Текст книги "Гибель дракона"

Автор книги: Николай Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Третьи сутки Лиза была в бреду. Азиатская холера торопилась убить ее, но организм хотел жить и сопротивлялся. Врач-наблюдатель еще вчера записал в журнал: «№ 3932 – смерть наступила на третьи сутки». Но Лиза жила. Она дышала. Она слышала. Временами чувствовала, что лежит на гнилой, вонючей соломе. И рядом с ней, на восьми квадратных метрах, заражались здоровые люди.

Перед самой болезнью Лиза узнала от нового заключенного, которому дали номер Демченко, что русские взяли Берлин и что война кончилась. Германия сдалась. Но потом, в бреду, все перепуталось, и было непонятно, как это – кончилась война, а она еще тут?..

В коридоре послышался шум. Гремели цепи, кто-то кричал, хлопали двери. Здоровые поднялись. В тишину тюрьмы ворвалось что-то новое, никогда здесь не знаемое. Лиза очнулась от грохота. С трудом открыв веки, снова зажмурилась – так ослепительно ярок показался ей тусклый свет лампочки. Лиза попыталась поднять руку – тонкую, казавшуюся невесомой, – и не смогла. Лиза не видела, что рука ее до самого плеча посинела, а ногти стали черными. Глубоко ввалившиеся глаза, обведенные черной полосой, были тусклы и неподвижны. Но Лиза еще чувствовала тяжелый, давящий комок в желудке, от которого по всему телу растекались судороги.

Рывком растворилась дверь. Японцы в марлевых масках и темных халатах могильщиков остановились у порога. Двое держали в руках железные крючья, похожие на пики.

Бред и явь смешались. Лиза подумала, что это пришли освобождать ее. Наступил конец мученьям. Теперь – жить!.. Лиза попыталась подняться. Это было ее последнее усилие. В наступившей тишине, рожденной испугом, японцам показалось, что труп ожил.

– Дождалась... Свобода, – прозвучало явственно. – Жить...

Хриплый голос был полон торжества – японцы в ужасе отступили. Но в следующее мгновение, опомнившись, уже били заключенных плетьми, выгоняя из камеры. А труп Лизы бросили в тележку, уже наполненную мертвыми и еще живыми, стонущими людьми.

16

На занятых советскими войсками улицах Хайлара оживали вражеские снайперы. Артиллеристы на руках подтаскивали противотанковые пушки и громили чердаки – летели щепки, железо, камни.

В тылу рот, атакующих укрепленные здания, вспыхивали дома, подожженные японцами. Тушить горящие здания было некогда. Город пылал в десятках мест. На южной окраине японцы взорвали городок секретного отряда № 100, от взрыва полопались стекла в окнах домов.

Бой растекался по улицам, захватывая все новые и новые кварталы, неудержимо приближаясь к вокзалу. Телефон, телеграф и радиостанция были уже взяты. Бешеными атаками японцы стремились вернуть их.

Наступила та неразбериха, которая путает все планы ошеломленного противника. Советские солдаты, зная свою задачу, по выстрелам определяли главное направление, забирались на крыши зданий, врывались в окна верхних этажей, занятых японцами. Бой распадался на отдельные схватки, в которых побеждает наиболее инициативная сторона. Ни суматоха выстрелов, ни истошные крики атакующих японцев не сбивали с толку советских солдат. Они твердо знали, что к утру город должен быть взят, и торопились. Если взвод, блокируя дом, задерживался, истребляя противника или вынуждая его сложить оружие, то следующие за ним взводы вырывались вперед, оставляя сражающихся в тылу. В трудных местах тяжелые танки проутюживали пулеметные гнезда.

По одной из улиц, где уже прошли бои и дотлевали пожарища, двое раненых вели пленного японского солдата. Обрывок цепи волочился за ним по тротуару.

– Кто это? – спросил Харченко, выпрыгивая из танка.

– Пулеметчик-смертник, товарищ подполковник, – ответил сержант Кашин. Он был без сапога и в порванной гимнастерке. – Прикованный на чердаке был. Куда бы его определить? – Он оглядел дрожащего низенького японца, пугливо озиравшегося по сторонам. Смертник был одет в обыкновенный желто-зеленый китель, но без погон.

– Пункт сбора пленных будет здесь. Вас, сержант, пока назначаю начальником пункта. Для охраны пленных пришлю людей.

– Слушаюсь! – ответил Кашин. – Но... – он замялся. – Я ранен легко, могу еще воевать.

– Выполняйте приказание, – строго проговорил подполковник и скрылся в танке.

Вскоре в районе центрального городского кинотеатра, на шпиле трехэтажного здания, взвился красный флаг. Освещаемый пламенем пожаров, он был виден всему городу. Теперь уже никакая сила не смогла бы заставить наших солдат отступить – оставить врагу Красное знамя своей страны.

Натиск усилился – флаг словно влил новую меру бодрости и уверенности в скорой победе.

17

Кажется, не уснуть и в эту ночь!

Казимура сел, ощупью нашел выключатель и зажег настольную лампу. Свет не принес желаемого успокоения. Вот уже несколько суток майор не может успокоиться – с того утра, когда радио принесло весть об атомной бомбе, взорванной американцами над Нагасаки. Радиосвязь с городом прервана. На телеграммы никто не отвечает.

Нет, не обросло мхом суровости сердце Казимуры. Теплятся в нем остатки чувств к матери – вечно озабоченной, усталой и ласковой, и к отцу – угрюмому, молчаливому, но родному!

Майор шагал из угла в угол. Теперь от них ничего не осталось... распались на атомы. Дико! Нелепо! Американцы откупорили сосуд и выпустили злого духа, духа уничтожения всего живого.

Может быть, он боится теперь за свою жизнь, свое благополучие?

Казимура с негодованием отверг эти мысли. Но они возвращались все настойчивее и определеннее. Атомная бомба в руках врага – гибель Ямато. Но главное – гибель его мечты, его надежды.

Майор выдвинул ящик стола, вынул ампулу. Завернув ее в ватку, осторожно отвернул кончик и высосал содержимое. Потом, стараясь не делать резких движений, лег и закрыл глаза. Ощупью погасил свет.

Блеснуло нестерпимо яркое пламя атомного взрыва... загорелись дома... потом все заволокло черными клубами дыма. Казимура уснул, так и не решив, что же заставило его так тревожиться: гибель города, родителей или крушение своей мечты? И важно ли это? Может быть, важнее то, что атомная бомба – в руках врага?..

Разбудил майора удар грома. Он был настолько сильным, что Казимура привскочил. Комнату осветила яркая вспышка молнии. «Какая поздняя гроза!» Казимура хотел растворить окно, но гром ударил еще сильнее – стекла с жалобным звоном посыпались на пол. Казимура отшатнулся от окна. Нет! Это не гроза!

Майор торопливо одевался. Атомная бомба? Война? Мысли кружились, как бумажки, сброшенные со стола порывом холодного ветра, залетевшего в разбитое окно. Застегиваясь на ходу, майор выскочил на улицу и побежал к зданию японской военной миссии, где находился его служебный кабинет. Казимура служил теперь начальником пограничной службы разведки.

Кто бомбит? Американцы? И тут же с досадой подумал: им совсем незачем залетать в этот далекий городишко. Другое дело – русские. Взяв Хайлар, они отрежут Далай-нур. Как мог он не угадать время наступления русских! Впрочем, бомбежка – это еще не война. От границы двести километров. Пока подойдут русские, прибудет подкрепление и встретит их далеко на подступах к городу. Там еще Маньчжуро-Чжалайнорский укрепленный район. Казимура забежал в подъезд. Когда он открывал дверь, от реки послышались пулеметные очереди и орудийные выстрелы. Майор замер на пороге кабинета. Русские? Они берут мосты?! Вытирая липкий горячий пот, майор схватил телефонную трубку:

– Генерал Намуру!.. Господин генерал, война?.. Русские?! Танковая армия с десантом?! Без объявления войны? Что? Объявлена?!.

В трубке послышался глухой треск, потом наступила мертвая тишина. Продолжая прижимать к уху теперь уже бесполезную трубку, Казимура рывком открывал ящики письменного стола, рассыпая по полу бумаги. В трубке затрещало. Немного погодя властный голос – Казимура расслышал совершенно отчетливо – произнес по-русски:

– Разъединить все телефоны! Третье отделение – на чердак.

Казимура отдернул руку. Шнур оборвался, и трубка отлетела в угол, сбив со стола вазу с цветами.

Казимура обессилел. Спазмы сдавили горло. Осенними листьями, тронутыми заморозком, белели листы бумаги, усыпавшие пол кабинета. Смутная тоска сдавила сердце. Взгляд упал на карту «Сферы сопроцветания». Казимура вздрогнул. Все рухнуло! Вся жизнь!

Выстрелы на соседней улице вернули Казимуру к действительности. Он подбежал к освещенному заревом окну. Город горел. Майор упал на колени и, ломая ногти, начал подбирать бумаги и бросать их в камин. Тонкая лощеная бумага прилипла к крашеному полу и никак не отрывалась. На этих листках были адреса, явки, инструкции, приказы. Они не должны попасть в руки врага. И какого!..

Возникло мощное «ура». Казимура вскочил. Ему показалось, что кричат где-то рядом, может быть, уже на лестнице. Забыв о бумагах, он широко распахнул дверь. Нет! По коридору сновали какие-то люди, одетые в гражданское платье. Кто это? Глаза Казимуры расширились. Он узнал жандармов японской военной миссии.

– Что вы делаете?

– По приказу господина генерала Намуры готовим снайперов, господин майор! – ответил жандармский унтер-офицер, отстегивая погоны.

– Погоны! – Казимура оскалил зубы, будто собирался укусить жандарма. Но тот махнул рукой и побежал в глубину полутемного коридора.

Кое-как сколотив отряд из тридцати человек с пятью пулеметами, майор разместил их возле окон второго этажа.

Вскоре начали собираться его люди. Наспех он давал задания: следить за продвижением войск противника, узнавать и запоминать номера частей, вооружение и численность. За сведениями придет человек со старым паролем. Несколько успокоившись, Казимура поднялся к себе на третий этаж. Бумаги надо сжечь. Проходя мимо лестницы на чердак, он спросил наблюдателя, где сейчас идет бой?

– Не пойму, господин майор, – ответил тот, – горит везде. И стреляют везде.

Казимура поднялся на чердак. На самом гребне крыши возвышалась небольшая будочка в виде круглого фонаря, застекленного со всех сторон. Взглянув на город, майор растерялся. Гул сражения, плохо слышимый в толстостенном здании, здесь оглушил его. Вспышки выстрелов виднелись на реке, в районе мостов. Огневой вал катился к вокзалу. Казимура увидел, как на шпиле кино развернулся большой красный флаг...

Жандарм-наблюдатель пугливо покосился на майора.

– Может быть, – начал он, озираясь на красный флаг, – нам следует отойти в укрепрайон... Нас окружают...

Казимура кивнул. Жандарм кинулся к люку, но не успел спуститься до половины лестницы, как сзади раздался выстрел.

– Трус! – поморщился Казимура, перезаряжая пистолет. – Трус! На какое-то время его испуг пропал, он вновь почувствовал себя храбрым и решительным. Спускаясь, брезгливо ткнул труп жандарма каблуком. Теперь можно уничтожить бумаги. Теперь он снова самурай, способный отдать жизнь за государя. Твердым шагом майор направился к своему кабинету. Но великий бог Синто, живущий в далеком храме, решил, видимо, по-своему, ибо никто не знает его тайных предначертаний... Бешеная трескотня русских автоматов внизу словно оттолкнула Казимуру от дверей, и он сбежал на второй этаж.

– Нас атакуют, господин майор! – растерянно крикнул подпоручик.

Стонали раненые. Как осатанелый, стрелял и стрелял пулеметчик, задрав ствол пулемета к небу. Майор подскочил к перепуганному солдату и рукояткой пистолета ударил его по затылку. Тот осел на пол.

– К пулемету! – злобно приказал майор подпоручику. – Бейте вдоль улицы. Сейчас подойдут солдаты из укрепрайона.

Будто подтверждая его слова, зазвучало торжествующее «банзай!», на улице замелькали знакомые мундиры. Но почти одновременно у них в тылу загремело: «Ура!». Вспышки гранат ослепили Казимуру. Мертвый подпоручик, не выпуская рукояток пулемета, свалился на пол.

А «ура» гремело все ближе.

В ужасе Казимура выбежал на улицу. Обдирая руки, он карабкался по забору, стремясь скрыться от этого оглушающего, леденящего кровь «ура». Он забыл обо всем на свете, но собственную жизнь совсем не хотелось терять. Сорвав погоны, майор побежал, не разбирая дороги. Оглянувшись назад, увидел картину, лишившую его последних сил: крыша огромного дома японской военной миссии поднялась на несколько метров и, распадаясь в воздухе на куски, беззвучно упала.

Взрывная волна подхватила Казимуру и стукнула о стену.

18

– Слышишь, друг?

– Слышу.

Старики лежали на полу, застеленном соломой. Их разбудила гроза. Потом послышался необычный гром. Старики встревожились.

– Стреляют, похоже. – Федор Григорьевич кряхтя поднялся и подошел к зарозовевшему окошку.

Над городом поднимались фонтаны огня. Федор Григорьевич тихонько ахнул. Ноги сразу ослабли, и он, как подкошенный, тяжело сел на скамейку.

– Что ты, Федья? – встревожился Ли Чан, поднимаясь. Увидев пламя взрывов, он радостно ударил себя по коленям. – Русские пришли, друг!

Бестолково суетясь, старики поспешно одевались.

Они выбежали во двор. Ли Чан скрылся в сарайчике. Федор Григорьевич недоуменно посмотрел ему вслед и вышел на улицу. Тревожная радость овладела стариком.

Первые его мысли были о Лизе. Хотелось бежать к тюрьме, взломать двери, сбить замки. Потом он вспомнил о сыновьях. Может быть, и они тут, неподалеку, рвутся к нему, к дому! И старик заплакал, протягивая руки к пожарам, все ярче и ярче разгоравшимся в городе.

Ли Чан, разбрасывая доски и инструмент, рылся в углу сарайчика. Теперь-то он расквитается за все со зверем в японском мундире – драконом, прилетевшим из-за далекого моря. Русские подошли к городу. Они придут сюда. Они прогонят японца! Исполнялись слова старой, как мир, песни – свобода шла с запада. В представлении Ли Чана русские были богатырями. Да и как он мог думать иначе, когда японцы многие годы твердили о непобедимости германской армии, не знающей себе равных во всем мире, а русские взяли Берлин. Они прогонят японца!.. И Ли Чан должен убить – хоть одного. Потом ему и смерть не страшна! За сына, за Лин-тай, за внуков. Наконец, он нашел спрятанную под обрезками тяжелую дубину, приготовленную им тайно от Федора Григорьевича. Подбежав к калитке, увидел Коврова, стоявшего с протянутыми руками. Подумав, что друг молится своему богу, Ли Чан отступил в тень забора.

– Ты, Чана? – обернулся Федор Григорьевич, опустив руки. Старики поднялись на крышу. Город стал виднее. Кругом сверкали огни выстрелов. Внезапно в небо взметнулось дымное пламя, раздался глухой взрыв, старики услышали приглушенное расстоянием раскатистое «ура».

– Так его! Так! – шептал Федор Григорьевич. Заметив на соседней крыше людей, крикнул: – Наши пришли, сосед! Видишь?

– Вижу, сосед! – донесся радостный возглас.

По улице пробежали солдаты-японцы, торопясь к круглой сопке. Их настигал танк. Федору Григорьевичу показалось: по улице, с лязгом и грохотом, катится огромный дом. В конце улицы танк настиг японцев... Послышались дикие крики, а танк, развернувшись, пошел в переулок рядом с китайским кладбищем.

– Ох ты! – только и мог выговорить ошеломленный Федор Григорьевич. – Ну и... – он не договорил. Хлопнула калитка. Во двор заскочил запыхавшийся японский солдат. Обессиленный бегом, он привалился к забору, опустив винтовку. С кошачьей ловкостью, ожидать которой никак не мог Федор Григорьевич в дряхлом теле Ли Чана, китаец бесшумно подполз к краю низенькой крыши. Японец, прижавшись лицом к забору, в щелочку глядел на улицу – нет ли погони? В это время и ударил его Ли Чан тяжелой дубинкой по затылку.

Японец упал. Федор Григорьевич, чуть не сорвавшись, скатился по лестнице и схватил винтовку японца. Ли Чан тоже слез. Вытер лоб. Присел.

– Плохой дело – война, – сказал он, немного отдышавшись, и обратил к Федору Григорьевичу бледное лицо. – Первый раз человека убил. Жалко... Живой был... хоть и зверь.

Федор Григорьевич рассердился.

– Какой человек? – закричал он срывающимся голосом. – Этот? Хуже зверя! Хуже! – убежденно повторил он. – Змею и то жальче будет, чем его. Сколько лет издевались... мы для них люди были?

Ли Чан поднялся и, крепко сжимая в руках дубину, ответил сурово:

– Все равно жалко. А убивать надо. Кто живой останется, умный будет. Воевать, скажет, хватит. Каждый люди – пусть себе живи. Правда, друг?

– Ну, это еще куда ни шло, – согласился Федор Григорьевич. – А то – жалко! Эх, ты!

На улице послышался топот. Федор Григорьевич отскочил к крыльцу и щелкнул затвором, загоняя патрон. Положив тяжелую винтовку на перила, он навел ее на калитку. Ли Чан прижался к стене. Над забором показалась голова японца в фуражке. «Офицер!» – подумал Федор Григорьевич и нажал спусковой крючок. Грянул выстрел. Офицер упал на улицу.

– Еще один! – торжествующе закричал Федор Григорьевич, подбегая к калитке, но на улице затопали – человек убегал. Выскочив за калитку, старик прицелился... но выстрела не последовало – он забыл перезарядить винтовку.

Чуть не плача с досады, Федор Григорьевич вернулся во двор. Ли Чан предложил:

– Пойдем, околоточного поймаем!

...Двери дома раскрыты настежь. Старики смело вошли. Ли Чан чиркнул спичкой – вещи разбросаны в беспорядке. Хозяева в панике бежали, не успев захватить даже ценности. На столе лежали золотые вещи и деньги.

Ли Чан зажег свечу. Федор Григорьевич сердито смахнул деньги на пол. Старики прошли в спальню. На спинке стула, перед кроватью, висел мундир околоточного. На коврике валялась шашка в ободранных ножнах.

– Нас боялся, – спокойно отозвался Ли Чан, закуривая трубочку. – Шибко не хочет помирать. Думает, спрячется. А куда себя денет? Волк...

– Эх, Чана! – голос Федора Григорьевича дрогнул. – Был бы с нами Гончаренко... он бы научил, что сейчас делать, – и низко опустил голову.

За год до этого дня, в конце июля, неожиданно забрали Гончаренко, а через пять дней расстреляли «за бандитское нападение на военнослужащих японской императорской армии». Видно, никого не выдал старый казак: все те же люди приносили деньги и забирали продукты.

– Она, Гончаренко, шибко шанго старик... – Ли Чан выбил трубочку, – умная. Много знай, ничего не говори. Большой люди. Сердце большой.

Не торопясь, брели старики обратно по улице, уже полной народа. Здесь жила голытьба, все они с надеждой смотрели на горящий город, прислушивались к выстрелам, ждали русских. Еще издали заметив свет фар, все кинулись навстречу подходившей колонне автомашин. Шоферы отчаянно сигналили, но все-таки вынуждены были остановиться. Высокий офицер поднялся на крышу кабины:

– Граждане! – закричал он. – Освободите дорогу! Колонна не может ждать!

Ли Чан, все еще не выпускавший из рук дубины, протискался к машине, поднял руку и громко – все услышали – крикнул:

– Наша ваша ждал тридцать лет! Вансуй, русские!

Но машины уже тронулись, осторожно раздвигая толпу. Солдаты приветственно махали руками, кричали что-то веселое, ободряющее. Будто луч солнца скользнул, да так и остался в глухом пригороде темной августовской ночью.

– На Халун-Аршан пошли, – заметил кто-то. – Запирают японцев в Далай-нуре.

– Помоги нашим, господи, помоги... – причитала пожилая женщина и крестила проходившие машины.

А колонна шла все быстрее, и не было видно ей конца.

19

Казимура, придя в сознание, испытал нестерпимый, животный страх смерти. Пробираясь темными закоулками, прячась за углами зданий, он спешил попасть на знакомую до последнего камня улицу, как будто там ждало его спасение от войны. Споткнувшись, он упал, до крови ободрав колени, но даже не заметил этого. Оттолкнув мешавший труп, притаился в подъезде какого-то дома, выжидая, пока пробегут русские солдаты, стремившиеся к центру города. Казимуре пришлось перелезть несколько заборов, прежде чем он достиг своего дома. Так же, как и всегда, каменный дракон над подъездом, широко раскинув крылья, кусал свой хвост. Два окна смотрели пустыми глазницами рам в темноту. Казимура крепко запер за собой дверь. Если отрезан путь в укрепрайон, есть еще тысячи возможностей спастись! Можно переодеться в блузу корейца – русские доверчивы. Они пропустят одинокого крестьянина на Халуп-Аршанскую дорогу. А там можно взять у старосты любой деревни лошадей и скакать! Скакать во весь опор на восток! Желание действовать жгло Казимуру. Он вошел в комнату, отыскивая в темноте шкаф с одеждой. На соседней улице поднялся столб дыма: загорелось здание театра, откуда снайперы вели обстрел русских. Стало светлее. Майор выбрасывал костюмы, спеша найти нужные вещи. Кажется, это! Он поднес ближе к окну длинную холщовую рубаху.

По улице бежали двое русских. Казимура не удержался, выхватил пистолет и расстрелял все патроны. Русские упали мертвыми. Казимура вновь почувствовал себя солдатом армии императора, способным убивать врагов. Шепча проклятия, отыскал винтовку и патроны. Примостившись у окна – так, что его не было видно с улицы, – стал терпеливо выжидать. Переодеться он еще успеет – это недолго. Рубаху и широкие штаны можно надеть прямо на мундир.

По другой стороне улицы бежала девушка в шинели с красным крестом на рукаве. Примостившись поудобнее, Казимура выстрелил. Девушка упала. Майор радостно засмеялся. Из-за угла выбежали еще двое русских. Казимура, жестоко улыбаясь, поправил винтовку. Вот они – враги! Сейчас они падут мертвыми от его руки! Казимура скрипнул зубами и замер...

20

Отряд Сан Фу-чина занял перевал в срок. Не успели бойцы окопаться, как заставы донесли: по дороге движется батальон японцев с тремя пушками. Сан Фу решил окружить колонну, заняв господствующие над дорогой высоты впереди и сзади батальона. По сторонам дороги – пропасть и лес. Куда будут пробиваться японцы? Назад? Вряд ли. Зная порядки японской армии, Сан Фу был уверен, что колонна станет упорно стремиться вперед. Он послал в обход роту во главе с комиссаром. Сам остался на вершине. Чжу Эр, не слушая уговоров, занял место в первых окопах, рядом с бойцами.

– Я солдат, товарищ командир, не так ли? – взгляд его был суров и тверд. – Я иду в бой так же, как и любой патриот.

Этот первый открытый бой был тяжелым. Многие партизаны, еще недостаточно обученные, воевали неумело. Отряду пришлось отступать. Рота Шин Чи-бао, ограниченная в действиях узкой бровкой дороги, не отвлекала на себя значительных сил японцев, как на это рассчитывал командир.

Отряд нес потери и медленно отходил к вершине, где его ждала гибель: на голой вершине партизаны стали бы отличной мишенью для японских артиллеристов.

Неожиданно поднялся человек. Он был виден всем: и японцам, и партизанам. Невысокий, седоволосый, казавшийся хрупким и беззащитным, он звонко крикнул:

– Коммунисты, вперед!

И неведомая сила будто толкнула Сан Фу-чина туда, к нему, вперед, под пули японцев. Прикрывая Чжу Эра, встал Римота; сутулясь, по своему обыкновению, поднялся старый Лю Цин. Михаил бежал, задыхаясь от ненависти: вот он, враг, вот, вот, вот!.. И ярость гнева, и душевную боль вложил он в свой первый удар штыком... Партизаны без выстрелов, молча кинулись на японцев и сошлись в рукопашной схватке. Японцы начали отступать. Тут ударили пулеметы роты Шин Чи-бао, и в течение получаса все было кончено...

Братская могила выросла на голой вершине. Погиб Лю Цин, закрыв своим телом Чжу Эра. Погиб Гончаренко-младший, отбив у японцев пушку. Он успел выстрелить по наступающим почти в упор из этой пушки.

Откуда-то принесли выглаженную дождями и ветром серую плиту и положили на могильный холм.

Раненым – их было много, больше половины отряда, – вырыли землянки, сделали шалаши.

Второй бой был легче: роту японцев смели с дороги залпами орудий.

До начала августа никто не тревожил партизан, отряд нес только караульную службу. Бойцы, почувствовав силу, узнав торжество победы, рвались вниз искать и уничтожать врага. Чжу Эру и Шин Чи-бао приходилось сдерживать партизан.

Отряд рос не по дням, а по часам. Чжу Эр и Шин Чи-бао подолгу разговаривали с новыми бойцами, расспрашивая о жизни, о японцах, о движении их войск. Совсем недавно в отряде появилась присланная из Китая рация, а с ней вместе – радистка, смешливая Цю, сразу ставшая любимицей отряда. Партизаны теперь знали обо всех событиях, которые происходили в мире. Допоздна засиживались у костра, слушая рассказы Чжу Эра о войне в Китае, о Народно-Революционной армии, частью которой стал теперь отряд Сан Фу-чина, как и все партизанское соединение «Хинган».

Шин Чи-бао, разбуженный однажды часовым, ничего не мог понять. Ему казалось, он только уснул.

– Что? – спросил он тревожно. – Японцы?

Часовой приложил палец к губам и шепнул:

– Слушай...

Высоко над горами на восток летели самолеты. Их, видимо, было много: не успел Шин Чи-бао одеться, рокот моторов заглушил все. Шин Чи-бао перестал слышать, что говорил ему часовой. А тот уже кричал во весь голос:

– Чьи? Чьи это могут быть самолеты?

Подошел Чжу Эр. Поздоровался. Постоял несколько минут молча, прислушиваясь к удаляющемуся гулу моторов.

– Советские! – вдруг сказал он и, поправив очки, обернулся к Шин Чи-бао. – Не так ли?

– Так... Это же... – комиссар не мог говорить от волнения.

– Да! – радостно подхватил Чжу Эр. – Это конец японской оккупации. Это мир и свобода, товарищ!

К ним подходили партизаны, прислушивались, постепенно окружая их тесным кольцом. Опять послышался нарастающий гул самолетов, невидимых в темноте. Люди что-то кричали, приветственно махали шапками. Потрясая листком, испещренным записями, радистка Цю еле протиснулась к Чжу Эру.

– Война! – взволнованно кричала она. – Русские объявили войну Японии. Это их самолеты! Вот! – и отдала записи Чжу Эру.

Радостным, приветственным шумом отозвались партизаны, но их крики покрыл мощный гул моторов третьей волны советских бомбардировщиков.

21

Первая и вторая роты батальона Карпова отрезали центр города от вокзала и загнали японцев за стальные двери дотов. Карпов приказал минировать выходы и вести наблюдение. Он отослал часть людей к вокзалу, где, судя по выстрелам, разгорался бой, а сам с Золотаревым и Камаловым начал пробиваться к штабу ударной группы. На соседних улицах то и дело вспыхивали ожесточенные схватки, гремели взрывы гранат, слышались крики и автоматные очереди.

Решительного перелома еще не наметилось. Но японцы, деморализованные мощным натиском, отходили к укрепрайону под защиту орудий и железобетонных стен дотов. «Только бы загнать их в укрепрайон, – думал Карпов, – освободить город. Войска пойдут вперед». Он бежал рядом с Золотаревым. Позади топал запыхавшийся Камалов. Карпов не думал об опасности. Сейчас было одно желание: скорее попасть на КП, отослать донесение в политотдел. Были уже первые герои-солдаты, о них должны узнать все. В планшете лежали заявления: «В бой хочу идти коммунистом». В центре квартала, из одноэтажного особняка с каменным драконом над подъездом, грянули выстрелы.

– Ложись! – крикнул Карпов, – Никто не ранен?

– Нет, вроде целы, – послышался голос Золотарева. Он укрылся за чугунной тумбой.

Выстрелы из особняка прекратились. Карпов быстро перебежал улицу. «Наверное, смертник, – мелькнула мысль, – ну, мы сейчас доставим ему удовольствие повидаться с тенями предков». Вот и окно. Он приподнялся на носки и кинул гранату. Бегом – к другому. Вторую! Мысль работала четко: два окна, две комнаты, человек оглушен или убит. Прижавшись к стене, Карпов переждал взрывы. Оконные рамы вылетели. Стекла со звоном рассыпались по мостовой.

...Казимура, оглушенный взрывом, бросил винтовку и заполз в ванную комнату. Что делать? Сейчас они непременно придут сюда! Он кинулся к окну в сад... Крепкая решетка не поддавалась его усилиям. Какой идиот делает решетки в доме! И вспомнил: сюда он запирал непокорных китаянок. Казимура укусил себя за руку. Попался! Теперь смерть. Сунуть бы сюда ту проклятую гадалку. Его блуждающий взгляд упал на ванну...

Карпов прыгнул в окно и зажег фонарик. Золотарев с автоматом наготове осматривал углы. Никого. Взрыв раскидал мебель. Штукатурка со стен и потолка обвалилась. Облака известковой пыли смешались с клубами дыма от тлеющих тряпок, кучей наваленных на полу. Золотарев ногой отбросил парадный китель с погонами майора.

– Важная птица... майор! – усмехнулся он.

Фонарь осветил узкую дверь. Золотарев дал по ней очередь. Сорванная с петель дверь с треском упала.

Они вошли. В ванной комнате разбросаны щепки, дрова, белье. Ванна до краев полна черной жидкости. Карпову показалось странным: для чего налита эта грязь?

– Ну-ка, потревожь, – сказал он Золотареву.

– Вонь разводить... – недовольно буркнул тот и, схватив полено, ткнул им в ванну. Вместе с брызгами показались руки, судорожно хватавшие воздух, а потом голова японца с тростинкой, зажатой в зубах.

– Ох ты!.. – вскрикнул Золотарев, отскакивая к стенке. – Хенде хох!

В комнату вбежал Камалов. Он расслышал возглас Золотарева и, блеснув улыбкой, сказал:

– Это японец, товарищ старшина! Он по-немецки не понимает.

Дрожащий японец вылез из ванны. С него текло. Он снял очки, протер их и, близоруко щурясь, вынул вату из ушей и носа.

– Ну, все равно – фашист! Пусть понимает, – ответил Золотарев на замечание Камалова. – У меня переводчик сердитый: момент – и на тот свет!

– Сорева ватакуси... – Казимура поднял руки, лихорадочно обдумывая: что лучше? Притвориться не знающим русского языка или... Пожалуй, и в самом деле застрелит. Переводчика нет.

– То-то, – засмеялся Золотарев и, обращаясь к Карпову, спросил: – Зачем его в ванну занесло?

– Маро-маро хитрось, – неожиданно по-русски сказал японец и улыбнулся, обнажив желтые зубы – Войенно хитрось... уважаемые капитана росске... – Казимура выбрал из двух зол меньшее. Он стал нарочно коверкать русские слова, подражая русско-китайскому жаргону, который мог знать и простой солдат.

– Тоже, сообразил! – рассмеялся Камалов, глядя на жалкую фигуру японца, похожего на общипанную курицу.

– Не притворяйтесь, майор! – строго сказал Карпов и приказал Камалову принести китель с погонами.

Казимура растерянно молчал.

– Оденьтесь! – Карпов пристально смотрел в трусливые глаза японца.

Кое-как стянув мокрую одежду, Казимура нехотя переоделся. Парадный китель, подогнанный опытным портным, сидел как «влитый», подчеркивая ширину плеч и узость талии. Теперь – конец! В смертельном страхе Казимура закрыл глаза. Где теперь веселый американец Айронсайд? Он обещал дать сигнал, если русские задумают выступить. Обманул... Как и его обманул капитан Казимура: много сказал, но все неправда, выдумка. Пропали доллары... много долларов. Может быть, Айронсайд еще и выручит – они союзники... Много, очень много рассказал бы Казимура теперь веселому Айронсайду. Нет, он не стал бы лгать. Нет!.. Голос русского офицера прервал эти лихорадочные мысли:

– Где ваши погоны, майор? – Карпов отбросил ногой мокрый китель.

– Я... я.... – Казимура растерялся окончательно. – Я не заметил, как они свалились...