Текст книги "Фельдегеря генералиссимуса (СИ)"

Автор книги: Николай Ростов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Может… и шпионил Вейкарт на какую державу, – сказал Павел Петрович уверенно и насмешливо (ему ли, человеку из Тайной экспедиции, не знать об этом!). – У иностранцев это было принято, за хороший тон почиталось, – улыбнулся он тонко, – шпионством в России заниматься. Только ведь, – согнал он улыбку со своего лица, – не по этой причине Матрена замолчала. Она же почище Порфирия Петровича будущее могла угадывать – и наперед старая ведьма знала – или ей это только что открылось, кто злодействовать будет, кто фельдъегерей генералиссимуса в придорожный сугроб закопает в одна тысяча восемьсот четвертом году!

– Так вы же, Павел Петрович, – воскликнул я, – писателю нашему говорили, что те фельдъегеря, целы и здоровехоньки, с корнетом Ноздревым в карты целый месяц дулись да пьянствовали! И что, Александр Васильевич Суворов, своих фельдъегерей с того света к императору Павлу Ι посылал?

– Мало ли что я писателю говорил! – раздраженно ответило привидение. – И не все ли равно, милостивый государь, пропьянствовали они или в придорожном сугробе до весны пролежали? Что их двадцать пять жизней, когда на кон судьба России была поставлена?! А что касается смерти генералиссимуса в 1800 году, то съездите в Санкт-Петербург и не поленитесь на могилу его сходить. На плите дату смерти прочтите. «Шестого мая 1800 года», – там написано. – И он захохотал глумливо и гневно. – Впрочем, – снизошел он до меня, – уж больно вы нетерпеливы. Тотчас вам все расскажи. Расскажу – но в свой срок. Не бойтесь, узнаете: с того света или откуда еще пострашней Александр Васильевич своих фельдъегерей к императору посылал! – И он продолжил нудно диктовать свой роман.

Конечно, Александр Васильевич не любил лечиться, особенно у немецких докторов, но немец весьма престранно лечил его. Ну да Бог с ним… шпионом аглицким!

– Барин, – пошла Матрена на него своей гренадерской грудью, – не велено вас пущать. Сегодня не банный день. Девки наши другим делом заняты!

– Кем не велено? – спросил Вейкарт, шамкая русские наши слова своими немецкими губами. – Пусти!

– Не пущу, – вытолкнула его Матрена из бани, дверь за собой закрыла и спиной своей широкой подперла.

– Да я доктор, дура!

– Дохтур? – всплеснула она руками. – Так это ты нашего генерала чуть до смерти не уморил! – И вцепилась своими ручищами ему в глотку.

И задушила бы непременно, если бы не Пульхерия Васильевна.

Узнав от своих дворовых о нашем Александре Васильевиче, она поспешила к баньке – и успела вовремя.

– Матрена! – крикнула она строго своей ключнице. – Что здесь происходит?

– Ничего, – ответила та и выпустила из своих рук горло бедного доктора. Он уже задыхаться стал, язык свой до самого подбородка высунул.

– Сударыня, – прохрипел лейб-медик, отдышавшись, – прикажите своей холопке пустить меня к больному!

– Матрена! – строго посмотрела на нее Пульхерия Васильевна.

– Не велено, – упрямо ответила Матрена.

– Кем не велено? – разом спросили они ее.

– Александром Васильевичем не велено, – твердо ответила Матрена – и не пустила в баню ни свою барыню, ни немецкого доктора.

– Он вокруг этой бани две недели кружил, в окно все заглядывал. Да что в это окно увидишь? – опять растекся в своих мыслях и в улыбке Павел Петрович. – Воинскую команду даже вызвал. Нет, до штурма дело не дошло. Александр Васильевич к ним сам вышел и скомандовал: «Кругом! Шагом марш!» Солдатики троекратное «ура» генералиссимусу прокричали – и чуть морду лейб-медику не набили. Матрена разъяснила нашим солдатикам, почему она доктора этого немецкого к «генералу» нашему не допускает. «С понятием баба, – одобрили ее наши солдатики. – Хотя в званиях воинских ничего не смыслит. Какой он генерал? – спросили ее усмешливо. – Он же всем генералам генерал – генералиссимус!»

Через две недели вышел из бани Александр Васильевич… здоровый и помолодевший!

И тотчас засобирался в Санкт-Петербург.

Пульхерия Васильевна с Матреной стали его уговаривать задержаться хотя бы на денек, погостить у них, отдохнуть от болезни.

– Нет, – решительно ответил он, – не могу. – И продолжил учтиво: – Извините меня, милые дамы, но дела меня требуют ехать немедленно. Да и император, поди, заждался!

– Как же, – в очередной раз захохотал премерзко Павел Петрович, – заждался он его, триумфатора?! Император такой «триумф» ему устроил, что генералиссимус пожалел, что не умер в бане этой б… – грязно выругался Чичиков и продолжил свой роман.

– Конечно, конечно, – серебряно засмеялась Пульхерия Васильевна и захлопала коровьими своими ресницами, – вы великий человек, а мы женщины слабые, бедные, сирые.

– Ну-ну, – смахнул слезинку с ее щеки Александр Васильевич и ущипнул по-отечески, – будет плакать. А с баней этой, – вдруг решительно и строго заявил он, – и с этими девками голыми!..

– Так если б не наши девки, – не дала ему договорить Матрена, – вы бы мимо нас на тот свет прямиком проехали! – И все трое весело захохотали.

– Первый раз в своей жизни я баталию проиграл, – сказал он своему кучеру, садясь в карету. – Полную викторию они надо мной одержали!

Нечего и говорить, что после его отъезда, в баньку эту народ валом повалил. Ведь в ней сам Суворов побывал – две недели его там девки ублажали!

– Вот какой народец у нас. Вечно несусветное и непотребное выдумает: Суворов две недели с девками без перерыва в баньке ублажался! Тьфу. Впрочем, – усмехнулся Павел Петрович, – Александр Васильевич тот петушок еще был. Может, и потоптал он там кого напоследок, когда его Матрена отварами своими, снадобьями да шептаниями вылечила.

Я посмотрел в его наглую поросячью харю (других крепких слов, да простит меня читатель, я не могу употребить, а следовало бы!) – и мне неистребимо захотелось выпить (прав оказался Михеич, что непременно запью).

– Слушай, ты, – сказал привидению грубо, – кончай свой базар.

– Что, – догадливо улыбнулся Чичиков, – выпить хотите? Так пейте. Я не препятствую. С дороги как не выпить?! Извините, не могу составить вам компанию. – Он встал из-за стола. – Не прощаюсь. Завтра продолжим наш роман. – И он растворился в воздухе!

Глава вторая

– Васька Бутурлин вам случайно не родственник? – с такими словами вошел на следующее утро ко мне в кабинет, вернее – соткался из моего сигаретного дыма Павел Петрович.

– Нет! А что? – хмуро ответил я. Действительно, этой ночью позволил, так сказать, себе лишнего.

– Да уж больно его похмельная рожа на вашу похожа! – расхохоталось привидение. – Впрочем, – тут же заговорило торопливо, – все мы с похмелья на одно лицо. А вы, вижу, крепко «осмыслили» то, что я вам вчера надиктовал. Одни пили или с Михеичем?

– А вам какое дело… с кем я пил?

– Собственно говоря, никакого дела мне до этого нет. Просто любопытно, с кем вы время тут без меня проводите? Из наших никто к вам не заходил?

– Из ваших – нет, не заходил!

– Значит, – не сразу заговорил Павел Петрович (по кабинету прошелся, под стол даже заглянул), – кто-то все-таки этой ночью вас навестил. И что же обо мне вам они рассказали? Хотя, – взмахнул он капризно своей рукой, – что они про меня могут рассказать? Пустое! – И спросил: – Так продолжим наш роман или нет?

– Продолжим! – ответил я.

– Так записывайте, голубчик, эпиграф к этой главе! – весело прокричал Павел Петрович. – Записывайте скорей.

– Какой эпиграф?

– А вот этот наш разговор и запишите в качестве эпиграфа! И не забудьте мое авторство указать.

«На-ка… выкуси, – подумал я, – Еще чего, ставить эпиграфом твою птичью фамилию! Чирикай дальше, а я, конечно, запишу твое чириканье, а уж потом сам решу, где правду ты говоришь, а где, сами понимаете, что!»

Ты пишешь мне, что государь не одобрит моего «Моцарта и Сальери»! Что ж, пусть так. Но с чего ты взял, что под Моцартом у меня выведен Суворов, а под человеком в черном – покойный император Павел Петрович? Вздор! Ведь император Суворову не Regquem[10], а смерть заказал.

А. С. Пушкин – бар. А. А. Дельвигу, 31 июля 1827 г., из Михайловского

Моцарт.

Мне день и ночь покоя не дает

Мой черный человек. За мною всюду

Как тень он гонится. Вот и теперь

Мне кажется, он с нами сам-третий

Сидит.

А. С. Пушкин, Моцарт и Сальери

Будто нарочно, когда Суворов в ту ночь достиг Петербурга, лил дождь – нудный, надсадный! И покатилась его карета по темным и пустынным петербуржским улицам.

На душе у нашего генералиссимуса кошки, как говорится, скребли.

– Конечно, – воскликнул Павел Петрович, – заскребут кошки на душе. Императорский гнев он уже на себя навлек своим дежурным, не по Уставу, генералом. А уж своей задержкой в дороге, тем более! Ведь задержался он, как понеслась впереди него молва, из-за девок в придорожной баньке – сладких, слаще триумфа, который государь ему обещал устроить. Проще говоря, предпочел он девок срамных императорскому триумфу! Так ему государь и скажет: «Как же вы, ангел мой, осмелились их предпочесть? Дайте ответ!»

Вот бревно поперек мостовой и оказалось!

Триумфальную арку, что государь приказал в честь его побед возвести, спешно в ту ночь разбирали.

Карета остановилась, и кучер стал с мастеровыми ругаться, чтоб они это бревно с дороги убрали.

Разумеется, они его убрали, но лишь после того, как им рупь серебром на водку сам Александр Васильевич дал. Ведь это бревно они специально для этого выкатили.

Сей дорожный анекдот с бревном слегка развеселил нашего генералиссимуса – и он потом не преминул рассказать его государю.

Государь анекдот оценил по достоинству.

– Так, значит, рупь всего серебром они за триумфальное это бревно с вас взяли? – расхохотался государь император превесело. – А с вас, Александр Васильевич, – вдруг продолжил он сурово, – я и того меньше возьму!

– Это бревно и поперек моей жизнь легло, – грустно сказал Павел Петрович – и даже всплакнул. И погрузился в долгое молчание.

– А что государь с него взял? – вывел я его из этого молчания.

– Жизнь, – буднично ответил он мне. – Что же еще государь со всех нас может взять? Жизнь нашу! Денег своих у него, императора, и без наших довольно. – И так печально посмотрел на меня, что – нет, не жалко мне стало его (жалеть это лукавое привидение, как говорится, себе дороже) – насторожился я, любезные мои читатели, подумал, что непременно мне сейчас он такое соврет, такое… что я, как последний дурак, и поверю ему.

– Что насупились? – хитро улыбнулся Павел Петрович. – Думаете, обмануть вас хочу? Разумеется, хочу! И, разумеется, обману. Вы даже не заметите. А почему? Да потому, что вы хотите, чтобы вас обманул. Как там у Пушкина?

 
                                         Ах, обмануть меня не трудно!..
                                                   Я сам обманываться рад!
 

– И все-таки продолжим, – сказал Павел Петрович. – А там… хотите – верьте, хотите – нет.

Карета тронулась и через полчаса остановилась возле дома господина Хвостова.

Здесь его ждали.

Сам хозяин встретил его в сенях, провел в гостиную и усадил в кресло возле жарко пылающего камина.

– Что, братец, – спросил Хвостова Суворов, – государь не справлялся обо мне?

– Нет, – ответил Хвостов, – не справлялся.

– А что о моих дорожных приключениях в столице врут?

– Да то и врут, Александр Васильевич, что и слушать совестно!

– И все же, – засмеялся Александр Васильевич, – расскажи. Я люблю на ночь, перед сном, сказки слушать!

И рассказал ему господин Хвостов, что про него в Петербурге сплетничают.

– Ах, подлец! – крикнул Суворов. – На дуэль я его, подлеца, вызову.

– Кто подлец? Кого, Александр Васильевич, на дуэль вы хотите вызвать?

– Потом скажу, а сейчас спать. Устал я, братец, с дороги. Спать! – И Александр Васильевич встал из кресла. – Спать! Спать! Спать! – Но спать ему в эту ночь не пришлось.

– К Вам курьер от государя! – вошел в гостиную ливрейный слуга.

И тут же появился в гостиной князь Долгорукий.

– Господин генералиссимус, – сказал он с ледяной учтивостью в голосе, – государь император Павел Петрович велел мне вам на словах передать, чтобы вы не смели к нему на глаза являться! – И каблучками своими щелкнул, небрежно голову набок склонил – и вышел вон.

Суворов было вдогонку бросился за ним, но остановился в дверях.

– Не угнаться, – сказал он Хвостову. – Да, не угнаться мне за царским гневом. Стар стал. – И пошел в отведенную для него комнату.

И только он голову свою на подушку положил, как в дверь к нему постучали.

– Здесь бы надо в наш роман романтизму подпустить и таинственности в духе старинных романов, – заговорщицки подмигнул мне Павел Петрович и заговорил шепотом: – Дикий ветер завывал за окном, черный дождь барабанил в стекла, косматые тени метались по углам. Вдруг пламя свечи погасло – и в дверь тихо, но требовательно постучали. В жуткий мрак и тишину погрузилась душа его. Человек в черном плаще, пряча свое лицо под капюшоном, бесшумно вошел к нему в комнату!.. Только ведь нынешнему читателю романтизма нашего не надо, – тяжело и горько вздохнул Чичиков. – Не поверит. А так на самом деле и было. Человек в черном плаще вошел к нему в комнату, приблизился к его кровати.

– Не вели казнить, – сказал он Александру Васильевичу и взял его за руку, – вели слово молвить! – И сбросил с головы капюшон.

– Государь! – только и смог сказать Суворов.

Да, это был государь собственной персоной.

На простой карете, обтянутой черным бархатом, он глухой ночью подкатил к дому Хвостова. Черной тенью проскользнул в дом.

Швейцар, разумеется, не узнал его, да и не поверил бы, если бы государь сказал ему, кто он такой. Но столь внушителен был его вид в этом плаще, столь таинственен, что слуга без лишних слов проводил императора в комнату к генералиссимусу – и, нет, не остался под дверью подслушивать. Избави Бог! Сей малый знал, чем обычно такие ночные визиты оборачиваются для них, простых смертных.

Смертью!

И он поспешил к себе в швейцарскую. А государь продолжил свои речи:

– Ты уж извини меня, ангел мой, – сказал он Александру Васильевичу душевно, – за письмо мое вздорное к тебе, за придирку мою вздорную насчет твоего генерала дежурного! Поверишь ли, не знал, к чему и придраться? Вот генерала сего и выискал. Извини. Но меня за сумасшедшего все считают. Считают, считают! – добавил твердо, увидев, что Суворов было хотел протестовать против государева сумасшествия. – Ты первый и считаешь. Вот и подыграл вам всем с этим генералом, чтобы никто не усомнился, что я в гневе на тебя великом! И Долгорукого за этим тотчас к тебе послал, как только узнал, что ты приехал. А что же ты девок этих предпочел? – вдруг спросил неожиданно сурово. – Дай ответ! – И тут же расхохотался.

– Шутником наш государь император был изрядным, – мечтательно проговорил Чичиков. – Да я, кажется, вам об этом уже говорил.

– Нет, – ответил я ему, – вы не мне, а писателю вашему говорили.

– Да-да, припоминаю… говорил. Так вот государь генералиссимусу этих девок в бок и воткнул… шутки ради. Государь от Вейкарта знал, что в этой баньке он не с девками этими баловался, а с Матреной задушевные разговоры вел. В банное окно плохо было подглядывать, да хорошо подслушивать! Вейкарт каждый день доносы государю на Суворова строчил, о чем он с этой колдуньей разговаривал.

– И о чем же они говорили?

– А почем я знаю! Тайная та переписка была. Государь эти бумаги сжег потом. Но мы отвлеклись. К главному… я приступаю!

– Так вы из-за них велели арку триумфальную разобрать? – обидчиво спросил Суворов.

– Из-за них, ангел мой, из-за них! – ответил, продолжая хохотать, император.

Тут Александр Васильевич и рассказал ему анекдот с бревном!

– Значит, рупь всего серебром они за триумфальное это бревно с вас взяли? – еще пуще развеселился государь император. – А с вас, Александр Васильевич, – вдруг продолжил он серьезно, – я и того меньше возьму!

– И чего же вы с меня, ваше величество, возьмете?

– Возьму я с тебя, душа моя, – не сразу ответил государь и замолчал.

Трудный у них предстоял разговор – и государь наш не знал, как к нему подступиться. Опасался он, и не без основания, как Александр Васильевич, генералиссимус наш непобедимый, ко всему тому, что он, государь, удумал, отнесется. Плохо мог отнестись! Разнести, так сказать, в щепки мелкие все им задуманное – и уж тогда даже бревна триумфального поперек дороги не выкатишь!

– Вот что я тебе скажу, – начал говорит государь. – Ты уже знаешь, я круто поменял свою политику. Союзников своих, австрийцев и англичан, на хуй! послал, – употребил государь соленое наше русское слово, чтобы Александр Васильевич до конца проникся важностью разговора. – С Наполеоном, врагом нашим бывшим, хочу замириться с единственной целью, ангел мой, Византию нашу от турка освободить. И ты в сем великом Деле… первым моим помощником будешь. Без тебя, душа моя, ее нам у турка, сам знаешь, не отбить. Но до поры до времени, чтобы басурманы не проведали про наши планы, в заблуждение я их хочу ввести. Ведь если тебя у меня не будет, они не помыслят даже, что дерзновенное я замыслил! – Император посмотрел на генералиссимуса и спросил: – Так как, ангел мой, одобряешь? Согласен?

– Трудное дело вы, государь, замыслили, – ответил Суворов. – На нас ведь вся Европа ринется… турка защищать! Те же австрияки, англичане и прочие народы.

– Не до Турции им будет. Наполеон их колошматить начнет. И мы, конечно, поспособствуем. Так как, согласен? – во второй раз спросил государь – и Александр Васильевич твердо ответил:

– Согласен! Но к этой кампании года два, а то и все три надо готовиться. Пронюхают ведь… бестии. Козни разные строить будут. Могут упредить!

– А вот чтобы не упредили, не пронюхали, душа моя, у меня к тебе просьба есть, большая просьба, великая, тайная. Об этом мы только одни с тобой будем знать.

– И какая же это просьба такая тайная, великая?

– Похоронить мы тебя должны, будто ты умер!

– Вот с какого анекдота, государева, Ростопчин потом свой анекдот списал. Помните мумию Порфирия Петровича? – воскликнул Павел Петрович. – Конечно, в сие, императором задуманное, был, кроме Суворова, еще кое-кто посвящен.

– Не вы ли? – издевательски спросил я Чичикова.

– А хотя бы и я! Что, думаете, мелкая сошка… Павел Петрович Чичиков, куда ему тайну такую знать?! Разумеется, не посвятили бы меня в тайну сию, если бы не я был автором сего исторического анекдота. Государя ведь я надоумил. Что, – расхохотался он мне прямо в лицо. – не ожидали от меня такого фокуса? – И его клокочущее от смеха тело растаяло в воздухе. – До завтра, – услышал его голос. – И смотрите у меня, больше не пейте!

Само собой, я тут же откупорил бутылку с пивом и похмелился после вчерашнего. Потом ко мне в кабинет заглянул Михеич, и мы с ним, что называется, по полной программе оторвались – отвели душу!

Глава третья

– Вот ты скажи мне, Михеич, – спросил я сторожа, когда мы с ним уговорили первую бутылку водки, – дворцу этому лет двести, а он – как новенький стоит – ни травой не зарос, ни стекла не повышибали – и, вообще!.. А? Почему? И кто в этом дворце живет? Чей он?

– Эх, мил человек, – ответил Михеич, – сколько ты мне вопросов задал, а выпили мы с тобой всего ничего!

– Так еще выпьем, не сомневайся, – уверил я его. – Сколько нужно будет, столько и выпьем!

– Да кто ж знает, сколько надо выпить, чтоб на эти все твои вопросы ответить? – вздохнул Михеич. – Никто не знает. Но вот что тебе скажу. А ты наливай, наливай! До ночи далеко. – Я разлил водку по стаканам, мы выпили, закусили, и он стал говорить: – Отвечаю по порядку. Почему он так сохранился?.. Во-первых, я к нему приставлен!

– Кем?

– Не перебивай, – осадил меня Михеич, – а то пить с тобой больше не буду. А приставлен я ими. – И он указал пальцем на потолок. – Они же мне и помогают. В восемнадцатом году сюда отряд красноармейцев нагрянул. А на следующее утро одни восковые чучела от них остались! Счас их в нашем музее, в Выдропужске, можно поглядеть. Хотя нет, музей прошлой зимой сгорел. А Чека два года разбиралось, кто в воск их превратил. Чекисты те в том же музее и очутились. В воск и их превратили. Вот тогда от дворца отстали. Кому в воск хочется превратиться? Похоронить даже толком нельзя! Роман бы об этом написать, – добавил он мечтательно. – Да некому. Александр Сергеич сгинул. Что ж вы его, сердешного, – заорал он вдруг пьяно в потолок, – ироды, в воск бесчувственный превратили? И тебя, – посмотрел он на меня сочувственно, – они в воск превратят! Не сомневайся, – добавил уверенно и уважительно.

– Меня-то за что?

– А леший их знает! – махнул он рукой. – Наливай.

Я налил, мы выпили, закусили. В пьяной моей голове и мысли не было, что в воск меня они, привидения то есть эти, превратят. Нет ведь их, привидений! И ни единому слову о красноармейцах и чекистах восковых я, разумеется, не поверил. А что в столовой зале восковая фигура Александра Сергеича за столом сидит, так это какие-нибудь шутники местные ее из воска вылепили. Деньги, наверное, хотят заработать. И сторож Михеич с ними заодно – и тот человек, что мне позвонил, чтобы я этот роман сюда дописывать приехал. Пиар-кампанию, видно, проводят. Дворец этот за бешеные деньги хотят продать. Не понимал только одного! Привидение это чертово, Чичиков этот, как возникает? Лазером, что ли, они его создают?!

– Лазером! – захохотал вдруг над моим ухом Павел Петрович. – Рассмешил. – Я обернулся, но за моим плечом лишь темень непроглядная стояла. – А роман этот, Михеич, – продолжал хохотать он из темноты, – уже написан! – И из этой черной темени швырнул нам на стол книжку. Я ее взял в руки.

На глянцевой обложке изображены были красноармейцы в шинелях до пят и в буденовках – винтовки со штыками на плечах. Вокруг дворца стоят, словно в карауле. И название было у этой книжки соответствующее.

КАРАУЛ!

Или

РУССКАЯ ВИЗАНТИЯ,

ИЛИ

КАК ЧЕКА БАСУРМАНИЛА

И

ЧТО ИЗ-ЗА ЭТОГО ВЫШЛО

Подлинная История России

от Великого царствования Павла Ι до наших дней,

или

История России Тушина Порфирия Петровича

в моем изложении

Но больше всего меня удивило, конечно, имя автора. Мое там имя было поставлено!

– Наливай! – крикнул мне Михеич. – Обмыть книжку надо.

– Завтра обмоете, – раздался строгий голос Павла Петровича. – А то, действительно, ты его, Михеич, до остекленения воскового доведешь.

– Не боись, Петрович, – крикнули мы разом с Михеичем, – мы свою дозу знаем! – И налили – и выпили – и закусили, естественно. А Петрович все бушевал и бушевал, но мы его послали – как государь наш император Павел Первый австрийцев и англичан послал! И в результате этого эта глава с одним этим эпиграфом и получилась. И без примечаний, разумеется.

– Наливай!