквы «Б». В-пятых, что он до ареста жил, а если точнее – его семья (жена) жила в Москве. А если так, то можно предположить, что комбриг «Б» работал, т.е. служил в Москве или же по крайней мере в Подмосковье. Известны факты, когда некоторые командиры из числа высшего начсостава, служившие в Нарофоминске, Солнечногорске, получали квартиры в Москве. В качестве примера назовем командира 50-й стрелково-пулеметной бригады комбрига М.А. Шошкина, служившего в Солнечногорске. В-шестых, товарищ «Б» был освобожден вскоре после отправки Горбатова на Колыму, а это значит, что освобождение состоялось где-то летом или осенью 1939 г. И, наконец, в-седьмых, – если Горбатов весной 1941 г., придя в Москве на квартиру своего бывшего сокамерника, застает его дома, да еще в военной форме, то это значит, что «Б» служит в Москве или же, как мы предположили, в ближнем Подмосковье. То есть дела у него шли как нельзя лучше, если он уже успел получить генеральское звание спустя полгода или чуть более того после освобождения из-под стражи.

Вот такие отправные точки для поиска комбрига «Б». Для начала неплохо было бы иметь сведения о комбригах бывших под следствием неосвобожденных в период некоторого «реабилитанса» в 1939—1940 гг. Такие сведения имеются в Российском государственном военном архиве, в фонде Главного управления кадров РККА. Оттуда узнаем, что всего по состоянию на конец января

1940 г. командиров в звании «комбриг» было освобождено 17 человек. Искомый нами товарищ в эту группу вполне вписывается. В числе освобожденных комбригов с фамилией, начинающейся с буквы «Б», всего три человека – А.В. Благодатов, К.Р. Белошниченко и А.Б. Борисов (Шистер). Кто из них до ареста мог жить и работать в Москве? Да, пожалуй, никто, ибо А.В. Благодатов занимал тогда должность начальника штаба 33-го стрелкового корпуса (а это далеко от Москвы), К.Р. Белошниченко командовал 12-й кавалерийской дивизией в Северо-Кавказском военном округе, а А.Б. Борисов (Шистер) возглавлял штаб 4-го кавалерийского корпуса в Армавире.

А если сделать анализ с другой позиции – с рассмотрения должностей, которые получили эти командиры после освобождения из тюрьмы? А зная должность, легко можно определить и место жительства. Вот здесь круг лиц сужается до одного человека – того же А.В. Благодатова, назначенного старшим преподавателем Академии Генерального штаба РККА. Что касается Белошниченко, то он снова пошел командовать дивизией, разумеется, за пределами Москвы. А Борисова (Шистера) опять двинули по штабной линии – он принял штаб 6-го кавалерийского корпуса в Белоруссии.

Итак, комбриг «Б» – это Алексей Васильевич Благодатов? Ведь все вроде бы сходится! Но не будем торопиться и продолжим свои изыскания. Рассматривая другие параметры и в первую очередь основной из них – дату присвоения генеральского звания, – комбриг Благодатов отпадает начисто потому, что генерал-майором он стал только в январе 1943 г. А это значит, что А.В. Благодатов окончательно выпадает из поискового поля и искомым командиром является кто-то другой.

У нас есть еще один, но значительно более трудный путь поиска, – искать такового среди генералов, получивших это звание до начала войны, т.е. в 1940 г. и первой половине 1941 г., взяв за основу опять-таки фамилию, начинающуюся на букву «Б», а также непременный факт его пребывания под следствием в 1938—1939 гг. Плохо, что А.В. Горбатов не обозначил степени генеральского звания, а поэтому придется просматривать списки генералов образца

1940 г. как по вертикали (от генерала армии до генерал-майора), так и по горизонтали (по принадлежности к родам войск). Среди генерал-полковников и генерал-лейтенантов претендентов не оказалось, а среди генерал-майоров (их количество на букву «Б», за исключением бывшего начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР, а также прибалтийских военачальников, ставших в конце

1940 г. советскими генералами, равнялось пятидесяти шести). Из этого большого числа командиров указанным выше требованиям (пункты 1—7) в полной мере не удовлетворяет никто, а вот частично к ним достаточно осторожно можно отнести следующих лиц (при наличии хотя бы одного или нескольких пунктов): Ефима Викентьевича Барановича, Илью Николаевича Березовского, Николая Иосифовича Беттихера, Николая Николаевича Биязи, Александра Ефимовича Будыхо. Первые трое стали комбригами в 1935 г., остальные двое– в начале 1938 г. Поэтому каждый из них в конце 1938 г. – начале 1939 г. вполне мог представиться Горбатову как комбриг «Б». Методом исключения снова будем сужать круг претендентов на право быть искомым комбригом. Из перечисленных выше офицерами старой армии являлись Е.В. Баранович, И.Н. Березовский, Н.И. Беттихер. Однако данных об их аресте и нахождении под следствием в 1938—1939 гг. не имеется. Равно как и в отношении остальных названных лиц.

Так кто же такой комбриг «Б»? Приглашаем читателей к продолжению поисков в этом направлении.

Однако закончим повествование о А.В. Горбатове. Великую Отечественную войну он встретил, как указывалось, в должности заместителя командира 25-го стрелкового корпуса. С октября 1941 г. по июнь 1942 г. командовал 226-й стрелковой дивизией. В июне– октябре 1942 г. работал инспектором кавалерии Юго-Западного и Сталинградского фронтов. С октября 1942 г. Горбатов – заместитель командующего 24-й армией, а в апреле—июне 1943 г. – командир 20-го гвардейского стрелкового корпуса. С июня 1943 г. и до конца войны – командующий 3-й армией. В апреле 1945 г. удостоен звания Героя Советского Союза. Войну закончил в звании генерал-полковника.

После войны (до 1953 г.) А.В. Горбатов командовал общевойсковыми армиями. В 1953—1954 гг. – командующий воздушно-десантными войсками. В 1954—1958 гг. – командующий войсками Прибалтийского военного округа. С апреля 1958 г. – военный инспектор-советник Группы генеральных инспекторов Министерства обороны. Кандидат в члены ЦК КПСС в 1952—1961 гг. Депутат Верховного Совета СССР 2—5 созывов. Награжден тремя орденами Ленина, орденом Октябрьской революции, четырьмя орденами Красного Знамени, двумя – Суворова 1-й степени, орденами Кутузова 1-й степени, Суворова 2-й степени, Кутузова 2-й степени, двумя орденами Красной Звезды.

Умер в Москве 7 декабря 1973 г.

XI

КОМКОР СТЕПАНОВ МАКСИМ ОСИПОВИЧ

Не секрет, что подследственных, оказывающих сопротивление, тем более отказывающихся подписывать подготовленные протоколы допросов (действительных и мнимых), следователи все равно стремились подвести к «вышке». И подводили. Тому примеров достаточно – уже упомянутые комкоры Г.Д. Базилевич, Е.И. Ковтюх, И.И. Смолин, комдивы Н.Ф. Артеменко, С.О. Белый, Г.Н. Кутателадзе и др. Все они, как известно, были приговорены к высшей мере наказания. Однако были из этого ряда и исключения, когда суд (Военная коллегия, реже Особое Совещание) выносил более гуманный приговор – полтора или два десятка лет исправительно-трудовых лагерей. Если в 1937 г. такие случаи (относительно высшего комначсостава) были просто немыслимы, а в 1938 г. составляли буквально считанные единицы, то в 1939 г. подобные события уже не являлись явным прецедентом. К таковым можно отнести и дело М.О. Степанова.

Дадим краткую биографическую справку на него. Максим Осипович был русским по национальности, членом ВКП(б) с апреля 1918 г. Родился он в августе 1893 г. в деревне Новая Суздальского уезда Владимирской губернии в крестьянской семье. После окончания двухклассного училища работал точильщиком. В феврале 1915 г. призван в армию, где окончил учебную команду и стал унтер-офицером. Участник Первой мировой войны. Воевал на Западном фронте в составе 5-й и 12-й армий. Последняя должность в старой армии– фельдфебель в 143-м Дорогобужском пехотном полку.

С февраля по октябрь 1917 г. был председателем полкового комитета, а с ноября 1917 г. по февраль 1918 г. —заместителем секретаря дивизионного комитета. После демобилизации из армии в начале 1918 г. работал секретарем волостного исполкома, организатором комитетов бедноты на фабрике Зимина в Московской губернии.

В Красной Армии с августа 1918 г. Активный участник Гражданской войны на Западном фронте. В годы войны занимал должности командного состава: начальник связи отдельного батальона войск ВЧК (октябрь 1918 г. – февраль 1919 г.), командир батальона и помощник командира 91-го полка войск ВЧК (февраль—ноябрь 1919 г.), врид командира 23-го стрелкового полка 11-й стрелковой дивизии (с ноября 1919 г.). В начале 1920 г., выступая в качестве парламентера, был захвачен в плен эстонцами. После освобождения из плена работал в должности помощника командира батальона связи 11-й стрелковой дивизии (июнь—ноябрь 1920 г.), командира 96-го стрелкового полка (с ноября 1920 г.). В последней должности участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа.

¹

Примаков Виталий Маркович в мае 1929 г. принял должность военного атташе СССР в Японии.

²

Разгон Израиль Борисович с мая 1932 г. по февраль 1936 г. – помощник командующего Морскими Силами Черного моря.

³

Мустафин Исаак Абрамович (1897—1938). С 1932 г.– заместитель начальника политического управления Черноморского флота. Арестован 11 июня 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 18 апреля 1938 г. по обвинению в принадлежности к военному заговору приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день.

⁴

Гугин Г.И. —член Военного совета Черноморского флота, армейский комиссар 2-го ранга.

⁵

Селиванов Михаил Максимович, военинженер 1-го ранга, начальник морского факультета Военно-инженерной академии. Арестован 9 апреля 1937 г. Военной коллегией 20 июня 1937 г. приговорен к расстрелу.

⁶

УОВС – Управление обозно-вещевого снабжения РККА.

⁷

В момент своего ареста (9 мая 1937 г.) занимал должность начальника управления дегазационных отрядов московского областного совета Осоавиахима.

⁸

Ильин Николай Ильич в 1935 г. работал старшим инспектором Политуправления РККА в мотомеханизированных войсках.

⁹

Ткачев Марк Львович. В момент своего ареста (4 июня 1937 г.) занимал должность начальника противовоздушной обороны г. Ленинграда.

¹⁰

Захаров Михаил Павлович. В момент своего ареста (16 июня

1937 г.) занимал должность начальника оргмоботдела Управления ВВС

РККА.

¹¹

Базенков Борис Ильич, комдив. В момент своего ареста (9 ноября 1937 г.) занимал должность начальника Управления материально-технического снабжения ВВС РККА.

В этой дивизии совсем недавно служил и его родной брат Владимир, занимая с декабря 1920 г. должность начальника штаба дивизии. Погиб В.К. Мурзин в стычке с махновцами 3 января 1921 г. вместе с командиром дивизии А.Я. Пархоменко.

¹²

Мунгалов А.Г. на момент своего ареста занимал должность комиссара Калининского военно-технического училища.

¹³

Горбачев Б.С. в 1929—1931 гг. возглавлял Военную школу имени ВЦИК.

Горбатов был награжден двумя орденами. Один (Красного Знамени) у него был за Гражданскую войну, а второй он получил в 1936 г. за успехи в боевой и политической подготовке частей возглавляемой им дивизии (орден Красной Звезды).

¹⁴

Правильно – Стовбунский.