Текст книги "Гибель дракона"

Автор книги: Николай Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Бросьте, – посоветовал Карпов.

– Аня, помоги! – руки матери запутались в узких рукавах. Дочь дернула платье. Материя затрещала. – Осторожно, сумасшедшая! – женщина испуганно взглянула на Карпова.

Девушка опустила ногу в поток и вскрикнула:

– Холодно-то как, мамынька!..

Но мать сильным движением столкнула ее и сама прыгнула следом. Крыша затрещала и начала разваливаться, доской ударило лошадь, и та, теряя клочья пены с оскаленной морды, поплыла против течения. Карпов едва успел спрыгнуть и ухватиться за холку. Женщина часто оглядывалась на дочь, пытаясь улыбкой подбодрить ее.

Перед мордой лошади проплыл тюк с двумя крысами. Злобно пища, они грызли друг друга. Светлая обшивка тюка пестрела кровавыми пятнами. Лошадь испуганно взяла вбок, кося красновато отливающим глазом. И без того вконец продрогший, Карпов вдруг почувствовал, как все его нутро обожгло жестоким морозом. Он всегда ненавидел и побаивался крыс.

8

– Я поеду, товарищ военфельдшер, тут теперь ваши заботы, – комиссар, указав взглядом на быстро приближавшихся к берегу Карпова и спасенных им женщин, легко поднялся в седло и, не дожидаясь ответа, поехал в сторону полковых казарм.

Военфельдшер Коврова, покопавшись в сумке с красным крестом, вынула пузырек для спирта и отметила с сожалением, что он наполовину пуст.

Лошадь ступила на берег, толпа вздохнула облегченно и радостно. Женщин подхватили и, кутая в одежду, повели к двуколке полковой санчасти. Лошадь погнали на конюшню. Карпов присел на камень, не чувствуя ни дождя, ни ветра. Кашин подал промокшее обмундирование. Карпов благодарно кивнул и принялся натягивать брюки, потом гимнастерку, не понимая, зачем он это делает.

– За бригадира с дочкой... – гудел близко над ухом голос председателя, – за работу солдат спасибо, товарищ политрук, от всего колхоза... Мы уж, товарищ политрук, никогда этого...

Карпов, все яснее ощущая озноб, слышал эти слова будто из старого, испорченного репродуктора.

– Товарищ младший политрук...

Карпов обернулся на мягкий девичий голос и увидел сначала стаканчик со спиртом, протянутый ему, потом девушку в форме младшего лейтенанта медицинской службы.

– Выпейте, – слабая улыбка тронула губы военфельдшера, лицо ее было приветливо и почему-то показалось Карпову давно знакомым.

Председатель колхоза бодро крякнул:

– Лечись, политрук!

– Спасибо вам, – заговорила только что подошедшая дочь бригадирши. – Что бы с нами было... что бы было... – дрожа всем телом, она, не отрываясь, глядела на то место, где была избушка, а теперь из воды торчали одни стропила, будто руки утопающего.

Карпов, уже взяв в руки стаканчик со спиртом, неожиданно протянул его девушке.

– Выпейте! Сразу теплее станет.

Девушка, бережно держа перед собою стаканчик, побежала к матери. Председатель колхоза, нахмурился, но ничего не сказал. Военфельдшер Коврова негромко, но строго заметила:

– Вам никто не разрешал отказываться от лекарства. До помещения два километра, вы простудитесь.

Карпов, взглянув на нее, на прилипшие ко лбу и вискам светлые завитки волос, выбившиеся из-под берета, улыбнулся.

– Товарищ политрук, взвод выстроен! – доложил Кашин.

Карпов поднялся, пожал растерявшейся девушке руку, весело заметил:

– А вы строгая! – и пошел к взводу.

9

Капитан Казимура нервничал: снова переход через границу. Прошлый раз, на обратном пути, овчарка вырвала у него клок одежды и прокусила кожу. Эти большевики словно почуяли что-то: граница все неприступней. Единственное утешение – последний раз. Скоро он придет туда победителем, и тогда его карьера пойдет ввысь стремительно. Чем он хуже, к примеру, Доихары Иедзу? А тот рывком превратился из капитана в генерала. Из разведчика – в командующего одной из армий Японии. Главное – как повезет.

Он, Казимура, выдвинулся в первые ряды разведчиков сравнительно недавно, обратив на себя внимание в Китае. Там ему удалось поднять прояпонское восстание в одной из провинций, и японские войска, благодаря его таланту, прошли триумфальным маршем десятки километров. И на текущем счету Казимуры в Токийском банке Мицуи появилась кругленькая сумма. А уж в России!.. Казимура оживленно потирал руки. Давным-давно, в детстве, старая гадалка, раскинув рисовые зерна по исчерченному иероглифами листку бумаги, предрекла ему, что умрет он глубоким стариком в почете и в богатстве. «Труден путь к богатству, – говорила она, – сотни смертей избежишь ты, но добьешься своего». Что ж, до старости Казимуре далеко, тем более до глубокой. Генерал Доихара обещал ему губернаторство, и Казимура станет губернатором: он не даст императору оснований быть недовольным своим слугой. Вот бы только разведку поскорее оставить! Несмотря на предсказание гадалки, на дне души всегда копошится предательский страх за свою жизнь.

А тут еще старый пьяница Семенов. По всему видно: недоброе задумал русский атаманишка. Скрывает своего разведчика. Скорее всего, подлец, работает заодно и на немцев. Жаль, нет пока доказательств, в Токио Семенову верят, хорошо платят, и не стоит, конечно, поднимать шум из-за простой догадки. Тем более, что немцы считаются сейчас друзьями, хотя они европейцы и со временем опять станут врагами. Когда придет это время? Может быть, завтра. Послал же император войска на Филиппины, а ведь американцы тоже были друзьями. До сих пор Казимура не расстается с маузером, на рукоятке которого выгравировано: «Made in USA». Это ли не доказательство? А в Квантунской армии сотни танков с такими буквами. И там, на островах, воины императора бьют американцев американским оружием...

Слуга-китаец доложил о приходе подъесаула.

– Где возможен переход? – Казимура ткнул в карту гибким чистым пальцем.

– По краю болота, господин капитан, – ответил рябой подъесаул, часто моргая и глядя Казимуре прямо в глаза.

– Ты думаешь, я хочу сдохнуть от сапа?!

Вздрогнув, Трюнин попятился к двери.

– Никак нет! – выдавил он, побледнев и вытирая ладонью выступившую на лбу испарину.

– Где идешь сам?

– Напротив Офицерской сопки... По Куриному логу, ваше благородие. Где бурьян. Возле могил.

– Напротив Офицерской сопки? – Казимура на минуту задумался, глядя на карту. – Это лучше. Пойдешь через три часа, под утро.

Брезгливо выпятив нижнюю губу, японец смотрел вслед сгорбленному подъесаулу и злорадно смеялся про себя. Испугался заразы, русский дурак! Скоро всех вас перетравим, как бешеных крыс. В великой «сфере сопроцветания» европейцам нет места. Юг – Тихий океан уже у ног императора. Еще один удар – и развалится русская стена.

Поглядывая на часы, Казимура переоделся и стал похож на корейца. Проверив документы, еще раз оглядел себя в зеркало и довольно улыбнулся. Последний переход. Последний! Две гранаты в карманах. В рукаве, на тонкой упругой резинке, – заветный маузер. Маленький плоский пистолет в заднем кармане брюк.

Тщательно закрыв окно темной шторой, чтобы солнце не нагревало комнату в его отсутствие, Казимура подсел к письменному столу. На тонкой рисовой бумаге с изображением детей, играющих в мяч, старательно вывел: «Начальнику жандармов города Хайлара. Записка подтверждения. Подтверждаю и ходатайствую об отправке в порядке Токуй Ацукаи лиц, по указанию господина атамана Семенова. Виновны в ведении антияпонской пропаганды. Свидетелей представить нельзя». Приложил личную печать.

Напевая потихоньку трогательную песенку о дивной розе и сладкозвучном соловье, Казимура вышел из гостиницы, провожаемый низкими поклонами хозяина и слуг. На улице темнело. Капитан неторопливо зашагал в сторону вокзала, где помещалась жандармерия.

10

По берегу прокатился удивленный возглас. Лейтенант Самохвал, работавший здесь со взводом своей роты, обернулся к потоку. По середине его, словно на невидимом буксире, катилась серо-голубая громада комбайна.

– Спасти нужно! – заволновался он. – В реку уйдет – пропала машина.

Комиссар полка Подгалло, проходивший в это время по участку роты, увидел комбайн и спрыгнул с насыпи к солдатам в воду. Поскользнувшись, он низко пригнулся, и волна накрыла его. Солдаты бросились на помощь. Выпрямившись, комиссар крикнул:

– Принесите веревку!

Но веревкой уже обвязывался командир отделения сержант Золотарев. Ему помогал суетливый крепыш Камалов, который и тут не забывал улыбаться, обнажая мелкие зубы.

– Вы только конец держите крепче, – просил рослый сержант. – Не дайте безвременно погибнуть, – улыбнувшись, он смело кинулся в воду, крикнув по-моряцки: – Трави коне-ец!..

Голова Золотарева, повязанная носовым платком, белела уже далеко. Течение тащило его на середину потока, прямо к комбайну, застрявшему на мели.

– Доплывет? – тревожно спрашивали солдаты друг друга.

– Какой разговор! – беспечно шумел Камалов. – Обязательно доплывет: он с Волги!

Это была заведомая неправда: многие знали, что Золотарев до призыва жил в сухом и безводном Заволжье. Но Камалову не перечили: очень уж всем хотелось, чтобы сержант доплыл.

И Золотарев плыл. Все свои силы и невеликое искусство пловца расходовал он только на то, чтобы удержаться на поверхности воды. Но веревка намокла, стала грузной и тянула ко дну. «Хоть бы не зацепилась», – подумал сержант, плывя «саженками» в полосе спокойной воды. Но вот и стремя. Здесь повеяло холодом, как из погреба в летний день, и тут же словно кто-то толкнул его в спину широкой и мягкой ладонью. Мимо мелькнул тюк, несший на себе беспокойно метавшуюся крысу. Крыса прыгнула на Золотарева, но упала в поток и пропала.

Через минуту сержант уже отдыхал на лесенке комбайна, надежно привязав веревку за поперечный брус внизу. Плыть обратно, против течения, он и не помышлял, решив подняться на мостик и «доехать» до берега. В конце концов, рассудил он с обычной шутливостью, лишние четыре-пять пудов не составят особой трудности для роты солдат, к тому же плавать на комбайне, кажется, никому еще не приходилось. Поднявшись на ходовой мостик, Золотарев, не заметив, наступил на притаившуюся в углу крысу. Та отчаянно запищала и больно укусила сержанта за голые пальцы. Золотарев испуганно дернул ногой, крыса взлетела и упала в воду.

– Сколько нечисти вымыло! – негромко воскликнул Золотарев, поморщившись от боли и отвращения, и замахал руками, давая сигнал роте. Дрогнув, комбайн медленно пополз против течения.

Карпов со взводом подбежал к роте вовремя. Солдаты сейчас же облепили веревку и, скользя по размытой насыпи, полезли вверх. Падая на колени, Карпов полз вместе со всеми, удивляясь вернувшейся силе и тому, что ему вдруг стало нестерпимо жарко.

– Раз, два! – звучал голос комиссара.

– Взяли! – разноголосо, невпопад, отвечали солдаты.

– Еще раз!

– Взяли!

Вскоре Золотарев спрыгнул с мостика.

– Замерзли? – обратился комиссар к солдатам, вытирая окровавленную, обожженную о веревку руку.

– Зачем замерзли, товарищ комиссар? – с серьезным видом ответил Камалов. – Пропотели! До нитки мокрые, – он стоял по колени в воде и выжимал гимнастерку.

Замелькали веселые улыбки.

Уходя, Подгалло позвал с собой Карпова. По пути он велел ему идти в роту переодеться, обсушиться. Ни одного лишнего слова, никакого намека на старое знакомство. «Не узнал», – решил Карпов, уже с сожалением, даже обидой, хотя при первой встрече сегодня сам хотел, чтобы случилось именно так: зачем лезть в глаза, зачем в служебные отношения вплетать личные чувства?.. «Впрочем, все к лучшему. Так проще».

Переодевшись, Карпов хотел идти в штаб полка, но у дверей казармы его встретили комиссар и усатый лейтенант, еще мокрый и грязный.

Ветер разогнал тучи. Поток, недавно такой бурный и стремительный, убывал на глазах.

– Вот, товарищ Карпов, ваш командир роты.

– Лейтенант Самохвал, – отрекомендовался усатый, протягивая руку и внимательно оглядывая Карпова.

11

– Господи, пронеси... – трясущимися губами шептал Трюнин. Сдерживая дыхание, он долго лежал неподвижно, прислушивался. Все было тихо. Это несколько успокоило. – Господи, пронеси... – повторил он уже на распаханной полосе – рубеже России.

Знакомая падь. Теперь только бы добраться до Куриной головы – одинокого камня на краю болота. Там до поселка шесть километров, распадками можно дойти никем не замеченным. Капельки дождя упали на щеку. Трюнин вздрогнул. «Посильнее бы разошелся... смыл бы след... дай-то, господи!..» И, будто услышав горячую молитву Трюнина, хлынул короткий, но обильный дождь. Опять – от камня к камню, от куста к кусту. Опять: «Господи, пронеси!».

Что это впереди?.. Трюнин приник к земле. Куст шиповника? Но ведь еще вечером его не было! – в этом он мог поклясться. Решил взять чуть правее – «береженого бог бережет» – и торопливо пополз, выбираясь на склон соседней сопки. И опять ему померещился куст! Что это? Неужели же он незаметно вернулся на то же место? Нет. Куриная голова темнела слева. Откуда же этот куст? Сопка совсем голая... Назад! Хоть и зверь Семенов, да ведь не съест же, свой как-никак!.. Трюнин ящерицей развернулся и – замер. Сзади него, на том самом месте, где он был три-четыре минуты назад, темнел неподвижный куст шиповника! Трюнин метнулся влево – и там!.. Куст, чуть видимый на светлом фоне неба, слегка шевелил ветвями. «Без ветра?..» – в ужасе подумал Трюнин и вскочил, готовый бежать куда угодно.

– Лежать! – приказал спокойный голос сзади. – Не оборачиваться!

– Вот и все... вот и все... – шептал Трюнин. – Кончилось... кончилось... кончилось... О, господи!..

Через полчаса он уже давал показания. Торопясь выговориться, спасти себе жизнь, говорил все, что знал.

– Сап в болоте! Сам слышал... Японский капитан Казимура говорил! Ей-богу! Еще весной его туда напустили. А Семенов-атаман с крысами придумал. Они не простые, крысы-то! Не простые! – убеждал Трюнин, угодливо ловя взгляд пограничника. – С заразой они... Убей меня бог, с заразой! Не попусту же их япошки целую неделю ловили. Неделя ловли крыс была у них, ей-богу!..

12

– Итак, – озабоченно проговорил майор Сгибнев, – в ночь – тревога и марш. Триста километров! – он закусил губу. – А народ у нас почти весь новый. Командиры – молодежь. Своих солдат почти еще не знают. Дела предстоят нам с тобой невеселые...

Комиссар ответил:

– Что ж, на этом марше мы и сроднимся и с солдатами, и с командирами. Марш поможет нам создать как раз то целое, имя которому – полк. Будет трудно, не спорю. Но ведь и люди наши понимают: тяжело всей стране. И будут держаться стойко. Я верю.

Сгибнев мельком взглянул на него и зашагал по кабинету от двери к окну. «Характер! – думал он. – Можно подумать, что мой комиссар и в самом деле ничуть не волнуется. Люди, видишь ли, понимают... Люди людьми, а вести их – нам с тобой».

В дверь нерешительно постучали. Вошел Плотников – старший врач полка. Смущаясь, присел, когда Сгибнев предложил ему стул, и выжидательно переводил взгляд с командира на комиссара. Он страдал невероятной застенчивостью, и Сгибнева это нередко выводило из себя.

– Как вы думаете, товарищ военврач, – заговорил Подгалло, и Плотников поспешно встал. – Сидите! – Плотников вновь покорно опустился на стул. – Как вы думаете, чем можно объяснить такое массовое появление крыс в потоке?

– Нам известны случаи, товарищ комиссар, – Плотников поерзал на месте, вновь порываясь подняться, – когда наводнение вымывает с насиженных мест десятки тысяч грызунов. Они начинают переселение на новые места. Обычно с их пути бежит все живое... Грызуны в панике злобны и теряют чувство страха...

– Все это отвлеченно! – недовольно остановил его Сгибнев. – Комиссар спрашивает вас о данном конкретном случае.

– Это вопрос специального исследования. Я могу только предполагать.

– Что же вы предполагаете? – пристальный взгляд комиссара смущал врача, ему казалось, что Подгалло осуждает его, обвиняет в неспособности четко ответить на прямой вопрос.

– Я... Я, собственно говоря, не задумывался...

– Жаль, – бросил майор.

– Что? – обернулся к нему Плотников. – Ах, да! Действительно, жаль... – и мучительно, до слез покраснел.

– Да не краснейте! – сердито воскликнул Сгибнев. – Скажите, можно ли наловить большое количество крыс, заразить их и выпустить в наводнение?

– Конечно! – обрадовался Плотников. – Безусловно! Например, кормить крыс зараженными трупами животных. Или подсаживать к ним зараженных блох. Но это – теоретически... – Плотников торопился, словно боялся, что его перебьют. – А практически для этого нужны громадные средства и очень много людей, – он на минуту задумался, решая про себя, возможно ли практически проделать такое. Вспомнил лекции известного инфекциониста, но тот ничего не говорил об искусственном заражении. И кому это нужно! Тратить время, силы, средства – чего ради? И Плотников уверенно закончил: – Нет, такой эксперимент лишен смысла.

– Логично, – согласился Сгибнев. – За исключением пустяка, – и невесело засмеялся. – Вы забываете, что в нескольких километрах от нас – граница. И там живут люди... Враги, – поправился он. – Враги, которые не считаются ни со средствами, ни с трудами, только бы навредить нам.

– По-моему, вопрос ясен, – Подгалло взглянул на майора. – Немедленно нужно выяснить, заражены ли крысы. Вы это сможете сделать за максимально короткий срок, товарищ Плотников?

– Нужна лаборатория со специальным оборудованием. И время. Не меньше суток.

– Берите машину и немедленно выезжайте в армейскую лабораторию, – приказал майор. – Сидите там у них над душой. Не возвращайтесь, пока не будет результата.

– Есть! – Плотников встал.

– И еще, – остановил его комиссар. – Прикажите сейчас же, чтобы через санинструкторов мне к восемнадцати ноль-ноль был представлен список, кого покусали крысы.

13

В помещении жандармерии, несмотря на поздний час, было оживленно. Японцы в форме и русские в партикулярном платье (как все еще говорили в Маньчжурии), сновали по коридорам. Приход невысокого корейца остался незамеченным. Однако же часовой у входа, проверив его пропуск, почтительно отдал честь: не каждый день в захолустный городишко Маньчжурии приезжают капитаны секретной службы. Дежурный офицер, к которому обратился Казимура, проводил его до двери кабинета начальника и сказал почему-то шепотом: «Господина капитана давно ждут». Смахнув с плеча Казимуры невидимую пылинку, офицер ушел к себе. Казимура нахмурился: кто может ждать его? Одернул на себе просторную заплатанную рубаху и, поглядевшись в зеркало, постучал в дверь.

За столом начальника сидел худой моложавый генерал медицинской службы. Знакомым показался Казимуре и беспокойный взгляд его, и короткий нос, и поджатые уши, наполовину скрытые густыми, когда-то черными, теперь седыми волосами, и ласковая улыбка красиво очерченного рта. Капитан представился. Генерал, вежливо улыбнувшись, указал на кресло перед столом и, пока Казимура садился, внимательно осматривал его.

– Мне давно хотелось лично познакомиться с доблестным капитаном Казимурой и я рад, что случай свел нас, – генерал неторопливо позвонил. Адъютант внес две чашки густого до черноты чаю и вазу с печеньем, вытянутым в трубочки. – Не провожай путешественника без божьего благословения, – улыбнулся генерал, указывая на чай, – сделай все, чтобы путник не грустил на чужбине.

Казимура поблагодарил вежливым поклоном и взял чашечку. Прозрачный фарфор был темным и теплым. Капитану вспомнился Токио, ресторан на Императорской площади и... «Так, так! – отметил он про себя. – Этого генерала он видел полковником. Конечно же, полковник Исии Сиро!» Проникаясь все большим почтением к этому загадочному человеку, Казимура молча пил чай, слушая всем известные новости из Японии, которые нашел нужным сообщить словоохотливый собеседник.

– А теперь, – начал генерал, когда Казимура поставил на поднос пустую чашку, – теперь будьте внимательны и сосредоточены, – он закурил душистую сигаретку с золотым мундштуком («Американская», – подумал Казимура). – Генерал Доихара заверил меня, что в вашем лице я буду иметь деятельного и трудолюбивого помощника. Ваше предстоящее путешествие вызвано моим маленьким заданием. И путешествие и задание – последние, – приветливо улыбнулся генерал. – Совсем скоро я надеюсь быть гостем губернатора Западной провинции господина полковника Казимуры...

Капитан поклонился и опустил ресницы, скрывая радостный блеск глаз:

– Я счастлив, господин генерал.

– Нет, нет! – торопливо перебил тот, поднимая руку. – Я профессор Исии. Только профессор.

– Я счастлив, господин профессор, служить императору везде, где он всемилостивейше повелит мне.

– Вы истинный самурай, господин Казимура. Поэтому генерал Доихара и выбрал именно вас.

Блеклое пятно света лежало на чистом зеленом поле стола. Бронзовая чернильница в виде горы поблескивала темным золотом. Сухие, желтые от йода пальцы профессора Исии перекатывали розовую автоматическую ручку.

– Маршрут определяю я, – заговорил профессор, и от ласкового тона его, от вежливой улыбки не осталось следа. Перед разведчиком сидел строгий начальник. – Перейдете границу на любом участке Аргунь-Маньчжурия и направитесь в Цугул. Там проживете два дня у агента семнадцать – Трюнина. Главная ваша задача – водоемы. Все проделаете сами, лично, – Исии не спеша достал обыкновенный металлический портсигар и нажал указательным пальцем выступ на уголке. Мягко щелкнув, отскочила крышка. Внутри лежали упакованные в вату четыре плоские запаянные склянки. – Здесь возбудители брюшного тифа, – брови Казимуры поползли вверх. – Они будут живы еще пятнадцать суток. Одну склянку оставьте у семнадцатого. Остальные... Ищите вдоль границы водоемы и бросайте это туда, – Исии ловко отделил крышку портсигара и ребром ее коснулся склянок. – Вот так вы раздавите их. Только не расходуйте все на один водоем. Ищите большие колодцы не на самой границе, а в глубине, те, откуда берут воду жители, а главное – воинские части, – вздохнув, он прицепил крышку на место, закрыл портсигар и снова ласково улыбнулся, глядя на побледневшее лицо разведчика. – Вы были в Китае?

– Так точно, господин профессор!

– Значит, это вам знакомо. Но там работать значительно проще, – он опять улыбнулся. – На желтой расе мы проверили действие оружия номер один. Вам выпала честь проверить его на европейцах. Не каждому я мог бы доверить плоды своего многолетнего труда, господин Казимура. Не каждому, – задумчиво повторил он, поглаживая кончиками сморщенных пальцев крышку портсигара, и опустил голову.

Капитан теперь вспомнил все, что слышал о профессоре Исии. Со скамьи токийской военно-медицинской академии Исии пошел в армию. Потом изучал медицину в Европе и Америке. Бывал даже в России. Жизнь свою он посвятил микробиологии. Последнее время в армии прошел слух о каком-то новом виде оружия, рассчитанном на массовое истребление живой силы противника. Посвященные называли и имя изобретателя – генерала Исии, «колдуна», связывая его с отрядом 731, где он проводил свои опыты. А потом, заставив поклясться в сохранении тайны, добавляли, что он начиняет бомбы микробами.

– Божественный император вручает вам судьбу войны за создание новой Ямато! – продолжал генерал, зябко потирая руки. – Поэтому мы должны предусмотреть все, – он вновь перешел на деловой тон. – В случае эксцесса на границе, вам надлежит... – он помолчал, глядя в настороженные глаза разведчика, – надлежит сделать так, чтобы никто не нашел у вас этого, – генерал указал на портсигар. – Взорвите его, пусть даже он будет у вашего сердца – иного выхода нет.

– Моя жизнь принадлежит императору!

14

Самохвал сиял гимнастерку и критически осмотрел ее. Напевая вполголоса, отпорол подворотничок и бросил в мусорный ящик.

– При-идется но-вый при-ши-вать! – рассеянно пропел он, роясь в чемодане.

Карпов с интересом наблюдал, как ротный, не торопясь, оторвал нитку и, зажав ее губами, не переставая напевать, вынул из фуражки иголку, скрывавшуюся где-то в подкладке.

– Чистый хотите пришить? – заговорил Карпов. – Смотрите, будете блестеть – сороки унесут.

Самохвал улыбнулся. Нитка упала на колени, он с трудом ухватил ее пальцами:

– Тонкая работа! – и засмеялся. – Сороки – не страшно. А покажись я с грязным подворотничком – какой же пример солдатам!

Карпову хотелось поговорить с ним о людях, о делах в роте, но первым начать эту беседу он не решался. Самохвал, завязав, наконец, последний узелок, полюбовался своей работой и вдруг сказал:

– Не знаю я людей – беда! Две недели назад пополнение дали, где тут успеть. А впереди – такой марш.

Карпов разделял его тревогу. Он-то знал людей еще меньше. Вернее, он пока не знал их совсем. И все-таки счел нужным ответить командиру:

– А мне люди понравились. Хороший народ.

Самохвал вопросительно и удивленно поднял на него глаза.

– Да-да, – подтвердил Карпов. – На марше вы убедитесь в этом.

15

Грузный седой старик в потертой визитке сидел за широким письменным столом, перебирая толстыми, словно опухшими, пальцами, разноцветные листки деловых бумаг. Беспокойство чувствовалось в его резких, порой бесцельных движениях, в нервном подергивании плеч и той неестественной сосредоточенности, с которой он перекладывал бумаги с места на место. Мягкий свет, рассеянный цветной шторой, заливал комнату. На мраморной полочке камина, у ног бронзового рыцаря с копьем, тикали часы. Старик часто вытирал потную лысину, проводя по ней большим синим платком. Такая неприятность – сын отбился от рук, а тут изволь сидеть и выслушивать китайчишку. Да будь он хоть дельным человеком-то, а то так, грузчик, доброго слова не стоящий. «Ну и страшилище – все ребра наружу», – брезгливо отметил старик, окинув взглядом высокого полуголого китайца.

– Господин купеза... господин Зотов... Дети мало-мало кушай нада, – дрожащим голосом говорил китаец, быстро шевеля пальцами, словно отыскивая в воздухе нужные слова. – Совсем помирай теперя... Моя работай много будет. Моя будет послушная. Моя...

– Ну, хватит! – сердито бросил Зотов и вытер лысину. – Я подумаю. Иди.

Бормоча слова благодарности, китаец, пятясь, вышел из комнаты.

«Денек! – подумал Зотов, рассеянно барабаня пальцами по столу. – Денек! Надо бы хуже, да некуда... Тонна спирта-сырца взорвалась. „От неизвестной причины“. Знаем мы эту „неизвестную“! Вот только что ушел... ирод. Он убьет – не охнет, не то что спирт... Мишка – сын родная кровь – бунтует. Управлять вздумал заводом. Изобрел десятичасовой рабочий день! Ополоумел совсем. Мастера прогнал, стервец! Да какого мастера – золото, не человек. У него и мертвый работать стал бы. А ведь прогнал так, что и не воротишь. Натворил дел, всего за неделю. А дай-ка волю ему?..»

Старик покачал головой и прошипел вслух:

– Ну, я ему, стервецу, спущу штаны по старой памяти. Он у меня запомнит, как своевольничать...

Дверь распахнулась, стукнулась ручкой о стену.

– Тише! – рявкнул старик.

Высокий узкоплечий юноша, казалось, не расслышал сердитого окрика. С порога он заговорил громко и гневно:

– Это что?! Думаешь, ты лучше сделал? До сих пор не понимаешь, что нельзя каторгу из работы устраивать! Ты думаешь, я ребенок и не знаю, что делаю?

– Знаешь, – иронически перебил отец, – как не знать. Советские порядки заводишь. Чего уж тут знать-то.

– Какие там советские, – с горечью ответил сын. – Хочу, чтобы отца человеком считали, а не кровососом.

Старик в ярости вскочил с кресла;

– Это я кровосос? Я их пою, кормлю – и я же кровосос? Ах, подлецы, бездельники! Ручки в брючки, а Зотовы – плати? Так, что ли? Ты мне такими словами в лицо не тычь. Я хозяин, я за все в ответе. И за рабочих тоже.

– Перед кем в ответе-то?

– Перед богом, перед совестью в ответе, вот перед кем, мальчишка!

Сын прикусил губу, помолчал, а потом сдержанно заговорил, стараясь быть спокойным:

– Помнишь, я еще действительно мальчишкой был, мы у Ковровых жили, ты тогда другим был. И соседи нас уважали. И ребятишки меня играть звали... – и замолчал, уронив голову.

Старик насторожился. Непонятно говорит сын, к чему клонит? И с каким-то новым, еще неизведанным чувством посмотрел отец на Михаила: что-то общее было у его сына с недавно ушедшим китайцем. Но что?...

– А вот теперь по улице пройти позор. Отворачиваются, – глухо продолжал Михаил. – Только что вслед не плюются. Ославили девушку на весь город. Женихались, а теперь... За что? Ведь стыдно ей на люди выйти, – и добавил дрогнувшим голосом: – Если бы не торговля твоя, давно бы женился...

– На ком? – желваки запрыгали на скулах старика. – На девчонке Ковровой? На красной? – гнев душил его. Он закашлялся, утер слезы и, отдышавшись, отрезал: – Забудь!

– Но почему?! – вскричал сын, расстегивая воротник рубашки. – Почему?!

Старик обвел глазами комнату. Зеркало отражало диван, ковер и темное бюро старинной работы. И сюда, вот на это кресло, пустить девчонку, которая продает щепки, чтобы купить хлеба?!

– Да мне, – зло крикнул Зотов, – да мне во сто раз лучше, чтобы ты у Бакшеева в корпусе служил или... в Бюро эмигрантском! – как же ненавидел он сейчас ту девушку! Пусть она красавица, каких в кино по праздникам показывают, а только сын, его сын – не пара нищенке. – Стерва она! Не стоит алтына, а гоняется за рублем...

– Как не стыдно!.. – бешено округлив глаза, Михаил встал решительный и злой, ноздри его короткого, словно обрубленного носа, раздувались. Злясь и одновременно восхищаясь, старик узнавал в нем себя молодого, – обо мне говори что хочешь... А ее – не трогай! – выкрикнул юноша с такой силой, что хрустальный стакан стукнулся о графин и тоненько задребезжал.

Старик жалобно скривил губы. Усы его опустились, глаза сузились, спрятались под нависшие брови, лоб покрылся множеством мелких морщин. Трясущаяся голова ушла в плечи, как от удара.

Минуту длилось молчание. Только шуршание бумаг и хриплое дыхание Михаила нарушали тишину.

И это его сын! Плоть от плоти, кровь от крови. И как же это Мишенька, Мишутка, ради кого он, Зотов, наживал копеечку к копеечке, кому готовил уютную жизнь, из-за кого женился второй раз на горбатой сорокалетней «девице», принесшей богатое приданое, – его сын отказывается ото всего, в чем смысл жизни!.. Что из того, что когда-то, давным-давно, после революции, выгнавшей его из России, он, Зотов, нашел приют у земляка Коврова, что от него, земляка, и богатеть начал: копил деньгу на чужих харчах, да и Мишка был обихожен – руки развязаны. Что же из того. Каждому своя фортуна... Правда, обещались они, отцы, поженить детей. Но чего по пьяному делу не бывает. Велика сейчас разница, велика. И сыновья Ковровы – красные оба, в России, коммунисты. Вот и свяжись: кончишь дни в каком-нибудь лагере у японцев. Они – сила. Скоро японские губернаторы будут сидеть в Чите, Иркутске, Хабаровске, по всей Сибири до Уральского хребта, а то и дале. Вот когда в полную силу войдет торговый дом «Зотов и сын». А сын-то по младенческому разуму этого не понимает...