Текст книги "Фельдегеря генералиссимуса (СИ)"

Автор книги: Николай Ростов

Глава шестая

 
В те поры война была.
Царь Салтан, с женой простяся,
На добра коня садяся,
Ей наказывал себя
Поберечь, его любя.
Между тем, как он далеко
Бьется долго и жестоко,
Наступает срок родин;
Сына Бог им дал в аршин,
И царица над ребенком,
Как орлица над орленком;
Шлет с письмом она гонца,
Чтоб обрадовать отца.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Извести его хотят,
Перенять гонца велят;
Сами шлют гонца другого…
 

А. С. Пушкин

Сразу хочу из недоумения, как выражается Павел Петрович, читателя нашего вывести. Нет, это не тот документ, что самолетиком на стол он мне подкинул. Это отрывок из сказки Пушкина, а его документ я не в качестве эпиграфа к этой главе использую. Я ему другое применение найду. Нет, не так – как вы подумали. Я его все же опубликую, но позже.

Дело в том, что мне кажется, что наше привидение тормозит все дело. Заодно и роман этот тормозит. Динамизма лишает. А без него, динамизма, вам, думаю скучно. Боюсь, если и дальше он вокруг да около нас за нос будет водить, то мы бросим читать этот роман. Поэтому беру все в свои руки.

Как только он от меня ушел, я все книжные шкафы перерыл, стол княжеский внимательно исследовал – и кое-что нарыл! Об этом глава эта и будет. Я ее самолично написал!

– Ну и зачем ты ко мне с того света заявился? – спросил недовольно старый князь Суворова. – Говори! Мы одни с тобой тут в моем кабинете. Так зачем явился? Зачем Павлушку своего всем выдал?

– Одни ли? – усмехнулся Александр Васильевич. – И какого Павлушку я всем выдал? Управляющего твоего?

– Нет, не управляющего, а своего императора Павла Петровича! Поди, он тебя ко мне послал? Опять какую-нибудь с ним каверзу петушиную удумали? Какую же?

– Каверзу я один, без него, удумал, ваша светлость. Затем к тебе и приехал. – Александр Васильевич замолчал. Прошелся по кабинету. – А ты все тот же, Николай. Колючий. Так ведь и я не сахарный. Поможешь или нет? – вдруг спросил неожиданно серьезно. До этого они с князем этакими петушками друг на друга налетали – разве только крыльями по бокам себя не хлопали, шпорами петушиными по паркету не звенели.

– Говори, что ты от меня хочешь? – нахмурил брови старый князь. – Ежели не против моей чести и твоей… и не против чести Отечества нашего, помогу!

– Карту не разучился читать? – не преминул уколоть своего лучшего друга генералиссимус – и достал с груди сложенную вчетверо карту, разложил ее на столе княжеском. – Смотри, здесь все наши планы расписаны, как мы Константинополь, Византию от турка будем отбивать!

Старый князь склонился над картой.

– Да, – сказал он чуть погодя, – лихое дело ты затеял, разбойницкое!

– Это почему же, ваша светлость, разбойницкое?

– А потому! Чем вам турка не угодил? Зачем вам Византия эта? Ее в каком веке турки завоевали? А вы через столько лет решили освободить. Поздно спохватились! Раньше надо было. При царе-горохе! – И старый князь захохотал. – Впрочем, – перестал он смеяться, – при том же царе гороховом вы нынче живете. Так в чем твоя просьба?

– При гороховом царе, может быть, мы живем. Но ведь не только живем – а еще и умираем! Вот беда-то в чем. Неужели не понял, что смерть мы под Константинополем свою найдем. Ладно бы, ваша светлость, я один там голову свою сложил. Один раз похоронили – второй раз будет легче похоронить. Сто тысяч солдатушек наших русских мы там погубим! Они-то в чем виноваты? Вот о чем моя печаль. – И Суворов взял карту со стола, сложил ее вчетверо. – Прощай, ваша светлость!

– Постой, ирод! – закричал старый князь. – Меня в их смерти хочешь укорить? Не выйдет. Говори, что от меня ты хочешь? Что я должен сделать?

– Фельдъегеря в декабре месяце с письмом нашего императора к императору Франции надо перехватить, – сухо сказал Александр Васильевич. – И вместо него моего фельдъегеря с моим письмом к Наполеону отослать!

– Всего-то, разбойничья твоя душа! – захохотал старый князь. – На дороге большой с кистенем побаловаться. И как я этого фельдъегеря от других отличу?

– Всех фельдъегерей придется перехватывать!

– А их тебе не жалко? С ними как прикажешь поступить? Придушить или зарезать?

– Вязать их будете, а через два месяца отпустите.

– А если не получится, Сашка, вязать их? На чьей совести они будут?

– На моей, князь!

– И на моей тоже!

– А что?! – склонился над моей головой Павел Петрович, – Верно, все в точности написали. Только почему документ мой не присовокупили? Хотя, думаю, ваш эпиграф, как говорится, не в бровь, а в глаз! Александр Сергеевич ведь тоже к нашим фельдъегерям свою руку гения приложил.

– Фу, черт! Как вы меня напугали, – отпрянул я от него. – При чем здесь Пушкин? Я просто, без задней мысли, его процитировал.

– А вот он, когда сказку свою о царе Салтане писал, нашу сказку в уме держал.

– Утомил ты меня, Павел Петрович, своим Пушкиным! – выкрикнул я в озлоблении. – Рассказывайте о нем сейчас же, а то брошу все – и уеду. Пусть он сам роман этот дописывает.

– Не кипятитесь – сейчас расскажу, но прежде главу эту до конца допишите.

– Я ее уже дописал!

– Нет, не дописали. Она без моего документа, что вам давеча с небес ангельских спустил, неполной будет, недостоверной.

– Так он же на английском – ваш документ! – воскликнул я.

– Ах, вот в чем вся загвоздка! – ехидно засмеялся Павел Петрович. – Английским языком не владеете. Так я вам его переведу с английского на наш… на русский язык. – И он стал его переводить, что называется, с листа, поэтому за достоверность перевода не ручаюсь, а подлинник, т. е. его копию, предоставить не могу. Она тотчас в воздухе растаяла, как он свой перевод сделал.

Сэр!

Довожу до вашего сведения, что 5 января 1804 года в поместье князя Ростова Николая Андреевича объявился – воскрес из мертвых – не кто иной, как всем известный русский генералиссимус – князь Италийский, граф Суворов-Рымнинский! Сие чудо имеет земное объяснение, а не Божественное. Русский император в очередной раз надул Европу! Полагаю, что вскоре сам он, император, и «разъяснит» всем, как это вдруг Суворов умер, а потом воскрес. И думаю, «объяснение» Его Величества будет столь же лживо, как и сам анекдот с его генералиссимусом. И да простит им Бог, сэр, эту их очередную русскую утку. В России испокон веку так шутят…

– Тонко подметил… шельмец… остзейский! – воскликнул Павел Петрович. – У нас, на Руси, любили уток пострелять – и не как-нибудь, а влет, чтоб шмяк об землю! Ну а я каков? – не без гордости добавил Чичиков. – Я еще тоньше перевел их английскую игру слов в нашу шутку. И не только… Впрочем, это лишнее. Продолжим.

Простите, сэр, что я невольно вслед за русскими взял шутливый тон. Но, согласитесь, смех так заразителен. Не пошутить ли и нам, сэр, тем более, что есть для этого повод?

В декабре месяце сего года генералиссимус вознамерился перехватить письмо своего государя к Бонапарту. Зачем? Как русские говорят, Бог весть! Но думаю, что у него большие резоны на это. Ведь не просто перехватить он вознамерился, а своего курьера со своим письмом потом к сему французскому коротышке отправить. В курьеры он определил некого драгунского ротмистра Маркова.

P. S. Что генералиссимус в сем письме написал, пока нет возможности узнать. Сие письмо в тайнике у князя Ростова лежит.

Жду Ваших дальнейших указаний

Т. К.

– Тот самый Т. К.? – воскликнул я. – Дайте посмотреть.

– Да, тот самый. Смотрите, – равнодушно ответил Чичиков. – Эти, надеюсь, буквы английские вы на русские буквы переведете.

Да, там именно стояли эти две английские буквы: T и K! Я успел их разглядеть. А белый лист таял, растворялся прямо в моих руках. А Павел Петрович был донельзя серьезен и, я бы сказал, даже сумрачен.

– Вот теперь главу мы эту закончили – сказал он мне. – И отправляемся в гости к графу Ипполиту… Куда вы? – остановил он меня в дверях.

– Так вы же сказали, едем в гости к графу Ипполиту Балконскому.

– Я образно выразился, а вы меня буквально поняли. Граф давно умер, а имение его сожгли еще в 1905 году. Да, кстати, забыл! Этот Т. К. еще копию карты Суворова к сему документу приложил.

– Она у вас?

– Нет, она у англичан. А сама карта Суворова до сих пор под грифом «совершенной секретности» пребывает. Так что, – развел он руками, – ничем не могу вам помочь!

– А если по памяти вы мне ее нарисуете?

– Не могу! Не видел я этой карты. Да если бы видел, я – человек не военный, – что в ней мог увидеть, что запомнить? Были бы другие карты (вы понимаете меня – какие?), я бы вам их в мельчайших подробностях описал! – И он вздохнул так сладко, так по-детски, что в голову ко мне пришла шальная мысль: «А спрошу-ка врасплох – вдруг проговорится!» – и я спросил:

– Так это вы Маркова в карты обыграли?

– А кто же еще! – ответил он возмущенно. – Ой, – всплеснул он руками, – проговорился! – И дико захохотал.

Глава седьмая

Русские такое значение придают слову, что даже лечат им – и, что удивительно, порой вылечивают!

Вот образчик этого. Сие это русское «лечение» происходило в бане.

– А больше всего бойся курносого, Александр Васильевич! От него у тебя хворь через пять лет случится.

– Царя-батюшку, что ли, Матрена?

– Нет, не его. При порохе он, курносый, при артиллерии. Запомни, при артиллерии. Одно от них спасение – драгун.

– Драгун? Что за драгун?

– Не знаю, батюшка, что за слово «драгун». Но он, «драгун», твое спасение!

Вейкарт, Как лечат в России, 1897 г., с. 67

Ты меня – государя, – когда я в гневе на тебя, полюби. Докажи, что ты русский человек!

Павел

Ложь никогда не бывает тайной. На то она и ложь, чтобы все ее знали, для того она и выдумывается!

П. П. Чичиков

– Вот сколько я вам эпиграфов надиктовал! – засмеялся Павел Петрович. – И все вроде бы в разные стороны глядят. А ведь нет! Они глядят на все четыре стороны, как наблюдатели князя Ростова с воздушного шара глядели, чтобы охватить весь окоем нашей жизни.

– Так у вас эпиграфов всего три! Где четвертый? Или он – наш этот разговор?

– Нет! Сейчас и четвертый будет!

– Куда же ты, Русь, птицей-тройкой несешься? Дай ответ!

– На Царьград!

Гоголь

– Иди ты! – засмеялся я, когда Павел Петрович продиктовал мне этот эпиграф. – Разве так он написал в своих «Мертвых душах»?

– Так то в «Мертвых душах», в первом томе! – резонно возразил он мне. – У него и второй том был. Вот в нем он дал ответ, куда наша Русь понеслась. Сжег он этот том, правда. Из-за этого ответа сжег!

* * *

«Гусар» – слово легкое, воздушное. «Драгун» же – слово тяжелое, даже угрюмое, но в то же время – основательное. Такие же, подстать словам этим, гусары и драгуны наши! Первые – будто одним воздухом любви питаются, а пьют исключительно шампанское одно, чтобы в себе эту легкость и воздушность еще больше взвить – и лететь перышком от одного дуновения, куда глаза глядят. А глаза их глядят обычно на барышень!

Драгуны тоже, конечно, на барышень смотрят, но сломя голову не летят, а основательно подходят, так сказать, с мушкетным прицелом: есть ли приданое – и хорошее ли оно? И насчет выпивки у них другое понятие. Шампанское почем зря не хлещут. Водку предпочитают – она основательней и весомей им кажется. К тому же после водки похмелье хотя и тяжкое, но можно рассолом огуречным поправить; а после шампанского – только шампанским лечится. Накладно, однако!

Таким, в полном смысле этого слова, драгуном был Марков. Угрюмый, тяжелый в походке и в словах.

Выпить, разумеется, любил. Но знал в этом толк. Мог выпить, не хмелея, ведро целое, а при случае – и больше.

Что, спросить, за случай?

Обыкновенный случай – деньги в кармане.

В долг он никогда не пил. Считал, что лучше не похмелиться, чем в долг денег взять. Ведь долг возвращать – хуже этого самого похмелья! Да и эти самые «случаи» ему сами в руки шли. В карты играл – и почти всегда удачно. Нет, шулером он не слыл, хотя мог передернуть карту или карточного мошенника за руку схватить. У него на них, мошенников, глаз наметанный был!

– Один момент, – остановил я словоизлияния Павла Петровича. – Вы же собирались о Пушкине эту главу написать!

– А не надо было меня вчера на слове ловить. О драгуне… кто его в карты обыграл, спрашивать! Вы думаете, это вы меня поймали? Нет-с, это я вас поймал! В карты его обыграть, знаете, кто меня надоумил? Нет? Так я вам скажу.

– Не надо мне говорить. Я без вас знаю. Христофор Карлович приказал вам обыграть Маркова в карты! Нет разве?

– Да вы, я вижу, далеко пойдете, – рассмеялся Павел Петрович. – Третий день у нас всего живете, а уже так обо всем осведомлены, что пора вас, как и Пушкина, в столовую залу пригласить – да и рядышком с ним усадить! Шучу, шучу, – тут же добавил Павел Петрович. – Рано вас еще с Пушкиным усаживать… с гением нашим сравнивать. Извините, но честно скажу: не ровня вы ему! А обыграть в карты драгуна меня Александр Сергеич надоумил. И больше я об этом и слова не скажу. Без комментариев, как американцы говорят. Так на чем же мы остановились? Так-с! «У него на них, мошенников, глаз наметанный был!» – прочитал он на экране дисплея и сказал: – А начнем-ка мы эту главу заново, подсократим ее чуток. – И стал диктовать.

«Гусар» – слово легкое, воздушное. «Драгун» же – слово тяжелое, даже угрюмое, но в то же время – основательное.

И ротмистр Марков драгуном был в полном смысле этого слова!

Поэтому и обманулся Александр Васильевич в Маркове – и в фельдъегеря его определил. Он, Марков, должен был тот пакет Наполеону доставить!

А ведь было у Александра Васильевича сомнение, было – но Ростопчин его озадачил сильно.

К Ростопчину, к генерал-губернатору нашему московскому, он после князя Ростова заехал.

Генералиссимус наш любил Ростопчина, среди прочих отличал. И Ростопчин любил Александра Васильевича.

Вот и заехал Суворов к нему, чтобы его в свои дела посвятить. Втянуть, так сказать, и его в свой фельдъегерский заговор!

Но вот ведь какая закавыка.

Ростопчин и государя нашего любил и был ему беззаветно предан, даже после всех тех немилостей, что ему император оказал. Пожалуй, даже еще больше стал его любить. Доказал государю, что он русский человек!

И как это понял Суворов, так тотчас свернул свой разговор в другую сторону, не стал в свои тайные замыслы впутывать.

– Федор, – сказал он московскому генерал-губернатору, – есть у меня к тебе одна просьба.

– Какая, Александр Васильевич? Все, что не попросите, все исполню!

– У князя Ростова я заказал для своей армии партию воздушных шаров. Но денег за шары заплатить у меня сейчас нет, а от казны мне их обещали только в мае выслать. Только куда? Не ко мне же! Я к той поре далеко от Москвы буду. Ротмистра Маркова для получения сих денег хочу в Москве оставить. Но не сидеть же ему без дела. Запьянствует – и прочее. Он у меня на это мастер. Но офицер отменный. Даже во хмелю голову не теряет. За это и ценю… и доверяю. Потому и поручил ему это дело. Деньги за шары к князю Ростову отвезти, потом эти шары принять, самому на них научиться летать, а потом отправить ко мне в армию. Так вот возьми его пока к себе на службу.

– С превеликим удовольствием, Александр Васильевич!

На том они и расстались. Замечу только, что Александр Васильевич все про Ростопчина понял, как тот ему про Порфирия Петровича Тушина рассказал – артиллериста нашего курносого.

Вот в чем вся закавыка была!

«Артиллерия» – слово шустрое, беглое! То с одной горушки пальнет, то – с другой. То ядрами, а то и – шрапнелью!

А станешь его быстро произносить – не выговоришь. И не только язык, но и шею сломаешь.

– Ах, забыл читателю нашему сказать, – спохватился Павел Петрович, – какой сумрак в своем кабинете Федор Васильевич Ростопчин создал, чтоб достойно нашего генералиссимуса принять. А ведь не случайно забыл. Не было в том кабинете сумрака.

Озарился кабинет графа Ростопчина, московского генерал-губернатора, сиянием неземным – небесным, когда Александр Васильевич Суворов, святой наш полководец, сошел с небес к нему, Ростопчину, в том кабинете! Явился т. е. Не шучу. А как же он еще мог с того света явиться? Об этом чуде, о сошествии с небес Суворова, в Высочайшем Манифесте сказано!

Сошел наш ангел, Александр Васильевич с Небес, чтобы Божий Промысел исполнить! Святую Византию от нехристей освободить!

– В том Манифесте много чего еще было сказано. Все не упомнишь, – продолжил Павел Петрович. – Англичане и прочие недруги наши за голову схватились. В очередной раз государь император, что называется, на кривой их объехал. Они думали, что по земле он эту кривую вычертит, а он в небе такую радугу выписал! Ну, ухвати ее руками, выпрями! На-ка – выкуси! – И Павел Петрович показал, англичанам наверное, кукиш. Потом сказал торжественно: – Одним словом, во весь окоем сияние! И когда от Ростопчина Суворов вышел, народ наш православный, русский, на руках его до заставы донес, в сани усадил. «Трогай!» – крикнул Александр Васильевич кучеру. Тройка рванула с места – и понеслась. Куда вот только? Бог весть.

– Фантасмагория какая! – воскликнул я. – Сошел с небес! – И дико засмеялся.

– Устали, что ли? – спросил меня участливо Павел Петрович. – Так мы завтра развеемся – к графу Ипполиту в имение съездим. Нет-нет, не пугайтесь. На самом деле навестим сие поэтическое место. Ложитесь спать! – добавил строго. – Завтра рано вставать. В шесть утра нас Михеич туда повезет. И вот что я вам еще скажу, – заговорил он вдруг таким тоном, будто наконец-то решился рассказать мне все то, что я так долго просил его, а он все тянул, все откладывал – но сколько же можно таить в себе это?! – так что слушайте! И он возвысил свой голос, словно с профессорской кафедры лекцию стал мне читать: – План нашей Византийской кампании был до безумия прост и гениален! Две наши армии, Суворовская и Кутузовская, идя в обхват Черного моря навстречу друг друга, должны были соединиться на Босфоре, под Константинополем – и взять штурмом этот город, справедливо полагая, что с его падением… падет и Османская империя! Одновременно с нашими армиями и французы должны были выступить. Им была поставлена задача: отбить у турок Балканы и Грецию. Потом встать на реке Марица. Там предел их притязаний на бывшие турецкие земли был определен нашим государем императором Павлом Первым. В седьмом, секретном, пункте Мальтийского Договора это и было записано. Пункт сей поэтому еще называли Марицким. Седьмой – Марицкий пункт Мальтийского Договора. Я не буду входить в подробности и объяснять, почему наш государь решил, что французским войскам за реку Марица хода нет. Вы на досуге посмотрите карту – и попытайтесь сами ответить на этот вопрос. Заодно ответьте, почему Суворов был против этого пункта! Почему неукоснительное исполнение его французами грозило нам, России, неминуемой гибелью!

– А вы сами сейчас не можете ответить? Или из-за скверной привычки своей, Павел Петрович, продолжаете пудрить мне и читателю мозги?

– Нет, не продолжаю! Пудрить мозги вам невозможно. Нет их у вас.

Я хотел крикнуть: «Пошли вон, профессор!» – но сдержался, и он продолжил свою «лекцию».

– Право, смешно на меня обижаться. Поверьте мне на слово. Запретив Наполеону переступить черту, которую наш император провел по этой речке, он тем самым поставил Суворова в отчаянное положение. Его армия подойдя к Константинополю, оказалась в ловушке. Перед ней – неприступный город и почти весь британский флот, а сзади трехсоттысячная турецкая армия. Ударь она в спину – и гибель неминуема, неизбежна. И помощи ждать было неоткуда. На той стороне Босфора армия Кутузова стояла, но через пролив не было никакой возможности ей перебраться. Тут же британские корабли утопили бы ее в сем проливе. Надежда была одна на французов. Их армия стояла на Марице, но дальше она двинуться не могла. Седьмой пункт мешал! Конечно, и турецкой армии ударить в спину Суворова было опасно. Уйти с укрепленных позиций – и, как говорится, в чистом поле оказаться между двух огней – нашим и французским, если вдруг Наполеон за ними вслед ринется. Павел Петрович, император наш, с этим пунктом мудрил. То отменял, а то опять в силу вводил. И турки не знали, действует этот пункт или нет. Вдруг не действует? Тогда бы, вздумай они Суворову в спину ударить, в спину и им французы ударили! Вот и застыли три армии в немом ожидании.

– И чего же они ждали?

– Фельдъегеря, который письмо нашего государя к французскому государю должен был привезти! Он фельдъегеря с таким письмом в конце года отправлял. В том письме наш государь должен был известить Наполеона: остается седьмой пункт в силе или нет? Если остается, то турки и ударили бы по суворовским чудо-богатырям – и конец всей нашей славе непобедимой пришел бы. Что славе?! России! Теперь понимаете, почему такие страсти из-за пропавших фельдъегерей у нас в поместье князя Ростова кипели? Столько людей к нам понаехало!

– А государь… что он Наполеону написал?

– Что написал, было уже неважно. Суворов другое письмо от его имени написал. Ну и, разумеется, англичане написали. Оставалось за малым. Чье письмо – суворовское или аглицкое ротмистр Марков императору Франции доставит? И скажу сразу, что Пульхерия Васильевна ему письмо Суворова передала!

– И вы об этом знали?

– Врать не буду, не знал. Я интересы государя защищать к князю Ростову был отправлен. И больше ничего пока вам не скажу. Идите спать! Кстати, Порфирий Петрович интересы государя императора, а не Суворова защищал.

– А Жаннет?

– Мутная девица. Я так и не понял, для чего она к нам приехала? Бутурлин ее больше интересовал, чем дело.

– Вот за это вы ее и взорвали.

– Взорвал? Как же, – расхохотался Чичиков, – ее взорвешь?! Она из Арсенального городка к корнету Ноздреву укатила – и поминай, как звали! Так что идите спать и не мучайте ни себя, ни меня своими глупыми вопросами. Ведь все так просто. В декабре 1804 года по просьбе Суворова князем Ростовым был перехвачен фельдъегерь, везший это письмо. Англичане в свою очередь перехватили фельдъегеря генералиссимуса – драгунского ротмистра Маркова. В шпионы свои завербовали.

– С вашей помощью! В карты вы же его обыграли.

– Опять двадцать пять, что и у вашего писателя. Обыграть его в карты Александр Сергеевич меня попросил. Неужели вы и Пушкина в английские злодеи записали?