Текст книги "Гибель дракона"

Автор книги: Николай Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Киосо был сапером. Он взрывал разные объекты и привык не спрашивать объяснений у начальства. В конце концов, не все ли равно, что взрывать! Рушится армия, погибает цвет японского войска, жалеть ли камни!

Получив от коменданта здешнего отряда план построек, Киосо занялся подсчетом нужного количества взрывчатки. Приказано оставить пепел. Что ж, пепел так пепел. Теперь уже все равно. Как ни спешили солдаты, подготовительную работу удалось закончить только к полудню. Проверяя закладку взрывчатки, Киосо увидел в подвале, возле крематория, кучу трупов.

– Куда их девать? – тревожился комендант. – Сможете ли вы, господин подполковник, заодно и их... – он махнул рукой в сторону подвала.

«Если не соглашусь, – подумал Киосо, – комендант задержит до утра. Начнется возня с крематорием...» – и он поспешил согласиться.

– Но, господин подполковник, – вкрадчиво говорил комендант, – ручаетесь ли вы, что все это... – он замялся. – Что все это исчезнет бесследно? Приказ очень строг, и мне не хотелось бы...

Киосо не дослушал. Дорога каждая минута, а этот вертлявый человечек ничего не хочет соображать. Киосо приказал облить трупы и стены подвала бензином и побежал к машинам. Электрики тянули провод за сопку, откуда отчетливо был виден весь городок, густо заросший зеленью. Приветливо блестело многочисленными окнами центральное здание, окруженное высокой двойной стеной.

– Зачем в этом доме такие большие окна? – удивился Киосо, в последний раз осматривая городок.

– Так было нужно, – коротко ответил комендант. Он не стал рассказывать, что это здание – внутренняя тюрьма – никогда не имело окон. – Делайте свое дело, господин подполковник.

Киосо решительно повернул рычажок... Там, где секунду назад белели постройки, и кудрявилась зелень, поднялся столб огня и дыма. Горячая упругая волна воздуха пронеслась над людьми. Раздался треск, как будто раскололась земля. Спустя полчаса машины саперного батальона проходили мимо городка. Там бушевало пламя, и жирный, черный дым тяжелой копотью оседал на лица и руки людей.

Пожар продолжался около трех суток. Генерал Исии был в это время недалеко от Порт-Артура, где его ждал миноносец. Там, на борту, нетерпеливо вглядывались в каждую машину, входившую в порт: «Скоро ли?» По кораблю ползли слухи: русские эскадры подходят к Порт-Артуру и... нужно быстрее бежать.

Бежать, бежать!

43

Зотов бессознательно искал оправдание своей жизни. Когда ночью он увидел людей, расхищавших его имущество, то испытал чувство какой-то злой радости. Не он один – все люди жадны и бессовестны. И дай им возможность, они тоже станут наживать капиталец. Как и он, ограбивший склады китайских купцов в 1920 году.

Захотелось узнать, что именно похищено. Зотов переоделся в старенький костюм, завязал лицо тряпкой и вышел на улицу. Было по-осеннему прохладно. Пахло горьким дымом. Мостовая и узенький тротуар засыпаны пеплом. Дом на углу, где когда-то жили знакомые японские офицеры, разрушен, на втором этаже обвалилась стена. Пестрое кимоно зацепилось рукавом за балку перекрытия и походило на удавленника. Зотов содрогнулся: больше всего на свете он боялся мертвецов...

Он повернул за угол, но, пораженный, ухватился за фонарный столб, чтобы не упасть. Аккуратно закрытые брезентом, стояли вдоль улицы бунты товаров, а около них – его товаров! – ходил вооруженный китаец с красной повязкой на левом рукаве. Это уже было слишком! Китайцы – и не украли! Русская голытьба, за которой нужно смотреть в оба, ничего не тронула! Шатаясь, Зотов повернул обратно.

Войдя в пустой дом, он заперся на множество крючков и цепочек. Еле добравшись до кабинета, упал в кресло, закрыв лицо руками. И вдруг припомнил Лизу. Ее любил сын. Сын! Вот кто смог бы сейчас его поддержать!.. И принялся старик жестоко упрекать себя в том, что разрушил счастье сына, значит – и свое. Сын! Сын! Разве он, отец, хотел ему зла?!

В дверь постучали, и загудело в пустых комнатах набатным колоколом. Не смея спросить, кто стучит и по какому делу, Зотов трясущимися руками хватал крючки, и, снимая один, машинально набрасывал второй. Опять постучали, но уже нетерпеливо.

– Господи! Помяни царя Давида... – белыми губами шептал Зотов.

В щель протискалась фигура, до глаз замотанная женским клетчатым платком и, поманив за собой обалдевшего старика, тревожно озираясь, пошла в комнаты.

– Господин Зотов! – торопливо заговорил человек. – Вы меня не знаете, но я имею честь знать вас. От господина атамана Семенова.

Первый раз за истекшие сутки Зотов вздохнул облегченно. В почтительном шепоте он уловил прежнее отношение к себе – хозяину жизни.

– Чем могу служить?

– Нас никто не слышит?

Зотов отрицательно покачал головой.

– Я от господина атамана, – продолжал человек, не открывая лица. – Мне нужен приют на время, пока наши вернутся в город.

«Наши – японцы!» – догадался Зотов.

– Это вопрос нескольких дней. Уже высаживаются в портах гигантские силы. С американцами заключен мир. Теперь они совместно с нами ударят по коммунистам и... дверь заперли?..

– Кажется, нет... – неуверенно ответил Зотов.

– Черт возьми! – выругался незнакомец и поспешил в коридор. Но глухо ахнула входная дверь, и кто-то вбежал в вестибюль.

– Куда мне? – незнакомец метнулся к двери в комнату Михаила, она оказалась запертой.

Неожиданно для себя обретя ловкость и силу, Зотов отпер дверь и, втолкнув пришельца, снова запер ее, а ключ положил в карман рядом с ключом от сейфа.

Шаги слышались все ближе. Вот они замерли. Дверь рывком распахнулась, и Зотов в ужасе попятился – перед ним стоял Михаил, возмужавший, суровый. Совсем чужими стали ласковые прежде глаза.

– Ну, здравствуй, господин Зотов, – криво улыбнулся Михаил.

– Здра... – у Зотова перехватило дыхание. Сын! Сын! Но радости не было. Вихрем пролетела мысль: а что, как он войдет в свою комнату и застанет там этого... того... – Здравствуй, сынок.

Михаил передернул плечами, подошел к столу.

– Вижу – не рад, – холодно произнес он. – Да я и не ждал радости. Не нужна она... Где Лиза?

– Я не... я не знаю...

– Мне нужна правда. Любая правда.

– Да откуда мне знать?.. – снова начал старик.

– Я сидел в подполье у Ковровых... когда ты у них зимой окошко вышиб. Помнишь?

Нет! Во стократ было бы легче, если бы сын ругался и кричал, тогда бы твердо знал: откричится и остынет. А сейчас – чужой человек, и говорит чужим голосом, чужие, страшные слова.

– Ну?

И старик решился:

– Пинфань... станция под Харбином... Там какой-то отряд Исии, генерала...

Сын молча пошел к выходу. Но у дверей остановился, медленно повернулся и бросил:

– Предатель.

Где-то очень далеко хлопнула дверь. Очень, очень далеко. И сразу же раздался требовательный стук. Зотов долго не мог попасть ключом в замочную скважину.

– Черт возьми, – прошипел незнакомец, выходя. – В этой комнате дьявольская пыль. Я чуть не расчихался, – и повелительно: – Заприте дверь, господин Зотов.

Когда старик вернулся в комнату, гость, раздевшись и поджав ноги, сидел в кресле. Он внимательно смотрел в щелочку меж ставнями на улицу.

– Кто это был? – спросил он, не оглянувшись.

Крестясь и мелко дрожа, Зотов повалился на диван. Рыдания подкатывали к горлу, мешая дышать. «Как он сказал? Дьявольская пыль!.. Да, да, да! Пыль! Вот что осталось от шестидесяти лет жизни...»

А гость, не обращая внимания на состояние хозяина, задумчиво говорил, потирая шишкастую голову:

– Будем жечь и убивать голопузую сволочь, чтобы она не мешала жить честным людям, – и, ехидно засмеявшись: – Мы им покажем «народную власть» во всей красе! Да перестаньте хныкать, черт вас побери!

Пыль... пыль... и ничего больше. Зотов заплакал. Но слезы не принесли облегчения. Нет больше сына. Нет. Это навсегда. «Предатель... А ради кого? Кого ради?..»

– Ради кого? – стоном вырвалось у Зотова.

Незнакомец посмотрел на корчившегося старика блестящими глазами кокаиниста:

– Ради кого, спрашиваете вы, господин Зотов? – он скривил губы в издевательской усмешке. – Коммунисты говорят, что все в нашем мире делается ради его величества капитала.

44

В этот вечер на улицах «первого Токио» стоял неумолчный шум. Но это не были знакомые и привычные зазывные крики уличных торговцев: сегодня улицы гудели тревожно. Дороги из города еще с утра были запружены нескончаемым потоком беженцев. Их не могли остановить даже войска, высланные после того, как была смята реденькая цепочка жандармов. Люди забыли закон и порядок. Обращение божественного императора к народу не произвело впечатления; паника царила, катилась все дальше и дальше.

На перекрестках гремели репродукторы:

 
Светел, ясен и высок,
ты цари
Дольше скал и волн морских,
Ярче утренней зари!..
 

Заглушая торжественные звуки гимна, слышались истерические выкрики:

– Русские высадились на Хоккайдо!

– Танки, танки в городе!

Толпа шарахалась.

– Американцы готовятся сбросить атомную бомбу на Токио! – твердил пожилой богато одетый японец, садясь в машину. – Разве я могу рисковать?

– Атомная бомба? Вряд ли, Итаки-сан, – убеждал его молодой человек в европейском костюме. – Их больше нет у американцев...

– Танки! Бомба! Танки! – на разные голоса повторялись в толпе страшные слова.

«Передаем правительственное сообщение, – гремел над городом голос диктора. – Атаки русских повсеместно отбиты. Наши армии перешли в решительное наступление на всех фронтах. Недалек день, когда знамя Страны Восходящего Солнца будет развеваться над Сибирью...»

Но уже никто не слушал и не верил.

45

Михаил Зотов пробрался в Хайлар из освобожденного партизанами района Маньчжурии с небольшой группой разведчиков. Командованию отряда нужно было связаться с наступающими советскими частями для совместных боевых действий на Хингане.

Выполнив приказ и узнав от отца про Лизу, Михаил в тот же день рассказал все Федору Григорьевичу, а сам решил во что бы то ни стало пробиться в Пиньфань. Но в полдень его вызвал мэр города.

Возле подъезда бывшего японского штаба стоял вооруженный китаец из отряда городской охраны. Он беспрепятственно пропустил Михаила к дежурному, тот направил Зотова к мэру. В кабинете слышались голоса. На тихий стук Михаила никто не ответил, и он, решительно распахнув дверь, вошел.

За столом в уютном кресле полулежал седой китаец. Лицо его показалось Зотову знакомым. Посетители вскоре ушли, закончив какой-то непонятный Михаилу разговор о муке, пекарнях и дровах.

– Что стоишь, Мишка? – приветливо окликнул мэр. – Садись. Ты не к японцам пришел... – и, слабо шевельнув рукой, указал на стул перед столом.

– Ван... Ван Ю?! Откуда?

– Не шибко, Мишка! – улыбнулся Ван Ю, когда Михаил кинулся к нему с объятиями. – Меня нельзя тряхай... трясти... – поправился он. – Контузило.

– Совсем седой!.. И почему ты здесь? Ведь ты уходил туда, в Россию.

– Это потом, Мишка! Потом все скажу, – Ван Ю нахмурился. – Тебе дело есть.

Михаил сел, не сводя глаз с Вана.

– Ты про Лизу хочешь узнать? Так? Ну, я скажу. Была она тут в тюрьме. Сутки. А потом отправили. В отряд Исии.

– Знаю, – помрачнел Михаил.

– Ну, хорошо, – Ван Ю чуть повернул голову и поморщился. – Болит. Фу-у. Своих нашел. В тюрьме... – он помолчал, собираясь с силами. – Тебя никуда не пущу. Ты местный. Из купцов. Ну, ну, – остановил он вскинувшегося Михаила, – тише, Мишка. Купцы все прячут. Хлеб. Муку. Ты повадки купцов знаешь. Должен знать: рос, жил с ними, – Ван Ю поднял палец, заметив, что Зотов хочет возразить. – Надо найти хлеб. Людей кормить надо. Рабочих. Бедноту. Нищих... Так? – требовательно спросил он. – Разве не за это ты воевал? Так?

– Так, – Михаил встал.

– Понял? Шанго. Бери с собой человек пять с оружием. Иди. Без хлеба тебе сюда дороги нет!

46

По всем дорогам Маньчжурии мчались танки, артиллерия, автомашины с пехотой. Если встречался пункт, пытавшийся оказать сопротивление, его окружала передовая часть и завязывала бой. Но следовавшие за ней полки шли дальше, не задерживаясь. У частей был жесткий график движения, и они выполняли его.

Полк Сгибнева прорвался к перевалам в районе станции Ирэктэ и углубился в горы. Сокращая путь, Сгибнев решил провести полк лесом. Пятнадцать километров нужно было пройти за полтора часа. В ночь на этом направлении, новом для японцев, пойдет за Хинган моторизованная армия. По сведениям, переданным из штаба дивизии, перевал был свободен, его давно уже заняли китайские партизаны отряда Сан Фу-чина.

Эти сведения Сгибнев получил вечером, а ночью, когда полк был в пути, обстановка изменилась. Оказалось, что японская часть, неожиданно смяв малочисленные партизанские заставы, заняла вершину, но не осталась на ней, а спустилась в густой лес, где легко было замаскироваться.

Сан Фу-чину ничего не оставалось, как ограничиться перестрелкой, чтобы успеть увести от разгрома остатки своего отряда и встретить советские войска на опушке леса.

К перевалу полк вышел точно в срок. Почти одновременно из-за поворота показался первый советский танк. Разведчики донесли: дорога идет по открытому безлесному хребту и простреливается на протяжении пятисот метров. Пройти по ней невозможно. Партизаны берутся провести советские войска в тыл японцев, но предварительно нужно миновать открытый участок пути. По краям – пропасти, их не перелезешь и за сутки.

– Попытаемся, – сказал Сгибнев, в раздумье, постукивая по карте карандашом. – Обходный путь составит лишних сорок пять километров.

– Я думаю, эти пятьсот метров все-таки можно проскочить. – Карпов разложил свою карту. – Добраться до этого кустарника и – в лес. Рискуем только потерять машину.

Сгибнев внимательно выслушал его и одобрил план. Карпов отобрал солдат и партизан, заставил их потренироваться. За пятнадцать секунд группа успевала покинуть машину и рассредоточиться.

– Можно отправляться, – решил Сгибнев.

Золотарев затягивал ремешок каски под подбородком. Зайцев заботливо прилаживал санитарную сумку. Карпов достал пистолет и осмотрел его.

– Внимание! – подполковник поднял руку.

Пулеметы, спрятанные в кустах, открыли огонь по перевалу. Машина рванулась. Сидевшие в ней не слышали выстрелов, только фонтаны пыли мелькнули впереди. Машина резко остановилась. Но через мгновение снова понеслась. Теперь столб огня и дыма взметнулся сзади. Однако мотор был уже поврежден, и, проехав еще метров сто, машина, густо и едко коптя, замерла окончательно. Карпов держал наготове дымовую шашку. Он запалил ее, кинул возле машины и скомандовал: «Марш!..»

Солдаты и партизаны под прикрытием дымовой завесы незаметно скрылись в лесу. Пушка японцев молчала.

– Молодцы, ребята! – Сгибнев снял каску и вытер влажный лоб. Разделив людей на две группы, Карпов поставил задачу: скрытно окружить японцев на перевале и по сигналу с дороги атаковать. В случае, если обнаружат раньше, атаковать, не дожидаясь сигнала.

Цепляясь за кусты и обнаженные корни деревьев, солдаты начали взбираться на кручу, заходя японцам во фланги. Поднявшись на вершину, Карпов послал Камалова и еще двух солдат с партизаном на разведку. С обрыва, из-за кустов, был хорошо виден поворот дороги. Над машиной все еще поднимался дым. Разведчики скоро вернулись.

– Пушка рядом совсем, – шепнул Камалов, – а чуть подальше окопы. Пустые.

– Подойти можно?

– Можно!

Задумчивый шум леса скрадывал шорох осторожных шагов. Не утихали ни на секунду птичьи голоса.

Группа Камалова замаскировалась в кустах совсем близко от противника. Было видно, как низкорослые японцы в зелено-желтых шинелях собирались кучками, курили, смеялись, глядя на дорогу. Долетали звуки чужой речи. До условного сигнала оставалось еще десять минут! Карпов не отрываясь, смотрел на дальний поворот дороги, откуда должна была подняться ракета.

Слева застучал пулемет, и почти одновременно донеслись глухие разрывы гранат. Карпов понял – обнаружили левофланговую группу. Японцы беспорядочно заметались.

– Огонь! – Карпов бросил гранату и короткими очередями, на выбор, стал бить из автомата.

Спрятаться японцам было некуда: русские били с трех сторон. А по дороге, которая считалась непроходимой, уже мчались наши танки.

Через несколько минут все стихло. Немногие уцелевшие самураи бросили оружие и сдались в плен.

Камалов хотел перезарядить автомат, взял диск и охнул, почувствовав острую боль в руке. Гимнастерка потемнела от крови. И увидел: прямо под обрывом шли машины с солдатами. Вдалеке строились партизаны. Забыв о боли, он замахал здоровой рукой:

– Вперед, друзья!

Ему показалось, что он, Камалов, находится сейчас на командном пункте большого начальника, откуда, как на ладони, видна вся война.

– Ты что? – удивленно спросил подошедший на крик Зайцев. – Все равно тебя никто не слышит за четыреста метров, – заметив кровь на рукаве его гимнастерки, встревожился: – Царапнуло? Эх! – он присел и стал перевязывать рану. Камалов морщился и охал. – Ничего, Комелек, ничего, пулевая в момент заживет... Как это ты пулю поймал? Ведь не каждая в кость, иная и в куст. Ты бы ее туда...

Камалов застонал.

– На границе тебя сильнее царапнуло, и то не охнул, а тут...

– Ну, тогда я совсем умирать собрался...

– Вот-вот! – подхватил Зайцев. – Теперь ты знаешь, умирать – не лапти ковырять: лег под образа, да выпучил глаза!

В кустах кто-то застонал. Зайцев тотчас поспешил на помощь. Уже издали послышался его басок:

– Ищи санитарную машину, Комелек! Прокатись...

Золотарев видел, как Зайцев нагнулся над раненым японцем и, расстегнув сумку, полез за бинтом. Глухо прозвучал выстрел, и санинструктор упал в высокую траву, как будто нырнул в зеленоватую спокойную воду с крутого яра. Золотарев в несколько прыжков подбежал к дубу, у которого лежал японский офицер, вскинул автомат и дал короткую очередь. Тело японца вздрогнуло, пистолет выпал, пальцы судорожно ухватились за траву и замерли.

Зайцев лежал на спине. Широко раскрытые глаза его смотрели сквозь густую листву в небо. Под левым карманом гимнастерки расплывалось темно-ржавое пятно.

Обессиленный, еще не веря своим глазам, Золотарев опустился на колени и тихо позвал:

– Костя! Костя!

Зайцев не отозвался. Крепкие руки его с мозолистыми широкими ладонями были беспомощно разбросаны в стороны, левая нога подогнулась и подмяла куст лиловых цветов. Из раскрытой санитарной сумки высыпались бинты. Каска откатилась в сторону, и ремешок ее, еще хранивший теплоту человеческого тела, раскачивался, колеблемый ветерком.

47

14 августа появилось сообщение японского правительства о безоговорочной капитуляции:

«Император издал императорский рескрипт о принятии Японией условий Потсдамской декларации... Его величество также готово дать от себя приказы всем военным властям, где бы они ни находились... прекратить боевые действия и сдать оружие».

Вечером Ямада вызвал начальника штаба в кабинет со спущенными шторами и пятном света от настольной лампы на карте.

– Немедленно откомандируйте двух офицеров из отдела разведки в штаб американских войск, – приказал он. – Пусть предложат правительству господина Трумэна полный протекторат над Китаем, обещают вывод наших войск из Китая и, если нужно, совместную борьбу против армии китайских коммунистов. Пусть обещают от имени императора Маньчжурию и, как крайний случай, Корею, – он бормотал все это, как вызубренный урок. – Чтобы покорить мир, нужно сначала покорить Азию; чтобы покорить Азию, нужно сначала покорить Китай; чтобы покорить Китай, нужно сначала покорить Маньчжурию и Монголию; чтобы покорить Маньчжурию, нужно сначала покорить Корею и Тайвань.

Хата торопливо записывал.

– Основная мысль, генерал, которую вы должны провести, – продолжал Ямада, – это раскол между Америкой и Советами, – ненавидяще блеснув очками, Ямада поднялся. – Надеюсь, вы понимаете, как нам важно сохранить свои базы здесь, рядом с Дальним Востоком России. Пусть сюда, в Маньчжурию, придут англичане, янки, французы – все равно. С ними мы найдем общий язык и общие интересы. Китай настолько большая лошадь, что легко вынесет на своей спине и трех седоков. Если враг сильнее тебя, стань умнее его; если он победил тебя, думай о новом бое, копи силы, наполняйся ненавистью, – Ямада резко кашлянул и, дернув бровью, медленно сел. – Если Макартур отклонит наше предложение, пусть офицеры летят дальше, в Вашингтон. У нашего человека в английском посольстве они получат исчерпывающие инструкции, – Ямада закрыл глаза и, помолчав, отпил глоток воды. – К командующему советскими войсками полетите вы, – Хата вскинул голову. – Да, генерал, именно вы. Предварительно свяжитесь со штабом по радио и спросите разрешения, – Ямада горько усмехнулся. – И действуйте так же. Говорите о нашем договоре с Америкой, как о совершившемся факте, – русские поверят. Они знают – от янки можно ожидать любого... – Ямада кашлянул. – Теперь о наших делах. – Ямада открыл папку с надписью: «Весьма важно».

– Запишите, Хата, и передайте сегодня открытым текстом в Токио, – он усмехнулся: – «Квантунская армия разбита. Наступательный дух подорван. Согласно вашему приказу о капитуляции, войска складывают оружие», – Ямада взглянул на замершего Хату и спросил: – Сколько солдат ушло в горы?

– Двенадцать тысяч, господин командующий.

– Сигоку... Пишите дальше: «Потери по предварительным данным – двести тысяч солдат и офицеров. В том числе, восемнадцать генералов». Все. А шифром сообщите военному министру, что, несмотря на приказ о капитуляции, армия будет воевать до последнего солдата. И, если вы добьетесь у русских недельной передышки, мы перебросим войска из Китая, соберем два кулака на флангах и... – Ямада пристукнул кулаками по резным подлокотникам кресла.

На следующий день японские войска, выполняя секретный приказ Ямады, повсеместно перешли в наступление. Но успеха не добились. Советские подвижные части шли сплошным потоком по всем направлениям, четко, как выверенные часы, сменяя одна другую на узких маньчжурских дорогах. Пятнадцатого вечером было опубликовано «Разъяснение Генерального штаба Советской Армии о капитуляции Японии». В нем говорилось, что вчерашнее сообщение императора Японии только общая декларация – приказ по Квантунской армии не отдан, а поэтому нужно наступать, не теряя ни минуты.

48

Дивизия, в которой служил Карпов, вместе с танковой бригадой ворвалась в Цицикар. Самоходки и танки с десантом пехоты окружили военный городок. Гарнизон – двенадцать тысяч солдат и офицеров – сдался без единого выстрела. Сложив оружие, японцы построились в походные колонны, и пошли в лагерь, за город, под охраной советских автоматчиков.

В полдень, когда закончился прием пленных, Сгибнева, Харченко и Карпова с группой офицеров вызвали в штаб армии. Их провели к командующему. Командующий представил им генерал-майора Пристучко, смуглого и моложавого. Лицо генерала было сейчас сурово и сосредоточенно.

– Нам, товарищи, выпала большая честь, – начал Пристучко, поочередно останавливая пристальный взгляд строгих светлых глаз на лицах собравшихся. – Десантом с воздуха нам поручено занять жизненные центры Маньчжурии – Чанчунь и Мукден. Но десант будет несколько необычным – два самолета на город, – заметив среди офицеров движение, он поднял руку: – Учтено все. Во-первых, психологический фактор – нас не ждут. Второе: действовать, смотря по обстановке, но в любом случае спокойно и решительно. Третье – нас поддержит народ. Население к этому готово. Война идет уже шестые сутки. Сокрушительная война. Возьмите по двадцать автоматчиков, я дам переводчиков и... – он на долю секунды замялся, – и проводников, если можно так сказать. Проводников по городу. От вашей решимости зависит окончательный разгром врага и деморализация всех оставшихся частей. Мы должны взять в плен штаб Квантунской армии, состав бактериологических отрядов и белогвардейскую головку – Семенова, Родзаевского и прочих, тем самым ликвидировать пятую колонну на Дальнем Востоке. Вылет в час ноль-ноль из Цицикара. Остается ровно девять часов. Успеете сделать все, что нужно. Вот приказы. Один – подполковнику Харченко. Я с вами, – улыбнулся Пристучко. – Возьмете? Второй – подполковнику Сгибневу. В приказах все сказано ясно. Отбирайте солдат – секретно. Смелых, решительных. Итак, до встречи на аэродроме.

Карпов, оставшись наедине со Сгибневым, недоверчиво спросил:

– Это серьезно?

Сгибнев засмеялся:

– Война, Карпов, иногда принимает неожиданные формы.

– Но ведь там многочисленные гарнизоны.

– Дело серьезное, что и говорить.

49

Утром, когда над водами стлался туман и в убогих китайских селах еще крепко спали петухи, на аэродромах Чанчуня и Мукдена приземлились самолеты с яркими красными звездами на серебристых крыльях.

В Чаньчуне из самолета вышел, расправляя затекшие ноги, подполковник Харченко – высокий, ясноглазый. С ним прилетел генерал-майор Пристучко с офицерами отдела разведки штаба фронта. За ними высыпали автоматчики и быстро, беззвучно заменили охрану аэродрома. Японцы не успели опомниться, как бравый черноусый старшина собрал их, уже пленных, в караульное помещение, обрезал телефонные провода и сигнализацию и, строго погрозив кулаком, припер снаружи дверь колом. Подполковник Харченко с переводчицей и двумя автоматчиками вошел в кабинет коменданта аэродрома. Комендант спал на диване. Разбуженный автоматчиками, он долго протирал глаза, пытаясь понять происшедшее. Поняв, наконец, что это не сон, а явь, он потерял сознание. Тут же переводчица позвонила по телефону начальнику гарнизона барону Отодзо и приказала явиться на аэродром. Через полчаса к комендатуре подкатил роскошный автомобиль. Барон, недовольно хмурясь, вошел в кабинет и окаменел от изумления, увидев за столом советского подполковника.

– Даю пять минут на размышление, – бросил Харченко. – Или безоговорочная капитуляция, или... ну, скажите там... – кивнул он переводчице.

Барон Отодзо присел и как-то странно зашипел, глядя на часы.

– Он говорит: времени на размышление мало.

– Мне некогда, – Харченко встал. – Поехали в его штаб! – он кивнул на сгорбившегося барона. – Там скорее договоримся.

Барон побледнел и что-то быстро заговорил, приложив руку к сердцу.

– Он согласен.

– В штаб поехали! – повторил Харченко, уже не обращая внимания на Отодзо.

Черноусый старшина, усевшись за руль вместо шофера-японца, осматривал приборы и проверял тормоза.

Отодзо испуганно взглянул на старшину и, предупредительно раскрыв дверцу перед подполковником, пропустил его и переводчицу вперед, а сам забежал с другой стороны и осторожно сел рядом с шофером. Следом за шикарной машиной Отодзо двинулся потрепанный «Мерседес» коменданта аэродрома с шестью русскими солдатами и крытая полуторка, в которой находился генерал-майор Пристучко с офицерами и солдатами. Их было всего двенадцать человек.

Крытая полуторка, миновав разрушенное пятиэтажное здание с единственной уцелевшей стеной, остановилась около тускло освещенного подъезда двухэтажного особняка с двумя часовыми у двери. Из машины выскочили автоматчики – их оружие было направлено на часовых. Японцы остолбенели. Их, полуживых от ужаса – до фронта пятьсот километров! – втолкнули в машину и отобрали оружие.

Сонная тишина царила в полутемном вестибюле. Офицеры зажгли карманные фонарики. Пристучко шел впереди, смело, открывая двери, как будто всю жизнь прожил в этом доме. В спальне никого не оказалось. Постель стояла не смятая, но приготовленная ко сну. Генерал задумался. Где же обитатели? Неужели удрали? Офицеры остановились в столовой. Откуда-то явственно доносились сухие, короткие удары. Все прислушались.

– Не развлекаются ли наши подопечные? – с усмешкой шепнул генерал, направляясь на второй этаж.

Дверь в одну из комнат была приоткрыта. В коридор падал сквозь щель яркий луч света – точно золотая полоса лежала в желтом ворсе ковра. Генерал расстегнул кобуру пистолета и вошел в комнату...

Два пожилых японца в мундирах генерал-лейтенанта и генерала армии играли в биллиард. Недоумение, ужас, отчаяние мгновенно отразились на их лицах.

– Господа генералы, – насмешливо улыбнулся Пристучко, – положите кии. Обезоружить!

Солдаты ловко обыскали генералов, все еще не пришедших в себя, и передали два браунинга.

– Но это все не то, товарищи, – сожалеюще проговорил Пристучко и скомандовал, кивнув на онемевших японцев: – В машину.

Он вышел из биллиардной. За ним двинулись офицеры.

В конце коридора виднелась дверь, обитая блестящей кожей.

– Это рабочий кабинет, – пояснил Пристучко, взявшись за ручку двери. – Смотрите, наш подопечный может застрелиться. Действуйте решительно! – и рывком распахнул дверь.

Свет от настольной лампы выхватил из темноты круг карты, испещренной стрелами. Два офицера, опередив Пристучко, схватили генерала за руки. Тот не проронил ни звука, изумленно моргая сухими пергаментными веками.

– Господин Ямада! – обратился к нему Пристучко. – Вы не выполнили указ императора о капитуляции. Потрудитесь немедленно написать приказ... если дорожите жизнью вверенных вам солдат.

Ямада молчал.

Вбежал сержант и доложил генералу Пристучко:

– Товарищ генерал! Самолеты врага выведены из строя, летный состав арестован. К аэродрому подошли две автомашины, мы их пропустили – все равно улететь не на чем.

Через пятнадцать минут крытая полуторка развернулась возле группы людей, стоявших у самолета. В кабине самолета возились летчики, но моторы не заводились, и люди нетерпеливо ждали. В центре группы высился узкоплечий маньчжур с вытянутым надменным лицом, лишенным подбородка. Казалось, шея у него начинается сразу от губ. Узкие щелочки глаз были скрыты цветными очками. На нем европейский костюм и вышитая рубашка.

– Придется, господа, изменить маршрут, – сказал Пристучко, выйдя из машины. – Вас ждет советский самолет, Пу И. Отныне вы – военнопленный.

Надменное лицо Пу И дрогнуло. Он растерянно обернулся, отыскивая кого-то среди своей свиты. Голенастый человек метнулся под самолет. Автоматчики поймали его и обезоружили. Пристучко внимательно посмотрел на беглеца. Уж очень знакомо было это веселое лицо, серые добродушные глаза, хрящеватый нос с глубоко вырезанными ноздрями. Генерал даже присвистнул от удивления:

– Вот оно что! Никак не думал, что вы, мистер Гонмо-Айронсайд, решитесь сами сопровождать императора. Но... Вы забыли, видимо, за вами должок, мистер Смит, – Айронсайд побледнел, взгляд его заострился: если бы он мог, то убил бы взглядом. – Ваш послужной список заполнялся у нас довольно тщательно, – продолжал Пристучко. – Так вот, Смит, за вами долг. Еще с Кеми тянется, – голос генерала дрогнул. – За расстрелянных большевиков, за... словом, долг есть долг. Суд есть суд. Придется задержаться.

В советском самолете Пу И встретился с Ямадой, но даже не взглянул на него. Никто из пленных не разговаривал. Они еще не обрели дар речи, ужас сковывал языки.