Текст книги "Фельдегеря генералиссимуса (СИ)"

Автор книги: Николай Ростов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Глава восьмая

Есть в сумерках блаженная свобода

от явных чисел века, года, дня.

Когда? – неважно. Вот открытость входа

в глубокий парк, в далекий мельк огня.

Ни в сырости, насытившей соцветья,

ни в деревах, исполненных любви,

нет доказательств этого столетья, –

бери себе другое – и живи.

Белла Ахмадулина

А в ненастные дни

Собирались они

Часто;

Гнули – Бог их прости! –

От пятидесяти

На сто,

И выигрывали,

И отписывали

Мелом.

Так, в ненастные дни,

Занимались они

Делом.

А. С. Пушкин

Легко умирать за «девчонок» или «тайное общество», за «камер-юнкера» лечь тяжелее.

Юрий Тынянов, Смерть Вазир-Мухтара

Совершенно секретно!

Основную угрозу для нас представляет не военный гений Суворова, а инженерный, научный гений князя Ростова!

Пример тому его воздушные шары.

Меня подняли на смех, когда я предоставил их конструкцию в Адмиралтейство. «Это невозможно сделать и невообразимо – они не могут так летать!» – заявили мне там. Какое безумное невежество.

Я принял меры, чтобы сии шары не были поставлены в армию Суворова, но «случай» был против нас. Пришлось пожертвовать им, чтобы взять драгуна в оборот!

– Под эпиграфом не ставьте ничего, – сказал мне Павел Петрович. – Читатель сам поймет, что это перевод с английского некого письма весьма значительного лица к еще более значительному лицу.

* * *

Нечего и говорить, что эту ночь я спал отвратительно. И когда мы ранним утром сели с Павлом Петровичем в просторную коляску, когда Михеич натянул вожжи и, лениво взмахнув кнутом, крикнул: «Эх, болезные!» – и три клячи неспешно побежали по проселочной дороге, такой вдруг сон на меня напал, что через пять минут я уже спал. Но это был не тот сон, когда спишь, как говорится, без задних ног, а сон, когда не понимаешь – то ли сон это, то ли явь?

А Павел Петрович или не заметил, что я сплю, или специально, – полагая, что мне, спящему, в самый раз впарить свою «историю» о Пушкине, заговорил! И заговорил так сладко, так певуче и проникновенно, что я, пожалуй, даже если бы и не хотел спать, непременно заснул. Так что, любезные мои читатели, берите поправку, как говорят артиллеристы, на это.

– Вы, верно, ждете от меня рассказа о Пушкине? – начал он. – Так извольте. Вот вам мой рассказ о нем! Вы не поверите мне конечно, но именно в этот день, 27 мая 1804 года, он попросил меня обыграть драгунского ротмистра Маркова в карты!

Действительно, поехали мы в имение графа Балконского 27 мая сего года, но Павел Петрович и тут соврал. 27 мая, может, и попросил его Пушкин обыграть драгуна в карты. Но 27 мая по старому стилю, т. е. в пересчете на новый стиль, если не ошибаюсь, четырнадцатого мая или тринадцатого. И об этом я ему тотчас сказал.

– Ах, – всплеснул руками Чичиков, – вы все-таки не спите. Притворяетесь только.

– И что? – спросил я его. – Да, не сплю. Просто закрыл глаза.

– Вот и я решил проверить, спите вы или нет. Конечно же, это произошло не двадцать седьмого мая по старому стилю, а как раз в тот день, когда по вашему стилю двадцать седьмое мая! Впрочем, что-то одно… вы или слушаете меня, или ловите, будто шулера, на каких-то датах, или спите!

– Я вас слушаю.

– Тогда продолжаю.

– Отойдите «от явных чисел века, года, дня»! – процитировал он строчку из эпиграфа к этой главе и добавил: – Отойдите! Вам же самому легче будет поверить в то, что я вам сейчас расскажу. Итак. Александр Сергеевич объявился в нашем уезде в середине той зимы, сразу же после «воскрешения» Суворова. Кто он и откуда, никто не знал. Сам же о себе он таинственно молчал, но иногда ставил нас в тупик. Вдруг что-нибудь предскажет невообразимое. Его на смех подымут. А на следующий день – и сбудется! Я уже не помню, что именно сбывалось.

– Он вам и то, что вы драгуна Маркова обыграете, предсказал?

– Нет, вот это он мне как раз не предсказывал. «Павел Петрович, – завел он как-то со мной разговор, – ваш драгун Марков несносен!» – «Позвольте, – возразил я ему, – с какой стати он мой? И почему он несносен?» – «Ваш он потому, что в имении князя Ростова проживает, – ответил мне Пушкин. – А несносен он тем, что он счастливее меня в любви!» – «Так обыграйте его в карты – и вы с ним, как говорится, поквитаетесь!» – шутливо посоветовал я ему. Что драгун Марков был счастливее в любви, Пушкин ошибался. Они оба волочились за Катишь Безносовой (она в ту пору гостила у своей подруги Марии Балконской) – и сия барышня просто напросто их стравливала, кокетничая то с одним, то с другим. Кого она предпочитала, думаю, вы не забыли. «Но как я его обыграю? – воскликнул Александр Сергеевич. – Он и в картах счастливее меня!» – «Ну, тогда не знаю, как вам быть? Влюбитесь в другую!» – лукаво добавил я. Пушкин волочился за всеми нашими хорошенькими барышнями – но ни у одной не имел успеха! Разумеется, это его бесило. Скажу больше, стихи его, которые он им читал, их и отвращали от него. Столь они были прозаичны, так не похожи на настоящие! Думаю, это бесило его сильней. «Александр Сергеевич, – сказал я ему как-то раз, – ваши стихи опередили время лет на двадцать, а то и на все сто лет! Барышни, тем более уездные, не доросли до них еще. Сочините им лучше сказку! Уверяю, будете иметь успех!» Александр Сергеевич расхохотался: «Вы не подозреваете, Павел Петрович, как вы не далеки от истины. Через двадцать лет дочки этих барышень будут переписывать мои стихи в свои альбомы. Ох уж!.. и отомщу их мамашам. К тому же, – добавил он, – не за собственными дочками мне волочиться?!» Эти слова, скажу откровенно, меня озадачили. Пушкин понял, что сболтнул лишнего – и тут же заговорил о другом. А в том разговоре он как-то странно посмотрел на меня и сказал: «А обыграйте-ка вы этого драгуна! Я для вас тогда, что пожелаете, сделаю!» – «Хорошо, – неожиданно для него согласился я, – обыграю – да так, что он застрелится. Деньги у него казенные выиграю! Но вас ловлю на слове, Александр Сергеевич. Просьбу вы мою должны будете тотчас выполнить!» – «Непременно выполню! Говорите – какую?» – «Я вам потом скажу, когда его обыграю».

– И обыграли?

– Разумеется. И замечу, что играли мы в доме графа Балконского. Да-с! В этот дом я, как тогда говорили, был вхож. С радушием там меня принимали. – И он тяжело вздохнул и замолчал. Потом заговорил вновь: – Так вот, господин писатель, прошла неделя после нашего разговора. Съехались мы все трое к графу Ипполиту в гости. День был прекрасный. Но к вечеру дождь зарядил. Все, кроме меня, сели играть в карты. «А вы почему никогда не играете, Павел Петрович?» – спросил меня Пушкин. Мы с ним условились, что так он меня должен спросить. «Да видите ли, Александр Сергеевич, – ответил я ему этак свысока, – неинтересно мне играть с вами в карты. Ставки маленькие – да и..! – И я окинул небрежно взглядом собравшихся за столом и по драгуну нашему этим взглядом мазанул, будто пощечину ему, карточному шулеру, вмазал. Нет-нет (я уже говорил), записным, что называется, шулером он не был. Так по мелочи иногда этим баловался. Вот этот мой взгляд уязвил Маркова. В мелкие шулера я его тем взглядом записал. А он о себе мнил большее! «А не угодно ли вам, Павел Петрович, сесть со мной за стол – и проверить, кто из нас..?» – не договорил он, но я его отлично понял. «Извольте, – сказал ему, – Но я, как уже сказал, люблю играть по-крупному – и чтобы тут же, за столом, проигравший расплачивался. В долг, на мелок, лишь себе разрешаю играть, потому что денег с собой никогда не беру, так как никогда не проигрываю!» – «Так я отобью у вас охоту, Павел Петрович, в долг играть! – сдержанно ответил мне драгун. – Отучу от этой скверной привычки!» – «Сделайте милость, отучите! – усмехнулся я и сел за стол. – Так уж и быть, – сказал ему добродушно, – метайте банк вы, а я буду понтировать. – И мелком на сукне выписал пятьдесят тысяч. Спросил: – Вас эта цифра не затруднит?» – «Нет, не затруднит!» – ответил он и вытащил из пояса пятьдесят тысяч ассигнациями. Он казенные деньги, сто тысяч, при себе носил, зашив их в пояс. Боялся, украдут! И еще растолкую вам и нашему читателю. Мы в фараона с ним сели играть. Правила сей карточной игры просты. Играющие получают по колоде карт. Заметьте, колоды новые. Их прямо за столом распечатывают: крест-накрест заклеенную колоду особым движение левой руки сжимают так, что заклейка с треском лопается. С этим наш драгун превосходно справился. И стал метать, т. е. класть карты по обе стороны от себя: то справа, то слева. Я же, заранее, из своей колоды вытащил карту и положил ее на стол вверх рубашкой, к тому же загнул ей угол. Не долго мне пришлось ждать, когда она ляжет слева от Маркова. На третьей карте и легла! «Выиграла! – сказал я ему и перевернул свою карту. Тройка легла слева от драгуна. – Еще?» – спросил я его. «Разумеется», – ответил он мне спокойно. Думаю, он в ту минуту даже не понял, что пятьдесят тысяч казенных денег проиграл. Так все это быстро произошло. А деньги ведь для покупки воздушных шаров были предназначены! Я даже не стал стирать щеточкой прежде мной мелком на сукне написанное. Он вынул из пояса оставшиеся у него от казенных денег пятьдесят тысяч. Нам вручили новые колоды. Моя карта легла слева от него тут же – первой! «Проклятье!» – выкрикнул он, а я ему даже с некоторой досадой объявил: – «Однако, как вы скоро семерку мою выложили! Не дали мне ожиданием ее выпада насладиться!» – «И не дождетесь!» – ответил он все так же спокойно и вышел из комнаты. Надо отдать ему должное. Умел держать удар, по крайней мере на людях, драгунский ротмистр Марков. А вот когда остался наедине, то струсил. Через полчаса к нему в комнату зашли, чтобы деньги те казенные ему вернуть! Нет-нет, это был не я. Насладиться выигрышем мне Катишь Безносова не дала. «Я сейчас видела, как Марков выбежал от вас с таким мраморным лицом, что я требую от всех вас объяснений! – вошла он к нам в комнату. – Что случилось?» – «Ротмистр Марков, – ответил граф Ипполит, – только что проиграл сто тысяч казенных денег». – «Какой ужас! Кто это посмел сделать? Вы, Александр Сергеевич?» – «Нет, – ответил я за него, – это посмел сделать я, Катерина Гавриловна». – «Тотчас же верните ему деньги!» – «Это невозможно. Да он и не примет их от меня!» – «Тогда дайте их мне. Я сама их ему верну!» – «И это невозможно!» – «Почему, Павел Петрович?» – «Невозможно для вашей чести!» – «Ах, оставьте! Вздор какой! Какая честь, если он застрелиться может!» – «И непременно застрелится, если эти деньги вернете ему вы». – «Но как же тогда нам быть? – спросила она меня, наморщив свой прелестный лобик. – Кто должен вернуть ему эти деньги?» – «Никто! – ответил я ей непреклонно. – Никто, – повторил еще раз. – Никто, потому что свои выигрыши на ветер не бросаю!» – «Ах, вот вы как!» – возмутилась она и вышла из комнаты. А через пять минут к нам заявилась ее гувернантка Лизи! «Господин управляющий, – выпалила мне пренагло эта тощая селедка, – я хочу с вами сыграть в карты!» – «Я с женщинами не играю. И, насколько понимаю, вы хотите выиграть у меня сто тысяч!» – «Именно так! И ни шиллингом больше». – «А деньги при вас есть? На мелок с вами играть не намерен!» – «На мелок? – не поняла англичанка. – Что значит ваш русский «мелок»?» – «А то и значит, что и у вас, англичан. В долг с вами играть не буду!» Тощая селедка чуть смутилась. «В долг не будете? – наконец спросила она. – Так я не собираюсь занимать у вас деньги в долг. Зачем мне их у вас занимать? Я же их у вас сейчас выиграю!» Скажу откровенно, я даже смешался. Так поразил меня ее наглый ответ. Но все равно играть с ней на мелок не согласился. «Павел Петрович, – вдруг обратился ко мне граф Ипполит. – Если она проиграет, я расплачусь с вами!» И с такой мольбой на меня посмотрел, что я согласился. «Но, – заметил ему тут же, – я и вас щадить не буду!» – и вывел на сукне ровно сто тысяч. – Метайте банк, мадам!» – «Мадмуазель», – поправила меня англичанка и стала метать банк. На шестой, кажется, карте я ей сказал: «Туз выиграл!» – и открыл свою карту. «Ваша дама бита!» – ответила тощая английская ведьма! Налево от нее лежал туз, направо – дама. Я посмотрел на свою карту. Боже, как я мог обдернуться – и вместо туза взять из своей колоды даму пик!

– Эту историю вы у Пушкина позаимствовали, из его «Пиковой дамы»? – тут же не преминул я его спросить насмешливо.

– Нет, это он у меня ее позаимствовал! – расхохотался Павел Петрович.

– Приехали, господа хорошие, – обернулся к нам Михеич. – Вылезайте.

Думаю, что глава эта будет не полной, если не расскажу то, что я видел во сне, под сладкий, я бы сказал, колыбельный треп Павла Петровича. Хочу рассказать вам сейчас же, пока этот сон не забыл! А видел я следующее.

Будто сижу за столом и пишу. И пишу помимо своей воли. Не хочу, а пишу. Словно кто-то моей рукой насильно водит. И вот что выводила моя рука!

Старец Симеон Сенатский лежал на каменном полу возле кровати, сжимая в правой руке нательный свой крест. Рубаха его была разодрана, и на пухлой груди была выписана (крест-накрест, видно, ножиком полоснули) то ли наша русская буква «ха», то ли иностранная – «икс». След от ножа был бритвенно тонок, и крови почти не было. Невозможно было вообразить, что из-за этого он умер. А он несомненно был мертв.

Отец Паис склонился над ним и закрыл ему глаза. Ужаса в глазах у убитого старца не было. Ужас стоял в глазах у самого монаха, когда он закрывал ему глаза, будто спрашивал у него: «Кто следующий?»

Взгляд синих глаз убиенного старца был ясный, бездонный, словно в озере отражалось небо. А в келье было сумрачно. Горела всего одна свеча, а огонь в лампаде перед иконой в углу был потушен. Наверное, убийцей.

– Все в точности так же, ваше высокопреподобие, как и у первых, – сказал после некоторого раздумья отец Паис архимандриту Александру. – Что будем делать?

– Снесите тело на ледник, келью закройте. Государю я сам напишу, – ответил архимандрит и вышел вон из кельи.

Через неделю на столе у государя Николая Ι лежало письмо от настоятеля Соловецкого монастыря архимандрита Александра.

– Какое мне дело, как убиты эти трое монахов? – строго выговаривал государь то ли настоятелю, который во всех подробностях описал «происшествие» в его монастыре, то ли Александру Христофоровичу Бенкендорфу. – Мой брат убит! Разберитесь.

– Уже разбираемся, Ваше Величество, – ответил Александр Христофорович, шеф жандармов и главный начальник Третьего отделения собственной Его императорского Величества канцелярии. – Но смею заметить, письмо архимандрита Александра и список тех лиц, который он к письму приложил, наводит на некоторое сомнение!

– Какое же?

– Видите ли, Ваше Величество, письмо и список разной рукой написаны. К тому же в этом списке три лица Вам, Ваше Величество, хорошо известные. Это – Порфирий Петрович Тушин, Бутурлин Василий Васильевич и его жена Бутурлина Евгения Александровна.

– Вы думаете?

– Я лишь предполагаю, Ваше Величество, что они подозрительно вовремя там оказались. И еще, Ваше Величество… составитель этого списка уж больно явно из всех богомольцев их выделил! Жену Бутурлина он под ее девичьей фамилией – Жаннет Моне – занес. Всех прочих в алфавитном, так сказать, порядке перечислил, а их скопом… после буквы «Ха».

– Кому вы поручили это дело?

– Князю Ростову Павлу Петровичу.

– Не тому ли Ростову, что на Марии Балконской женат? Он, кажется, и в том Деле участвовал? Батюшка мой покойный тогда ему еще фамилию смешную дал… чирикающую!..

Тут мой сон прервался. Павел Петрович в бок меня толкнул. Лизит, тощая английская селедка, в его рассказе крикнула: «Ваша дама бита!» Видимо, решил, что я не должен был пропустить эту кульминацию в его «Пиковой даме».

– А скажите, Павел Петрович, – спросил я его, когда мы вылезли из коляски и пошли по полю, заросшему бурьяном, – зачем вы меня сюда привезли?

– А за тем, чтоб этот камень показать! – подвел он меня к огромному валуну. – Его с Белого моря сюда привезли, из Соловецкого монастыря. Под ним двадцать пять фельдъегерей покоятся.

– Эко как вы их, однако, придавили! – воскликнул я глумливо и тут же спросил: – А кто Симеона Сенатского убил?

– Брата будущего нашего государя Николая Павловича? – уточнил Чичиков и тут же добавил. – Так вам еще рано свой роман второй «Симеон Сенатский и его так называемая История александрова царствования» сочинять! Вы этот, первый, допишите. Или он уже вам стал в снах являться? – И он засмеялся: – На каком месте я ваш сон прервал? Впрочем, если не досмотрели, то досмотрите. У нас дорога назад еще длиннее будет. А на Соловецкий остров меня не послали. Обременен был другими делами. Племя младое, незнакомое в том деле разбор делало. Они покруче меня были! И камень этот не я на могилу фельдъегерей положил. – И он пошел прочь от камня к коляске. – Насмотрелись? – крикнул он мне чуть погодя. – Поехали домой!

– А что вы от Пушкина потребовали за свой выигрыш? – спросил я его, садясь в коляску.

– Сущий пустячок, – ответил Павел Петрович. – Больше никогда в дом к Балконским не являться – и Марии своими ухаживаниями не докучать. Он и за ней – и за Катишь волочился. Боже! – вдруг воскликнул он в отчаянье, – Как это грустно. Как безжалостно обошлось с нами время. Вон там, – указал он рукой на березу, росшую посреди поля, стоял их дом. А здесь, где сейчас мы стоим, беседка была. В ней мы на английский манер чай пили – и разговоры, разговоры – о любви и… Ах, о чем только здесь мы не говорили! А по этому полю хохотушка Катишь в запуски с драгуном и Пушкиным бегала. Она только Маркову позволяла себя догонять. Догнавшему разрешалось ее поцеловать. Один раз она и мне позволила себя догнать. «Что же вы не целуете меня? – спросила она. – Целуйте! Мари не увидит!» – «А Марков? – спросил я ее. – А Пушкин?» Они оба возле воздушного шара стояли, и драгун что-то нашему Александру Сергеевичу объяснял. На этом шаре драгунский ротмистр к ним в гости прилетал – в любую погоду – и в дождь, и в ветер, – все ему нипочем. Тренировался, одним словом. Ха, тренировался он, – добавил Чичиков насмешливо, – воздухоплаватель наш доморощенный! Он в тот вечер на своем шаре от нас и улетел. А мы в этой беседке сели ужинать. Пушкину я свои условия уже выставил, но милостиво разрешил на этом, прощальном для него, ужине присутствовать. Он меня умолил. Знал бы я, для чего он на этот ужин напросился, ни за что бы не позволил здесь ему остаться! – И Павел Петрович так значительно посмотрел на меня, что я понял: он очередную свою историю мне собрался поведать, «утку», так сказать, очередную на лету сбить! И я его перебил:

– Неужели драгун Марков к графу Ипполиту в гости на воздушном шаре летал? При любом ветре? Как же так? Ведь воздушный шар летит, куда его ветер гонит! Или в вашем уезде ветры особенные были – в одну сторону только дули – в сторону поместья Балконских?

– Нет, не ветры, а воздушные шары конструкции князя Ростова были особенные! – язвительно возразил Павел Петрович. – Они не туда, куда ветер дул, а туда, куда вы пожелаете, летели!

– Не объясните, как это было возможно?

– Нет, не объясню. Не изучал я их конструкцию, – добавил он брезгливо. – Мне это было без надобности. Вам лучше об этом Христофора Карловича спросить. Он к князю англичанами был заслан промышленным шпионажем заниматься. Так что, – продолжил он небрежно, – вам интересней, как эти шары против ветра летали – или как мне Пушкин отомстил за то условие, что я ему выставил?

– Мне все интересно! – воскликнул я. – Рассказывайте о Пушкине. О воздушных шарах я Бенкендорфа расспрошу.

– Ну-ну, – снисходительно посмотрел он на меня. – Попробуйте. Может быть, у вас получится разговорить сказочника нашего остзейского. Кстати, тот Бенкендорф, что в вашем романе втором, ему не родственник – и даже не однофамилец! – И он захохотал. – Но я увлекся, – оборвал он смех. – Итак, мы сели ужинать. Михеич, трогай! – вдруг крикнул Павел Петрович. – Нам к нынешнему ужину надо поспеть.

Вечерние сумерки сгущались над нами, и я живо представил себе: веранду, двух барышень в белых платьях, сидящих за круглым столом в обществе с Пушкиным!

И не все ли равно, что Александру Сергеевичу в ту пору было лет шесть или пять всего?

Подумаешь, какая разница, было ли это раньше или позже на двадцать лет. Ведь было, наверное. А если не было, что ж! Нет доказательств, как сказал поэт, у времени, – было это или не было. А у этих сумерек, у этой, одинокой березы, белеющей в поле, доказательства были!

Какие?

А Бог его знает – какие.

Но они были.

Доказательства… исполненных любви!