Текст книги "Фельдегеря генералиссимуса (СИ)"
Автор книги: Николай Ростов
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Глава шестая
На следующий день я проснулся в парусной комнате. Голова моя болела, словно с похмелья. Настроение было отвратное. «Что ж, – сказал я вслух, – княгиня Вера права. Дописать мне роман тут не дадут. Надо уезжать». И я стал собирать вещи. Вдруг зазвонил мой мобильник.
– И не пытайтесь! – услышал я незнакомый мужской голос в трубке. – Вас из дворца не выпустят, пока вы свой роман не допишите.
– Кто не выпустит? – оторопел я.
– А вы не знаете? – глумливо ответил незнакомец.
– Нет, не знаю! – возмутился я. – И кто вы такой, чтобы мне угрожать?
– Помилуйте, разве я вам угрожаю? Наоборот, господин писатель, я вас оберегаю. И, кстати, вы отлично знаете, кто я такой. Мы с вами встречались. Неужели забыли? Ведь это я передал вам тетрадки Порфирия Петровича.
– Так это были вы? – спросил я с дрожью в голосе.
– Да, это был я, – не сразу ответил он мне. – Вспомнили?
Разумеется, я его вспомнил – и ужас охватил меня.
Думаю, необходимо рассказать вам, как оказались у меня тетрадки Порфирия Петровича Тушина.
Дело было так.
Первую часть своего роман я писал дома. И вот, любезные мои читатели, стоило мене ее закончить, как раздался телефонный звонок – и я услышал в трубке этот голос:
– Нам необходимо встретиться!
– Зачем?
– Мне поручили передать вам пакет.
– Пакет? Что за пакет? Кто поручил?
– Что за пакет, я не знаю, хотя догадываюсь, что в нем. А поручил мне его вам передать Порфирий Петрович Тушин!
– Тушин? Порфирий Петрович? – рассмеялся я. – Да знает ли вы, милостивый государь, – издевательски продолжил я, – что Порфирия Петровича Тушина?..
– Знаю! – перебил он меня. – Но вам только кажется, что вы его выдумали. – И незнакомец расхохотался. Его хохот столь знакомым мне показался, что я подумал, не привидение ли хохочущее мне позвонило?
Нет, подумал тогда совершено о другом человеке. С привидением Чичикова я еще не был знаком. Это сейчас уверен, что голос у позвонившего очень похож был на его голос. А он издевательски продолжил:
– Нет, я не привидение Павла Петровича Чичикова. Не пугайтесь. А Порфирия Петровича, уверяю вас, вы не выдумали. Вернее, выдумали, конечно. Но вот ведь какая, как вы любите говорить, закавыка, любезный мой писатель! Он на самом деле существовал. Так что все, что вы о нем написали, истинная правда. И вам я сейчас это докажу! – И он мне слово в слово процитировал только что мной написанное.
Дошли до меня сведенья, граф, что вы мумию самозванца вашего Порфирия Тушина за мумию моего батюшки хотите выдать и в Москве в Благородном собрании выставить!
А ну немедля мумию этого тушинского вора ко мне в Санкт-Петербург!
Александр Первый.
Разумеется, он меня удивил, но не убедил – и все же мы встретились.
Встречу он мне назначил в метро, в час пик. Я ждал его минут сорок – и когда решил, что он не придет, и пошел к эскалатору, он догнал меня и, на ходу торопливо сунув мне в руки толстый пакет, завернутый в газету, сказал: «Я вам позвоню!» – и скрылся в толпе.
Придя домой, я развернул газету. На пакете, перевязанном крест-накрест шпагатом, прочел: «Николаю Эн. Передать в собственные руки 7 ноября 2014 года». В пакете оказалось пять толстых тетрадей в клеенчатых переплетах и письмо. Я разорвал конверт, вынул письмо и стал читать.
Господин писатель!
Позвольте объясниться.
Роман я Ваш прочел с большим удовольствием; но прошу прощения, что в соавторы к Вам набиваюсь этими своими тетрадочками. Надеюсь, последние слова мои Вы верно поймете.
Конечно, Вы большой выдумщик, но Ваша литературная фантазия не вымыслом, а правдой оказалась. Поэтому вам пишу. И уверяю вас, для меня самого загадка, как вы меня вывели в своем романе, как верно «угадали»! Непостижимо ведь все это. Думаю, Провидению так было угодно.
Ну а теперь к делу!..
Прочитав это, я возмутился. Я его, пророка нашего российского, «верно угадал»?! «Помилуйте, – вскричал я, – Порфирий Петрович! Вы же сами надоумили написать меня этот роман!» – и тут же опомнился. Видимо, были у Порфирия Петровича причины так мне написать.
Какие причины?
Не знаю пока. Могу лишь сказать, что пророческие, наверное, и веские. А как он меня надоумил написать роман, каким образом, – я расскажу, можеть быть, в своем романе десятом «Победа серого цвета». Я его уже начал писть – вот его начало.
Старик с селедочными глазами схватил меня за руку и зашипел мне в ухо:
– Не понимаю, почему он выбрал именно вас? Я бы вас не послал!
– Не посылайте! – выдернул я свою руку из его потной ладони. От старика пахло дешевыми сигаретами, цветочным одеколоном и банным мылом.
– Явки, пароли, номера телефонов… не забыли? Повторите!
Я повторил.
– Верно, – сказал он мне. – Удивительно, как вы их не забыли?! Садитесь в машину.
Я открыл дверцу «Победы» серого цвета, сел за руль.
– Ничего не трогайте! – сказал он мне. – Поняли? И ногу уберите с педали. Как приедете, позвоните мне. Назначьте мне встречу и передайте мне письмо. И не пытайтесь его прочесть. Все равно ничего не прочтете. Я его зашифровал своим особым шифром. Только я один его знаю.
– Хорошо, – кивнул я ему, а сам подумал: «Если этот старик не ополоумел – и действительно на этом старом драндулете он меня перебросит в прошлое, то с этим бывшим гебистом я встречаться там не буду. Мало ли что он там написал себе?! Прочтет – да засадит в тюрьму или просто, как они любят выражаться, ликвидирует!»
– И не мечтайте! – угадал старикан мои мысли. – Встретитесь вы со мной, встретитесь. Порфирий Петрович потому вас и выбрал. – И он захлопнул дверцу.
Мое путешествие в прошлое началось…
На этом месте я прерываю этот роман. Замечу только, что старик с селедочными глазами в прошлое меня заслал, чтоб я кардинально изменил наше нынешнее настоящее – капитализм наш, как он говорил, гребаный – на светлое наше коммунистическое будущее!
– Так вспомнили вы меня или нет? – спросил позвонивший мне незнакомец – и замолчал, потом заговорил вновь, не дождавшись моего ответа: – Сегодня четверг – и все герои вашего романа собрались в столовой зале – и вас с нетерпением ждут. Поспешите! – И я опрометью бросился в столовую залу…
Конец третьей части
Второе предисловие к роману первому и эпилог…[4]4
Эпилог к чему?
Эпилог к этому роману, господа читатели, будь он неладен!
[Закрыть]
Дело в том, что сгинул, исчез ваш писатель – и роман свой на произвол судьбы, так сказать, бросил! Восковую свою фигуру в столовой зале вместо себя оставил. И что удивительно, господа, на иудином стуле сия фигура сидит, шампанским похмеляется! И теперь мне за него, проказника, его роман придется дописывать.[6]6
Понимаю, вы удивлены. Я сам удивлен.
А почему я его проказником назвал, вы узнаете очень скоро.
Да, кстати, все дальнейшие свои примечания я буду, за редким исключением, графически оформлять, как ваш писатель оформлял: мелким шрифтом и вслед за тем текстом, к которому эти примечание относится.
[Закрыть]
За сутки до его исчезновения, мне позвонил какой-то человек.
– Слушай, – заявил он мне нахально, – смотайся на пару недель в Тверскую губернию! Допиши роман.
– Роман? Какой роман?
– Исторический. Доедешь до Торжка. Там спросишь, как до имения князей Ростовых добраться. Во дворце найдешь парусную комнату. У сторожа Михеича спросишь. В парусной комнате компьютер писателя нашего. Под клавиатурой тысяча баксов. Понял аль нет?
– Две тысячи! – возразил я.
– Заметано.
– Я не договорил. Две тысячи – и не под клавиатурой, а через сорок минут. Встречаемся на Ленинградском вокзале.
– Согласен. Через сорок минут… но вторую тысячу под клавиатурой возьмешь! – И позвонивший бросил трубку.
Через сорок минут мы встретились. Молча он передал мне тысячу долларов – и удалился. Я даже не успел его разглядеть. Вторую тысячу я нашел там, где он мне сказал.
– Надо же! – крякнул с досады Михеич, запойного вида старик, когда я достал их из-под клавиатуры. – Я и не знал. – И нагло заявил: – Барин, похмелиться бы не помешало!
– Похмелись, – сунул я ему сотенную, разумеется, не долларов, а рублей. – И не называй меня барином! Не люблю.
– Как скажешь, – взял сторож деньги. – Первый-то любил, чтоб я его так звал. Хороший был человек, Царствие ему Небесное. – Перекрестился и сказал: – Помянуть надо!
– Хватит тебе и похмелиться… и помянуть! – ответил я ему – и все-таки достал из кармана вторую сотню, но сразу не отдал, а спросил: – А разве его убили?
– Кто убил? – удивился старик. – Ничего такого я не говорил. Никто его здесь не убивал! – добавил поспешно. – В восковую фигуру превратился. Это… да. У нас это обычное дело.
– Ну-ка, старик, всю правду! В какую восковую фигуру, кто превратил? – напустил я на себя полицейский вид. – Вы, я вижу, пили тут с ним беспробудно, – указал ему на батарею пустых водочных бутылок в углу. – Гони подробности.
– А как не запьешь? – не сразу ответил Михеич. – Не сомневайтесь, запьете и вы. Денька два тут поживете – и запьете! А в восковую фигуру его, наверное, драгун или Христофор Карлыч превратил, а может, кто и другой. Много их тут таких. Сами с ними познакомитесь вскоре. Их и расспросите. А мне некогда! – выдернул он из моей руки сто рублей, но сразу не ушел. Потоптался возле меня, потом сказал: – Роман он свой на компьютере писал. Восковая его фигура в столовой зале. – И вышел из парусной комнаты.
Роман его недописанный я тут же прочел – и крепко призадумался!
Во-первых, где тетрадки этого капитана артиллерии в отставке?
Во-вторых, куда пропал писатель?
В-третьих..?
– В-третьих не надо! – расхохоталось хохочущее привидение – и нагло уселось в кресло. – Мы не знакомы. Рекомендуюсь! Павел Петрович Чичиков. Собственной персоной! А вы кто?
– Обойдешься, – ответил я ему. – Где писатель?
– Так Михеич же сказал! В столовой зале, на иудином стуле восседает, шампанским похмеляется, – бисерно прохихикал Павел Петрович. – А все из-за чего? Возомнил о себе несусветное! Допрос с пристрастием нам учинил. А мы ему встречные вопросы задали. Вот он в воск бесчувственный и превратился! И вы хотите туда же – в тьму восковую, смертную?
– Нет, не хочу.
– А что же вы хотите? Роман его дописать? Дописывайте! Мы не возражаем, а даже наоборот… с полным нашим удовольствием поможем его вам дописать. Но при одном непременном условии.
– И какое же это условие?
– Условие простое, обыкновенное. Мы вам текст романа этого продиктуем, а вы его в компьютер запишите. Нам, сами понимаете, его не записать.
– Хорошо, – ответил я, – согласен. Но и вам я одно условие выставляю. Вы мне все, что случилось с этим писателем, расскажете.
– Извольте. Расскажу. Но сперва я бы хотел продолжить роман. Итак, слушайте и записывайте!
– Один момент, – остановил я его. – Мне эта комната не нравится.
– В другой хотите роман наш дописать? – ехидно улыбнулся Павел Петрович. – Пожалуйста. Выбирайте любую. Рекомендую… комнату генералиссимуса! – И он захохотал.
– Нет, в нее не хочу, – возразил я ему. – В столовой зале вы роман свой мне додиктуете.
– На своего предшественника хотите посмотреть? – неожиданно зло спросил меня Чичиков и добавил угрожающе: – Еще насмотритесь! – И тут же переменил свой тон. Заговорил деловито: – Впрочем, как хотите. Только ведь шумно там очень. Проходной двор. Кому не лень там шастают. И личности, скажу я вам, по большей части… все сомнительные. И каждый будет норовить вам свой вариант нашего романа продиктовать. Замучают. Так что подумайте хорошенько…прежде чем определиться, где вам наш роман дописать.
– Хорошо, я подумаю. Но в этом бардаке я не хочу оставаться! Во что он комнату, писатель ваш, превратил?
– Да, комнату он загадил, – согласился со мной Павел Петрович. – Так куда мы пойдем?
– В комнату воздушного шара.
– Туда вам пока нельзя! – вскрикнуло вдруг испуганно привидение. – Никому нельзя, – добавило с неподдельной грустью. – И дороги туда никто не знает. Разве только князь Андрей да княгиня Вера. Вот если вы их уговорите!.. Тогда и я с превеликим удовольствием. – И Павел Петрович крикнул: – Княгиня Вера, гость наш хочет в комнате воздушного шара поселиться! Проводите.
– Нет! – ответил женский голос.
– Видите, – заговорил не сразу Павел Петрович, – не хотят они вас в комнату воздушного шара пустить.
– Не хотят… не надо, – сказал я равнодушно. – В кабинет старого князя ведите.
– Отличный выбор! – Встал из кресла Павел Петрович. – Там и компьютер есть. Этот (кивнул он на компьютер писателя) не нужно вам будет туда тащить. Вы на флешку только скиньте наш роман – и пойдем.
Я скинул на флешку их роман гребаный, и он меня повел в кабинет старого князя.
В столовой зале я задержался, чтобы посмотреть на писателя.
Писатель в черном фраке сидел в торце длинного стола и в руке держал бутылку французского шампанского («Клико») – и дул его прямо из горла.
– Что, – глумливо спросил меня Павел Петрович Чичиков, – узнаете? Черные бакенбарды. Кудрявая голова!
– Так ведь это! – удивленно вскричал я.
– Тсс! – приложил палец к губам Павел Петрович. – Да, именно… он. Наш незабвенный гений! Он же, – зашептал мне на ухо, – Человек в черном. Но это, вы понимаете, между нами.
– Но как он сюда попал? Ведь умер он сто лет тому назад.
– Ошибаетесь. Умер он (задумался на мгновение Павел Петрович) сто шестьдесят девять лет тому назад. А как сюда попал, отвечу. Загадка гения! – И он подмигнул мне заговорщицки.
– Дурите вы меня! – возразил я ему. – Не мог он этот ваш роман написать. Не его стиль. Да и рука не та.
– Не рука гения, хотите вы мне сказать? Нет-с, ошибаетесь. Его рука. А что порой коряво – и прочее и прочее! Так он специально, чтоб никто не догадался. – И Павел Петрович хотел было схватить меня за руку – и схватил, но, как вам известно, привидения не имеют плоти – и он только ожег мою руку!
– Больно! – отдернул я свою руку.
– Так идемте за мной в кабинет, а то я вас за другое место схвачу! – И я безропотно пошел за ним.
В кабинете он сел по-хозяйски за стол старого князя и начал диктовать мне продолжение…[7]7
Уж не знаю, как теперь мне и называть этот роман?
В общем, стал он мне диктовать продолжение этого романа!
[Закрыть]
А я все больше по сторонам стал смотреть. Уж больно мне знакомым кабинет этот показался.
– Да вы меня не слушаете! – рассердился на меня Павел Петрович. – Что вы голову вертите?
– Нет, слушаю, – ответил я ему, – и записываю. А что голову верчу, не беспокойтесь. Эти три дела могу одновременно делать. – И как я эти слова сказал, так и вспомнил, где этот кабинет раньше мог видеть. В своем романе «Война и мир» Толстой этот кабинет описал. Помните кабинет Николая Андреевича Болконского? Ну точная копия этого. Даже токарный станок один к одному.
– Он и нашего старого князя Ростова в своем романе вывел, – угадало мои мысли привидение. – Фамилию только другую ему дал. И все. Кончим об этом! – выкрикнуло привидение. – Граф Толстой никакого отношения к нашему роману не имеет. Простые совпадения. И нет в них никакого глубокого смысла. Мало ли других совпадений?! Солнце, небо, луна и прочие предметы в тысячах романов описаны. Что, и в этом мы должны искать глубокий смысл? Нет. Смысл один, простой. Все мы на этой грешной земле живем. Жили бы, например, на Марсе – другие бы в наших романах совпадения были.
– Глубокая мысль, – решил я издевательски польстить привидению, – толстовская!
– Не юродствуйте, – возмутился Чичиков и продолжил гнать текст своего романа.
Часть четвертая
Уже тогда, на Мальте, в 1802 году Александр Васильевич Суворов высказал открыто императору Павлу Ι пагубность седьмого, секретного, пункта Мальтийского Договора.
«Позвольте мне самому решать, – ответил император нашему полководцу, – что пагубно для России, а что нет! – И добавил не без издевки гневно: – Вы гений на полях сражений, но сущее дитя в делах политических!»
К прискорбию нашему, оба были правы.
При неукоснительном исполнении этого пункта… неминуемая – и скорая гибель грозила России, но нарушение его или его отсутствие в этом Договоре (на чем настаивал Суворов и «мягко советовал» император Франции Наполеон) грозило той же гибелью, правда весьма отдаленной, но неизбежной.
Под гибелью России я подразумеваю гибель Великой России! Другой эпитет для России, как вы понимаете, нам неприемлем, оскорбителен, смертелен.
Парадоксальность сего пункта происходила, как тогда говорили, из-за Географии.
Не соединялось бы Черное море с морем Средиземным проливами, не было бы этого пункта. И тут же кто-то из наших дипломатов сострил (кажется, граф Ипполит Балконский): «Для того Бог создал эти проливы, чтобы соединяя моря – разделить континенты. Так же поступил и наш государь. Седьмой пункт – тот же пролив между Францией и Россией. Соединяя – разделяет!»
Шутка была плоской, но не лишена основания, хотя не седьмой пункт разводил Францию и Россию по разные стороны, как сейчас любят выражаться, баррикады. Развело то, что два императора поделили между собой прутиком на мальтийском песке.
Но такова природа всего сущего, как сказал философ. Рождение – первый шаг к смерти. Ничто не вечно, особенно военные союзы между великими державами.
И все же, словами Пушкина, только «гений – парадоксов друг» – идет наперекор даже вечности. А они несомненно были гениями: и Павел Ι, и Наполеон, и Суворов.
То ли Кречинский, то ли Ключевский,[8] Из неопубликованного, 1901 г., с. 12.
– Да ничего бы не было! – возопил Павел Петрович, как только продиктовал мне этот эпиграф. – Будь этот седьмой пункт действительно секретным, – добавил он уже спокойно, – ничего бы этого не было. – И тяжело вздохнул.
– Чего бы не было, Павел Петрович? – спросил я его.
– Всего этого! Ни фельдъегерей, ни прочих мерзостей. Не прознай англичане про этот пункт, разве бы они посмели?! А все Ипполит, «остроумец» этот, подгадил. Он, бестия, сей пункт… да и весь Договор на блюдечке с голубой каемочкой им выложил!
– А нельзя ли попонятней и подробней? Что посмели? Что за чертов этот пункт? И как граф Ипполит им выложил? Из-за чего?
– Не спешите. Все расскажу. Я не писатель ваш и не Порфирий Петрович – таить ничего не буду!
И хотя я не был на Босфоре –
Я тебе придумаю о нем.
Сергей Есенин
И трубит хмельной фельдъегерь в крутень пустозвонных пург.
Павел Антокольский
Глава первая
Я произвел его в генералиссимусы; это много для другого, а ему мало: ему быть ангелом.
Павел Ι[9]
К концу восемнадцатого века в политической колоде было только две козырные масти: Россия и Франция. Вот они и бились между собой до тех пор, пока государь наш Павел Петрович не понял, что сие недопустимо.
Тут же он приказал Александру Васильевичу Суворову отвести войска от французских границ в Россию.
«Ну что бы тебе на недельку опоздать, в трактире каком-нибудь австрийском запьянствовать! – воскликнул наш непобедимый полководец фельдъегерю, что привез сей Приказ государя. – Ты бы тогда в Париже похмелился».
Чтобы сгладить сию досаду графа Суворова (не дали ему француза окончательно добить; так сказать, с самим Бонапартом на кулачках схватиться – он до сей поры его только маршалов беспощадно бил), наш государь его в генералиссимусы и произвел.
Повод, разумеется, был.
Вся Европа непобедимому нашему полководцу рукоплескала по случаю его Итальянской кампании! Он за две недели стотысячную французскую армию разгромил и из Италии вышвырнул. А было у него под рукой всего двадцать пять тысяч его чудо-богатырей! О Швейцарском походе я и не говорю. До сих пор Европа рукоплещет!
Вот государь милостиво два раза в ладоши хлопнул: в генералиссимусы произвел и к себе в Санкт-Петербург позвал, чтобы триумфально чествовать на манер древнеримский.
Торжества предстояли нешуточные.
Арку триумфальную день и ночь мастера колотили, гвардейские войска чуть ли не от Нарвы до самого Петербурга в шпалеры были выставлены – и тоже день и ночь учились нескончаемое «ура» кричать. Ремонт в Зимнем дворце государь затеял, чтобы дорогого гостя в сем дворце поселить.
В общем, как вы сейчас говорите, по высшему разряду готовились Александра Васильевича принять.
И генералиссимус наш тотчас оставил армию (они в Польше стояли, под Краковом) и стремглав в Петербург отправился, но в дороге занемог. Прослышав об этом, государь ему своего лейб-медика Вейкарта спешно навстречу выслал.
П. П. Чичиков.
Думаю, вы уже заметили, что у Павла Петровича, то бишь у его привидения, была прескверная привычка, как и у этого романа, в комментарии пускаться. Причем, он в свои комментарии без предупреждения пускался, а потом выговаривал мне строго, если я его растекание мысли по древу романа в роман вставлял.
– Так предупреждать надо, – огрызнулся я ему как-то раз, – где у вас текст романа, а где ваша отсебятина!
– «Отсебятина»? – возмутился он. – Это вы в моем романе отсебятина. Впрочем, записывайте за мной все. Я потом сам отберу зерна от плевел.
Отобрать, к нашему счастью, ему не пришлось, так что комментарии его в этом романе будут. И вот его очередной комментарий.
– У вас что по Истории? – спросил он меня, как только продиктовал мне сей эпиграф.
– С какой Историей? – не понял я его.
– С Историей нашего Отечества! – ответил он мне с воодушевлением. – Поди, двойки да колы по сему предмету вам учителя ваши ставили?
– Нет, твердая четверка!
– Твердая четверка, – пренебрежительно передразнил он меня, – в пределах школьной программы, разумеется?
– Школьной. А что?
– А то, что нашу Истории ни черта вы не знаете. Вот ответьте мне, чем дело кончилось в 1805 году под Константинополем у нашего Александра Васильевича Суворова? Ну – тес, чем?
– Победой, наверное, – неуверенно ответил я. – А чем же еще?! Полной победой!
– «Полной победой»! Не смешите меня, – расхохотался издевательски мне прямо в лицо Павел Петрович. – Вот для таких «четверошников», – продолжил он хохотать, – эти два шельмеца (писатель ваш и Порфирий Петрович) роман свой написали!
– А что, разве разбили нас тогда под Константинополем?
– Нет, не разбили, но победы полной не было.
– Не понял. Объясните. Ничья, что ли, была… как под Бородино?
– Под каким Бородино, какая ничья? Ничьи только в шахматах бывают! – И он продолжил меня «экзаменовать»: – А в 1800 году с нашим непобедимым генералиссимусом что случилось? – спросил он вкрадчиво. – В мае месяце! Подсказываю. Ну, что шестого мая с ним произошло? Не знаете! Так я вам скажу. Умер наш славный генералиссимус Александр Васильевич Суворов… в тот день и умер! – И он опять захохотал мерзко – но вдруг его тело воздушное стали сотрясать рыдания, будто и не тело оно вовсе, а барабан, в который бьют колотушкой в такт траурного марша. – Впрочем, – прервал он свои рыдания, – продолжим наш роман.
– Позвольте, – выкрикнул я ему, – что вы мне пургу гоните? Умер в тысяча восемьсотом году, а в тысяча восемьсот пятом как же?..
– А вот так же! – презрительно ответил мне Павел Петрович. – Я же вам сказал, ни черта вы Историю нашего Отечества не знаете. Так я вас в нее посвящу, и заодно нашего читателя. А то ведь всех вас в нее только в пределах школьной программы посвятили!
* * *
Век восемнадцатый был веком славным! Не чета веку нынешнему – девятнадцатому.
Но отгрохотали его пушки, оттрубили его медные трубы – и только его победные салюты еще озаряли черно-звездное ночное небо.
Но с этими салютами уже сливались салюты погребальные.
И по Петербургскому тракту, в дормезе, нашего Александра Васильевича везли в Санкт-Петербург.
Наш генералиссимус умирал.
– Вы хоть знаете, что такое дормез? – опять отвлекся от своего романа Павел Петрович. – Дормез, – наставительно продолжил он, не дождавшись моего ответа, – большая дорожная карета. В ней можно было даже спать. Потому и везли Александра Васильевича в нем на перине. Столь он был слаб и немощен. Но с чего это вдруг он так тяжко захворал? Ведь и полгода не прошло, как он со своими чудо-богатырями горным козлом по Альпам скакал! Французскому маршалу Массене все бока его забодал. Да что полгода! – продолжил он все больше и больше одушевляясь (лестно ему, видно было, подлецу, надо мной да и над нашим Александром Васильевичем поиздеваться). – За неделю до этого он в Берлине с немецкими принцессами в жмурки превесело играл, в запуски бегал – не догнать!
– Не любили вы его, – возмутился я. – Завидовали!
– Да, не любил. С какой стати мне его любить? Но не завидовал. И попрошу впредь, – вдруг вышел из себя Павел Петрович, – меня не перебивать! – И продолжил как ни в чем не бывало: – Так почему занемог?.. Не знаете! – добавил победно и снизошел, так сказать, до меня, неуча: – Много причин было. И думаю, наиглавнейшая – письмо, которое он от государя получил. Сейчас я вам его прочту. И замечу, подлинник. А то в этом романе столько фальшивок шельмецы наши насочиняли, что хоть святых выноси. Так вот что написал государь ему. Ему, который увенчанный славой Швейцарского похода, взлетел на высоту почти императорскую!
Господин генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымнинский!
Дошло до сведения Моего, что во время командования вами войсками Моими за границей, имели вы при себе генерала, коего называли дежурным, вопреки всех Моих установлений и Высочайшего Устава; то и, удивляясь оному, повелеваю вам уведомить Меня, что вас понудило сие сделать.
Павел.
– В общем, шмякнул государь наш Павел Петрович ангела нашего об землю, – гадливо засмеялось привидение. – Как мальчишке нашкодившему урок преподал!
– Ну и что? – возразил я ему. – Знаю и без вас, император ненавидел Суворова. В вечных контрах с ним был. Гадил ему мелко… пакостно – как… – Задумался я на мгновение, чтобы придумать такое словечко, чтобы уж припечатать императора Павла раз и навсегда. Но словечки в голову одни матерные лезли, да и Павел Петрович Чичиков меня опередил.
– Тсс! – приложил он палец к губам. – Молчите. Знаю, что хотите сказать. Не советую. Государь император может услышать. И Александр Васильевич не одобрит. Они перед смертью помирились. Да и как же им не помириться?! Ведь оба из разряда ангелов были. Потому и бранились по-свойски. Так что не встревайте в их ангельские дрязги. Вон Порфирий Петрович встрял по неведенью своему, а ведь пророком, кажется, был – и по носу курносому своему получил. Но об этом мы в свое время расскажем. А сейчас вернемся на Петербургский тракт, по которому клячи медленно тащат дормез, чтобы не растрясти генералиссимуса нашего непобедимого.
Под монотонный скрип колес, под весеннее птичье щебетание в голове его проносились мысли, словно льдины в ледоход. Они наезжали друг на друга, раскалывались, крошились – и исчезали в черном половодье бреда. И лишь одна мысль спокойна была и неподвижна, будто берег, вдоль которого неслись эти льдины: «Умирать надо вовремя. И счастлив тот, кто умрет в свой час!»
Вот о чем он думал, думал непрерывно. Вот что надо было ему для себя решить: пришло его время умирать или нет? И он твердо решил: «Да! Время мое пришло».
– О том, что никакого триумфа не будет, государь генералиссимуса нашего через лейб-медика Вейкарта уведомил, – не преминул съехидничать Павел Петрович Чичиков. – Тогда Александр Васильевич окончательно и слег – и мысли эти в его голове, о смерти, и возникли. Да-с! Но в Петербург государь все-таки приказал ему ехать, чтобы ответ ему, государю, дать.
Он открыл глаза и посмотрел в окно дорожной кареты.
Три голых девки возле баньки на лужке кружились в хороводе.
И опять Павел Петрович не отказал себе в удовольствии пуститься в свои комментарии.
С праведным гневом он обрушился на придорожный промысел Пульхерии Васильевны Коробковой. Уж так он ее распекал, так позорил – и английское шпионство ей не забыл – и прочие ее пороки женские, что мне даже стало жалко бедную помещицу. Но почему-то больше всего досталось драгуну Маркову и Порфирию Петровичу. Первому за то, что он не спалил ее заживо, когда поджег ее усадьбу. А второму за то, что он через год после описываемых в этом романе событий женился на ней.
Разумеется, его возмутил этот непотребный пейзаж!
Он остановил карету и, выйдя из нее (а ведь был слаб! Откуда только силы у него, умирающего, взялись?), с негодование крикнул им, блудницам:
– А ну-ка, красавицы, подойдите ко мне! Я вас по-солдатски попотчую. – И показал им трость, чтобы у них не было заблуждений, чем он их сейчас по-солдатски попотчует.
Девки поняли – и сиганули в баню!
Александр Васильевич бросился за ними, но тут силы изменили ему, и он повалился на землю.
Очнулся он в бане.
И опять Павел Петрович зашелся в гневе. И гнев его был, наверное, почище гнева суворовского на придорожных нимф!
Матрене досталось от Павла Петровича.
– Павел Петрович, – изумился я, – что вы так кричите? Двести лет прошло, а вы до сих пор не остыли. Что вы ее ругаете? Наоборот, как я понимаю, Матрену благодарить надо.
– Что ругаю? – еще больше разошелся Чичиков. – Благодарить?! Да из-за нее, подлой бабенки, вся моя жизнь наперекосяк пошла. Если бы она генералиссимуса тогда в чувства не привела, я по этому дворцу неприкаянным привидением не бродил бы! Вы что же думаете, хорошо это? А, – махнул он рукой. – Вам не понять. – И тут же переменил тему. – Продолжим роман, – сказал спокойно и сухо.
Удивительный был человек. Как ртутный шарик – то туда, то сюда: за бакенбарды не ухватишь!
Зверского вида баба с отвратительной волосатой бородавкой над верхней губой что-то шептала над его грудью – бесовское, смрадное! И девки стояли у нее за спиной и с глумливым любопытством смотрели на него – титястые, голые.
– Подите прочь! – крикнул он им всем.
– Идите, идите, – обернулась на девок Матрена (это была она). – Ишь, бесстыжие! Будто генерала сроду не видели, – добавила строго и посмотрела на Александра Васильевича, словно и не к ней были его слова.
На нем, конечно, не было его мундира, но она, видно, нутром своим бабьим почуяла, что он, петушиного вида старичок, выскочивший из кареты в одной полотняной рубахе, – в больших чинах. Невдомек ей было, дуре, что не генерал лежит перед ней на лавке, а генералиссимус! И запричитала:
– Батюшки! И откуда на вас напасти такие?! Живого места ведь нет! Все изранены. И какая нужда вас в дорогу погнала? – И опять что-то зашептала свое бесовское.
Но удивительное дело, Александр Васильевич вдруг улыбнулся ей и тихо сказал:
– Ты что же, старая, вылечить меня хочешь?
– А как же, батюшка, хочу!
– И вылечишь?
– Само собой, – ответила Матрена. – Вы только лежите, батюшка, спокойно. Непременно вылечу. Рано вам еще умирать, Александр Васильевич! Не всех басурманов вы еще разбили. До моря-акеана черного своих солдатушек еще не довели.
– А доведу?
– А как же, – ответила ведьма, – должны довести. Злые люди будут мешать, но… – И она вдруг прикусила свои поганый язык.
– Ты что же замолчала, старая? – спросил ее тревожно Александр Васильевич.
Ничего не ответила старая ведьма. Только глазами своими черными, вороньими, зыркнула на вошедшего в баню лейб-медика Вейкарта. Мол, из-за этого немчуры замолчала, что не след при нем нам с вами такие разговоры вести.
И генералиссимус подмигнул ей хитро.
Он тоже сего ученого мужа не жаловал, а ведь чуть ли не первейшим дохтуром во всей Европе тот слыл! Сам государь его к нашему умирающему генералиссимусу потому и приставил.
