Текст книги "Гибель дракона"

Автор книги: Николай Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– Зачем вам дети, профессор?

Другой пожилой японец ответил ему торопливо и неразборчиво, и все трое повернулись к выходу. Лиза поняла: перед ней очень большой начальник. И, может быть... Не ради себя – нет! – ради ребенка, который слабо шевелился у нее на руках... Может быть... Лиза крикнула, шагнув вперед:

– Генерал!

Старик быстро обернулся. Растерянность и недоумение отразились на его лице. Русская женщина говорила на японском языке. Его коротким замешательством и воспользовалась Лиза. С трудом подбирая полузабытые слова, она гневно заговорила, протягивая ребенка отступавшему перед ней генералу:

– Убивайте меня! При чем ребенок? Он жить... жить должен! Звери! Мучители! За что?.. – Генерал был уже около двери. – Вам припомнят! Вам отомстят, проклятые! Придет и наш час!..

Генерал вышел, и дверь захлопнулась. Ребенок надрывно плакал. Стараясь успокоить его, Лиза заходила по камере, путаясь в кандалах. Ошеломленные люди молчали, стоя на прежних местах.

Через полчаса заключенные камеры номер сорок четыре были избиты. Их бесчувственные тела конвойные бросили в сырой холодный карцер подземного тоннеля, соединявшего внутреннюю тюрьму с внешним миром. В опустевшей камере захлебывался от плача ребенок, оставшийся без матери.

72

Генерал Ямада прервал осмотр тюрьмы. Он быстро пошел к выходу, слегка прихрамывая. Мучила запущенная подагра, а лечиться было некогда: новое назначение, много работы. Боевая подготовка частей явно неудовлетворительна. Разведка границ произведена слабо. Только агентурные данные атамана Семенова – более или менее... А остальное? Нужно послать ему «одобрение», этому русскому.

– У вас безобразно поставлено дело, генерал, – недовольно буркнул Ямада, не оглядываясь на почтительно шедшего сзади профессора. – Нужно уметь заставлять этих животных быть покорными, как овцы.

Исии промолчал, только искоса взглянул на брата, служившего начальником тюрьмы. Тот понял и вернулся к двери камеры номер сорок четыре.

Хмуря седые редкие брови, Ямада вспоминал, что кричала русская: «Придет и наш час». Усмехнулся и, обернувшись к профессору, доброжелательно произнес:

– Что покажете еще, господин профессор?

Исии, облегченно вздохнув, повел командующего в конференц-зал. Гости и сотрудники уселись в мягкие кресла перед столиками, уставленными прохладительным питьем и фруктами. Исии вышел к экрану, такому же большому и чистому, как в лучшем кинотеатре Токио, и предложил посмотреть документальные фильмы о работах отряда.

Медленно погас свет. На экране вспыхнула надпись: «Применение бомбы номер один системы профессора Исии». Пояснительных текстов больше не было. Бархатный голос диктора рассказывал о том, что происходило на экране:

– ...фарфоровая бомба с металлическим стабилизатором и взрывателем, установленным на заданную высоту, обеспечивает полную безопасность летному составу Императорской армии.

Руки, затянутые в резиновые перчатки, соединили гибкой прозрачной трубкой колбу и пробирку. Сыплется темная масса, похожая на оживший песок. Аппарат приближается. Видны блохи. Диктор:

– ...блохи, зараженные чумой, помещаются в сосуды тонкого стекла. Эти сосуды помещаются в гнездо бомбы.

К самолету подходит грузовик. Солдаты осторожно распаковывают снятые ящики. Сотрудники отряда устанавливают взрыватели. Крупным планом – блестящий медный круг с делениями, по нему движется стрелка. На цифре 100 стрелка замирает. Диктор:

– ...бомба взорвется точно на заданной высоте, не причинив никакого вреда насекомым, которые разлетятся по площади около пятисот квадратных метров.

Самолет в воздухе над китайской деревней. Бегут женщины, дети, старики. Рассредотачивается колонна солдат. Мягко соскальзывает бомба. Вторая, третья... пятая. Диктор:

– Отбомбившись, самолеты возвращаются на свой аэродром.

Сходит по приставной лесенке профессор Исии Сиро. Снимает очки и, улыбаясь, пожимает руку пилота. На экране номер китайской газеты. Диктор переводит:

«Три дня назад, близ города Нимбо, вспыхнула эпидемия чумы среди войск, расквартированных в этом районе, и среди гражданского населения. Имеется много жертв. В Нимбо объявлено осадное положение. Загадочность этой эпидемии заключается в том, что чума, поражая людей, не распространена среди грызунов, хотя известно, что грызуны и являются основными разносчиками заразы. ...Осведомленные военные круги связывают возникновение чумы с пролетевшим здесь неделю назад легким японским бомбардировщиком».

Без перерыва пошел другой фильм «Лечение обморожений в зимних условиях».

Снежная метель. Воет ветер. Из дверей тюрьмы выводят заключенных, одетых в теплые шубы и шапки. Но у некоторых оголены руки по локоть или больше. Некоторые босиком. Их остановили посреди двора на сильном ветру. Руки вытянуты в стороны. Идет офицер. Он постукивает деревянной палочкой по оголенным, уже побелевшим конечностям... Двое заключенных в камерах. Они оставлены без медицинской помощи. Трут заиндевевшие ноги... Несколько заключенных на столах. Одному отнимают концы пальцев, одновременно растирая руки спиртом. Шприц-игла входит в кожу. Рука в холодной воде. Нога в спирту с водой. Инструменты хирургов. Сосредоточенные лица врачей... Диктор:

– ...пока как метод кардинального лечения обмороженных конечностей рекомендуется постепенное оттаивание в холодной воде со спиртом с одновременным легким растиранием конечностей и вливанием... (Ямада не разобрал мудреное название лекарства).

Человек разгибает и сгибает руку. Сжимает кулак. На лице его радость... Люди с ампутированными конечностями...

Вспыхнул свет. Гости шумно задвигались, заговорили. Исии, довольно улыбаясь, выслушивал отзывы боевых генералов.

Неприятный инцидент в камере был окончательно забыт. Вечером командующий уехал, пораженный размахом работ, с гордостью сознавая, что все это подчинено ему и, повинуясь его приказу, посеет смерть и неизбежную панику в стане любого противника. Вот оно каково, секретное оружие императора, зашифрованное номером первым!

Бесшумно мчались машины по словно приглаженной дороге.

Земля совершала еще один оборот в бесконечном пространстве.

73

– Итак, подпоручик Ухтомский, – говорил Семенов князю Сержу, стоявшему перед ним навытяжку, – отныне ваша судьба и судьба вашего славного рода в ваших руках. Мы вступаем в фазу активнейшей подготовки наступления. Наш испытанный союзник – японская армия готова поддержать наши войска в любой день и час. – Семенов откашлялся. – В какой мере точна будет разведка мест предстоящих боев, в такой степени будут верны и наши удары. Теперь вы понимаете, почему мы ускорили выпуск вашего отделения, – атаман подвел Ухтомского к висевшей на стене карте. – Вот здесь острый угол границы. Вам удобнее всего будет перейти рубеж именно здесь. Командировка пустячная! – небрежно бросил Семенов. – Но результаты... Во всяком случае, если даже меньшую долю отдадите отцу, старый князь будет премного доволен... – оба засмеялись, представив себе радость одураченного старика. – Цель – установить плотность войск на этом решающем направлении. Время я вам не ограничиваю. Смотрите по обстоятельствам. Но переходить нужно в одну из ближайших бурных ночей. Кстати, безлунные ночи кончаются, а при свете луны, знаете... не совсем хорошо...

– Сразу попадешься, – ухмыльнулся Серж. – А это не в ваших интересах, князь.

– Еще бы!

– В случае... нежелательном для нас... приказываю молчать, – атаман начальнически повысил голос. – Умереть за свободную Россию, как подобает доблестному потомку старинного княжеского рода!

– Рад стараться! – заученно ответил Серж, а сам подумал, что ни за Россию, ни за Японию, ни за черта-дьявола он умирать не собирается. Чуть выбился в люди – и умирать? Нет уж, только и пришло время попить-повеселиться.

– Эти штуки, – Семенов протянул коробочку с ампулами, – раздавите в любом колодце, из которого пьют. Не смущайтесь, князь, в борьбе все средства хороши, если они поражают наверняка.

Серж неуверенно открыл коробочку и увидел три стеклянных сосудика, вытянутых наподобие капли, с желтовато-коричневой жидкостью внутри.

– Будет исполнено!

Семенов достал бутылку зубровки и, налив полный стакан, поднес Ухтомскому.

Выпив, Серж смачно крякнул и, выходя, вытер рот рукавом кителя.

Семенов на короткое время остался один. «Боже мой, – подумал он брезгливо, – и это князь!.. Везде – деньги. Только ради них... До чего же опустилось русское дворянство! Даже князья...» Семенов знал: русские князья и многие другие именитые занимаются здесь, в Маньчжурии, мелочной торговлишкой. Продают все, что можно продать: газеты на углах улиц, китайские пампушки, дочерей в публичные дома японских офицеров: «Все-таки, – с достоинством оправдывались они, – благородное заведение». В лучшем случае приходили к нему, Семенову, прося «интеллигентной» работы, и поступали в шпионы.

Семенов все быстрее и быстрее ходил по кабинету. Что творится! Что творится! Японцы кровь сосут. Оплачивая сделанное, завтра требуют вдвое больше за ту же цену. В газетах тупоумные писаки заладили одно и то же: о голоде в России, обнищании мужиков, о бунтах и восстаниях. Где взять настоящих людей? Переселенцы, насильно мобилизованные в корпус Бакшеева, бегут на Хинган. Офицеры пьянствуют. Японцы – трусы! Чего-то ждут. Дела никакого – мелкие инциденты. До каких пор?!.

В дверь торопливо постучали.

– Войдите!

– У подъезда машина с капитаном Такэока. Он идет сюда, – быстро проговорил адъютант.

В кабинет уже входил японец высокого роста в очках. На неподвижном лице – заученная любезная улыбка.

– Давно не имел счастья видеть вас, дорогой господин атаман! – радостно воскликнул Такэока, протягивая руку. – Вы все такой же – бодрый и полный энергии. Жизнь есть борьба – так вы говорите?

Пожимая сухую и жесткую ладонь японца, Семенов испытывал неподдельную радость. Капитан был одним из немногих японцев, которые знали настоящую цену атаману и хоть внешне относились к нему с уважением.

– Весьма... весьма польщен... – бормотал растроганный атаман, суетливо усаживая нежданного гостя. – Рюмочку сакэ? Подогреть?

Такэока покачал головой и указал глазами на замершего у дверей адъютанта...

– Идите, поручик, – приказал Семенов. – Никого не принимать.

– Григорий Михайлович, – заговорил Такэока доверительно, когда дверь захлопнулась, – я пришел предупредить вас... наступление почти решено...

Семенов широко перекрестился.

– ...начать ранней весной, – атаман откинулся на спинку стула и побледнел. – Зима дана Квантунской армии на окончание разведки. Скорее, для... – он с трудом подыскивал русское слово, – усиленной! Вот! Усиленной разведки боем. Инциденты назначены почти на каждый день. Подробный план вам пришлет штаб армии. Мне поручено согласовать с вами только одно: сможете ли вы обеспечить нужное количество переводчиков, способных, конечно, носить оружие и, в случае надобности, вести разведку?

– Сколько?

– До пятисот человек. Лучше иметь резерв. Ожидание вызовет в наших войсках неприятное чувство, – Такэока чуть подумал. – Семьсот пятьдесят человек.

– Когда?

– Первая группа, шестьдесят человек, должна быть готова послезавтра. Переводчиков разослать... Запишите, Григорий Михайлович, – Такэока достал маленький блокнот с серебряными крышечками, с тисненой монограммой. – В Хайлар – десять, Цигань – четыре, Хейхэ – двадцать, Цзямусы – десять. Остальных двенадцать – в Мулин. Двенадцать... Я не ошибаюсь?

– Так точно, двенадцать. Все будет сделано. Транспортировка до места назначения?

– За счет ЯВМ[7]7
  ЯВМ – японские военные миссии, сеть территориальных разведывательных органов, в задачи которых входила разведывательно-диверсионная деятельность на советском Дальнем Востоке.


[Закрыть] тех городов, куда следуют люди, – Такэока поднялся. – Очень хочу пожелать вам успеха, дорогой Григорий Михайлович. Я первым поздравлю вас на посту президента!

Растроганный Семенов проводил гостя до машины и, услужливо открыв дверцу, посадил его. Клубы пыли долго не оседали. Семенову казалось: идут колонны солдат по бесконечным русским дорогам...

Вернувшись в кабинет, атаман приказал срочно вызвать офицеров связи. Недавно тихий особняк оживился, напоминая фронтовой штаб, лихорадочно готовивший операцию.

Но «счастливый день неожиданностей», как назвал его про себя атаман, окончился неприятностью. В одиннадцатом часу адъютант подал Семенову пакет.

– Господин настойчиво просит свидания, ваше превосходительство. Он говорит, вы его знаете и будете очень рады встретить живым и невредимым.

– Гнать в шею! – крикнул Семенов, вскрывая пакет. Адъютант уже открывал дверь кабинета. – Стой! – атаман побледнел: «Искренне преданный Вам Гонмо». – Пригласи!

«Откуда? – соображал Семенов, комкая в руках листок грязной бумаги. – Он же убит. Сысоев никогда не ошибался. Да! Но труп его пропал...»

Овладев собой, атаман сел за стол и развернул газету. И вот... Гонмо! Исхудавший и, казалось, подросший. Задевая длинными ногами за край ковра, он молча прошел к окну и опустил штору.

– Комары летят на свет. Не люблю. А вы по-прежнему – огнепоклонник? – кивнул на камин, где тлели малиновые угли.

Неопределенно хмыкнув, Семенов пожал плечами.

Гонмо непринужденно сел, вытянув длинные ноги под столом. Не торопясь, закурил и, откинувшись на спинку кресла, выпустил голубоватые колечки дыма – кольцо в кольцо. Семенов напряженно следил за ним, не сводя глаз с его подвижных холодных пальцев с острыми ястребиными ногтями. Серые добродушные глаза Гонмо были спокойны.

В соседней комнате шум затихал. Офицеры связи, переговариваясь, расходились. Гонмо докурил папиросу, спокойно и очень старательно затушил ее и, улыбаясь одними губами, сказал:

– Наша первая встреча была гораздо теплее. Не так ли, мистер Семенов?

– Возможно, – Семенов вспомнил о своей записке на имя Кавасимы, о расписке, данной этому дьяволу еще тогда, давно. Все это, конечно, в руках Гонмо, а может, даже хранится где-то, может быть, в Америке, либо в Англии – черт разберет этого многоликого дылду! – Я прошу говорить без этих... непонятных намеков, – Семенов испугался внезапно возникшего спокойствия. – Что вам нужно?

– Упаси боже! – засмеялся Гонмо, усаживаясь удобнее. – Просто я счастлив, что так удачно выбрался из ямы, куда меня пытались столкнуть... Несколько преждевременно, я бы сказал, – и продолжал вполне дружелюбно: – Прошлый раз мы не сумели достигнуть с вами соглашения по второму вопросу. Я затрагивал его только частично...

– По какому второму? – переспросил атаман. «Ни о чем он не догадывается», – мелькнула радостная мысль.

– Если мне не изменяет память, мы затрагивали вопрос о будущем. Самый большой вопрос, который тогда интересовал и вас...

«О войне! – догадался Семенов. – Чего он крутится вокруг да около!»

– ...и меня в равной степени. В дни моего вынужденного отдыха, – он искоса взглянул на Семенова, – я долго думал: почему вы, умный и талантливый человек, иногда бываете таким недальновидным?

– Отчего же. Каждое разумное предложение я готов принять, – Семенов потянулся к бутылке, но, заметив насмешливый взгляд Гонмо, опустил руку. – Особенно, если оно исходит от вас.

– Я польщен! – Гонмо наклонился над столом. – Итак, могу рассчитывать?

Семенов широким жестом протянул ему руку. Не переставая любезно улыбаться, Гонмо пожал горячую ладонь Семенова.

– Теперь я могу просить об одном маленьком одолжении? – Гонмо налил вина и, держа стакан над столом, проговорил: – Не будем снова ускорять события, дорогой мистер Семенов. Вы меня поняли?

Атаман зябко поежился: в любезном тоне слышалась угроза. Но ответил атаман спокойно и с достоинством:

– Вы правы, мистер Гонмо. Все придет в свое время.

Пристально глядя друг другу в глаза, они подняли стаканы.

74

На рассвете заключенных крепко связали, вывели во двор и бросили в крытую автомашину. Лиза не чувствовала ни голода, ни боли – все заглушала мучительная тревога о ребенке: может быть, его уже нет в живых?.. Вскоре в ящик затолкали еще пять человек, и машина тронулась, покачиваясь на ухабах. Заключенных выбросили в знакомой пади. Солдаты-японцы в коротких шубах и меховых шапках с длинными ушами переминались с ноги на ногу, прятали посиневшие носы в пушистые воротники. Заключенные лежали как попало, друг на друге, коченея от холода, не в силах сделать ни одного движения: так крепко опутали их веревками. Они действительно напоминали сейчас сваленные в кучу бревна, брошенные без надзора беспечным хозяином.

Солдаты, повинуясь команде, принялись укутывать туловища заключенных в толстые ватные одеяла, пропитанные кровью. На головы всем надели металлические цилиндры. Потом некоторых привязали к деревянным столбам, врытым в землю, остальных положили в разных местах ровной почти круглой площадки. Минеры заложили в центре площадки небольшой снаряд, подключили к нему два провода и отошли в утепленный блиндаж, расположенный примерно в километре на невысоком холме.

Бетонированный потолок и стены блиндажа, способные выдержать любую бомбежку, украшала надпись: «Приют странника» под нарисованным шалашом из бамбука. Возле застекленной амбразуры, защищенной бронированным козырьком, стояли деревянные кресла и стол с разложенными на нем биноклями. С потолка опускались окуляры стереотрубы. Подошла легковая машина. Встречавший генералов офицер доложил:

– Полигон к опытам подготовлен полностью, бревна разложены точно по чертежу.

– Головы, туловища закрыты?

– Так точно.

– Хорошо, отдыхайте.

Исии не любил, когда опыты кончались смертью «бревна». Терялся весь смысл опыта – силы и средства тратились даром. Каждый подопытный – объект для наблюдения. Он умрет, но прежде будет точно установлена область заражения, записаны время ранения и смерти. Нужно подсчитать, когда быстрее наступает летальный исход: от заражения верхних или нижних конечностей?

Исии, Кавасима и несколько научных сотрудников прошли в блиндаж.

– Начнем, господа! – весело сказал Исии, раздеваясь. – Прошу оставить ваши чисто теоретические споры. У нас мало времени.

Взявшись за рукоятку рубильника, он припал к окуляру стереотрубы. Остальные разобрали бинокли и подошли к амбразуре.

– Приготовились. Даю ток!

Лиза почувствовала тупой удар в икру левой ноги, а уж потом до нее донесся грохот взрыва. Она вздрогнула, дернулась. Веревки, перебитые осколками, оборвались. Лиза упала на спину...

– Я говорил, господа, – недовольно произнес Исии, – нужно приковывать цепями. Открытая рана, если она произведена скользящим осколком, может стерилизоваться. Видите, подопытный был ранен в тыльную часть ноги. И упал на спину. Кровь получает возможность свободного тока.

– Я рассчитывал именно на это, господин генерал, – отозвался Кавасима. – Предусмотреть всего невозможно. В боевых условиях мы, конечно, встретимся и с подобным случаем. Но я уверен, – заговорил он с гордостью, – культивированный мной штамм газовой гангрены не боится тока крови. Возбудитель задерживается в омертвевших от удара тканях.

– Прекрасно, – Исии прекратил наблюдение. – Заметьте время, поручик, – обратился он к молодому врачу.

– Одиннадцать двадцать, господин профессор, – откликнулся тот, – конец опыта в одиннадцать пятьдесят.

– Отлично. Подведем некоторые итоги.

Лиза очнулась, когда с нее сняли железный колпак и в лицо пахнул морозный ветер. Открыв глаза, увидела лица японцев. Кто-то перевязал ей ногу. Боли она уже не чувствовала, осталась слабость. Ее отнесли к подошедшей машине. Там лежали четверо, Лиза не знала их. Рядом бросили человека без имени. Он тяжело дышал. Лиза не заметила на нем ни бинтов, ни крови, осколки не задели его. Он приподнялся, слегка дернул цепь, сковывавшую ему руки, и Лиза увидела, как распалась цепь. Это показалось сном. Лиза закрыла глаза. Но снова взглянув на него, убедилась окончательно: руки его свободны. Медленно подтянув под себя единственную ногу, человек без имени замер.

Начиналась поземка. Летели в лицо колючие крупинки снега, больно секли кожу, отвыкшую от свежего воздуха. Холодный ветер пронизывал тонкое платье Лизы, она замерзала. Принесли Цзюн Мин-ци с перебинтованными руками. Он застонал и потерял сознание. Один из солдат задержался около него, вытирая окровавленные руки. Отходя, он ударил китайца сапогом в бок и засмеялся, когда тот надрывно закашлялся. Заметив раскованного, солдат направился к нему, на ходу отстегивая плеть. Но раньше чем он успел поднять руку, человек без имени прыгнул к нему на грудь, крепко обхватил плечи солдата высохшими руками. Оба они упали на землю и покатились, рыча, как звери. К ним бежали солдаты и что-то кричали.

Напряженно вглядываясь в сплетенные тела, Лиза увидела, как человек без имени впился зубами в горло солдата. Раздался дикий, полный смертельного ужаса вопль, перешедший в затихающий хрип. Ноги японца судорожно дернулись. Он колотил рукояткой плети по открытой голове человека без имени, но тот словно окоченел, ничего не чувствуя и не слыша. Подбежавшие солдаты оттащили его и долго били тяжелыми сапогами по лицу, по груди, по животу. Над мертвым солдатом склонился офицер, пытаясь влить ему в полуоткрытый рот, застывший в крике, вино из блестящей фляги.

Руки в зеленых перчатках с крючковатыми хищными пальцами и перекошенное ненавистью лицо офицера – вот последнее, что запомнила Лиза.

75

Околоточный надзиратель приходил во всякое время дня и ночи. Топая сапогами, широко раскрывая дверь, он вваливался в избушку и, подсев к столу, начинал утомительно долго, повторяя одни и те же вопросы, выведывать у Федора Григорьевича, кто приходил к нему, зачем, что говорил. Допрос непременно кончался угрозой: «Не скажешь, где Мишка Зотов – не видать тебе жизни!» Федор Григорьевич отмалчивался, сносил эти посещения терпеливо, чтобы не дать ни малой причины к аресту, – это была наука Ивана Матвеевича Гончаренко. «Стерпи. Плюнь на него. Кто он, этот околоточный? Человек без роду, без племени. Не долго ему властвовать!» Федор Григорьевич выполнял в это же время сложный тайный заказ: делал маленькие деревянные ящички с несколькими дырками и рукояткой. Уже много времени спустя, когда он изготовил их штук пятьдесят, Гончаренко объяснил, что это для мин, которые заряжают здесь, в городе, а потом отправляют «туда» – и махнул рукой на Хинган.

Однажды околоточный пришел под утро, весь засыпанный снегом, с сосульками на седых обвислых усах.

– Спишь, старичок?

– Ты не даешь, – в тон ему ответил Федор Григорьевич, сползая с печки и обувая валенки. – Хоть бы снег-то смел.

– Боишься, промокну?

– Дал бы бог! – вырвалось у Федора Григорьевича.

– Поговори у меня! – вскочил околоточный. – Дубина стоеросовая! К тебе с почтением, а ты... – он уселся и закурил. – Нет бы начальству бутылочку поднесть... – хихикнул, выпуклые глаза заблестели. – Я бы тебе такую новость сказал!..

Федор Григорьевич почувствовал – оборвалось сердце.

– Про... Лизу?

– Ишь ты какой... любопытный! – смеялся околоточный. – Поставь бутылочку – скажу. Я ныне добрый!

– Что это с тобой сделалось? Иль перед смертью? – Федор Григорьевич торопливо оделся.

– Поговори у меня! Я тебя допреж пять раз зарою.

– Боишься, с того света в гости к тебе приду? – невесело пошутил Федор Григорьевич, уже выходя.

Вслед ему неслась брань.

Выпив бутылочку и съев пяток огурцов и толстый ломоть хлеба, околоточный таинственно поманил Федора Григорьевича пальцем. Тот подвинулся.

– Вот она какая, брат, история, – зашептал околоточный, тревожно оглядываясь на окна. – Последний раз нынче я у тебя.

– Что так? Иль захолодало?

– Поговори! – околоточный икнул. – Приказание такое вышло. Ты, поди, своему консулу жаловался?

– Было дело... – неопределенно ответил Федор Григорьевич, хотя и не ходил к консулу.

– Врешь, старик! Ты хитрый. К тебе вот Гончаренко зачастил. А он зря ходить не будет. От него ты научился огрызаться-то... Думаешь, не знаю? – околоточный надел шапку и, крякнув, пошел к двери. – И второе. Дружка твоего ноне выпустили.

– Кого?

– Будто не догадался? Огородника. Китайчишку, – он хлопнул дверью, прохрустели шаги по двору и смолкли.

...Над фанзой Ли Чана вился жидкий дымок. «Не соврал, старый дьявол!» – обрадовался Федор Григорьевич и ускорил шаги.

Ли Чан сидел на корточках возле печурки. Обернувшись на стук, от удивления сел на пол.

С любопытством и страхом смотрел Федор Григорьевич в лицо друга – узнавал и не узнавал. Даже в самые трудные годы Ли Чан не был таким худым и оборванным. Только глаза остались прежними – спокойными и умными. А лицо сморщилось, почернело. Давно не стриженные седые волосы грязными свалявшимися космами свисали на лоб и плечи.

– Федья?..

Даже голоса его, тихого и какого-то шипящего, не признавал Федор Григорьевич. Нестерпимая жалость сдавила сердце. Он грузно опустился на пол рядом с Ли Чаном. Старики обнялись.

– Давно Лин-тай япон увел? – спросил Ли Чан, глядя на затухающий огонек.

Федор Григорьевич рассказал.

– Да чего же мы сидим-то? – опомнился он. – Ты, поди, голодный. И в баньку тебе нужно, друг. Пойдем ко мне, Чана!

Ли Чан удивленно поднял глаза. Он не понимал, что говорит ему Федор. Горела разбитая жандармами голова, ломило иссеченные плетьми ноги.

– Куда пойдем?

– Ко мне, чудак! Сейчас баньку соорудим за милую душу. Поешь, выспишься на теплой печке.

Ли Чан понял. Немного подумав, тихо поднялся.

– Пойдем.

Только вечером, вымывшись в бане, поев хлеба с солеными огурцами, выспавшись и переодевшись в чистое белье Коврова, Ли Чан разговорился.

– Про Лизу не слыхал, друг, – теперь он называл Федора Григорьевича только так. – Один – он давно сидит – рассказывал: была русская. Тоже ночью привози. А другой ночь увози. Куда – никто не знай. Может, она? Япон не скажет. Убивай много. Смерть. Рукой шевельни – тут. Он, – так Ли Чан звал японцев, – кричит: моя Ван прятал. А моя откуда знай, где Ван? – старик опустил глаза и вздохнул. – Шибко били. Вода польют, на мороз тащи – опять лупи-лупи. Плеть бил. Сапог бил. Палка бил. Пятка, – он задумался, подыскивая слово. – Палкой по пяткам бил. Ой, как больно, друг!..

Федор Григорьевич закусил губу, боясь закричать. Если не пожалели старика, то, значит, и Лизу... Такие муки! За что?!.

– Есть старая сказка о заморском драконе, – задумчиво сказал Ли Чан. – Он прилетит пить кровь китайцев. На себя работать заставит. И будто бы, – Ли Чан понизил голос, – богатырь со звездой придет. Убьет дракона. Вот. А когда это будет... кто знает?

– Кто знает... – эхом отозвался Ковров.

С того вечера старики «мыкали горе» вместе. Ли Чан с утра ходил на базар, выносил продавать табуретки, скамеечки, подставки для цветов, легкие остовы ширм, сделанные Федором Григорьевичем, а Ковров копался в сарайчике: пилил, строгал, мастерил. Этим и кормились. Дрова, горячий чай, кусок хлеба с солью.

Гончаренко заходил теперь редко. Он немного опасался Ли Чана: кто знает, что там было, в тюрьме. Он пока приглядывался к китайцу и просил о том же Федора Григорьевича. И еще велел: ничего не говорить о тайных заданиях. Все это было Федору Григорьевичу в диковинку, но просьбы Ивана Матвеевича он выполнял. Значит, так надо. Ему видней.

Как-то утром, выйдя во двор, Федор Григорьевич заметил на свежем снегу, выпавшем ночью, чуть припорошенные чужие следы. Они вели в сарайчик, где хранился материал и столярные инструменты. «Украли, – было первой мыслью Федора Григорьевича. – Обезручили!» Он торопливо подошел к сарайчику. Дверь была не заперта. Он твердо помнил – вечером запирал ее сам. Вот и ключ. В кармане. Федор Григорьевич распахнул дверь и огляделся. Все на месте. Фуганок висит. Валяется стамеска на полу – вчера разломило спину, не нагнулся. Но следы были и здесь – примята стружка. Тут стояло что-то тяжелое. Федор Григорьевич пошарил в темном углу и обнаружил мешок. Собственный мешок!.. Сбитый с толку, старик почесал затылок. Что за вор? Зачем отпирал дверь?

С метлой в руках вышел Ли Чан. Не замечая растерянного вида Федора Григорьевича, он подметал дорожку, мурлыкая песенку.

– Ты знаешь, Ли, – заговорил Федор Григорьевич, – воры у нас были. Видать, спугнул кто.

Ли Чан встревожился. Вдвоем они еще раз осмотрели сарайчик. Инструмент цел, ничто не нарушено.

– Кто-нибудь ночевай заходи! – решил Ли Чан. – Не худой, добрый человек. Холодно.

Через два дня Федор Григорьевич снова увидел следы, но теперь они шли по целине, по сугробам и обрывались на дороге за огородом. Он решил подкараулить незваного постояльца. Вечером, одевшись потеплее, отрезал толстый ломоть хлеба.

Ли Чан тревожно спросил:

– Куда ходишь, друг?

– Я его орясиной оглушу, этого «доброго человека», помнить будет! Хочешь ночевать – милости прошу. Только наперед хозяина спроси.

– Не ходи, друг, – попросил Ли Чан.

Федор Григорьевич внимательно присмотрелся. Ли Чан был явно расстроен. Что-то угнетало его. Ковров сел на лавку.

– Ты чего скрываешь, Ли? – прямо спросил он. – Надо сказать. Неужто не веришь мне?

«Неужто – предатель?» – мелькнула страшная мысль.

– Зачем не верю? – обиделся Ли Чан. – Япон поймает – спросит: «Знаешь?» Ты говоришь – нет, я говорю – знаю. Меня хватай, тюрьма. Твоя дома живи.

Федору Григорьевичу стало жарко. Он расстегнул кожушок.

– Толком говори, Ли. Не понимаю я.

Ли Чан вздохнул, слез с печки и, собирая свою одежонку, сказал:

– Моя не могу говорить. Моя своя фанза пойдет.

Федор Григорьевич опешил.

– Ты что? – он вырвал у Ли Чана пиджак и бросил в угол. – Если дело честное – сам помогу. Если воруешь – выгоню. Опять сам. В полицию не побегу. Не бойся.

– Моя бойся нету! Моя честно живи, – Ли Чан подошел совсем близко и зашептал: – В тюрьме, друг, хороший человек сиди. Мне айдрес давал, – замолчал, опасливо скосив глаза на окно, потом зашептал еще тише: – Там деньги получу. На базар картошка, хлеб, мясо покупай – и в мешок. Ночью добрый человек приходи – забирай. В горы вези.

– Зачем – в горы?

– Там партизаны живи. Мой Ван – командир был. Теперь в Россию за подмогой пошел. И Мишка тама.

– Мишка? – привстал Федор Григорьевич.

– Ой, тихо надо-ка, друг. Много злой уши есть.

Федор Григорьевич в волнении прошелся по комнате.

– Все-таки обидел ты меня, Чана! Разве Ковров японец? Да я... – он задохнулся. – Все, что хочешь! Святому делу не помочь – земля не примет!

76

У пограничного столба, стоявшего на краю покрытого ломким льдом болота, выходил на поверхность камень, похожий на тумбу. Приляжет около него часовой, и вскоре его занесет сероватым снегом. И снова все неподвижно, только камыш шуршит на ветру да слышно, как подо льдом журчит вода. Этот пост создали несколько дней назад после какой-то сложной и длительной дезинфекции болота. В два ноль-ноль прошла смена.

Шаги уходящих часовых потерялись вдали. Только ночные звуки – стон ветра и шуршание камыша – тревожили тишину. Часовой замер у камня. И сразу время как будто остановилось. Вода медленно подтекала под тулуп, но сержант Кашин не шевелился, прислушиваясь к ночным шорохам.