Текст книги "Фельдегеря генералиссимуса (СИ)"

Автор книги: Николай Ростов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Глава семнадцатая

И не успели двери за управляющим сомкнуться, как возле Бутурлина возник сказочно Христофор Карлович.

Будто возле него всегда находился, но до поры до времени глаза его от себе отводил – как они, сказочники, это умеют, – а вот захотел ты меня о чем-то спросить – и вот он я – спрашивай.

И Бутурлин, разумеется, спросил. Как не спросить, раз кругом такие чудеса сказочные!

Что спросил, вы узнаете в следующей главе. И в той же главе открою я вам глаза, как это принято говорить, на Бутурлина, заодно и на Жаннет. А то вон она как со старым князем любезничает – обвораживает!

Глава восемнадцатая

Разобрал головоломку –

Не могу ее сложить.

Подскажи хоть ты потомку,

Как на свете надо жить…

Арсений Тарковский

Им нельзя без умолчаний

Век свой до конца прожить,

Ну а нам без примечаний,

Чтобы век их тот сложить!

И тем не менее – без примечаний будет эта глава. И в дальнейшем я попробую без них обойтись. Сам не люблю их. С ритма чтения сбивают – и с толку.

Честно скажу, что последнее свойство примечаний беспощадно использовал, но не с целью читателя в мистификацию историческую ввергнуть (читателя нашего никуда теперь не ввергнешь! – да и сотовый телефон всегда под рукой (как раньше энциклопедия) – враз можно исторические справки навести), – а жанр у моего романа просто такой (детективный) – и прежде чем что-то распутывать, надо напутать, и чем больше путаницы – тем лучше.

Но время теперь пришло распутывать, так что без примечаний и умолчаний!

Но вот ведь какой парадокс. Эта глава у меня сама по себе – одним большим примечанием к предыдущим главам и будет.

Итак!

Между Торжком и Выдропужском в декабре 1804 года бесследно пропало двадцать пять русских фельдъегерей – факт невероятный в истории России – и невозможный.

А вот все-таки пропали.

Нашлись злодеи, и злодеи опытные и бесстрашные, потому как чтобы на главном тракте государства напасть на вооруженных до зубов людей военных, опытных и проверенных (другим и не поручали возить государственные бумаги чрезвычайной важности и секретности), – это какое же надо было бесстрашие и опытность иметь? Ведь только от одного звука державного их колокольчика, фельдъегерского, у обычных наших дорожных разбойников, грабивших обычных наших путешественников, стыла кровь – и они врассыпную деру давали.

За этими опытными и бесстрашными злодеями стояли другие злодеи, еще более опытные (бесстрашие этим злодеям пока воздержимся приписать).

На след одного из этих злодеев (Человека в черном) Порфирий Петрович Тушин, не без помощи, конечно, Селифана – кучера своего, напал. А на следующий день на него самого напали!

Слава Богу, ушел.

Опыт помог – не дрогнула рука, артиллерийская точность не подвела, лошадки не выдали (лошадиной водкой их не напоили – вот они и не выдали).

А потом и Селифан не подвел – вызволил из беды, как не раз вызволял с малолетства самого Порфирия Петровича.

Вызволять из тюрьмы Селифану, конечно, помогали, но мы умолчим кто, хотя дело это прошлое и весьма благородное. Ведь за спиной у тех и у этих злодеев еще третьи злодеи оказались.

Назовем мы их державными злодеями. Сразу же власть подключили, Порфирия Петровича в тюрьму упекли. Без державных людей, т. е. людей при должностях и чинах (по всей видимости, немалых!) это было бы сделать невозможно.

Так вот они для тех людей, кто Селифану помогал, т. е. порох артиллерийский под тюремную стену подкладывал, чтобы он рванул эту стену точнохонько (без очередной контузии Порфирия Петровича), повод найдут, вернее – устроят, как Порфирию Петровичу устроили, души невинных людей загубив!

Взыщется им за это их злодеяние.

От Порфирия Петровича взыщется! Но не всем, к сожалению, и не скоро.

Беда со здоровьем у Порфирия Петровича приключилась – беда большая.

Впал он в свое статуйное оцепенение – и который день в нем пребывает.

Лежит в потайной комнате у московского генерал-губернатора. Каждый час зеркало ко рту Прохор прикладывает: жив ли?

Почему Прохор, а не Селифан?

Пропал Селифан бесследно. Последний раз его в трактире с каким-то кучером видели. Пьян был неимоверно кучер, видно Селифан очень серьезный разговор с ним вел. Сам был трезв. Когда разговор они закончили, он этого кучера к себе на спину взвалил и куда-то унес.

С тех пор Селифана и не видели.

Через день кучера мертвым в сугробе нашли. Так что Селифан теперь, как и Порфирий Петрович, в разбойном розыске.

И одна надежда теперь у графа Ростопчина – на Жаннет!

Да-да, на Жаннет Моне – французскую актрису, актрисулю нашу.

И сразу же разъясню, что штабс-ротмистр Бутурлин придан ей в качестве ангела-хранителя самим генералом от кавалерии Саблуковым!

Как это удалось генералу, что белокурый красавец наш согласился только лишь ангелом-хранителем ее быть – и не больше, одному, как говорится, Богу ведомо.

Верите, едва удержался, чтоб не заставить вас опять в мое примечание нырнуть. Но удержался. Честное слово ведь дал. Честное слово и генерал с Бутурлина взял, что ангел он ее и хранитель – но не больше. Но как удалось у него это честное слово вытянуть, вырвать, одному Богу известно – и тут без всяких примечаний!

Приведу только ту часть общего разговора штабс-ротмистра Бутурлина с генералом от кавалерии Саблуковым и московским генерал-губернатором Ростопчиным, где они обговаривали технические детали плана операции, название которой придумал Ростопчин («Кордебалет»), – и сам же он эту операцию удумал, но не без участия деятельного капитана артиллерии в отставке Порфирия Петровича.

– …Кутеж вы такой дерзости устроите, – распушил брови Ростопчин, – что я зачинщика главного, т. е. вас, штабс-ротмистр, из Москвы выдворю.

– А других кутежей, ваше превосходительство, у нас не бывает! – тут же заверил предерзко московского генерал-губернатора Ростопчина Бутурлин.

Очень не понравилось ему, что их конногвардейский кутеж в их генеральские затеи впутывают.

– Василий, – тут же вмешался генерал Саблуков, – я тебе приказать не могу, только попросить. – И генерал заговорил с Бутурлиным на понятном только им двоим языке. Языке общих дел, в которых они оба принимали участие. Подлых дел в послужном их списке не было: ни против чести собственной, ни против чести Отечества. – А ты знаешь, что я редко прошу. Это как раз тот случай. Поверь, если бы была возможность без вашего кутежа обойтись!..

– Что ж, – ответил Бутурлин, – пусть и мое похмелье хоть раз Отечеству послужит. А то столько шампанского извел на него – пора и ему честь знать. – И не удержался – засмеялся: – К награде его только не надо представлять!.. – Хотел добавить: «Как мой мундир к награде представил государь».

Не мундир и не за мундир, конечно, император Павел Ι наградил Бутурлина.

Он был тем самым молодцом-конногвардейцем, что одолжил государю свой мундир в ту мартовскую ночь, а сам в исподнем и босиком еще с час бегал по царскому дворцу – вылавливал заговорщиков. Они, устрашенные его нелепым видом, думали, что он им не наяву, а в белой горячке явился, – даже не сопротивлялись.

Это и вспомнил Бутурлин и потому ошибся, сказав о своем похмелье во множественном числе:

– Рассолом обойдутся. – А получилось на слух, что о своем похмелье как о важной персоне сказал.

Сии словесные экзерсисы Бутурлина Ростопчин мимо ушей пропустил и продолжил:

– Как вам французских актрисок на кутеж соблазнить, думаю, штабс-ротмистр, не мне Вас учить. А князь Андрей Ростов на ваш кутеж сам прибежит – вы уж не прогоните его.

Почему так был уверен Ростопчин, что юный князь сам прибежит, до сих пор не пойму!

Ах, Боже мой, догадался. Это же ему Порфирий Петрович…

То-то он с такой уверенностью ядра его, Бутурлина, судьбы в него же и запускал. Что Жаннет он юному князю Андрею на пари проиграет. Сорт даже шампанского угадал, которое в серебряное ведерко нальют. И потом только раздраженно возражал, когда вдруг Бутурлин стал предсказаниям капитана артиллерии перечить.

– Как это сразу я среди них вашу Жаннет узнаю? Знак какой подаст?

– Незачем ей знаки будет тебе подавать, да и не успеет. Вам уж руки будут разнимать, да из ведерка лед вытряхивать!

– Она в твоем вкусе, – объяснил прозаически генерал Саблуков Бутурлину сказочную проницательность графа Ростопчина. И сразу же предостерег (тут проницательности никакой не надо было): – Но если позволишь себе в нее влюбиться!.. Ты не только себя погубишь – ты ее погубишь! – в предсказания Порфирия Петровича генерал тоже был посвящен, но не сильно в них еще верил.

– Россию погубишь, если вздумаешь волочиться за ней там, в расположении поместья князя Ростова! – точнее и весомей выразился Ростопчин.

Приступ Порфирия Петровича был короток. Только до полосатого княжеского шлагбаума Ростопчин за Бутурлина мог поручиться, что он не будет ухлестывать за Жаннет, и тут же грозно изрек (это он знал без предсказаний Порфирия Петровича):

– Вот еще что, штабс-ротмистр. Хочу предупредить: самый опасный для вас там будет Христофор Карлович Бенкендорф! Ухо с ним – востро. Вид у него сказочника, а у князя он за тайную канцелярию.

И теперь, когда эта тайная канцелярия возникла сказочно возле Бутурлина, он ничуть не был этому удивлен. Так сказочно только она одна и умела это делать. И тут же спросил:

– Ну, какую сказку еще сочинила про меня ваша тайная канцелярия? – и от этих слов не только в омут, а в примечание нырнешь:

– Буди, буди! Буди скорей, Федор Васильевич, Порфирия Петровича! Хоть будем знать заранее.

Но лежит на диване капитан артиллерии в отставке – и волосы у него дыбом на голове! За одну ночь давешнюю вдруг выросли, будто знали, что днем им нужно будет знак предостерегающий подать.

Глава девятнадцатая

Христофор Карлович искренне удивился:

– Сказку? – Брови его поднялись вверх, лоб наморщился. Его всегда поражала манера русских соединять несоединимое. Впрочем, считал он, лукавство русских слов им в этом помогало. Вот ведь и у слова этого тоже два несоединимых смысла. Сказка – это откровенная выдумка – и в то же время сказка – это деловой отчет! До высот легкого, воздушного русского разума, что деловой отчет может быть сказкой в первом смысле этого слова, его тяжелый, земной немецкий разум не поднимался – и потому отвергал! Деловой отчет – отчетом, а ваше лукавое парение мысли – на землю. И он сказал Бутурлину по-русски без малейшего акцента с немецкой прямотой: – Ее мы вам предоставим через две недели. До этого срока вам надлежит, будучи у князя Николая Андреевича Ростова на правах гостя, не покидать расположение его поместья. – Старый князь приказал ему выяснить: кто и зачем подослал Бутурлина и его спутницу к нему в поместье. Сроку дал две недели.

– Это как же вас понимать? – засмеялся Бутурлин. – Вы запутали совсем меня вашим русским! – И сказал насмешливо: – П-пудучи гостям… не покидать!.. Несуразица какая. Скажите мне прямо на моем – немецком.

– Не надо меня путать вашими лукавыми словами! Я всю жизнь прожил в России. И вы меня отлично поняли, штабс-ротмистр Бутурлин. – И Христофор Карлович сказал певуче с нарочитым прибалтийским акцентом: – Что я вам хотел сказать.

Бутурлин рассмеялся:

– Ну вот давно бы так!

– Что вы еще хотите от меня узнать?

– Да вы ведь не скажите.

– Скажу. Спрашивайте.

– Через две недели что с нами будет?

– Если вы, Бутурлин, дадите честное слово, то вас отпустят. – Христофор Карлович замолчал и приготовился выслушать следующий вопрос Бутурлина.

– Я спросил не только о себе, но и о своей спутнице. С ней что будет?

– На этот вопрос я не уполномочен отвечать. Если хотите, спросите у князя.

– Я потом спрошу, – посмотрев на старого князя, сказал Бутурлин – и улыбнулся Христофору Карловичу. Князь увлеченно беседовал с Жаннет. – А если я не дам вам честного слова, какая участь меня ожидает? – ледяным тоном спросил вдруг Бутурлин.

– Участь неприятельского лазутчика. – Христофор Карлович замолчал. Говорить, что его расстреляют, он не стал. Счел за лишнее. Будучи военным человеком, Бутурлин отлично знал сам, как поступают с пойманными неприятельскими лазутчиками.

– А того… в отдушине вы тоже расстреляли… или предпочли четвертовать?

– Благодарю, что напомнили. Князь запретил вам входить в ту комнату. Выберайтете себе любую другую. Больше вопросов ко мне нет?

– Больше нет. Только ведь вы мне не ответили: четвертовали вы сразу восковую фигуру императора Франции Наполеона или сначала расстреляли… как неприятельского лазутчика… а уж потом вместо колокольчика повесили?

– Нет, сначала мы в своей тайной канцелярии сказку на него сочинили – и только потом он у нас из отдушины колокольчиком зазвенел! – и Христофор Карлович позволил себе улыбнуться над своей шуткой. И пошел через всю залу к маленькой дверце в углу, куда слуги стали сносить восковые фигуры.

В черном своем сюртуке он походил, действительно, на сказочника. Бутурлин даже принял поначалу бант в черной косе его парика за бабочку, которая посреди зимы залетела вдруг в княжеский дом – да и села ему на спину. Сейчас поймет, куда ее угораздило сесть – и упорхнет на мороз. Там теплей.

Нет, не улетела. Она тоже была из воска – как все герои его сказок.

Глава двадцатая

Комнату Бутурлин выбрал для себя удивительную.

По периметру голубого потолка шли четыре реи-балки, и стены, затянутые белой тканью, ниспадали с них на пол парусами.

Когда он вместе с князем Андреем в первый раз вошел в эту комнату, там стоял полный штиль. Паруса стен безжизненно висели на своих реях – балках. Но стоило закрыть за собой дверь, как поднялся ветер – и устойчивый бриз задул в паруса.

Корабль комнаты поплыл – и по голубому потолку побежали белые облака.

– Тебе нравится? – заглянул в глаза Бутурлина князь Андрей.

– Очень!

– И мне очень! – и князь Андрей вздохнул, как только дети умеют: тяжело и страстно, всей грудью, всем своим телом – и даже ресницы приняли участие в его вздохе. И Бутурлин пожалел, что позволил двум генералам втянуть юного князя в их дело, причем вслепую, что показалось ему особенно мерзким, после детского его вздоха.

– Так я пойду? – спросил князь Андрей Бутурлина. – Ты ее выбрал?

– Да.

– Как хорошо! Так я пойду? – И князь опять вздохнул.

– Иди, пожалуйста, – ответил неожиданно сухо Бутурлин.

Что хотел сказать ему князь Андрей своим вторым вздохом, он отлично понял.

– Да-да, конечно, тебе же нужно отдохнуть, – сказал горячо князь Андрей и добавил поспешно: – С дороги!.. – А хотел ведь добавить: «Перед дуэлью», – но не добавил. Не напрямую же ему говорить, что он хочет, чтобы Бутурлин выбрал именно его в свои секунданты!

К тому же он загадал, что если Бутурлин эту комнату выберет, то он его выберет. И был уверен, идя к двери, что Бутурлин его остановит, но тот его не остановил.

Он и не думал вовсе брать князя Андрея в свои секунданты. И уже за дверью в третий раз тяжело вздохнул юный князь. Желание не исполнилось почему-то. А ведь выбора другого не было у Бутурлина. Не Христофора же Карловича брать в свои секунданты?! Полковник в свои секунданты назначил управляющего. Управляющий и шел по коридору.

– У себя? – спросил он князя Андрея.

– У себя.

– Вы его секундант?

– Пока еще нет!

– Непременно будете! – ободрил его управляющий и любезно постучал в дверь.

– Входите! – раздался голос Бутурлина за дверью.

Управляющий вошел и плотно закрыл за собой дверь, а князь остался стоять под дверью в ожидании того, что Бутурлин сейчас уж точно позовет его к себе. В этом ожидании он простоял минут пять.

– Не хорошо подслушивать! – услышал он у себя за спиной голос Жаннет.

Князь вздрогнул – и опрометью бросился прочь. Щеки его горели то ли от стыда, то ли от гнева!

Глава двадцать первая

Имея при себе всегда коробок спичек – имей на плечах и голову, сиречь разум, ибо потеряв разум, даже это смертельное оружие, сиречь спички, тебе не помогут одолеть врага.

Руководство русского рукопашного боя

Бутурлин относился к тем редким, бретерного толка, дуэлянтам, кто звал к барьеру своего противника, выстрелившего первым, не с целью наверняка убить его, а чтобы не промазать и оставить свою, как он говорил, метку на шляпе труса, – и никогда не промахивался. Поэтому, чтобы не прослыть трусом, дуэльные противники Бутурлина опасались сделать выстрел первыми до барьера (это было все равно, что выстрелить первым в воздух) и подходили вплотную, а там, как говорится, – Бог рассудит.

Шнеллера у обоих пистолетов взводились (это было непременным условием в кондиции всех его дуэлей).

Механизм дуэльного пистолета требовал двойного нажатия на спусковой крючок. Взведенный шнеллер отменял предварительное нажатие.

«Помилуйте, – как-то раз возразил ему секундант очередного его противника, – а если случайно нажмут на курок? Выстрел в воздух или себе под ноги! Ведь это дуэль, а не упражнения в стрельбе в стрелецком клобе». – «Вот именно, дуэль, а не упражнения в дуэли! – ответил Бутурлин, – Впрочем, запишите: от случайного нажатия на курок у моего противника – Бутурлин гарантирует повторное нажатие на этот курок, как если бы его пистолет был вовсе без этого шнеллера!» – «А кто определит, был он случайным или нет?» – «Вот от этого, господа, вы меня увольте! – захохотал Бутурлин. – Не за этим я на дуэльное поле выхожу. Вы определите».

Секундант противника рассмеялся в ответ: «До сих пор были превосходные дуэльные пистолеты от Лепажа, от Кухенрейтера. Теперь в моду войдут от Бутурлина – как лучшие!»

Пистолеты дуэльные от Бутурлина вошли широко в дуэльную практику в 1802 году, так как только они одни предохраняли от случайного выстрела не двумя, обязательными, нажатиями на курок, а двумя выстрелами.

Откупорить бутылку шампанского, т. е. выстрелить в воздух после неудачного выстрела противника – это тоже слова из его, Бутурлина, дуэльных анекдотов.

Если он считал, что оскорбление ему нанесено незначительное, ничтожное или сам невольно кого-то оскорбил своей шуткой, а шутить он любил, и порой зло, то после неудачного выстрела противника, тотчас стрелял в воздух, будто бутылку с шампанским откупоривал, чтобы тут же на дуэльном поле и распить ее в знак примирения с противником.

«С огнем шутишь, голубчик, – заметил однажды ему товарищ по полку. – Ведь кто-нибудь специально подстроит, чтобы ты его оскорбил, да и убьет тебя безнаказанно!» – «Милый мой, как же безнаказанно? – тут же сочинил новое слово в дуэльном словаре Бутурлин. – Если подлец специально даст мне повод назвать его подлецом, неужели я буду пить с ним после дуэли в знак примирения шампанское? Если жив буду, на землю вылью! А убьют – товарищи разопьют».

Выстрел его в землю, после промаха противника, – это значило – не только поставить метку труса на подлеце, но и клеймо убийцы. Неважно, что сейчас не убил. Убьет кого-нибудь потом. Или раньше уже убил кого-то. Вот этого пролитого на землю дуэльного шампанского больше смерти боялись дуэльные подлецы!

В своей дуэльной биографии он никого не убил и не ранил. Но выйти с ним на поединок считалось верхом храбрости или самой низкой подлости! И это благодаря тем трем выстрелам, которые мы описали выше. Других выстрелов у него не было.

Три выстрела Бутурлина, говорили тогда дуэлянты.

Первый – не смертельный, но тяжелый.

От второго выстрела у обоих противников на следующий день голова от похмелья болит.

Третий выстрел смертельный!

Ведь не жизнь он у противника отнимал, а честь его, а это было страшнее смерти.

Бывали случаи, что некоторые его противники тут же, после его этого выстрела, просили своего секунданта пистолет ему зарядить – и стрелялись. «Что ж, – говорили про таких, – храбрец, но подлец. Редко бывает».

Сам же Бутурлин был не единожды ранен, два раза тяжело.

Дюрасов, Дуэльный кодекс, 1908 г., с. 132

Поединок – как порок человеческий – сладок, если он запрет имеет. Разреши его, но усмеши его кондиции до смешного умалишения. Поглядим, найдутся ли такие молодчики, что на потеху праздной публике из трубочек бузиной пуляться друг в друга будут? А бузиной не хотите, то вот вам и ваши Лепажи в руки; только пули мы не из свинца, а из воска лить будем! Бейтесь за свою честь, но не взыщите с нас, если мы опять рассмешимся. Так что не искорени порок, а усмеши! Он сам собой искоренится.

Подарок для человечества, или Лекарство от поединков, Брошюра, изданная в Санкт-Петербурге в 1826 году анонимным автором

Я не разглядел: пуля угодила графу Шереметьеву в живот или в грудь. Он три раза подпрыгнул, упал – и стал кататься по снегу от боли. Не безызвестный вам Катенин, друг стихотворца нашего Пушкина, подошел к раненому и спросил его: «Что, Вася? Репка?»

Письмо, автор и адресат неизвестны

Умри, Денис! Лучше не напишешь.

Кажется, слова Дениса Фонвизина о своей пьесе «Недоросль» или слова Потемкина Денису Фонвизину о той же самой пьесе

Ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!

А. С. Пушкин

Из всей мебели в комнате было всего лишь два кресла. Но и этого ему было довольно.

Да будь тут даже вместо кресел гвозди, вбитые в пол, он все равно бы ее выбрал. И, разумеется, не из-за стен-парусов выбрал, как думал князь Андрей. Дверь этой комнаты как раз была напротив двери в комнату Жаннет.

Одно кресло он поставил так, чтобы мог, сидя в нем, видеть дверь, а второе, чтобы можно было на него положить свои ноги, что он тотчас сделал, убедившись, что дверь хорошо видна – и ног его от двери не видно.

Сапоги свои, по своему обыкновению, снимать не стал. Босым бегать по княжескому дворцу, если что вдруг случится, не собирался – набегался в свое время по императорскому!

И когда в дверь любезно постучали, переменил положение ног.

Такого свойства стук, как правило, которое он вывел из своей практики, ничего хорошего не предвещал.

Спичек у него с собой не было. Не курил. Но в ногах у него было кресло, которым он, не вставая с места, мог бы опрокинуть дюжину непрошеных гостей, попытайся они вломиться без его приглашения к нему в комнату. Но когда дверь открылась, он увидел управляющего – и вернул положение ног в прежнее: положил каблук левого сапога на носок правого. И ему было досадно, что управляющий не может от двери видеть это непринужденное положение его сапог. Но управляющий был столь ловок и опытен, что ему не нужно было видеть это вовсе – и сказал насмешливо (Бутурлину) – и в тоже время серьезно (сапогам Бутурлина):

– Я к вам в качестве секунданта полковника Синякова.

– Я вас слушаю, – встал из кресла Бутурлин.

Неуважение к секунданту противника – это все равно, что неуважение к самому противнику. Сейчас для него полковник Синяков был не тем старичком-полковником, над которым можно было весело подшутить, а тем человеком, который завтра встанет у своего барьера, чтобы убить его, или ранить, или промахнуться, что было более всего вероятнее; а потом ждать ответного его выстрела. И все же Бутурлин не утерпел и сказал:

– Сесть не предлагаю. Сапогами запачкано. – Уж больно не понравились ему бакенбарды управляющего. Они были не в моде. Они войдут в моду при следующем императоре. Выскочек такого рода он на дух не переносил!

– Как вы это ловко сказали: сапогами запачкано, – похвалил его управляющий и небрежно махнул рукой: – Ничего. – И сел в кресло, в котором сидел до этого Бутурлин. – Я пока к вам без дуэльных церемоний. – И тут же вскочил – будто кресло и это было испачкано. – Да, лучше стоя!

– А не пойти ли вам лучше вон, господин секундант!

– И это ничего, – выйти вон управляющий не собирался и сказал вкрадчиво: – Просто мы с вами обменялись любезностями, вернее… с вашими сапогами. – И глумливо улыбнулся. – Так что, штабс-ротмистр Бутурлин, мы, надеюсь, квиты. Не на дуэль же мне их вызывать! Вы меня поняли? – И чуть погодя произнес тихо и достойно: – Я, кажется, не давал пока вам повод, чтобы вы позволили своим сапогам так неучтиво со мной обойтись. Ели же я вам дал повод сейчас, то извольте. Я готов!

– Приношу свои извинения! Если же этого вам не достаточно, то и я готов. – сказал Бутурлин.

– Я вполне удовлетворен.

– Садитесь!

– Ничего, я постою, – ответил управляющий и усмехнулся: – Может, вы меня опять попросите выйти вон, а я тут рассядусь. Так что сперва выслушайте меня, а потом уж решайте: в кресло меня – или за дверь! Помните, кто это сказал? – начал он не без трепета в голосе, но трепета насмешливого. – Не искорени порок, а усмеши его – он сам по себе искоренится! Нет?.. Не вспомнили? Эти верные слова князь Николай Андреевич сказал. Так вот вам наши кондиции вашего завтрашнего поединка с полковником Синяковым. Они под тем девизом писаны! – И он торжественно произнес: – Не искорени порок, а усмеши его – он сам по себе искоренится! – и протянул Бутурлину лист, сложенный вдвое.

– Эти кондиции чьей рукой писаны? Вашей или полковника? – спросил спокойно Бутурлин, когда прочитал последний пункт кондиции поединка.

За какой бакенбард вышвырнуть из комнаты управляющего, он еще не решил. Последний пункт кондиции гласил:

Пули лить только из воска. Из сальных свечей пуль не лить, ибо сальные свечи наносят больше урона чистоте платья поединщиков – и чести их собственной, ради которой они и вышли в дуэльное поле!

Да и все остальные пункты были не слаще репки из эпиграфа.

– Кондиции сии писаны рукой Христофора Карловича Бенкендорфа. Видите, как буковки истуканами твердо стоят, непоколебимо! – ответил с достоинством и гордо управляющий.

Действительно, буковки стояли истуканно твердо, словно каре под ядрами и пулями настоящими – не из воска. А вот скомороший смысл этой кондиции такое невообразимо глумливое перед этим каре из буков выплясывал, что за такие кондиции и за два бакенбарда ухватить, пожалуй, мало!

Вот они.

Неукоснительные кондиции

для всех поединщиков без различия, местный он житель или гость,

в расположении поместья князя Ростова Николая Андреевича

1. Поединщики становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга.

2. Вооруженные пистолетами поединщики по данному знаку поворачиваются спиной друг к другу и стреляют через плечо; не отрывая ноги от земли, головой и прочими частями тела поединщиков невозбранимо вертят.

3. Порох применять обыкновенный ружейный, ибо только он сбоев не дает, горит быстро и искрой не скользит, что и бывает часто с порохом мелкозернистым и полированным.

4. Пули лить только из воска. Из сальных свечей пуль не лить, ибо сальные свечи наносят больше урона чистоте платья поединщиков – и чести их собственной, ради которой они и вышли в дуэльное поле!

– Я буду стреляться со всеми вами троими. С князем – сочинителем сей кондиции. С вашим писцом – Бенкендорфом. И с вами!

– Помилуйте, меня – то за что под ваш пистолет с восковыми пулями? – рассмеялся управляющий – и тут же сказал: – Вы не выслушали меня до конца, а уже горячитесь. Есть и секретный пункт у этой кондиции. Из-за него вам придется стреляться с полковником Синяковым. Разумеется, наверняка вы не убьете друг друга. Таковых случаев не было в нашей практике. Но вы-то все равно погибните. Зная ваше честолюбие первого дуэлянта России, вам ничего не останется… как пустить себе пулю в висок сейчас или после этой смешливой дуэли. Смотрите, я вам продемонстрирую сей секретный пункт. – И управляющий достал из-за спины пистолет. – Возьмите его у меня и держите кверху дулом. – Бутурлин взял. – А теперь мы опустим в ствол восковой шарик. Вот он! – И управляющий вынул из табакерки восковой шарик двумя пальчиками и изящно передал его Бутурлину. – Убедитесь, что он из воска. Убедились? Отдайте его мне. – Взял и тут же опустил его в ствол пистолета. – А теперь выкатите его себе на ладонь. – Бутурлин выкатил. – Ну, смотрите, из чего он теперь сделан? Из воска или из свинца?

– Так вы мошенник! Шулер дуэльный!

– Опять торопитесь, я не договорил, – управляющий сделал паузу. – Полковник Синяков уполномочил меня передать, что на таких кондициях он не намерен выйти к вам на поединок! Более того, он сегодня написал князю прошение об отставке. А теперь вам решать, выходить ли на поединок или нет. А секретный пункт кондиции он попросил меня вам продемонстрировать, чтобы вы не посчитали его за труса, дуэльного шулера и подлеца! Те оскорбления, которые вы нанесли мне, я считаю нанесенными мне в горячке. Если же вы считаете, что я вас оскорбил чем-то, я к Вашим услугам. – И управляющий вышел из комнаты.

В руках у Бутурлина остался его пистолет. На полу лежали пресловутые кондиции.

Воистину, как говорится, не искорени порок, а усмеши его – он сам по себе искоренится!

Но тут события стали развиваться с фальшивой быстротой, что только в театральной пьесе бывает – и прощается.

Публика уже интригой подогрета, и (чтобы ее, публику, не остудить!) при одной декорации и главном герое сменяют по очереди друг друга (один вышел – другой тотчас вошел) все второстепенные действующие лица – и монологи свои, предназначенные исключительно для главного героя, на публику произносят с целью: тайну открыть или глаза на кого-то – или на что-то; разоблачить того, кто был до него, и прочее и прочее! Одним словом, свои театральные штучки выкаблучивают, театральные эффекты производят. Дурят, проще говоря, голову публике – и заодно главному герою пьесы.

Впрочем, мы без театральных монологов и эффектов продолжим.

Прошло минуты две, не больше, как в дверь опять постучали. Постучали твердо.

– Войдите! – сказал Бутурлин.

В комнату вошел Христофор Карлович.

– Что случилось, Бутурлин? Я только что встретил управляющего. Он такое мне рассказал! Я не поверил ни единому его лукавому слову. Прошу вас объяснить мне. – Христофор Карлович все это проговорил твердо, как постучал, как буковки в кондиции той вывел. Добавил, чтобы подчеркнуть, что имеет на это право просить у него, Бутурлина, объяснения: – Я ваш секундант!

Да, господа читатели, Бутурлин попросил Христофора Карловича быть его секундантом – и он согласился сразу же, будто заранее знал, что он его непременно попросит.

– Вы эти кондиции писали? – поднял с пола листок Бутурлин.

– Позвольте, – взял у Бутурлина листок Христофор Карлович. – Да, я, – сказал, прочитав. – Что вы такого нашли в условиях этих оскорбительного для себя, что на дуэль, как сказал управляющий, хотите меня вызвать? Прочтите! – И он вернул листок Бутурлину.

Бутурлин собрался было прочитать ему по памяти последний пункт кондиции, но забыл первое слово и заглянул, как говорится, в текст этого, воскового, пункта – и то, что произошло с Бутурлиным в двух словах не опишешь, потому что внешне он остался прежним, невозмутимо насмешливым и спокойным, а что внутри у него клокотало, было столь нецензурно, что я приводить здесь не буду, поэтому ограничусь тем, что он сказал Христофору Карловичу, перечитав, вернее – прочитав от начала до конца новый текст условий его дуэли с полковником Синяковым: