Текст книги "Гибель дракона"

Автор книги: Николай Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Может быть, именно так думал Камалов, лежа за невысоким рогатым камнем метрах в ста от рубежа. Тело притерпелось к одному положению, и уже не хотелось, как десять-пятнадцать минут назад, перевернуться, согнуть ноги или вытянуть руки до хруста в суставах. Смена придет нескоро. Вот опустится рукоять Большой Медведицы, и он услышит шаги. Но пока еще звездный ковш висит ровно.

С наступлением прохлады утихла и жажда. Теперь Камалова одолевала дремота. Чтобы не заснуть, он принялся рассматривать ближние кусты, потом поглядел на линию горизонта: там темнели чужие сопки. Вон в той седловине стояли японские пушки. А он в это время связывал гранаты. Сержант еще сказал, что упадет снаряд и набьет шишку! Камалов широко улыбнулся: шишку! И медальона не нашли бы. А медальон – плотно завинченная трубочка с домашним адресом и фамилией солдата – уперлась сейчас Камалову в правую сторону груди, между ребер.

Но шевелиться нельзя, и Камалов терпел. Наконец, решился чуточку, самую малость повернуться, но явственно услышал смелые шаги, и замер. По той стороне шел человек, не опасаясь и не прячась. Камалов забыл обо всем. У него вдруг сразу пересохло в горле. «Нарушитель?» Камалов усомнился. Ни один, пусть самый глупый шпион не станет делать столько шума. Может быть, здесь отвлекают часового, а нарушитель где-то недалеко уже ползет по этой стороне рубежа? Мускулы Камалова напряглись. Он затаил дыхание. Человек, между тем, бережно держа под мышкой какой-то объемистый сверток, направился через распаханную полосу и – теперь Камалов видел его совсем хорошо – упал на землю. Камалов чуть не приподнялся от удивления, когда понял, что человек заплакал – заплакал навзрыд. Потом он встал, и, не таясь, пошел вперед. Когда он миновал камень, Камалов негромко приказал:

– Ложись!

Человек покорно лег на землю, положив свой сверток под голову, будто устраивался на отдых.

...Приказав одному из патрулей занять место Камалова, которого должен был опросить начальник погранзаставы, Карпов подошел к лежащему на земле человеку. Подчиняясь команде, тот встал и, отдав сверток одному из солдат, бодро зашагал по тропинке. Когда его ввели к начальнику заставы, он торжественно сказал, старательно и чисто выговаривая русские слова:

– Здравствуй, товарищ! – и сняв потрепанную шляпенку, показал седые, совсем белые волосы, отчего лицо его, и без того молодое, показалось совсем мальчишеским. – Я – Ван Ю. Китайский партизан.

Непринужденно, словно он был дома, Ван Ю уселся поудобнее и обвел всех радостно блестящими глазами. Да, его зовут Ван Ю. Он пришел с Хингана, от партизан. Пришел в Советский Союз просить помощи. Вот письмо. И протянул начальнику заставы большой лист бумаги, весь испещренный подписями. Здесь были и китайские иероглифы, и японские печати, и русские буквы. В самом низу листа приложили пальцы неграмотные.

Письмо было совсем короткое:

«Братья! Наш народ погибает. Последнюю кровь сосет заморский дракон-японец. Если вы не поможете, кто нам поможет?»

Начальник заставы взял сверток и, развернув тряпки, пропахшие керосином и машинным маслом, извлек небольшой чемодан добротной коричневой кожи. А Ван Ю рассказывал, как, убежав с тележкой рикши от Семенова, он уже в сарае старого Цзина увидел этот сверток. Семенов очень боялся за свой чемодан, все время на него смотрел. Семенов – враг Советского Союза. Может быть, здесь какие-нибудь важные секреты, кто знает? Ван Ю не мог оставить этот чемодан, он взял его с собой.

Через полчаса Ван Ю уже спал.

65

Выезжая три дня назад из Хайлара, капитан Казимура надел шубу, шапку и унты. На северных склонах Хингана голые деревья мертво стучали сучьями. Но за перевалом потеплело: в Чжалантуне была ранняя осень, в Ганьнане – почти лето. В Цицикаре капитан ходил без шинели: город не думал о зиме. Капитана вызвали в японскую военную миссию в городе Харбине. Он полагал, что вызов связан с предстоящим выступлением против России и внутренне ликовал: исполнялась его мечта. Освежившись в номере харбинской гостиницы «Для приезжающих офицеров японской армии», капитан не спеша отправился в миссию: идти близко, а времени в запасе много. Воспитанный в беспрекословном повиновении старшим, Казимура был уверен: каждый приказ офицеру исходит от императора. Император и армия – едины. «Армия, – провозгласил император, – мои руки и ноги». Шумная суета большого города не развлекала капитана, он гулял сосредоточенно, словно был занят большим и важным делом.

Ровно в двенадцать вежливый и предупредительный офицер проводил его до дверей кабинета. Казимуру ждали. За столом, в середине большой и светлой комнаты, сидел заплывший жиром пожилой генерал. Капитан с трудом узнал Доихару.

– Садитесь, капитан, – Доихара указал короткой толстой рукой на кресло перед столом. – Будем беседовать, как раньше в школе. Вы были многообещающим курсантом... – генерал закашлялся, лицо его побагровело.

Казимура почтительно поблагодарил, сел и чинно сложил руки на коленях. Он был весь воплощенное внимание. Раз вызвал «сам» Доихара – значит, дело необыкновенной важности. «Война, война», – звенело в ушах коротенькое слово, ласкающее, как музыка.

Отдышавшись, Доихара шумно хлебнул глоток подогретого сакэ.

– Как ваше ценное для родины здоровье? – спросил он.

Казимура смиренно поблагодарил, проклиная в душе обычаи вежливости, без соблюдения которых знакомые не начнут делового разговора, и в свою очередь, почтительно осведомился о здоровье господина генерала. Доихара предложил рюмочку вина. Казимура принял драгоценный подарок и, медленно выпив, снова поблагодарил. Больше получаса прошло в выражении «знаков внимания». От нетерпения капитан готов был грызть пальцы. Но Доихара пристально наблюдал за ним, и Казимура не показывал ни малейшего признака беспокойства. Разведчик должен быть закален и выдержан, как меч Сусано[6]6
  Меч Сусано – один из символов японской императорской власти. Согласно легенде, японский бог ветра Сусано нашел этот меч в одном из хвостов убитого им змея о восьми головах и восьми хвостах и отдал своей матери богине Аматерасу.


[Закрыть].

Внезапно генерал умолк на полуслове и потребовал «особенного внимания... как на уроке». Казимура придвинулся ближе к столу.

– Сегодня вы выедете обратно в Хайлар. Сдадите дела... временно. Вечером третьего дня, считая завтрашний день первым, самолет компании «Манею кабусики кайся» доставит вас на остров Окиноэрбаусима. Там вы пересядете на самолет одной из нейтральных стран. Будете лететь с представителем той страны, куда вы направляетесь для выполнения важного задания, – генерал помолчал, собрав кожу жирного лба в сальные складки. – Вы имеете техническое образование?

– Так точно. Окончил политехнический институт в Токио. Три года учился в Чикаго. Узкая специальность – электрик...

Это генерал знал из личного дела разведчика, но если он находит нужным спросить – значит, так нужно.

– Знакомства в Америке?

– Специальные. Директора компании «Дженерал электрик», инженеры-электрики «Дженерал моторс» и Форда... Как было приказано, господин генерал!

Доихара улыбнулся. Вот они – плоды многолетних трудов: в любой стране учились, жили, работали, заводили теснейшую дружбу офицеры японской разведки, его выученики – бывшие рикши, гейши, парикмахеры, слуги, студенты, промышленники.

– Не скрою, капитан, вам предстоит труднейшая задача.

Казимура выпрямился. «Убить президента?.. Об этом давно поговаривают офицеры».

– Возобновите ваши старые связи и знакомства, не привлекая к себе внимания посторонних элементов, – продолжал генерал. – Надо закупить перечисленное здесь, – генерал притронулся рукой к пухлой папке. – Ознакомитесь в дороге. Вы полетите с мистером Гаррисоном. Будьте почтительны и предупредительны, как с самим императором. За океаном он будет направлять каждый ваш шаг. Следуйте его советам осторожно и осмотрительно. Вы – только инженер, представитель дома Мицубиси, не больше. Это для всех, в том числе и для Гаррисона. Помните, Казимура, – впервые генерал назвал его по имени, значит, начинается самое серьезное, – главное в вашей поездке – не закупки. Вы должны постараться... усиленно постараться, – поправился Доихара, – завербовать того, кто придет к вам от Федерального Бюро. Они придут – сомнений нет. – Казимура склонил голову в знак согласия. – Нам нужен план их наступления. Хотя бы в общих чертах. Откуда начнется, когда, какими примерно силами. Вот главное, капитан.

66

Отряд Сан Фу-чина располагался на одной из самых труднодоступных возвышенностей Хингана. Вершина поднималась гигантскими ступенями, перевитыми по крутым склонам иссохшими корнями деревьев. В скрытых местах партизаны устроили подобие лестниц. Их по мере надобности можно было поднимать, отрезая себя от внешнего мира. Другой склон был покрыт непроходимым лесом. Вершина образовывала небольшое плато с вековыми, неохватной толщины, дубами. Здесь были вырыты землянки. Множество ключей давало обильный запас воды. Лучшее место для обороны да еще вблизи оживленной шоссейной дороги трудно было бы отыскать. Два раза японцы пытались истребить партизан, и оба раза, понеся тяжелые потери, теряли их след, заплутавшись среди обрывов.

Михаил Зотов жил здесь уже несколько месяцев. Отряд часто уходил на операции, но Зотова пока не брали. Он оставался один в землянке и ломал голову над конструкциями самодельных мин, часто утомляясь до бессонницы и головных болей. Когда партизаны бывали дома, к Зотову нередко заходили Шин Чи-бао и командир отряда Сан Фу-чин – подвижной, коренастый, с острым взглядом узких черных глаз. В пору зимних метелей Михаилу удалось сделать мину натяжного действия. Через короткое время появилась нажимная мина, взрывающаяся под колесом автомобиля или под ногой человека – смотря по упругости заложенной пружины. Изобретательство захватило Зотова, но партизаны, из которых многие были безграмотны, трудно осваивали новый вид оружия, мины иногда не взрывались. Тогда Сан Фу-чин сказал, что Михаил скоро начнет ходить на операции сам. Сколотилась группа подрывников, и Михаил день и ночь обучал их минному делу. Подрывником стал и единственный японец в отряде – Хейсо Римота. Слишком разные, чтобы стать друзьями, Римота и Михаил уважали друг друга. Римота хорошо знал жизнь, а Михаил только-только начинал понимать основы классовой борьбы – науки, которая для Римоты была широкой дорогой в будущее. Спокойствие и исключительная честность Римоты поражали Михаила. Римота не боялся смерти. Его отвага пугала даже привычных ко всему партизан, и некоторые называли Римоту безрассудно смелым. Но японец возражал:

– Почему безрассудно? Я много думаю, потом делаю, как решил. Будешь ждать смерти – она придет раньше, чем ты думаешь. Смелый живет и после смерти...

Командир отряда Сан Фу больше слушал, смотрел, думал. Говорил редко. Михаил немного побаивался командира. Когда Сан Фу входил в землянку, Михаил вставал и докладывал, чем занят. Сан Фу молча кивал и выходил, не выражая ни одобрения, ни порицания.

И пришел день, когда Сан Фу, выслушав доклад Зотова, поздоровался с ним за руку и сообщил с едва приметной улыбкой:

– Завтра пойдешь.

67

В маленьком городишке Бухэду квартировала «Транспортно-караульная рота». В ее обязанности входило сопровождать автомобили и поезда через Хинган, до Ирэктэ – такого же городка по другую сторону гор. Рота несла тяжелые потери. Личный состав ее сменился уже несколько раз.

Машина Казимуры, остановившаяся возле казармы, никого не обрадовала. Когда же подполковник узнал, что это за птица, он лично назначил конвой. Две грузовые машины. Шесть пулеметов. Пока солдаты собирались, Казимура пил чай. Шофер приготовил теплую одежду: через два-три часа, на той стороне, пойдет снег, подует северный ветер. Казимура подумывал остаться до утра, но то же самое предложил подполковник, и гордость капитана взыграла – он иронически-вежливо отклонил это предложение.

Первая машина охраны шла в ста метрах впереди оппеля Казимуры, вторая на таком же расстоянии сзади. Солнце скрылось. Отблески его лучей, отражаясь в высоких облаках, освещали землю таинственным, зеленоватым светом. «Если по дороге на Харбин ничего не случилось, – рассуждал Казимура, – почему обязательно должно что-то случиться на пути из Харбина?» Он скептически относился к слухам о партизанах, считая их досужими выдумками испуганных солдат. Хунгуза, безусловно, есть. Они подстерегают одиночные машины с продуктами. Но кто осмелится тронуть солдат? Усмехнувшись, капитан закутался в шубу, удобно привалился в уголок и закрыл глаза, на всякий случай переложив пистолет из кобуры в карман, под руку.

68

В штабе фронта рабочее напряжение не спадало круглые сутки. Скрытая война, которую раздували японцы, требовала решительного и энергичного отпора с нашей стороны. Каждое нарушение границы японцами командующий приказывал встречать самым жестоким отпором. Иногда приходилось разрешать навязанные «инциденты» смешанной комиссии офицеров советских и японских войск. Кляузные придирки к «немножечко не точной линии границы», обозначенной по карте 1898 года на три километра севернее, встречали отпор уже не военный, а дипломатический. Одна, даже маленькая, уступка могла быть истолкована как слабость и послужить предлогом для нападения. Чем ближе подходил ноябрь, тем тревожнее вести становились с границы. Части Квантунской армии стягивались на определенных направлениях. Было ясно – готовился удар. Личный состав армии в течение нескольких лет не менялся. Солдаты привыкли к климату, имели опыт войны в зимних условиях. Маневры частей и соединений не прекращались.

Советские войска получили в августе молодое пополнение. Командующий фронтом дал частям два месяца срока на обучение новичков и назначил осеннюю поверку войск на первую половину ноября. Итоги поверки должны были показать готовность наших войск к возможному нападению японцев...

В два ночи командующий принял полковника отдела разведки. Это был двенадцатый доклад за ночь.

– Новостей много, товарищ генерал. Прикажете подробно?

Командующий кивнул.

– Назначен новый командующий Квантунской армией полный генерал Ямада Отозоо, 1881 года рождения, произведенный в чин генерал-майора в 1930 году.

– А где же Умедзу Иосидзиро, наш с вами достаточно старый «добрый» знакомый?

– Отозван в распоряжение императорской ставки.

– С чем вы это связываете?

– Умедзу не популярен в Квантунской армии. Его преследуют неудачи. К тому же, он почти не имеет боевого опыта. Совершенно иное дело – генерал Ямада. Потомственный военный. Дворянин. Землевладелец. Занимал последовательно должности: командира четвертой кавалерийской бригады, начальника военной школы связи, начальника третьего управления Генерального штаба, начальника общего управления Генерального штаба, начальника офицерского училища, наконец, командовал экспедиционной армией в Центральном Китае.

– В какие годы?

– С декабря тридцать восьмого то октябрь тридцать девятого... Затем – генеральный инспектор по обучению армии. По совместительству – командующий обороной Японии и член высшего военного совета.

После короткого раздумья генерал проговорил:

– Да, японцы готовятся серьезно... – помолчал, делая какие-то пометки на листке бумаги. – Важную персону придется нам бить. У этого Ямады должно быть большое самомнение. Потомственный генерал!.. – и вновь коротко обратился к полковнику: – Что еще?

– Я вам принес письмо из Китая. То, с которым пришел к нам партизан Ван Ю, член Китайской коммунистической партии. Он еще доставил чемодан, выкраденный у атамана Семенова. Интересно, что вокруг отряда семьсот тридцать один нашими союзниками, – полковник улыбнулся уголками губ, – ведется оживленная разведывательная работа. Я располагаю сведениями: там действует известный на востоке шпион Айронсайд-Гонмо. В свое время он орудовал на нашем севере. Гонмо пытается выкрасть секреты Исии. В чемодане атамана Семенова оказались две пленки с портативного звукозаписывающего аппарата. Разговор велся на английском языке. Вот перевод, – он положил перед командующим пачку бумаг. – Отряд семьсот тридцать один разрабатывает бактериологическое оружие, которое японцы уже применяют, заражая пограничные водоемы. Раньше мы это лишь предполагали, теперь у нас документы. В течение лета на нашем участке заражено три колодца. Один – в расположении полка Сгибнева – брюшным тифом, два других – у хутора Абагайтуя – дизентерией. Китайская печать опубликовала летом сообщения о внезапно начавшихся эпидемиях чумы и холеры на оставленной японцами территории. Чума вспыхивает и после появления японских самолетов.

– Да... – командующий полистал страницы. – Интересная беседа... «Счастлив вас видеть, дорогой господин Кавасима...» Гм... «Счастлив». «Некоторые сведения о вашей работе под руководством господина Исии...» Кавасима – работник отряда?

– Начальник одного из отделов. Крупная фигура.

– Да... «Стране, за которой будущее, Америке». Ишь ты! О будущем заговорили, – он просмотрел всю запись. – Ну-ну... Вы с начальником санслужбы связались?

– Так точно. Вот его заключение о материале: «В беседе Кавасимы нет секретных сведений о методах выращивания бактерий. Эта запись – популярное изложение истории развития микробиологии, во многих частях дилетантское, с позиций идеализма».

– Ясно. Где Ван Ю?

– Неподалеку, в городе. Вот письмо, – полковник подал листок, испещренный тысячами знаков. – От жителей Маньчжурии. Здесь больше трех тысяч подписей. Подписывались выборные за целые общины и даже районы. Ван Ю настойчиво требует свидания с вами.

Командующий прочитал письмо. Встал, подошел к окну, отдернул синюю штору.

Гулял по городу сердитый ветер. Бил в окна сухими желтыми листьями, подметал улицы. Пыль и снег кружились на площади под фонарями. Около подъезда ходили часовые в тулупах. «Если вы не поможете, кто вам поможет?» – слова эти не давали покоя. «Тяжело. Гибнут люди».

– Пригласите, пожалуйста, товарища Ван Ю завтра днем сюда.

Полковник понимающе склонил голову и вышел.

Приходили с докладами начальники служб, отделов, управлений. Начальник штаба принес на подпись приказ об осенней поверке.

– Обязательно посылайте поверяющими офицеров-фронтовиков. Привлекайте выздоравливающих из госпиталей, из запасного полка. Установить нашу боеготовность – вот главное.

Утром свет в окнах штаба погас. Но люди работали. Машина командующего стояла в гараже, и шофер, склонившись над рулем, тихонько похрапывал. Свистел ветер в голых сучьях деревьев, срывая последние листочки. Хлопал красный флаг над зданием штаба. И сменившиеся часовые шагали вдоль подъездов, легко ступая валенками по чисто подметенному ветром асфальту.

69

Трудным показался Михаилу ночной путь через перевал к японской дороге. Впереди неторопливой походкой крестьянина шагал Лю Цин. За ним, часто поскальзываясь на обледеневших ступеньках, шел Римота. Каждый нес по две мины да еще маузеры с запасом патронов. Все трое молчали: лес не любит шума. Не только зверь может быть в лесу, не только! Лю Цин, будто ночная птица, видел все вокруг, определяя дорогу по заплывшим корой засекам, по одинокому дубу или живому, даже зимой звенящему ручейку, спрятанному среди корней. Уже за полночь они подошли к повороту дороги, лежавшей на узкой бровке крутого голого обрыва. Выше дороги рос густой кустарник – бузина, молодые дубки, мелкие колючие ели. Ночь оставалась ветреной и беззвездной. Луна ныряла среди туч, ее неверный свет изредка заливал горы, рисуя причудливые картины, но тут же все снова погружалось в кромешную тьму.

Отдохнув, Михаил и Лю Цин спустились вниз. Римота передал им мины. Около часа все трое молча долбили ямки. Лишнюю землю собирали в шапки и относили в кусты. В последний раз осмотрев железные грубые ящики, Михаил вложил запалы и приступил к самому ответственному – маскировке. Покончив и с этим, приказал отходить в кусты.

Дорога казалась давным-давно заброшенной, забытой в слепящем мраке. И подумалось партизанам, что, может быть, здесь вовсе и не ходят, не ездят никогда японцы. Сблизив головы, они долго шепотом советовались. Острожный Лю Цин предлагал отойти в лес и понаблюдать. Михаил хотел ждать на месте. Римота, немного подумав, вздохнул и приглушенно заговорил:

– У нас есть старая сказка о кукушке. Было трое. Один говорит: «Надо найти кукушку и заставить ее петь». Другой: «Надо поймать кукушку, она запоет „сама“». А третий: «Подождем, когда она прилетит, тогда найдем и поймаем». Сан Фу сказал нам, когда посылал на задание: смотрите сами. Мы нашли дорогу. Поймали. Теперь подождем, когда она запоет. Патроны назад нести тяжело. Все время в гору.

– Будем ждать! – решил Михаил.

Лю Цин ничего не ответил. Он молча вынул пустую трубку и уже сладко посасывал ее, как ребенок пустушку. Поворочавшись, он устроился поудобнее и затих.

Минуты ожидания складывались в часы, равные вечности. Михаил много раз вскакивал: слух ловил рокот мотора, уставшие глаза видели свет фар. Но это только мерещилось, и он ложился снова. Лю Цин шепнул:

– Закрой глаза, товарищ. Лучше будешь слышать.

Но лежать с закрытыми глазами было совсем тяжело. Наплывала мягкая, колеблющаяся дремота. Михаил вздрагивал, в смутном испуге открывал глаза, но вокруг – ничего. Вой ветра, однотонный шум леса и – темнота.

Под утро ударил крепкий мороз. Все продрогли. Зубы начинали выстукивать тревожную дробь. И лишь в тот час, когда над дальней вершиной блеснула светлая полоска зари, когда смутно завиднелась дорога, партизаны, наконец, услышали приглушенное жужжание моторов.

Лю Цин неторопливо вставил запал в единственную на троих гранату. Римота щелкнул затвором. Снова сблизив головы, они условились стрелять по сигналу. Уж если не взорвется мина под колесами, только тогда кидать гранату: детонация вызовет взрыв.

«Не могут не взорваться! – думал Михаил, опасливо вглядываясь, в предрассветный сумрак. – Пусть одна, но взорвется».

...Казимура проснулся от грохота. В глаза плеснула волна огня. Капитан успел рассмотреть – передняя машина с солдатами кувыркнулась под откос, в темный провал. Его шофер еле успел затормозить, Казимура стукнулся лбом о стекло. Выхватив пистолет, капитан выпрыгнул на дорогу. От задней машины бежали солдаты. Загремела стрельба откуда-то с гор. Казимура упал и прижался к колесу машины. Шофер, тяжело дыша, лежал рядом. Группа солдат карабкалась на гору, стараясь кустами добраться до того места, где вспыхивали огоньки выстрелов. Те, что прятались наверху, били на выбор любого из лежавших на дороге. Но вот внизу заработал пулемет – и стрельба вверху оборвалась. А вокруг стонали раненые. Кто-то кричал, пронзительно и тоскливо. Капитану стало страшно. Он решился бежать как раз в тот момент, когда раздался взрыв гранаты, разнесший мотор его автомобиля. Казимура упал, почувствовав тупую боль в плече.

...Лю Цин, расстреляв все патроны, бросил гранату. В ее ослепительном взрыве Михаил успел рассмотреть и запомнить искаженное страхом лицо японца в шубе и шапке.

– Отходить! – приказал Михаил и пополз в гору вслед за Лю Ци-ном, все еще державшим в зубах незажженную трубку. Изредка отстреливаясь, последним пополз Римота. Его лихорадило. Губы дрожали, он пытался заговорить, но не мог сказать ни слова.

Возле первых деревьев они поднялись и побежали. Где-то внизу глухой дробью рассыпались выстрелы, слышались гортанные крики, властные команды офицеров.

– Идут по нашим следам, – сказал Римота, когда они остановились передохнуть. – Приказывают прочесать лес.

Выстрелы слышались все ближе. Было очень трудно заставить себя двигаться – ноги затекли и окоченели. Михаил, внезапно вскрикнув, упал. Поднявшись, попытался бежать дальше, но резкая боль ударила под коленку, и он, охнув, повалился наземь.

– Ранили, товарищ? – склонился над ним Лю Цин.

Михаил не ответил. Сознание уплывало. Римота приложил ухо к его груди и, услышав стук сердца, с облегчением вздохнул. Лю Цин принялся перевязывать рану товарища, оторвав рукав от своей рубашки. Действовал он неторопливо и споро, как делал все в своей жизни; собирал ли рис, пахал ли поле, дрова ли колол в богатых дворах.

...Шофер убит. Машина исковеркана. Горит масло. На дороге стало светло. Казимура осторожно потрогал плечо и вскрикнул от внезапной сверлящей боли. Передохнув, шевельнул рукой: ничего, движение не потеряно! Посмотрел на шубу – цела. Значит, не рана. Ушиб. Пустяки!

Капитан поднялся. Шофер грузовика сидел у себя в кабине, сонно склонившись над рулем. Казимура открыл дверцу – труп шофера кулем свалился на дорогу. Выстрелы слышались где-то далеко в лесу. Капитан осмотрел дорогу впереди. Чернело шесть воронок. Проехать можно. А если мины?.. Казимура спрятался под нависшей скалой и обстрелял дорогу. Раненые молили о помощи. Казимура презрительно скривил губы: «Трусы». Он сел в пустую кабину грузовика, завел мотор. Машина плавно тронулась и, набирая скорость, скрылась за поворотом. Казимура спешил. Сегодняшний день – первый из трех, данных генералом. Далеко внизу мелькнули огоньки Ирэктэ. Казимура окончательно успокоился и даже размечтался. Кто знает, может случится, что паспорт на имя инженера Тахоты через несколько лет будет лежать под стеклом в токийском музее. И владыки мира – сыны Ямато, почтительно склонясь, станут шептать: «Это божественный Казимура. Тот, кто дал нам весь мир...»

70

Задолго до начала концерта художественной самодеятельности в клубе не хватало скамеек. Опоздавшие располагались на табуретках, принесенных из казарм, или прямо на полу в проходе и перед сценой. Многие стояли в несколько рядов вдоль стен. Надышали так, что в большом и холодном помещении стало жарко. Лед на окнах растаял, вода с подоконников струйками сбегала на пол.

Карпов задержался на заседании партийного бюро и пришел в клуб только к началу второго отделения. Солдаты потеснились, освобождая ему местечко. На сцене появился Заварзин, и Карпов, радостно изумленный, даже не разглядел соседей.

Стоя чуть впереди двух баянистов, Заварзин пел «Меж крутых бережков». Перед Карповым встали вдруг картины летних вечеров на родной Волге, когда небо чистое, и розовые отблески последних солнечных лучей дрожат на светлых волнах.

До боли в сердце захотелось в родной город: прокатиться бы на Зеленый остров по светлой-светлой волжской волне. И чтобы чайки кружились, и пляж пестрел, и волна от парохода покачивала лодку...

Заварзин допел и смешно, неумело поклонился.

– Браво! Бис! – дружно шумел зал.

Карпов хлопал вместе со всеми. Нечаянно толкнул локтем сидевшую рядом девушку. Извинившись, спросил:

– Хорошо ведь, правда?

– Хорошо, – улыбнулась та, – но вы руки себе не отбейте.

Теперь только Карпов узнал Коврову. Они давно не встречались. Ольга училась на курсах в медсанбате и не бывала в полку, а Карпов не решался навестить ее, хотя не раз подумывал об этом. Вот и вернулась!..

– Что вы меня так рассматриваете? – больше смущенно, чем насмешливо проговорила Ольга. – Мы с вами где-то встречались?

Карпов понял шутку и в том же тоне представился:

– Лейтенант Карпов. Вне службы – Сергей.

Ольга засмеялась и вновь обратилась к сцене. Карпов искоса поглядывал на нее сбоку, удивляясь странному и волнующему ощущению: ему казалось, что он знает Ольгу давным-давно.

Концерт кончился веселой солдатской пляской. Исполнителей долго не отпускали. «Бис! Повторить! Еще!» – гудел зал. Ольга тоже кричала, лицо ее раскраснелось, глаза оживленно блестели.

Едва начались танцы, Ольга покинула Сергея. Его опередил капитан Макаровский, и Карпову оставалось только настороженно и ревниво следить, как они кружились в общем людском водовороте. Когда вальс кончился, Ольги в клубе уже не было. Макаровский подошел к Карпову и, все еще возбужденный танцем, заговорил о предстоящих инспекторских стрельбах. Сергей отвечал невпопад. Освободившись, наконец, поспешно направился к выходу.

Почти в самых дверях он увидел Ольгу. Она стояла в группе девушек из недавнего пополнения и громко смеялась вместе со всеми. Увидев Карпова, с явным сожалением спросила:

– Уже уходите?

– Отбой, как известно, в двадцать три ноль-ноль, – неловко пошутил Карпов.

Девушки снова засмеялись, теперь уже над его словами, но как только снова заиграл оркестр, вдруг рассыпались, как стая голубей. И опять Ольга убежала. Она весело кружилась в танце с незнакомым, совсем юным солдатом из новичков.

«Ей весело, – с непонятной грустью подумал Карпов. – А что в этом плохого?.. Просто... Ты просто ревнуешь, Сергей. Вот это – нехорошо...»

71

В камере номер сорок четыре было очень тихо, хотя никто не спал. Заключенные, тесно прижавшись друг к другу, удивленно раскрытыми глазами смотрели на дремлющего ребенка Лизы. Ему было уже два месяца, но все равно он был чудом для них – отрешенных от жизни людей. Ребенок не видел дневного света, не знал иного тепла, кроме материнской груди. Когда он спал, тишина в камере ничем не нарушалась. Заключенные боялись двинуться. Даже шепотом не говорили.

Лизе после родов выдавали усиленное питание. И она чувствовала себя бодрее. Первое время, пытаясь поддержать товарищей, она делилась с ними своим пайком. Но однажды это заметили надзиратели, и с тех пор во время раздачи пищи в дверях камеры стоял японец. Он наблюдал за Лизой и уносил остатки пищи. Просить его было бесполезно. Он смотрел пустыми, ничего не выражающими глазами.

Первое время Лизе каждую минуту казалось, что вот сейчас у нее отберут этот теплый живой комочек, неотъемлемую часть ее самой, и будут мучить так же, как мучают всех в этом доме пыток. Но никто ребенка не отбирал. Наоборот, и ее, и новорожденного часто осматривал врач, заботясь об их здоровье. Это был тот самый человек в белом халате, который не так давно привил ей болезнь и заставил метаться в бреду. Она бы с гневом отказалась от его забот... если бы была одна. Все чаще и чаще хмурилась Лиза при мысли, что ее ребенок живет без имени, но каким светлым именем могла назвать она это существо, которому вряд ли суждено понять, что мир заключается не только в четырех стенах камеры. Лиза звала мальчика просто «сынком». Так же звали его и остальные. Он был сыном тюрьмы, и все считали его своим ребенком.

И пришел день, похожий на сотни других мертвых дней, прожитых в тюрьме. Так же гремели замки, те же равнодушные японцы в черных мундирах раздавали еду. А после обеда в коридорах послышались громкие голоса. Потом захлопали двери камер, но криков не было. Что-то новое и, конечно, страшное надвигалось из внешнего мира. Заключенных охватила тревога.

Загремел замок сорок четвертой камеры. Лиза прижала ребенка и спряталась за спину человека без имени. Тот стоял на единственной ноге, напряженно глядя на медленно открывающуюся дверь.

– Встать! – крикнули из коридора.

Заключенные поднялись, не ожидая повторения команды, обычно подкрепляемой плетьми. Дверь раскрылась, и заключенные попятились. В камеру вошли трое японцев в белых халатах. Первый из них – старый, с лицом, изборожденным глубокими морщинами – брезгливо осмотрелся и безразличным взглядом скользнул по фигурам заключенных. Заметив женщину с ребенком, спросил, ни на кого не глядя: