Текст книги "Гибель дракона"

Автор книги: Николай Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

50

Аэродром Мукдена был захвачен так же быстро. Но генерал Намота, начальник местного гарнизона, приехавший по вызову на аэродром, видимо, почувствовал что-то неладное и привез с собой охрану – роту стрелков. Они залегли за зданием комендатуры. Советский капитан, в прошлом доцент института востоковедения, хорошо владевший японским языком, перевел Намоте:

– Подполковник от имени Советского командования предлагает вам капитулировать со всем гарнизоном. На размышление дается ровно пять минут, – капитан взглянул на часы, засекая время.

Намота наклонился к часам. Секундная стрелка стремительно двигалась по кругу. Намота соображал: русских горстка, а у него только на аэродроме сто пятьдесят отборных самураев. Когда еще придут русские танки! И придут ли? Приказ командующего – воевать до последнего солдата. Нет, сдаваться нельзя. За это четвертуют! Он ходил возле машины, сняв фуражку и ероша редкие волосы на большой круглой голове. Сгибнев ждал, прислонясь к его машине. За рулем уже сидел русский офицер. Шофер-японец растерянно протирал заднее стекло. Сгибневу стало ясно: Намота что-то замышляет.

– Будьте наготове! – коротко бросил он солдатам и обернулся к японцу.

Намота махнул фуражкой. Из-за здания комендатуры раздался залп. Пуля пробила ветровое стекло машины, сбила с головы Сгибнева каску.

– Ах, подлец!

Подполковник вскочил на радиатор машины. За углом здания увидел залегших солдат и погрозил им кулаком. Солдаты оцепенели, пораженные бесстрашием русского. Намота присел от удивления, и, зашипев, полез в машину.

– Он извиняется за невыдержанность караула, – перевел капитан, с презрением глядя на вспотевшее лицо японца.

В штабе Намота вдруг снова почувствовал себя генералом. Подойдя к своему широкому и длинному столу, он жестом гостеприимного хозяина пригласил русских сесть и, подражая Ямаде, сказал устало:

– Я не могу капитулировать перед горсткой солдат, подполковник. Это противно моей части. Я буду говорить с Чанчунем.

Русские офицеры, сидевшие вокруг стола, обменялись понимающими улыбками. Сгибнев молча кивнул и принялся вышагивать из угла в угол обширного кабинета, изредка взглядывая в окна, перед которыми стали собираться китайцы.

Карпов без интереса наблюдал за японским генералом, думая о том, что у него впереди хлопотливый день: организация городского самоуправления. Списки нужных людей он получил, но где их найти? Впрочем, с ними четверо переводчиков, один прикомандирован к нему, к Карпову. Разберемся! И усмехнулся: «Не думал, не гадал – попал в деятели государственного значения».

– Алло! – кричал Намота. – Начальник гарнизона барона Отодзо! – он победно взглянул на русских: нет, армия еще живет, ни одному из этих доверчивых офицеров не удастся выйти из кабинета. Сейчас Отодзо прикажет их расстрелять! И улыбнулся заученной, приветливой улыбкой, обнажив большие зубы. Но через секунду улыбка стала гаснуть, нижняя челюсть отвисла. Генерал выпустил из рук телефонную трубку и почти без чувств сполз с кресла на пол. Сгибнев подхватил трубку.

– Кого вам? – по-русски спрашивали из Чанчуня.

Перед штабом уже стояла толпа китайцев, запрудившая прилегающие улицы. Китайцы лезли друг другу на плечи, чтобы разглядеть русского часового с автоматом, спокойно стоявшего у двери штаба.

В комнату вбежал лейтенант, сопровождавший разоруженную роту японцев в казарму. Он был растрепан и помят, но лицо сияло радостью.

– Что с вами? – спросил Сгибнев.

– Ничего не мог поделать, товарищ подполковник! По дороге на моих японцев напали китайцы... а меня подняли на руки и унесли сюда. Я им кричу, что мне нужно японцев в казарму доставить, а они: «Шанго, шанго!» Что они с японцами сделают?..

– Посеял ветер – пожнешь бурю, – сурово проговорил Сгибнев и покосился на пленного генерала.

Шум перед штабом нарастал. Сгибнев видел, как на мачту дома, прямо против штаба, поднимали красное полотнище с золотой звездой. Ветер подхватил легкий шелк, и он заструился в прозрачном утреннем воздухе.

Намота, воздев руки, упал на колени. Захлебываясь словами, он заговорил, непрестанно кланяясь. Вид его был противен. По толстому, обрюзгшему лицу катились слезы.

– Он просит защитить его от черни.

– Вот оно что, – невесело засмеялся подполковник, – от черни. Ладно, защитим. Разрешаю до подхода наших основных сил запереться в военном городке. Оружие – сдать. За единый выстрел, даже в воздух – расстрел.

Намота облегченно вздохнул, вытер вместе со слезами румяна, отчего лицо его приняло землистый оттенок, и принялся многословно благодарить, опять сияя улыбкой.

Сгибнев повернулся к офицерам:

– Час срока – навести в городе полный порядок. Членов самоуправления – ко мне. Ровно через час, Карпов. Оружие транспортировать силами японцев. В военный городок не входить. Часовых с пулеметами – на вышки. Занять электростанцию, телефон, телеграф и радио. Здесь, у штаба, оставить двух часовых. Идите.

Через десять минут Гурин и Камалов, чуть смущенные необычным вниманием к себе, стояли у дверей штаба. Весь день шли люди, они несли цветы и бросали их к пыльным сапогам советских воинов.

– Ну, освободили, – ворчал Гурин, – зачем же цветками-то кидаться?

51

Семенов ожидал в Порт-Артуре отплытия миноносца, на котором Такэока обещал ему место. Из порта ежедневно уходили на острова десятки транспортов с семьями японцев. На набережных бушевала страшная давка, иногда слышались выстрелы. Не было ни полиции, ни жандармов, город лишился власти. Никто даже не интересовался слухами. Одна забота – бежать, бежать как можно скорее – владела всеми, у кого были причины опасаться встречи с Советской Армией.

Семенов старался держаться молодцом. Знал: уплывает жизнь. Опять придется начинать все сначала. Снова приноравливаться к хозяевам. Легко ли в пятьдесят-то пять лет! Но он успокаивал себя: хорошо, он уедет, но ведь тут, в Маньчжурии, остаются его люди: в конце концов, не вечно же будут здесь коммунисты, а с Чан Кай-Ши он поладит. «Мы еще поборемся, господа коммунисты!..»

Ему не спалось. Семенов оделся, неторопливо собрал в чемоданчик все, что необходимо: списки агентуры, явки, адреса. Уложил деньги, полученные от Такэоки, плотно закусил холодной телятиной и подбодрил себя несколькими стаканами старого вина. Только три часа ночи. Машина придет в восемь. Такэока обещал прислать доверенного человека и просил не удивляться его виду. А там – миноносец и Япония. Значит, он все еще нужен. Такэока позаботился обо всем. Скорее в Токио! Скорее! Необходимо найти Айронсайда: он поможет на первых порах. Хорошо бы избавиться от Бакшеева: надоел и... постарел он, глупый солдафон. Нужно подобрать молодых, энергичных помощников.

Семенов вышел на улицу. Приземистые деревца поседели от росы. Дорожка к калитке влажная – песок потемнел. Здесь, на окраине города, спокойно, как летом на даче. Большинство домиков пусты: японцы, занимавшие их, успели эвакуироваться.

В порту стреляли. Семенов усмехнулся: неудивительно, что предусмотрительный Такэока устроил его на военный корабль. Он займет свою каюту без выстрелов и криков.

Раздалось несколько взрывов подряд. Донесся гул самолетов. В тумане, поднявшемся над морем и плотной стеной закрывшем город, ничего не видно. «Бомбят порт», – решил Семенов. И это его не касалось: миноносец подойдет к мысу.

Присев на скамейку возле калитки, Семенов неторопливо достал коротенькую трубочку и закурил. Последние дни он прожил замкнуто, не встречаясь ни с кем, кроме Такэоки. Где теперь русские, какие города они еще заняли, как развертываются события на фронте, Семенов не знал. Война перестала интересовать его с того момента, когда стало ясно, что японцы будут разбиты.

Как это часто бывает августовскими неустойчивыми ночами, с океана подул резкий ветер, рассеивая туман, отгоняя его в горы. Семенов залюбовался открывшейся панорамой залива. Что это за сумятица в бухте? Он встал, напряженно вглядываясь: какие-то корабли входили в залив. Много кораблей. Снова послышался гул самолетов. Семенов ничего не понимал. И лишь когда высоко в небе весело закувыркались темные фигурки, а над ними запестрели зонтики парашютов, Семенов вздрогнул: в Японии ему не бывать.

По улице, лязгая гусеницами, с грозным рокотом шли танки. Семенов заметался по чисто подметенному дворику. Он задыхался. Острый ужас лишил его сил и сообразительности. Все погибло! Все погибло! «Только застрелиться...» Страх толкнул атамана внутрь дома, за спасительные стены. Танки уже показались на повороте, когда он вбежал в дом и, забыв запереть дверь, забился в спальню. Руки тряслись. А грохот танков рос, надвигался и вдруг замер возле калитки. «Господи! – вскричал Семенов в душе. – Если ты есть – пронеси!» Донеслась негромкая русская фраза: – Он тут.

Широко, властно распахнутая наружная дверь сухо стукнула ручкой о стену.

Семенов понял – жизнь кончена, но оборвать ее самому не хватило сил.

...В это утро, десантом с воздуха и моря, советские войска заняли города Порт-Артур и Дальний. Квантунская армия перестала существовать.

52

– Шибко плохой Лин-тай пришел. Совсем плохой! – Ли Чан раскурил свою трубочку и плюнул. – Ребятишки совсем больной, – он помолчал, сосредоточенно дымя. – Спасибо, русский доктор пришел. Еды дал. Лекарства дал. Говорит – комендант велел. Ван совсем домой не приходи. Раз его привез, он всех смотрел. Совсем плохой. Контузена. Страшно.

Федор Григорьевич, оставив рубанок, присел рядом с Ли Чаном на ворох стружек.

– Не тужи, Ли. Теперь заживем. Теперь нас никто в обиду не даст, – и задумался. – Должно, скоро письмишко получу от сынов. Теперь-то уж скоро. И Лиза, может быть...

Ли Чан кивал. Лицо его светилось тихой радостью. Пришел сын. Надежда. Опора. Большой хозяин стал! Весь город его слушает. Старость будет спокойной. Лин-тай пришла. И внуки пришли. Правда, плохие. Но живые. И то хорошо! Лавки открыты. Война давно ушла из Хайлара, пронеслась, как гроза, опалила город и скрылась. И жить стало лучше. Новые люди в управе – китайцы. Есть и русские. Мишка Зотов, совсем хороший человек. Много хлеба нашел у купцов.

– Что теперь делать будешь, друг? – обернулся Ли Чан к Федору Григорьевичу.

– Да вот... – Ковров понимал, чего ждет от него Ли Чан, но небрежно указал на верстак. – Столы для городской управы. Стулья. Табуретки. Работы хватит.

Негромко стукнула калитка. Кто-то торопливо шел через дворик. Старики обернулись. Теперь много народа заходит в мастерскую: околоточного нет. Его поймали далеко за городом партизаны, привезли в тюрьму, скоро будет суд.

– Есть кто? – послышался голос.

Старики вышли во дворик и увидели высокого статного генерала. Он стоял без фуражки, вытирая платком лицо. На висках серебрилась седина.

– Милости просим... – произнес Федор Григорьевич и внезапно умолк.

– Отец! – голос генерала прервался. Он подбежал к пошатнувшемуся Федору Григорьевичу и обнял его.

Ли Чан отступил на шаг. И только когда взгляд генерала скользнул по нему, низко поклонился.

– Дядя Ли! – воскликнул генерал и подхватил старика. – Разве так встречают?

В калитку несмело входили соседи. Они издали смотрели на генерала.

– Сестру твою, Володя, японцы забрали... – Федор Григорьевич припал к плечу сына.

– Я слышал об этом... Искал... Нет нашей Лизы в живых, отец...

До поздней ночи горел огонек в избушке на окраине Хайлара. А шофер, сидя на крылечке среди соседей Коврова, долго рассказывал, какой храбрый, решительный и справедливый Владимир Федорович Ковров – Герой Советского Союза, гвардии генерал-майор.

53

Японский миноносец удирал на всех парах, не дождавшись большей части пассажиров.

Генерал Исии стоял на мостике. Он глядел на неприютную землю, которую медленно закрывал поднимавшийся утренний туман. Из всего отряда на миноносец попали только трое. Нет умного Йосимуры, преданного Кавасимы. Где они? Неужели в руках у русских? Лучше бы расстрелять всех, но сохранить тайну. Неужели они предадут?..

Вцепившись в мягкие кожаные поручни командирского мостика, генерал-профессор пытался сохранять равновесие. Но подступила тошнота. Голова кружилась. Командир миноносца догадался о состоянии знатного пассажира и заботливо предложил ему спуститься в каюту. Исии подумал уже, что это и впрямь будет лучше. Но тревожные голоса матросов остановили его на верхних ступеньках. Генерал торопливо вернулся и замер. Миноносец окружали еле заметные в тумане темные силуэты.

– Только бы не русские! – шептал командир, молитвенно сложив на груди руки. – Только бы не русские...

Темные пятна быстро приближались, росли, уже ясно было видно очертания боевых кораблей. Вот они развернулись и легли на параллельный курс. Передовые застопорили машины. Теперь миноносец, конвоируемый с двух сторон, подходил к громаде линкора с развевающимся звездно-полосатым флагом. Негромко хлопнул выстрел. По курсу миноносца поднялся фонтан брызг. Будто лошадь, одернутая сильной рукой, миноносец вздрогнул и остановился. Исии чуть не упал.

Вскоре после того, как командир приказал спустить флаг, подошли катера. На борт поднялись американские офицеры и матросы.

– Я мечтал встретить доблестных офицеров Америки, – кланялся командир, – пожалуйста, на наш корабль.

Старший из американцев, подполковник, ознакомившись со списком пассажиров, обрадовался, узнав, что здесь находится генерал-лейтенант Исии Сиро с частью своих сотрудников. Он пожелал увидеть профессора.

Зная, что наступила самая решительная минута, Исии вошел в каюту командира с достоинством.

– Исии Сиро? – недоверчиво спросил американец, с нескрываемым любопытством рассматривая сгорбленного, невзрачного старика японца.

Генерал молча поклонился.

– Это вы были начальником отряда номер семьсот тридцать один в Маньчжурии?

Снова безмолвный поклон.

– Вери гуд! – американец закурил сигарету. – Надеюсь, мы с вами договоримся, – продолжал он, выслав всех из каюты. – Нам хорошо известен род вашей деятельности. Мы любим решительных и смелых людей! Вам найдется подходящая работа в Штатах.

– Я буду осчастливлен на всю жизнь, если смогу оказаться полезным союзникам.

– Союзникам? – недоуменно переспросил американец. – Я говорю вам о Штатах!

Исии молчал.

...В уютной каюте командира японского миноносца американцы пили за победу французское шампанское. Генерал Исии загадочно улыбался. С ним обращались, как с дорогим и желанным другом.

Широкие горизонты вновь открывались перед Исии. Будущее могло оказаться лучше прошлого. И сейчас, находясь на невидимой грани между вчера и завтра, Исии мысленно благодарил богов: они не забыли о нем. Мир принимал знакомые очертания. Враг оставался прежним.

54

Федор Григорьевич весь вечер ходил по двору, прибирая разбросанный инструмент. Старый мастер прощался со всем, к чему привык за долгие годы. Завтра он навсегда уедет отсюда на родину, в семью сына, увидит, наконец, свою взрослую внучку – Оленьку Коврову.

Уже глубокой ночью зашел Михаил Зотов, возбужденный и злой: сегодня поймали с поличным отца. Оказывается, поддерживал связь с диверсантами, которые убивали из-за угла советских солдат и жителей, помогавших новой власти. Один из них и жил у отца в доме. В который раз Михаил припомнил и пережил заново сегодняшнее утро...

Старый Зотов, отстреливаясь, уходил садом к задней стене, примыкавшей к берегу реки, – там, в камышах, нашли потом моторную лодку, – Михаил преследовал его по пятам. Еще несколько шагов, и отец, перепрыгнув стену, мог бы скрыться.

Вся жизнь прошла у Михаила перед глазами – с тех самых пор, как он помнил себя мальчишкой, для которого этот сад был таинственным и мрачным лесом. Только с отцом он не боялся ходить сюда... И тут же вспомнились трупы китайцев. Головы на кольях вокруг японских казарм. Семенов с отцом, смеясь, рассматривают голую девушку-китаянку, привязанную к столбу... Михаилу было тогда четырнадцать лет. И, наконец, Хинган. Голод. Бессонные ночи. Корка хлеба пополам с Лю Цином. Лиза, замученная в лагере...

– Бросай оружие! – крикнул Михаил.

Старик Зотов выстрелил в сына, но промахнулся и тогда бросил пистолет. К старику подбежали...

Дурным сном промелькнуло все это...

Крепко расцеловав на прощание Федора Григорьевича, Михаил поспешно ушел, сославшись на дела. Но не дела были причиной. Здесь, в доме Федора Григорьевича, где все напоминало о Лизе, Михаилу было невыносимо тяжело.

55

Суд над военными преступниками, бывшими генералами царской армии, проходил в Москве при большом стечении публики. В зале сидели старые коммунисты, партизаны, – те, кто отстаивал молодую Советскую республику от врагов, сидевших теперь на скамье подсудимых.

– ...Именем Союза Советских Социалистических Республик...

Семенов слушал слова приговора, словно окаменев. Неужели не сохранят жизнь? Ведь ему осталось так мало... так мало...

– ...бывший атаман Семенов является прямым инициатором зверской расправы над Сергеем Лазо...

Когда это было? Почти тридцать лет назад... Тридцать лет... Семенов смотрел на руки председателя трибунала, державшие лист бумаги, а видел гневное лицо Лазо. И уже не слова приговора слышал он, а голос Лазо: «Предатели и изменники Родины понесут кару от руки трудового народа...»

– ...признать бывшего атамана Семенова виновным в казни сотен советских граждан... признать виновным в создании диверсионно-шпионской сети в Маньчжурии, направленной против Советского Союза...

Да! Все так! Но жить! Жить!..

– ...Приговорил! – сурово читал председатель трибунала. – Семенова Григория Михайловича, 1890 года рождения, уроженца станицы Дурулгуевского, Забайкальской области, генерал-лейтенанта царской армии... Родзаевского Константина Владимировича... Бакшеева Алексея Прокловича... Ухтомского Николая Александровича...

– Не может быть! – шептал Семенов. – Не может быть!..

– ...к смертной казни через повешение.

56

Карпов прощался с батальоном.

Какие-то незнакомые девушки, пробравшись на перрон, просили передать Ольге привет. Они служили вместе с Ольгой в санбате. Солдаты протискивались вперед, чтобы пожать руку, пожелать счастливого пути.

– Возвращайтесь скорее! – звонко кричал Камалов, а сам все старался повернуться к девушкам так, чтобы они видели его новенький орден.

Самохвал, смущенно кашлянув, сказал застенчиво:

– Не задерживайся. Мне без тебя трудно будет. Академия академией, а полк – родной дом.

Протяжно загудел паровоз. Мимо окон медленно поплыл вокзал. Толпа колыхнулась и двинулась вслед за поездом. Каждый что-то кричал, но что – разобрать было невозможно. Карпову казалось – половина его жизни осталась там, на платформе, где стояли, тесно прижавшись друг к другу, махая вслед поезду пилотками, Самохвал, Золотарев, Камалов, Гурин... А скольких нет в живых...

В раскрытое окно врывался свежий таежный ветер. Запах хвои наполнял вагон. Казалось, хвоей пахнет все: вещи, папиросы, продукты. Поезд, покачиваясь, бежал мимо вековых сосен, голубых озер, речушек.

Через три часа – Красноярск. Телеграмму Карпов отправил еще вчера. Он раскрыл чемодан и принялся укладывать несложный солдатский багаж.

Поезд загромыхал по мосту. Все приникли к окнам. Карпов смотрел на широкую реку с крутыми берегами и невольно сравнивал ее с далекой родной Волгой.

А колеса уже стучали по стрелкам. Плыл навстречу вокзал.

Красноярск.

Карпов взял чемодан. Поставил. Снова поднял. Последние минуты ожидания, как последние шаги перед концом пути, самые трудные. Прижался лбом к прохладному стеклу. На перроне, словно ребятишки, бежали вперегонки взрослые солидные люди с гремящими чайниками в руках. По краю перрона ходил милиционер в новой форме и начищенных до блеска сапогах. Спешили к прибывающему поезду носильщики в белых фартуках.

Карпов вышел из вагона и, поставив чемоданчик, огляделся, отыскивая Ольгу. Он знал, она должна быть где-то здесь, рядом.

Для Карпова начинался завоеванный в тяжких боях мир.