Текст книги "Гибель дракона"

Автор книги: Николай Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Заключенный остановился рядом с Лизой.

– Демченко Василий Петрович? – спросил офицер, блеснув очками. Тот не ответил. – Солдат Красной Армии? – настойчиво продолжал офицер. Не дождавшись ответа, он, коротко выдохнув, ударил Демченко по лицу. Лиза зажмурилась. Когда она, еле переведя дыхание, осмелилась посмотреть, то прежде всего увидела спокойно стоявшего Демченко. Около него, беснуясь, прыгал офицер.

– Красная сволочь! Ты заговоришь у меня! – он размахивал перед лицом закованного в цепи человека маленьким черным пистолетом. Внезапно сверкнул огонь и прозвучал выстрел. Пуля глухо щелкнула о кирпичную стену. Тогда разжались сухие, лиловые губы Демченко:

– Гнида! – выдохнул он и отвернулся, словно перестал замечать японца.

Офицер отступил на шаг. Потом, спрятав пистолет в кобуру, трясущимися руками начал бить русского. Удары звучали глухо. Голова Демченко клонилась, но глаз он не закрывал. Его ненавидящий взгляд больше всего бесил офицера.

– Всех вас... русскую заразу... красных сволочей... уничтожим! – устав, отошел в сторону, встретился взглядом с глазами Лизы, полными ужаса и гнева.

– В машину! – вскричал он визгливо.

Демченко презрительно посмотрел на офицера и сурово сказал:

– Ты за все ответишь, Ямагиси. За лагерь Хогоин – тоже. Ты еще вспомнишь меня.

– Хочешь умереть скорее? – прошипел офицер сквозь зубы. – Нет! Ты еще тысячу раз проклянешь день своего рождения, прежде чем душа твоя переселится в жабу!

Заключенных втолкнули в машину и привязали к железным скобам. После долгой тряской дороги машина остановилась. Кто-то спросил:

– На Харбин?

– Да. Токуй-Ацукаи.

– Третий путь. Вагон рядом с водокачкой.

Машина, покачиваясь на ухабах, медленно поползла вперед. Сквозь щели кузова иногда проникали полосы света, и Лиза видела спокойное лицо сидевшего напротив Демченко. Откуда у него столько силы? Солдат Красной Армии... Лиза впервые видела русского с той, советской стороны. Почему он так спокоен? Ведь ему здесь никто не поможет! Наверное, он это сам знает. Тогда?..

Машина кузовом встала прямо к дверям вагона. Когда Лизу отвязали, она почувствовала себя настолько утомленной всем пережитым, что не в силах была сделать ни шагу. В спину ей уперся штык.

– Иди, сестра, – коротко сказал русский солдат, вставая. От этих слов Лиза неожиданно почувствовала себя сильнее. Она поднялась и, волоча цепи, двинулась к выходу. Она не одинока тут! Она не одинока!

30

Ван Ю открыл глаза, увидел замшелые балки потолка и сел на нарах. В землянке никого не было. С улицы доносились голоса, стук топора, смех. Утро. Первое утро свободы после нескольких месяцев каторги. Ван Ю потянулся и сел, с удовольствием ощущая, как радостнее становится на душе, как тело, освеженное отдыхом, наливается бодростью.

На пороге землянки появился человек с котелком в руке.

– Встал, товарищ? – приветливо спросил он, ставя котелок на край нар, возле постели Вана.

По выговору это мог быть только японец. Слишком свежо было воспоминание Вана о жертвенных работах, чтобы он не узнал человека из тех, кто мучает его народ. Сразу родились недоверие и настороженность.

– Японец? – тихо, не глядя человеку в глаза, спросил Ван Ю, ощущая неприятную дрожь, охватившую все тело.

– Да. Хейсо Римота, – спокойно отозвался тот, присаживаясь на корточки у двери. – Японец. Коммунист, как и ты, товарищ, – и, не ожидая вопросов, рассказал, как он попал в отряд.

Недоверие Вана таяло, как снег под лучами весеннего солнца. Смущенно посмеиваясь, Ван Ю сказал:

– Непривычно. Друг – японец. Но ведь японцы, как и китайцы, разные бывают. Это верно...

– Трудно было на каторге?

– В гроб вгоняли. И вогнали бы. Да вот видишь... А часовой... – и рассказал про ночную встречу.

– Да, мы тоже начали думать. Придет время – заговорим.

В землянку вошли партизаны, окружили Вана, расспрашивая, рассказывая новости. Вчера, сломленный усталостью, Ван Ю еле добрался до постели.

– Наш Чы, – рассказывал молодой партизан, не отрывая восторженно-влюбленного взгляда от лица Вана, – часто вспоминал тебя, товарищ! Он сейчас в разведке. А недавно мы пробрались в Чжалантунь и выкрали офицера!.. Наш Чы...

Город-курорт Чжалантунь утопал в зелени. Мелководная светлая речушка, огибая город, давала воду для орошения, и в японском военном городке на каждом шагу пестрели клумбы пышных цветов. Партизаны пробрались в городок поздно вечером и залегли в цветах. Чы Де-эне решил во что бы то ни стало осуществить дерзкий план похищения японского офицера, – необходимого партизанам «языка». Кончались боеприпасы, а чтобы проникнуть в склады, нужно было знать пароль на этот месяц, известный всем японским офицерам.

Поздней ночью загулявший офицер шел в свой коттедж, насвистывая веселую песенку. И вдруг ноги его подкосились, он упал, но не ушибся, подхваченный сильными руками...

Ван Ю не узнал конца этой истории – дежурный крикнул: «Сбор отряда!» – и люди поспешно кинулись к выходу, увлекая за собой Вана.

На вершине горы, открытой «всем ветрам», стоял одинокий развесистый дуб, возле которого всегда собирались партизаны. Под дубом, на камне, сидел комиссар отряда Шин Чи-бао, а рядом с ним никому не знакомый пожилой китаец, нервно теребивший реденькую бороденку.

– Друзья! – Шин Чи-бао встал и, дождавшись тишины, продолжал. – Пришел к нам Лю Цин. Он просит... – Шин Чи-бао помолчал, пока Лю Цин поднимался с камня. – Он просит... Скажи сам, Лю Цин, мы слушаем.

– Я... – Лю Цин передохнул. – У меня... – на глазах его блеснули слезы, – никого нет теперь. Я, как семя, сгнившее в земле: ни пользы, ни радости. Всех... – Он помолчал, собираясь с силами. – Всех убили японцы. Староста донес, что спрятала невестка дезертира. Японца... Помогите отомстить!.. Помогите!..

Какое-то мгновение стояла тишина. Все ждали, что скажет комиссар.

– Ты пришел к нам как брат, – Шин Чи-бао глядел Лю Цину в глаза, – и мы приняли тебя как брата. Ты просишь нас... Римота!

Римота встал и, недоумевая, подошел к комиссару.

– Скажи, Римота, зачем ты пришел к нам?

– Я говорил...

– Скажи всем. Мы, весь отряд, – одно. Одна мысль, одно желание. Говори. Мы слушаем.

Что сказать? Что главное? Собственная жизнь? Нет, не то! Судьбы этих людей, что сидят вокруг и ждут его ответа?

– Крепость сосны узнается в мороз, патриот – в час опасности для Отчизны. Опасность проклятия людей всего мира нависла над моим народом. Над моей страной. Я хочу бороться за счастье моей Родины, за счастье всех народов. И я – не одинокая сосна среди поля. Японцы начали думать. Слова правды о России падают, что капли холодной воды на раскаленный камень... Камень веры в императора дал трещины. И скоро развалится! Я пришел к вам и говорю: вот моя жизнь, возьмите ее. За счастье народа я готов отдать ее.

– Так, – Шин Чи-бао обвел всех пристальным взглядом. – Мы говорим: японцы – враги. Нет. Не все. Ты говоришь, Лю: отомстим старосте. Но разве одинок он? В сотнях деревень сидят его братья – разве отомстить всем? – и ответил: – Нет. До поры, пока не поднимется весь народ, мы будем бить врагов нашей страны – твоих врагов, Римота, твоих, Лю, – везде. Народ все знает, народ все видит. Знает и видит наши дела. К нам идут, наши силы растут изо дня в день. Подумайте только: Римота потерял Родину. Есть ли горе больше? Но он будет бороться за счастье всех людей, а значит, и за свое счастье. Ты потерял близких – горе твое не измеришь. Но мы говорим тебе: в счастье всех есть и твое счастье. Будешь ли ты нам братом в борьбе или пойдешь одиноким мстителем, чтобы сложить свою голову, не отомстив?

Повисло тяжелое молчание, прерываемое только тихим шелестом листвы.

– Я останусь с вами... братья, – сказал Лю Цин, вытирая слезы. – У меня нет другого пути.

...Вечером Вана позвали к комиссару. Шин Чи-бао взволнованно ходил по землянке, зажав в кулаке погасшую трубку.

– Пришел? Садись. Горе, Ван. Большое горе. Пропал наш Чы. Предали. Предали! – чуть не закричал он. – До каких пор терпеть? Предал наш. Тот, кто знает дорогу. Год жил с нами. Прятался. Чы убил его. Последней пулей, чтобы не провел врага к нам. А сам... Вернулись двое. Рассказали.

– Проверить всех! – стукнул кулаком по столу Сан Фу-чин. – Истребить подозрительных! Всех! Под корень рубить!

Шин Чи-бао остановился. Недоуменно поглядел на командира.

– Нет, – решительно сказал он. – Мы связаны, как рыба с водой. Одна лягушка не делает болота, один предатель не цена всем бойцам. Убит предатель и забыт, как собака в доме покойника. Нет. Нужно другое, – он снова прошелся по землянке, шесть шагов из угла в угол. – Звать нужно братьев по делу. Тяжело Народной армии в Китае, я знаю. Тяжело русским, я тоже знаю! Но малую часть пусть дадут и нам! А не дадут – научат. Они знают больше. У них опыт борьбы. – И, словно убеждая самого себя, упрямо проговорил: – Нужно писать. В Китай. В Россию. Ты пойдешь к русским, сынок, – обратился он к Вану. – Ты знаешь Хайлар, у тебя там крепкие связи. Ты устал? После победы отдохнешь, если сможешь.

Через неделю Вану вручили письмо, испещренное подписями бойцов соединения и жителей деревень партизанского края.

Почти весь отряд ушел под Бухэду громить японские склады. Один Римота провожал Вана до последней заставы и с откровенной завистью долго смотрел вслед ему, уходившему в первую в мире страну свободы, Страну света.

31

Солнце поднялось уже высоко, а ответа от консула, которому утром Михаил отнес письмо Федора Григорьевича, все еще не было. Федор Григорьевич тосковал. Каждая вещь в доме, казалось ему, смотрела с упреком и спрашивала: а где же дочь? Старик не находил себе места.

Кое-как собравшись, он решил сам пойти в жандармское управление, искать Лизу. Отворив дверь, вглядывался вдоль улицы: а что, если вдруг из-за угла появится Лиза!.. Мимо, опираясь на клюку, торопливо прошел старик Гончаренко, сосед. Федору Григорьевичу показалось, что даже щетинистые усы Гончаренко обвисли. Нахлобучив на лоб рваную шляпу, тот оглянулся и шепнул:

– До нашего края добрались... Я Гришку отправил... – не сказав, куда отправил он своего Гришку, зашагал быстрее, пыля клюкой.

Шепот Гончаренко окончательно расстроил Федора Григорьевича: даже соседи теперь не осмеливаются зайти!

– В страхе вечном живем, – пробормотал Ковров, – всех боимся, – и с новой силой в душе ожила мечта о России – земле отцов и дедов. Он вздохнул и побрел по улице.

В приемной жандармского управления, темной комнате с двумя окошками в стене, за которыми виднелись головы чиновников-японцев, понуро сидели на скамьях вдоль стен русские и китайцы: ждали вызова. Тупая безнадежность была во взглядах, обратившихся на вошедшего. Ковров громко кашлянул, подбадривая себя. Разгоняя сонную тишину стуком палки, подошел к окошку.

– Послушайте, господин! – легонько постучал по стеклу. Японец поднял голову. – Дочь мою, Коврову Елизавету, забрали ваши солдаты ночью. Советскую подданную, – старик несколько оробел, глядя в пустые глаза японца. – Где она? Куда вы ее дели?

Чиновник раскрыл толстую книгу и принялся неторопливо перелистывать страницы. Пять минут прошли в томительном ожидании. Ковров переминался с ноги на ногу. Страх сменялся надеждой, надежда – страхом. Лицо японца ничего не выражало, он листал страницы равнодушно и методично, толстые губы шевелились, словно он разговаривал сам с собой.

– Такой арестованной у нас нет, – услышал Ковров. Японец отложил книгу и снова взялся за карандаш.

– Как нет? – опешил старик. – Ваши солдаты ночью... Где же искать? Нигде кроме быть не должна.

– Такой арестованной у нас нет.

Старик вытер обильно выступивший пот и, пристукнув палкой, настойчиво проговорил:

– Поглядеть хорошенько надо! Куда же могла девчонка деться? Ваши солдаты забрали, господин хороший, вы мне и найдите ее.

Японец удивленно поднял голову. Ни один проситель не разговаривал здесь так громко и повелительно. Подняв на лоб очки, он пристально вгляделся в говорившего. Седой бородатый старик за стеклом пристукивал кулаком по деревянной полочке-подоконнику. Сжатые до синевы в ногтях, жилистые пальцы, казалось, вот-вот грохнут по стеклу. Чиновник нажал кнопку. Раздалась певучая трель звонка. Люди, сидевшие вдоль стен, испуганно шарахнулись к выходу. Но первого из них, сухого изможденного китайца, отшвырнули вбежавшие солдаты. Китаец упал, стукнулся головой об угол стула и остался лежать неподвижно. Добравшись до Коврова, солдаты схватили его. Федор Григорьевич нетерпеливо повел плечами, и низкорослые японцы полетели в стороны. В следующую минуту уже шесть солдат вцепились в старика. Чиновник за окном что-то сердито кричал, размахивая руками. К нему в комнату входили все новые и новые служащие.

Федора Григорьевича втащили в кабинет толстого начальника. Он встал из-за стола. Повинуясь его знаку, солдаты силой посадили старика на стул посреди комнаты. Теперь низенькому начальнику не приходилось утруждать себе шею, глядя в лицо русскому.

– Что вы шумите? – спросил он, жестом отпустив солдат. Ковров сдержанно объяснил.

– Что же волноваться и делать крик? – снисходительно улыбнулся японец. – У нас вашей дочери нет.

Ковров даже привстал от негодования.

– Как нет? Ваши солдаты арестовали, а теперь нет?

Японец невозмутимо пожал плечами.

– Обратитесь к властям Маньчжоу-Го. Они единственные и полноправные хозяева Империи. Японская армия наблюдает за порядком. Во внутреннюю жизнь страны она не вмешивается, – он устало зевнул, прикрывая щербатый рот ладонью.

– Полноправные... – вздохнул Ковров. – Куда же идти-то теперь? – спросил он, обращаясь к простенку между окнами.

Японец молчал, полуотвернувшись от старика. Федор Григорьевич видел узкий разрез глаза японца. Тускло блестел зрачок. Тонкая бровь нетерпеливо дергалась, словно негодуя. Ковров низко склонил внезапно заболевшую голову. В глазах потемнело. Комната поплыла, мерно вздымаясь на невидимых волнах. Где правда? Федор Григорьевич вспомнил о советском консуле и тяжело поднялся со стула. Точно угадав его мысли, жандарм резко проговорил:

– Не беспокойте советского консула, – глаза его холодно блеснули и сейчас же спрятались за стеклами очков. – Это вам ничего не даст. Ваша уважаемая дочь, наверное, украдена хунхузами. Мы бессильны помочь вам. Хунхузы, то есть партизаны, как зовут их русские, – бич Китая. Разбойники-китайцы крадут людей, чтобы скомпрометировать японскую армию! Армию императора. Ваши враги не мы, а китайцы.

...От советского консула Федор Григорьевич вышел несколько успокоенный. Консул сделал запрос губернатору, ответ должен быть к вечеру. Сочувствие, сквозившее в ласковом обращении консула, немного ободрило Коврова.

Проходя мимо железнодорожного переезда, Федор Григорьевич с тоской посмотрел на север, куда убегали сверкающие рельсы, постепенно сливаясь в блестящую полоску. Синий дым плыл над вокзалом. Вдалеке гудел паровоз. Федор Григорьевич постоял на переезде. Здесь в воскресенье он был с Лизой. Она рассказывала что-то веселое и смеялась...

32

Над лагерем резко и отрывисто прозвучал сигнал тревоги. Солдаты кинулись за оружием к пирамидам. Пока роты строились, командир батальона Макаровский докладывал генералу, прибывшему в тот день на инспекторскую поверку:

– Погранзастава сообщила: японцы численностью до полка пехоты с танками и артиллерией сосредоточились в пади. Идет построение в боевые порядки.

– Ваше решение?

– О тревоге донес на КП полка. Батальон вывожу за рубеж по плану погранзаставы.

– Смотрите, – предупредил генерал, – не поддавайтесь провокации. Но... – он помолчал, – в случае нападения – действуйте смелее. Нарушения границы допускать нельзя.

Генерал решил проехать с Макаровским на КП батальона. Тот заколебался. Ему хотелось сказать, что возможен бой и что будет лучше, если генерал останется.

– Нет, нет! – понял его замешательство инспектирующий. – Солдаты меня видели. И если узнают, что я уехал, то... Они ничего не скажут, конечно, но подумают... А вы сами знаете, что это значит. Едем!

Роты скрывались за сопкой. Пробежали пулеметчики, громыхая колясками «Максимов»; за ними, сгибаясь под тяжестью плит и стволов, – минометчики; потом – радисты. Прогрохотала тачанка с боеприпасами. Старшина, стоя на повозке, держал перед грудью ящик с алевшей надписью: «Взрывчатка! Не бросать!» Последними шли связисты. Они тянули нитку-провод к рубежу. И все стихло.

Торбаган на ближнем холмике удивленно свистнул и замер, напоминая вбитый в землю рыжий колышек. Он, не мигая, смотрел на сопку, где после пугающего шума повисла тревожная тишина. Зверек повертел своей маленькой головкой, осматриваясь вокруг, почуял что-то неладное и юркнул в нору.

Легкая пыль осела на траву.

33

Карпов стоял на ротном наблюдательном пункте, отсюда было не больше двухсот метров до пропаханной полосы-рубежа, разделявшего два мира. Он сейчас не понимал Самохвала: для того, казалось, не существовало ни границы, ни японцев, он сосредоточенно наносил на карту окопы, занятые ротой, так же спокойно, как это делал на учениях. Карпова ожидание угнетало. Он пошел к солдатам. Пробираясь по узкому ходу сообщения, злился на себя, что не может унять дрожь в пальцах: это казалось ему трусостью. За поворотом траншеи стоял на коленях Гурин. Сопя и чертыхаясь, он что-то озабоченно вертел перед собой.

– Что такое? – остановился над ним Карпов.

– Оборонительный чехол не налазит, товарищ политрук. Заело.

Гурин поднял на Карпова затуманенный взгляд: мысли его были далеки от теперешнего занятия, он жил сейчас ожиданием боя.

– Ну-ка... – Карпов взял гранату и, отодвинув задвижку, легко надел чехол. Пальцы больше не дрожали. – Вот так. А теперь задвижку на штифт защелкнем. Главное – не волноваться. Понял, Гурин?

Солдат кивнул и вдруг улыбнулся, увидев спокойное и такое обычное лицо политрука. Да и чего особенного? Вон товарищи стоят в окопах. Вон Кашин хочет прикурить и протирает увеличительное стеклышко. Сайразов выбрасывает из окопа колючие кусты перекати-поля. Командир роты смотрит в бинокль – блеснули стекла.

В одной из ячеек Карпов увидел Золотарева с Камаловым, говоривших вполголоса, и с интересом прислушался.

– Основное, Комелек, ты не робей, – Золотарев старательно чистил нишу, предназначенную для гранат. – Окоп у нас с тобой, как древняя крепость. Даже крепче. Кругом камень. Ни один снаряд не достанет, – он устроился поудобнее, приладил винтовку и добавил серьезно. – Вот если на голову свалится. Ну... тогда шишку набьет.

– Что на голову? – не понял Камалов.

– Снаряд.

– Кому?

– Нам.

– Э... – недоверчиво протянул Камалов. – Зачем ему на голову падать?

– Я тоже говорю: незачем. Вот договориться бы.

– С кем?

– Да со снарядом же! – сердито шумнул Золотарев. – Ты чего? Ты к теще на блины пришел? Кто связку делать будет?

– Я делаю, – Камалов, собрав гранаты в кучу, пыхтя, связывал их проволокой.

– Ну, то-то.

После продолжительного молчания Камалов проговорил смешливо:

– Только у меня ее нету. Нету – и все! – и рассмеялся.

– Кого?

– Тещи! И блинов я не ел у нее ни разу...

– Внимание! – прокатилось по окопам.

Солдаты поднимались, поправляли оружие, перекладывали гранаты, некоторые подтягивали поясные ремни и надевали каски. От раскаленного камня волнами шел зной.

С японской стороны послышался грохот. На гребень небольшой сопки выскочил танк. Постояв секунду как бы в нерешительности, он двинулся к рубежу, переваливаясь через рытвины и камни. За первым танком шли еще машины. В окопах считали:

– Три... Четыре...

– Сбоку, сбоку. Ай, жолдас! Левый фланг!

– Пять... Шесть... семь...

За танками быстрым шагом шли японцы в желто-зеленых мундирах.

Никто из наших солдат не знал, что за сопкой, в расположении только что покинутого ими лагеря, уже сосредоточена танковая бригада. Сидя на башнях, танкисты курили, перекидываясь шутками с дневальными пехотинцами.

Солдаты, стоявшие в окопах, видели: на гребень зарубежной сопки на полном скаку вынеслись орудийные запряжки. Лошадей отцепили и угнали в падь. Около пушек засуетились японцы.

«Эх, черт, сколько наставили!» – подумал Самохвал и приказал выдвинуть вперед, ближе к рубежу, гранатометчиков и солдат с противотанковыми .ружьями.

Старшина разносил бутылки с горючей смесью и приговаривал:

– Ну, братцы, главное, как это говорится, – береги соседа, а он тебя сбережет. И жди команду!

Взревели моторы. Танки рванулись. Поднялась пыль. Послышался крик: «Банзай!» Солдаты возле пушек заняли боевые места. Стволы орудий медленно, будто нащупывая цели, двигались сверху вниз. Немного погодя донесся артиллерийский залп.

Карпов сжал зубы так, что заломило скулы. «Что смотрит комбат?» Потом дошло до сознания: разрывов не слышно. Карпов вгляделся в головной танк. В открытом люке стоял японец. Вот он поднял руку с пистолетом. Невысоко над землей брызнула красными искрами ракета. «Атака?»

– Раненых нет? – услышал Карпов веселый голос Зайцева и обернулся. Придерживая санитарную сумку и пригибаясь, Зайцев не спеша шел вдоль линии окопов. Он закручивал цигарку и улыбался, по своему обыкновению, широко и радостно.

Не дойдя пятидесяти метров до пропаханной полосы, танки развернулись и скрылись за сопкой. Только пыль вилась в воздухе, будто хвост чудовища. Пушки укатили. Пехотинцы перебежками добрались до сопки, построились и ушли. В советских окопах было тихо.

Заварзин уже с сожалением поглядывал на ту сторону. Ему было обидно: обманули. Испугали – и ушли. Он сердито плюнул в сторону границы. Солдаты удивленно смотрели друг на друга. Что заставило уйти японцев?

– Это провокация, товарищи, – сказал Карпов, снимая каску и вытирая лоб. – Случись конфликт – «учение!»

Солнце клонилось к западу, окрашивая верхушки сопок в нежно-оранжевые тона ранней осени.

34

Сидя на крылечке, Михаил ждал Федора Григорьевича. Солнце жгло непокрытую голову, обвязанную тряпкой с темно-ржавым пятном крови. Прохожие сторонились его. «Никто не поможет, – тяжело ворочались мысли. – Камни, камни вокруг, а не люди. Только Лиза... Лиза!..»

Михаил вошел в дом, чтобы не видеть прохожих.

Вскоре за дверью кто-то остановился и тяжело вздохнул. Михаил вздрогнул. В комнату вошел Ли Чан. Прислонившись к притолоке, он поздоровался и спокойно спросил про Федора Григорьевича. Михаил рассказал об аресте Лизы. Старик, присев на корточки, бесстрастно курил длинную трубку, попыхивая сизыми клубами дыма.

– ...Теперь Федор Григорьевич скорее всего у советского консула, – закончил Михаил и почувствовал облегчение, словно какую-то часть своей непосильной ноши переложил на плечи собеседника.

– Вона... – протянул Ли Чан, пряча трубку. – Эх, Федя, Федя... Большое горе!..

– А я уйти хочу... – Михаил замялся. Он хотел сказать: «в горы» – но промолчал. – Может, вы его дождетесь, а?

– Дождусь.

Михаилу показалось, будто Ли Чан посмотрел на него с осуждением.

– Я не убегаю! Нет! – заговорил он горячо, чувствуя, что краснеет. – Не могу больше сидеть сложа руки! Не могу!

Китаец согласно кивнул:

– Ходи, парень. Ходи.

Уже из сеней Михаил крикнул:

– Я приду к нему. Когда – не знаю. Но приду!

Ли Чан опустил голову, вслушиваясь в торопливо удалявшиеся шаги. Все смолкло. Только половицы, отдыхая, тихонько поскрипывали, словно жалуясь на старость. Не спеша Ли Чан выкурил еще одну трубочку и выбил пепел о порог. Ох-хо! Почти восемьдесят зим ходит по земле Ли Чан. Он много видел. Много пережил. Спина его согнулась, зубы выпали, щеки ввалились. У внуков его – в далеком Китае – растут дети. А он все живет. Ван не живет: японцы не выпустили с жертвенных работ. Молодая добрая девушка, – дочь Феди, – не живет: японцы не выпустят. А он... Дверь со стуком распахнулась. На пороге остановился русский. Розовый жирный подбородок тонул в белом крахмальном воротничке. Выпуклые серые глаза его неторопливо осматривали комнату, рот кривился в брезгливой улыбке. Не заметив Ли Чана, он направился к двери светелки.

– Кого ищешь? – спросил Ли Чан.

Человек круто обернулся и уставился на китайца. Глубокие темные морщины бороздили его лицо. Присмотревшись, Ли Чан уловил в облике русского знакомые черты, словно он где-то видел его, только молодого – не такого жирного и без морщин.

– Где Ковров?

– Ходит. Правду ищет, – Ли Чан отвернулся, напряженно вспоминая, где он видел этого русского.

– М-да, – протянул жирный, усаживаясь на лавке против окна. – Правду! Мы все правду ищем. Всю жизнь. Так-то. И богатые и бедные. А правда... нет ее.

– Нету, – согласился Ли Чан.

Неловкое молчание повисло в комнате. Незнакомец старательно тер лицо носовым платком, будто хотел разгладить морщины.

– Пыль-то – едучая, – пробормотал он, пряча платок в карман. – Жара. Лето.

Ли Чан промолчал, разглядывая забитую грязью трещину в половице.

Мерно отстукивал секунды маятник ходиков. Слабо мерцала начищенная медная гиря. На куст бузины перед окном опустилась веселая стайка воробьев. Куст зашумел, точно осыпанный дробью. Воробьи бойко щебетали, обсуждая свои, птичьи дела. Потом вдруг с шумом разлетелись в разные стороны.

– Играют птички, – заметил жирный, постукивая пальцами по подоконнику.

– Живые, – поддержал Ли Чан.

– Да... – согласился тот. – Живые.

Снова наступило молчание. Ли Чан уселся поудобнее. Он было вынул трубочку и кисет с табаком, но так и не закурил, задумался. Незнакомец тоже замолчал, рассматривая кусты за окном.

«Кто он и зачем пришел? – думал Ли Чан, глядя на толстую, с крупными складками жира, шею русского. – На полицейского не похож. На консула советского – тем более. Зачем? Опять Федору горе. Радость приносят не такие. К беднякам радость приходит не в чистом платье».

Как-то совсем незаметно вошел Ковров. Он остановился на пороге, рассматривая вставшего ему навстречу человека.

– Господин Зотов? – удивленно произнес Федор Григорьевич. – С чем пожаловали?

Зотов, с трудом отрывая ноги от пола, придвинулся к столу.

– Мы с тобой, Ковров, русские и старики оба, – голос его дрогнул. Зотов достал платок и вытер лысину.

– Ну? – насторожился Ковров.

– Где Мишка? – спросил почти шепотом Зотов, опираясь о стол. – Где он?

Ковров отшатнулся. На какое-то мгновение ему стало жалко этого старика: так много муки и боли звучало в его вопросе. Но, вспомнив Лизу и японцев в жандармерии, сурово ответил:

– Где Мишка, моего дела нет. Где Лиза? Куда вы ее дели с приятелями вашими – японцами?

– Я... – Зотов побледнел, – я не знаю. Откуда мне знать? – он улыбнулся слабой, жалкой улыбкой. – Я, ей богу, не знаю! – размашисто перекрестился купец на темневшие в углу иконы.

– Больно лукав нынче бог-то! – строго заговорил Ковров, пристукивая палкой. – Иной молит, молит, а он все на своем! Упрямый к беднякам стал бог-то! И вот что я тебе скажу, господин хороший, – ищи своего Мишку дома! Яблоко от яблони...

– Мишка домой ходить не будет, – внезапно раздался спокойный голос Ли Чана. – Он пошел правду искать.

Старики враз обернулись к китайцу:

– Куда? Какую правду?

– Каждый человек свою правду ищет. Где хочет, там ищет. Дорог много, – Ли Чан закурил и, выдохнув дым, задумчиво добавил. – Хороший человек найдет и в темноте, худой и в полдень заблудится.

Зотов нахлобучил шляпу на глаза и двинулся к двери.

– Ты вредный старик, – он остановился перед китайцем. – «Хороший, худой...» – передразнил Зотов, кривя рот. – Спрятали мальчишку? На деньги мои заритесь? Шалишь!.. Все равно, Федька, Лизаветы тебе не видать, как своих ушей! Слышишь?! Лучше отпусти Мишку. Хуже будет.

Ковров отступил, пораженный внезапной догадкой. Неужели Зотов и впрямь знает, где Лиза?

– Уйди от греха, господин хороший! – хрипло проговорил Федор Григорьевич, медленно поднимая палку. – Уйди, говорят тебе! – рявкнул он, видя, что Зотов не пошевельнулся.

– Ходи-ка, дядя, – тихо произнес Ли Чан, вставая. – Твоя други не здесь. Ты чуть-чуть заплутался. Видишь, – он указал в окно, – солнышко светит? Ходи-ка!

Когда дверь захлопнулась, Федор Григорьевич грузно опустился на лавку и застонал.

35

Синяя лампочка слабо освещала подъезд лаборатории. Профессор Исии, привычно ответив на приветствие часового, нащупал дверную ручку – медного дракона – и вышел в вестибюль. Дежурный, старший унтер-офицер, почтительно поздоровался с генералом. На площадке второго этажа профессора встретил научный сотрудник Иосимура. Всегда немного заспанное, одутловатое лицо его было бледно. Он торопливо подвертывал рукава измятого белого халата, вымазанные чем-то желто-коричневым. Исии брезгливо поморщился.

– Господин профессор, – тревожно заговорил Иосимура, голос у него был гортанный и резкий. – Получена телеграмма. Командующий направил к нам интенданта Квантунской армии генерала Фуруно и заместителя штаба генерала Аябе.

Исии не удивился. Из Хайлара он заезжал в штаб, разговаривал с принцем. Тот намекнул, что нужно показать результаты: император должен знать, за что он платит десять миллионов иен в год.

– Завтра утром они будут здесь, – продолжал Иосимура, подвернув, наконец, рукава. Обнажились сухие цепкие руки. – У меня не хватает материала, господин профессор, – лицо его стало просящим и жалким.

Исии пригласил сотрудника в свой кабинет, скорее напоминавший лабораторию. В углу грудой навалены тигли – новые вперемежку с обгорелыми; на полках, вдоль стен, стояли колбы с разноцветной жидкостью, реторты, пробирки; чудовищными щупальцами свешивались змеевики из темно-бурого стекла; отдельно на столике в углу высились белые фарфоровые сосуды, напоминавшие авиабомбы без стабилизаторов; на стене, как у всякого военного, висели карты Китая, Сибири, Урала.

Генерал уселся в уютное кресло, отгороженное от лаборатории легкой ширмой, разрисованной видами на гору Фудзи.

– В чем вы испытываете нужду, Иосимура? – спросил он, протягивая ноги к вентилятору, гнавшему упругую струю воздуха.

– Мне совершенно необходимо, господин профессор, несколько подопытных субъектов.

– Бревен? – перебил Исии и недовольно нахмурился.

– Так точно, бревен. Обязательно русских. Я заканчиваю разработку вашего задания: проблема осложнений после острых инфекционных заболеваний. Китайцев проверил. Англо-саксов тоже. Не хватает последнего звена – русских. Тогда картина будет полной и ясной.

– Мы движемся вперед. Это хорошо! – Исии потер руки. – Фиксируйте штаммы возбудителей. Нужно отбирать сильные, неотразимые средства. А ваше желание близко к исполнению. Из Хайлара отгружены русские бревна.

36

Увидев привычно брезгливые лица генералов, выходивших из автомобиля, Исии сбежал по лестнице в приемную и представился, как надлежало генералу Императорской Армии. Потом провел гостей в кабинет. Здесь на столике дымились чашечки, наполненные ароматным чаем. Оплетенная в солому бутылка ямайского рома стояла в серебряной подставке, окруженная вазами с фруктами и печеньем. Генералы позавтракали, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами о новостях с фронта, об утомительном пути по железной дороге и о какой-то совершенно необыкновенной жаре, какой не бывало уже добрый десяток лет.