Текст книги "Гибель дракона"

Автор книги: Николай Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– Ну, коли так, слушайте, – Гончаренко наклонился над столом, его тяжелая, почти квадратная, голова с ежиком усов под шишкастым носом совсем заслонила свет. – Дело, можно так сказать, особое. Я давно к вам присматриваюсь. Раньше бы пришел, да тут этот поскребыш зотовский вертелся... не с руки. Чужой он нам.

– Ошибся ты, дядя, – возразил Ли Чан, – и на одном кусту орехи разные. Одного червяк грызет, другой совсем чистый.

Гончаренко кашлянул. Подумал, наморщив лоб.

– Ну, то дело прошедшее. Только я тебе прямо скажу, годок: не будь его, Лизавета цела бы осталась.

– Эх, господи! – Федор Григорьевич махнул рукой. – Ну, что я теперь сделаю? Нешто я враг дочери? Иль я хотел ее погибели?

– Не про тебя речь, – Гончаренко опять посмотрел в окно. – Ладно, об этом на досуге погуторим... А дело у меня такое: нужно скорейше сработать десяток ящиков – два с половиной аршина на аршин и в вышину соответственно.

– Об чем речь! – Федор Григорьевич, ожидавший чего-то необыкновенного, был разочарован. – Лес бы был, а за мной дело не станет.

– Об лесе разговора нет. Только вот ящики-то особенные, – Гончаренко понизил голос. – Надо эдак приспособиться, чтобы дно у них было... двойное. И незаметно чтоб.

– С секретом, значит?

– Ага... с секретом. И незаметно чтоб, – настойчиво повторил Иван Матвеевич.

Федор Григорьевич кивнул, с трудом скрывая небывалое волнение.

– Это дело ясное, – сказал он и взял Ивана Матвеевича за руку. – Ты, однако, скажи, зачем они надобны?

– Для дела, годок, для дела, – улыбнулся Гончаренко да так и ушел, не ответив прямо на вопрос, только предупредил на прощание:

– Только вы уж того... чтоб никто ни гу-гу! Не дай бог япошата пронюхают – пропадет голова ни за грош...

Через неделю были отправлены первые пять ящиков. Гончаренко передал, что заказчики работой довольны, просят еще и поскорей. У Федора Григорьевича появилась в жизни цель.

40

Вечером в буфете станции Пинфань сидел высокий сухопарый человек, одетый в легкий белый костюм, и, медленно потягивая прохладное пиво, изредка поглядывал в маленький пристанционный садик. Там, небрежно развалившись на скамейке, дремал японец в сером поношенном пиджаке и белых измятых брюках. Вот уже несколько дней, как Гонмо не мог избавиться от беспокойства. В каждом случайном спутнике ему виделся враг, соглядатай. От отчаяния спасала лишь долгая и упорная тренировка в прошлом.

В восемь часов Гонмо расплатился и вышел на улицу. Японец спал улегшись на скамеечке, и мухи копошились у него на лице. За зданием вокзала стояла машина. Гонмо сел за руль и медленно поехал мимо серых фанз с плоскими крышами к темнеющей невдалеке роще. Дорога вилась меж пологих сопок. Гонмо внимательно считал повороты. Шесть! Еще два и... На девятом повороте было пусто. Темнел кустарник. Серый городской воробей насмешливо чирикал, сидя на высоком придорожном камне. Машина пошла еще медленнее. Гонмо пристально вглядывался в кусты.

– Не окажете ли вы мне благодеяние, – послышалось сзади, и Гонмо резко остановил машину, – не подвезете ли по пути...

Невысокий полный японец торопливо открыл дверцу и сел рядом с Гонмо.

– Покорно вас прошу, – пугливо улыбаясь, заметил он, – ускорить нашу прогулку.

Машина пошла быстрее. Незаметно для спутника повернув рычажок звукозаписывающего аппарата, Гонмо приветливо сказал:

– Счастлив вас видеть, дорогой господин Кавасима! – И подумал: «Видимо, придется много заплатить. Действительно – дорогой».

– Я весь внимание, уважаемый господин представитель, – легко произнес по-английски Кавасима, – мне не хотелось бы продолжительное время утомлять вас своим присутствием.

– У меня к вам небольшое поручение.

– Я весь внимание, – японец пристально смотрел на дорогу.

– Нам необходимы некоторые сведения о вашей работе под руководством господина Исии.

– Осмелюсь ли я спросить вас, кому это – «нам», если будет ваше расположение.

– Стране, за которой будущее, – Америке.

Ничто не изменилось в лице Кавасимы. Он только слегка наклонил голову, показывая, что слушает внимательно.

– Ваши коллеги, господин доктор, там, за океаном, просили передать вам искреннее и горячее пожелание счастья, – Гонмо скосил глаза на японца, тот оставался неподвижен. – Не беспокойтесь, наша беседа строго конфиденциальна. Я гарантирую полное сохранение тайны.

– С глубоким прискорбием вынужден просить вас выключить звукозаписывающий аппарат, который, вы, видимо, по рассеянности, так распространенной среди европейцев, нечаянно включили, когда соблаговолили начать нашу беседу.

Гонмо рассмеялся и, повернув рычажок, одновременно нажал вторую кнопку включения ногой:

– С удовольствием выполню ваше пожелание.

Японец молчал.

– Теперь о главном. Мы знаем, что в отряде семьсот тридцать один разрабатывается бактериологическое оружие. Нас интересуют ваши методы и результаты. Можете ничего не писать. Только говорите. Я запомню все дословно.

Японец молчал.

– Нам известно: эти сведения вы передали Германии. В лаборатории доктора Рихтера тоже работают ваши коллеги. И, если документы, которыми мы располагаем, случайно! – посмеялся Гонмо, – попадут в ваш генеральный штаб...

Кавасима приподнялся.

– Без шалостей! – строго сказал Гонмо, резко затормозил машину и левой рукой выхватил из кармана пистолет.

– Какие документы? – прохрипел Кавасима, хватаясь за дверку. – Какие?

– Вот, неугодно ли! – любезно протянул Гонмо несколько копий. – Ваше письмо к Рихтеру, подпись на расписке. К моему глубокому сожалению, я не могу показать подлинников многоуважаемому господину доктору, ибо они... Назад! – сердито крикнул он, заметив судорожное движение Кавасимы. – Ибо они, говорю я, находятся не при мне, а в надежном месте.

Лицо Кавасимы по-прежнему ничего не выражало, только взгляд стал острым и злым. «Глупое, черт возьми, положение! – лихорадочно соображал он. – Чем он, по существу, рискует, если даже сообщит. Знал же, что не на прогулку зовет „швейцарский подданный“ Гонмо письмом Семенова. Но если уж продавать, то так, чтобы обеспечить себя от всяких неприятностей в будущем».

– Япония будет разбита – это же совершенно очевидно, – заговорил Гонмо, тщательно следя за соседом уголком глаза. «Приходится, черт побери, обосновывать чужое „грехопадение“ идеологическими факторами! – думал он со злой усмешкой. – Убеждать негра, что он черен. Если уж ты пришел ко мне по первому зову, нечего ломаться! Запрашивай цену и выкладывай начистоту. Если женщина едет в полночь пить вино с мужчиной в глухой лес, то...» И продолжая вслух: – Даже слепой, не глядя на карту, скажет: вы проиграли войну. У вас много фанатизма, но плохое оружие. И его мало. Вы заказываете и строите хорошие корабли, но их вооружение известно нам, – не первый раз Гонмо «обрабатывал нужный материал», привык к любым «позам» колеблющихся «патриотов». Каждому непременно хочется оправдать свои поступки «несчастным стечением обстоятельств». – Ваш последний серьезный резерв – Квантунская армия. Но в ноябре вам нужно наступать, если немцы – помоги им бог! – возьмут Сталинград. Ваше новое оружие вряд ли поможет вам: вы просто не успеете его разработать. Я предлагаю научное сотрудничество. Мне кажется, чек на пятьдесят тысяч иен через банк Мицубиси гораздо лучше, чем пуля в затылок по приговору суда.

– Давайте чек, – ровно сказал японец и, придирчиво оглядев документ, кивнул. – Теперь можете включать верхний аппарат. Я полагаю, вам неудобно, мистер Гонмо, нажимать рычажок ногой.

Разведчик даже присвистнул от восхищения.

– А вы молодчина, Кавасима, – заявил он, хлопая японца по плечу. Тот брезгливо отодвинулся. – Ну, ну, – примирительно проговорил Гонмо, – нечего дуться. Мы еще поработаем, господин дока! Прошу...

Машина тронулась.

Когда Кавасима выговорился, на востоке уже светлела полоса зари. Гонмо простился с генералом на девятом повороте со станции Пинфань. Машина быстро потерялась в предрассветных сумерках. Кавасима достал спрятанное охотничье ружье и пошел, шумно раздвигая кусты. Он довольно посмеивался: сказано только то, что известно любому микробиологу.

Гонмо, заправив машину, мчался по дороге на Чан-Чунь. Его уже не интересовали повороты, он потерял вкус к пейзажам. Вечером он был в городе. Подъезжая к домику на окраине, опять заметил японца в сером пиджаке и белых измятых брюках. Или показалось? Шалят нервишки!.. Поставив машину в сарай, неторопливо вытер руки, украдкой оглядывая пустынную улицу. Никого. Насвистывая мелодию модной японской песенки о разлученных войной влюбленных, вошел в дом.

Его ждали.

– Господин подполковник, все сделано, – Гонмо протянул сверток. Подполковник довольно заурчал, прижимая сверток к толстому животу, обтянутому ярким пестрым халатом.

41

Герр Клюге, специальный корреспондент берлинской газеты «Фёлькишер беобахтер», закончил разборку утренней почты. Никакие треволнения, казалось, не могли вывести этого медлительного, склонного к полноте человека из состояния устойчивого равновесия. Прочитав, однако же, несколько строк, появившихся на тонкой бумаге после нагревания над электрической плиткой, Клюге изменился в лице. Сбросив еще не распечатанные конверты в ящик письменного стола, он быстро оделся и вышел на улицу. Клюге спешил. Он подозвал не рикшу, а такси, и через несколько минут уже входил в подъезд укромного особняка, расположенного на одной из тихих улиц в предместье Харбина. Швейцар молча, с поклоном принял пальто и распахнул дверь в приемную. Клюге не мог ждать в приемной. Он прошел мимо удивленного слуги прямо в кабинет хозяина.

– Поверьте, герр Семенов, – начал он, едва проговорив приветствие, – только весьма срочное дело заставило меня... – Не дожидаясь приглашения, Клюге сел в кресло и подобрал ноги, готовый каждую минуту вскочить. – Мы с вами деловые люди, герр Семенов, – продолжал он, – и избегнем этих, – он пошевелил растопыренными пальцами, – японских церемоний.

– Слушаюсь.

– Мы одни?.. Сегодня ночью ваш Кавасима продал секрет Исии американскому разведчику.

Семенов не сумел скрыть испуганного движения.

– О, это вас пугает? – быстро бросил немец. – Я вам достаточно много плачу, Семенов, чтобы вы не продавались налево и направо. Этот американец был у вас. – Заметив протестующий жест атамана, Клюге брезгливо поморщился. – Это уже не имеет значения. Я знал, что вы поступите именно так. И не это меня интересует.

Клюге замолчал, раскуривая толстую, дурно пахнущую сигару. Синие тени под глазами Семенова выступили резче. Он наклонил голову, упираясь подбородком в грудь.

– Дело вот в чем. Сведения Кавасимы необходимо иметь мне. Америке они пока ни к чему. Может быть, после...

– Говорите яснее, – прохрипел атаман.

– Две ленты со звукозаписывающего аппарата. – «Не рассказать ли ему, откуда у меня эти сведения?» – внутренне усмехнулся Клюге.

Он знал: пока Гонмо ходил в дом, машина была тщательно осмотрена механиком-японцем. За верность этого японца может ручаться сам Риббентроп.

– Где эти ленты? – коротко спросил Семенов, сам удивившись так скоро вновь обретенной выдержке.

– Окраина Чанчуня. – Клюге назвал адрес.

– Швейцарский подданный Гонмо?

Клюге молча кивнул.

– Я позвоню.

Они раскланялись и расстались вежливо, как и подобает двум благовоспитанным людям, только что закончившим обоюдно выгодную сделку.

Семенов ликовал: деньги плыли со всех сторон. Определенно наступила полоса «везения». Неплохую кашу заварил Исии из микробов. Кое-какие крохи перепадут и атаману Семенову!.. Одно плохо: от Трюнина нет никаких известий. И другие агенты молчат. Самое страшное: никто не может перейти границу. Даже Казимура, кажется, вернулся ни с чем. Значит, укрепляют. Казалось бы, немцы оттягивают на себя все армии, свободных войск у Советов быть не должно. А на деле – вон оно что...

Приказав слуге вызвать пять человек из охраны, Семенов достал план Чанчуня и нашел дом, о котором говорил Клюге. «Улица глухая. Выстрелы могут услышать только китайцы. Но из них-то ни один не высунет носа. Ловко, однако, обделал дело Гонмо. Лисица! Англичанин-американец. А! – махнул рукой Семенов. – Не все ли равно, от кого получать деньги? Деньги – не пахнут. „По мне хоть бы бис, абы яйца нис“», – неожиданно вспомнилась давно, еще в России слышанная пословица. Ровно в двенадцать в кабинет вошли пятеро рослых парней. Пока старший докладывал, Семенов с удовольствием оглядывал их крепкие фигуры, суровые и в то же время подобострастные лица. С такими орлами можно перевернуть мир – только бы началась заваруха на границе.

– ...фельдфебель Сысоев! – закончил рапорт старший и застыл по команде «смирно».

Усадив солдат личного полка (правда, еще не надевших формы, она лежала у каждого в сундучке), Семенов коротко объяснил задание. В кабинет вошел еще один человек, он был похож на татарина – разносчика сладостей.

– Хабибулин объяснит остальное.

Хабибулин рассказал, что в домике, о котором говорит господин атаман, живут двое: полный старик и тощий купец, помоложе. Старик сегодня собирается уезжать в Порт-Артур. Вещей – один маленький чемодан. Купец, швейцарский подданный, Гонмо, остается. Он болен, у него открылось кровохаркание.

– Теперь все ясно? – Семенов поднялся. – Меня интересует багаж старика. Все, что на нем найдете, девайте куда хотите. Будет он жив или нет – безразлично. Лучше убрать. А вот помоложе – убрать. Удастся – по тысяче долларов на брата.

– Рады стараться! – пятеро разом вскочили.

– Вот, Сысоев, возьми паспорт...

Верзила недоуменно смотрел на красную книжечку.

– Оставь его там.

Сысоев понятливо осклабился.

– Да не на виду, а вроде боролись, и паспорт выпал. Где-нибудь в уголке.

– Слушаюсь!

– Выходите через заднюю дверь. С богом!

Семенов крестил спины выходивших и усмехался, предвидя удачу. Газетная заметка будет выглядеть примерно так: «Ночью проголодавшиеся хунгузы напали на двух беззащитных торговцев». Дальше – призыв бороться против партизан. «Рука Москвы тянется за Хинган. Большевики творят кровавые дела, наемными руками убивают ни в чем не повинных людей...» Такое убийство выгодно и для него, Семенова, и для японцев. Хорошая, доброкачественная улика: паспорт, потерянный на месте убийства.

Когда на улицах стали зажигаться фонари, Семенов, закончив срочные дела, выехал на автомобиле к участку границы, оказавшемуся непроходимым для капитана Казимуры. Заметка для газеты оставлена у слуги. Как только станет известно, что дело сделано, слуга разошлет пакеты во все редакции.

Удобно устроившись на подушках, атаман испытывал истому от легкой, приятной дремоты, расслабляющей тело.

Серебристый рассвет застал Семенова в дороге.

42

Сто километров до Большого Хингана Михаил одолел за четверо суток, двигаясь днем и ночью. Однажды его подвез на грузовике японский офицер – знакомый отца. Чем дальше уходил Михаил от Хайлара, тем осознаннее становилась боль, тем острее – чувство к Лизе. По пути лежали разоренные китайские села. Иссохшие старики маячили бесплотными тенями. В земле копошились истощенные ребятишки с грустными глазами стариков. А поблизости от этих деревень жили японцы-колонисты. Скот их был тучен, сами они чисты и упитаны. На Михаила смотрели неприветливо, не давали даже напиться. А вот голодные китайцы покормили чумизой: поняли его, тоже голодного.

Дороги к партизанам Михаил не знал, но теперь это уже не смущало. Партизаны – на Хингане. Об их смелых налетах на японские гарнизоны, на тюрьмы, на железные дороги ходили легенды. Передавали, что партизаны хорошо вооружены и что где-то в горах ими освобождены от японцев целые районы.

На пятый день утром, вконец истрепав свои щегольские ботинки, Михаил подошел к подножию Хингана. В густом кустарнике возле тихого ручейка с прозрачной водой он сел отдохнуть. И только тут вдруг охватили его сомнения. Кто из партизан поверит ему, родному сыну купца Зотова! Для партизан он такой же враг, как и его отец. Горькие морщины легли у губ: что сказать им?.. Михаил лег на спину под раскидистым орешником, тревожно глядя в небо. Глазам стало больно. Суставы поламывало. Сотни маленьких острых иголочек кололи подошвы ног. Лес мягко шумел. Душистый ветер нес прохладу, освежал и успокаивал, навевал сон. Но воспоминание о Лизе отозвалось острой болью. Михаил встал. Нет, сейчас отдыхать нельзя! Кто может помочь Лизе, кроме него? Ворваться бы в тюрьму, вынести Лизу и бежать сюда, в горы!..

Мысли, мысли... Тягучие и клочковатые, как туман над озером в утренний час. Медленно передвигая натруженные ноги, Михаил брел в гору, старательно избегая дорог и тропинок. Лес казался одинаковым. Все деревья похожи друг на друга, как близнецы: Кустарник мешал идти. Сваленные бурей стволы сосен нужно было обходить, и они вызывали у Михаила бессильную злобу. Медленно подвигаясь к вершине, он все чаще и чаще петлял между завалами. Взбешенный, пнул ногой с виду совершенно целое бревно – и чуть не упал. Бревно рассыпалось. Из трухи, сердито фыркая, выскочили дикие котята...

Сил больше не было. Кое-как расстелив рваный пиджачок, Михаил свалился в тени дуба и сейчас же забылся сном, полным кошмаров. Просыпаясь на мгновения, он испуганно оглядывал настороженно шумевшую зеленую стену и снова закрывал глаза, так и не разобравшись, явь это или продолжение сна. И когда перед вечером, открыв глаза, он увидел сидевшего рядом молодого китайца, это ничуть не удивило его. Он поморгал и повернулся на другой бок.

Окончательно он пробудился только ночью. Под котелком горел костер. Михаил испуганно поднялся и сел, протирая глаза. Видение не исчезло. В котелке булькало. Остро запахло мясом. Брызги, шипя, падали на раскаленные уголья. Заметив на пучке травы ложку, Михаил помешал в котелке. Вспомнилась старая, слышанная в детстве сказка о чудесном домике медведей, куда забрела заблудившаяся девочка. Михаил облизал ложку. На губах остался слегка кисловатый вкус щавеля. До боли в желудке захотелось есть. Последний кусок хлеба он проглотил еще вчера вечером. Не раздумывая, враг или друг приготовил еду, Михаил потянулся к котелку. Сзади послышался треск сухих веток. Михаил замер. Кто-то смело ломился сквозь чащу. Немного погодя из кустов вышел человек с охапкой валежника. Михаил сжался, готовый вскочить и бежать. Человек бросил хворост, и тогда Михаил узнал в нем китайца из сновидения.

– Отдохнул? – по-русски спросил китаец и, сняв котелок с жердочки, присел рядом. – Я все боялся, как бы уголек на тебя не упал. – Порывшись в мешке, он достал вторую ложку, сухари, пододвинул котелок поближе к Михаилу. – Ешь.

Он ни о чем не расспрашивал, пока Михаил торопливо хлебал горячее и необыкновенно вкусное варево. Когда котелок был очищен, принялись за чай. И тогда Михаил, приглядевшись к китайцу, уловил что-то знакомое в его чертах. Лукавые глаза, высокий лоб в полосках неглубоких морщин, четкая линия губ, готовых улыбнуться, Если добавить седые усы и бородку... Подчиняясь нахлынувшему воспоминанию, Михаил спросил:

– Ты не знаешь Ли Чана из Хайлара?

Китаец опустил ложку, которой черпал чай, и посмотрел подозрительно. В темных его глазах отразились дрожащие язычки пламени: казалось, горели глаза.

– Немножко знаю, – усмехнулся он, – Ли Чан – мой отец, – и снова принялся не торопясь пить чай. А в голове кружились, сталкивались мысли. Разве Мишка помогал кому-нибудь? Разве он не сын своего отца? Да, Ван Ю знает мудрые слова: «Сын за отца не ответчик». Это там, в той стране, куда идет он, Ван Ю. А здесь?.. О, как хочется узнать о семье, об отце!.. Если Михаил враг, то нужно будет или свести его к своим, или бросить одного в этом лесу.

Михаил вспомнил: он ждал Лизу, а сын Ли Чана сидел у дверей сарайчика и разговаривал с Ковровым о жертвенных работах.

– Вот так встреча! – произнес он растерянно. – Тебя ведь на работы забрали, Ван Ю?

– Брали на работу, Мишка, брали, – ответил Ван Ю, вытирая котелок. – Помирать не захотелось – убежал. А ты как сюда попал? Заблудился на охоте?

«Нет, не похож Мишка на плохого человека, совсем не похож. Глаза чистые. Смотрят прямо. Нет зла в душе», – решил Ван Ю, но лицо его осталось спокойным.

Поколебавшись, Михаил начал рассказывать. Ван Ю слушал не перебивая. Не задал ни одного вопроса. Михаил настойчиво просил, чтобы Ван Ю указал дорогу к партизанам. Ван Ю должен знать. Бежал от японцев – значит, знает! Ван Ю покачал головой. Но глаза его радостно блеснули. Значит, не ошибся: сына купца Зотова привело на Хинган горе. Сколько горя несут в себе люди, пришедшие в горы, сколько ненависти! Придет время – и сожжет эта ненависть японцев. Но сейчас... Боль каждого – его боль. Изранена душа. Горит сердце.

– Ты что же... – он замялся, но, махнув рукой, договорил. – Совсем отца бросил? Или так – пока Лизу не найдешь?

– Совсем, Ван Ю. Жить с ним не могу. Обман, японцы, вражда... А сколько тех, кто проклинает моего отца!

Ван Ю мельком взглянул на злое лицо Михаила и отвел глаза. Горячо очень говорит Мишка, что-то делать будет?

– Ты не слышал... Лин-тай родила?

– Двоих, – Михаил отвернулся.

– Ну? – глаза Ван Ю остекленели: в голосе Михаила он учуял тревогу.

– Умерли. Лиза говорила... А двое старших живы...

Голос его дрожал, пальцы беспомощно теребили траву. Он почувствовал себя виновным в смерти этих детей. Не он убил. Но мог помочь, а не помог. Лин-тай болела, у нее пропало молоко. Японцы увели козу. Но тогда он, Михаил, не думал о других...

– Однако спать пора, – Ван Ю подбросил хворосту в костер. Лицо его застыло, как маска. – Мне завтра идти рано.

– Куда? – невольно вырвалось у Михаила.

– Далеко.

«Кто нам поможет? – тоскливо думал Ван Ю. – Какими муками оплатит враг смерть детей? Разве найдутся такие муки? Сквозь огонь, сквозь смерть, но он дойдет до конца пути. Мертвым, но вернется мстить!»

Михаил сидел у костра, наблюдая, как пламя жадно охватывает сухие ветки. Вместе с дымом летели в небо невесомые искры.

Утром Михаила разбудил шорох. Ван Ю, напевая, собирался. Прислушавшись, Михаил разобрал слова:

 
«...в бой роковой мы вступаем с врагами,
нас еще судьбы безвестные ждут...»
 

– Тебе дорога дальняя, – сказал Ван Ю. – Вот котелок возьмешь, ложку и... – он остановился в нерешительности, – и силки, – подал несколько сплетенных из конского волоса тонких петель. – Будешь птицу ловить – сыт будешь. Но... лучше вернись. Дорога дальняя. Трудная. Пропадешь, – спокойно проговорил он, словно беседа шла о самых обыденных вещах. – Гора круче будет. Потом перевал пройдешь. По шоссе пятнадцать километров, а прямо – восемь. Но они покажутся за восемнадцать. По стене полезешь. За корни хвататься будешь. А можешь и по шоссе... Не боишься японцев – пройдешь.

– А за перевалом? – жадно и торопливо набросился Михаил.

– За перевалом лесом все на восток и на восток. Три ручья перейдешь. Еще один перевал. И придешь, куда хочешь.

– К партизанам?

– Я сказал: куда хочешь. Шесть дней идти будешь – если по шоссе, девять – если по тропинкам. Только идти шибко надо. Костер жечь – в чащу лезь. Может быть, – улыбнулся, – жень-шень найдешь.

– Спасибо, друг! – Михаил сжал ему руку. – Век не забуду!

– Зачем век? – улыбался Ван Ю. – До нового года помнить будешь – и то хорошо. Шибко хорошо! Шанго! – и, не добавив ни слова, скрылся в лесу.

Шел он широким, упругим шагом привыкшего к дальним переходам человека. «Нельзя не указать ищущему путь к правде, – думал он. – Сильный – он все равно нашел бы. Слабый – стал бы врагом. Дойдет Мишка – хорошо! Боец будет. Японцев не любит. Правды ищет...» Когда Ван Ю придет в Советский Союз, он скажет: «Мы боремся за правду. Вы побороли зло. Помогите нам. Если вы не поможете, куда нам идти?

Кто, кроме вас, поможет? У вас не было ничего – теперь все. У нас нет ничего – мы люди будущего. Так учил Ленин, так учит партия...» Скорее бы дойти до Хайлара! Увидеть отца, жену, ребятишек... Но кто, начиная путь, уверен, что ничего с ним не случится в дороге? Умный всегда готов к опасностям. Тогда они не страшны.

43

Старший представитель торгового дома «Гонмо и К°» готовился к отъезду. Вещи были уложены в маленький коричневой кожи чемоданчик с двойным дном.

– Ну-с, дорогой Айронсайд, – начал старший, доставая бумажник, – ваши текущие расходы я покрою. Впредь будьте экономнее.

– Слушаюсь, – покорно ответил Айронсайд-Гонмо. – Но, господин подполковник, материал стоил затраченной суммы.

– Не спорю, – довольно сухо прервал подполковник. Жирные складки собрались на его лбу. Нижняя челюсть, тяжелая и мощная, как у бульдога, выдалась вперед. – Предупреждаю, будьте экономнее. А там... – и многозначительно взглянул на Айронсайда, – я постараюсь, чтобы ваше производство не затянулось. Полагаю, что вы досто...

Гулко ухнул выстрел. Подполковник мешком свалился в кресло и съехал на пол. Судорожно дергая руками, он словно хотел собрать рассыпавшиеся по полу деньги. Брызги крови попали на белоснежную скатерть. Айронсайд кинулся к двери, рывком распахнул ее, но, получив тяжелый удар в лоб, отлетел в сторону. Споткнувшись, он упал, ударился лицом о подлокотник кресла. Оглушенный, с залитыми кровью глазами, все же успел вынуть револьвер. Но человек, вставший над ним, с размаху ударил его ножом в спину. Коротко охнув, Айронсайд выронил револьвер и затих.

Сысоев вытер нож о скатерть. Потом опустился на колени и обыскал трупы. У старшего он взял бумажник и сунул себе в карман. Собрал деньги, рассыпанные по полу. Заметив чемоданчик, открыл его и, покопавшись, ничего не нашел, кроме кучи никуда не годных тряпок. Вспомнив, однако, наказ атамана, взял чемодан под мышку. Подручные Сысоева чуть не подрались из-за широкого золотого кольца с крупным камнем, снятого с руки толстяка. Вынули часы. Старательно выгребли из буфета все съестное, разломали дверки, разбили ящик с товаром и раскидали куски материи по всей комнате. Придирчиво осмотрев их работу, Сысоев бросил между столом и буфетом паспорт и приказал собираться. Ему показалось – Айронсайд пошевелился.

– Живуч, проклятый, – шепотом выругался он и снова полез за ножом.

На улице свистнули. Забыв об Айронсайде, Сысоев выбежал из комнаты. Перепрыгнув через низенький заборчик, влез в машину...

Когда все стихло, Айронсайд открыл глаза. В комнате было светло. Он застонал и тихонько полез к полуоткрытой двери.

44

Над Хайлар-хэ стоял низенький домик, окруженный кудрявыми вязами. Маленький огородик перед домом был засажен огурцами, растянувшими плети по невысокой изгороди. Широкая асфальтированная дорога, шедшая от моста, огибала дом. Незамеченным к домику подойти было нельзя. Поэтому и облюбовал его для встреч атаман Семенов. За поворотом дороги находилась стоянка рикш, и можно было, не вызывая подозрений, уехать отсюда в любой конец города.

У атамана выдалось беспокойное утро. В Хайларе он встретился с некоторыми представителями БРЭМа[3]3
  БРЭМ – Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурии, антисоветская организация, созданная японской разведкой в 1934 году для объединения под своим руководством проживавших в Маньчжурии белоэмигрантов для борьбы против Советского Союза.


[Закрыть]. Радоваться было нечему. Людей не хватало. Все просили денег.

Нерадостные известия принес о настроениях в своем корпусе генерал-лейтенант Бакшеев. Его старческое, землистого цвета лицо с впалыми щеками и узенькими щелочками чуть раскосых глаз ни на минуту не теряло выражения злобы и испуга. Совсем недавно пять человек убежали в горы с оружием. Трое из них успели спрятать семьи. Один из сбежавших – офицер! На носу война, а корпус небоеспособен, если даже офицеры... Лицо атамана наливалось темной кровью.

Генерал-майор Власьевский, вздыхая и поеживаясь, рассказал о поимке советскими пограничниками трех лучших, проверенных диверсантов. Он нервно кусал тонкие, вытянутые в ниточку губы.

– Прохвосты! – загремел атаманский бас. – Вам не командовать, а солдатские нужники чистить! Если через три дня ни один ваш разведчик не перейдет границу, – кукиш вам вместо денег. Не умеете организовать дела – идите хоть лично сами! Забыли, как в прошлом году сидели без копейки? (Нет, генералы не забыли, конечно, той постыдной полосы жизни, когда не было денег даже на рикшу.) Три дня сроку. И чтобы на столе у меня лежали вернейшие сведения о продвижении красных войск. Сами идите! Мне все равно!

Накричавшись, атаман отпустил генералов. В дверях показался солдат-японец с пакетом. Расписавшись, Семенов начал читать, с трудом понимая дурной английский язык генерала Доихары. И тут неприятность! Казимура опровергал сведения его, Семеновской, агентуры. Доихара недоволен. Он устанавливает жесткий срок работы разведчиков и требует точной информации через пять дней, не позже. Черт возьми! Трижды прав покойник Гонмо: грызутся между собой, а Россия бьет каждого по одиночке. Разом бы броситься на медведя – и задавить. До смерти!

Без стука вошел Сысоев. Довольно ухмыляясь, поставил на стол новенький кожаный чемодан. Одна удача – и то легче жить! Теперь вызвать этого черта в очках, Клюге. Пусть получает этот дурацкий чемодан. Откинув крышку и выбросив тряпье, Семенов опытным глазом сразу заметил второе дно. Приподнял – что-то тяжелое. Значит, все в порядке. А если и нет, то какое ему дело? Чемодан тот самый, деньги в кармане... Атаман засмеялся. Созвонившись с Харбином, коротко сообщил: «Все в порядке». Услышав радостное восклицание Клюге, насмешливо улыбнулся. А что, как продать дубликаты этих записей – опять-таки американцам?.. Совсем неплохо. Клюге приедет только завтра. Быстро одевшись, Семенов захватил чемодан и вышел на улицу.

45

Ван Ю пришел в Хайлар вечером. Ночью он хотел пробраться к отцу, но вовремя заметил: около дома сидит японец-полицейский и поглядывает в оба конца улицы. Еще две подозрительные фигуры шлялись неподалеку от убогой фанзы Ли Чана. Ван Ю лежал в чужом огороде. Не дождавшись никого из родни, он выбрался на дорогу, проходившую сзади фанз, и зашел к знакомому старику рикше. Си-цзюн знал Вана мальчишкой и любил его. Он обрадовался встрече, обнял и расцеловал парня. Войдя с гостем в комнатушку, торопливо закрыл рухлядью окошко, затянутое бычьим пузырем. В углу за печкой похрюкивал поросенок, три курицы и петух сидели на жердочке. Спертый дух старого навоза ударил в голову. Запершило в горле. Ван Ю закашлялся и присел на кан.

– Тебя ищут, сыночек, – зашептал старик, приперев дверь. – Японцы у фанзы день и ночь сидят. Никого никуда не пускают. Ли Чан совсем ослаб.

Ван Ю низко опустил голову. А старик, тряся у него над ухом седенькой пожелтевшей бородкой, все шептал и шептал. Слова были страшные: о смерти, о погоне, о тюрьме. «Бедный наш народ! – горестно думал Ван Ю, слушая торопливую речь старика. – Кто нам поможет? Я скажу там, в другом мире: гибнет народ наш, с голоду и от страшных мук умирают люди. Если вы не поможете, кто нам поможет?..» А старик все шептал и шептал.

Ван Ю тряхнул головой, отгоняя мысли, и перебил старика: