Текст книги "Гибель дракона"

Автор книги: Николай Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Слушаю!

– Двадцать четвертый? – издалека спрашивал подполковник Сгибнев.

– Так точно.

– Доложите обстановку.

– Атаковали японцы, – Карпов закрыл глаза, собираясь с мыслями. – Атака отбита. Сопротивление противника подавлено. Выходы из укрепрайона минированы, – он помолчал и сказал через силу: – Подполковник Подгалло...

– Знаю, – сдержанно ответил командир полка. – Его уже привезли, – в трубке послышался прерывистый вздох. – Сколько дотов не взято?

– Дотов? Взяты все. Сейчас подорвут последний.

Сгибнев спросил, не нужно ли подкрепление.

– Подкрепление? – опять тупо переспросил Карпов. – Нет, не надо. Пошатываясь, он вернулся к санпункту, куда уже принесли Ольгу.

Солдаты молчали. Камалов хотел было подойти к старшему лейтенанту, но вдруг остановился и отвернулся.

– Ты, однако, не мешайся, – запоздало шепнул ему Гурин, – одному-то в таких делах способнее.

Зайцев, стоя на коленях возле носилок, держал руку Ольги и считал удары пульса. Карпов молча опустился на колени по другую сторону.

Ольга лежала с закрытыми глазами. Лицо ее, неподвижное и какое-то отчужденное, напоминало гипсовый слепок. Рассыпанные волосы, казалось, потускнели, не отливали, как всегда, темным золотом.

– Ну, Костя, – шепотом спросил Карпов, боясь потревожить Ольгу.

– Выживет, – ответил Зайцев. Он перевязывал ей плечо, сквозь бинт проступали яркие красные пятна. Разрезанная гимнастерка давно уже пропиталась кровью. – Вы не волнуйтесь. Я еще на вашу свадьбу приеду... если позовете.

Карпов встал, держа в руке каску.

– Она к раненому подползла, – рассказывал кто-то. – Командир роты кричал, чтобы не ходила. Да разве ее удержишь? За пятым раненым пошла. Эх!.. А тут еще снайпер... разрывной пулей...

– Тише! – с досадой остановили его. – Видишь, старший лейтенант... Карпов резко наклонился, неловко поцеловал Ольгу в холодные губы и стремительно, не оглядываясь, пошел под гору.

32

Деморализованные сокрушительными ударами советских войск части Квантунской армии, которым удалось вырваться из блокированных населенных пунктов, лишенные связи со своими штабами, отступали на восток, стремясь вырваться за Хинган. Отступали группами, в которых уже не было воинского порядка и дисциплины. Большинство перевалов Хингана блокировали партизаны и, как ни плохо были они вооружены, били отступающих самураев яростно и беспощадно.

Бойцы отряда Сан Фу-чина утром десятого августа задержали пятерых японцев и привели в штаб. Командир вызвал Римоту – тот теперь часто служил переводчиком. Офицер сурово взглянул на вошедшего и гордо отвернулся, небрежно процедив сквозь зубы:

– Изменник подобен змее. Его давят, а не вступают с ним в беседу.

Четверо солдат сидели в землянке вдоль стены на корточках и испуганно поеживались.

– Что он сказал? – спросил Чжу Эр.

– Я сказал, – на чистом китайском языке повторил пленный, – что изменник подобен змее... – но испуганно отшатнулся, не договорив.

Даже Сан Фу, хорошо знавший Чжу Эра, удивился. Всегда спокойный и выдержанный, Чжу Эр яростно грохнул кулаком по столу:

– Ты сказал – изменник?! Кому?! Родине, где хозяйничают воры и разбойники? – он помолчал, тяжело дыша. – Ты сын помещика и сам помещик, не так ли?

Пленный молчал.

– Так! – ответил за него Чжу Эр. – Значит, наш Римота изменил тебе, тебе, вору, который крадет труд крестьян, не так ли? – он поправил очки и уже спокойно предложил Римоте: – Узнайте, кто солдаты?

Один оказался рыбаком, трое крестьянами-издольщиками. Да, жизнь их трудна. Да, их дети голодают. Да, они издольщики такого же помещика, как их офицер. Почему воюют за него? Нет, они воюют за императора. Им приказал император, а его ослушаться нельзя: он живой бог на земле, потомок Аматерасу. Нет, они не видели его. Его нельзя лицезреть, он солнцеподобен.

– Вот, – усмехнулся Чжу Эр, – вот кому не хочет отдавать наш Римота свой труд, свою жизнь. Он хочет, чтобы крестьяне ели то, что родит их земля, та земля, которую обрабатывают они, а не ты, сын помещика и сам помещик... не так ли? Положите руки на стол, ладонями вверх! – приказал он неожиданно.

Несмело приблизившись, солдаты показали свои загрубелые, мозолистые ладони. И невольно все взглянули на руки офицера – чистые, холеные.

– Переводи, Римота! – приказал Чжу Эр. – Вот вы кому служите, солдаты! Служите этому паразиту, чтобы он жил, не зная ни забот, ни труда, ни горя. А ваши жены и дети умирают с голоду. Не так ли?

– Так! – солдат, бывший рыбак, сжал кулаки. – Скажи начальнику, брат, – обратился он к Римоте, – я понял! Наш Токуда-сан дает нам лодки и сети, а берет девять частей из десяти от всего улова. У него тоже чистые руки!

Офицер опустил голову. Пальцы его дрожали.

– Уведите его, – сказал Чжу Эр.

Когда в штабе остались только солдаты, Чжу Эр и Шин Чи-бао начали с ними большой разговор. И только по тревоге они вышли к отряду, оставив солдат подумать на досуге.

К перевалу подходило до роты японцев. Они шли толпой, не похожей на воинское подразделение. Но это были враги, и отряд приготовился к бою.

33

Камалов ходил по окопам, предлагал трофейные сигареты в пестрой веселой коробочке.

– Побалуйтесь пшеничными, братья-славяне!

– Выбрось ты их, Камалов, – устало отмахнулся от него Сайразов. Он сидел и баюкал ушибленную руку, вытянув ноги поперек траншеи и полузакрыв глаза. – Какие шутки!

Все понимали – это временная передышка, впереди много километров злой маньчжурской земли. Прольется еще кровь не одного солдата.

– Кто со мной? – Степа Гурин вскрыл штыком банку консервов. Сайразов отвернулся. Его мутило. Вид трупов, тяжелый запах тлена вызывали тошноту.

К солдатам подошел старшина и тоже присел в кружок. Разговоры смолкли. Кто-то, блаженно отдуваясь, пил воду.

– Тихо, слушайте... – Гурин перестал жевать и прижался ухом к земле.

Солдаты насторожились и явственно услышали музыку и песни, глухо доносившиеся из-под земли.

– Это где же? – Сайразов недоуменно огляделся.

– В казематах под сопками. Понимаешь, какая история: у них там подземная железная дорога, – пояснил старшина. – Капитан сказал, что вечером мы их, – он стукнул по земле ладонью, – зажмем.

34

В штабе батальона – он был теперь в подорванном доте – Самохвал собрал командиров рот и взводов. Они расселись по кругу у стены, опираясь на автоматы. Сквозь железный переплет арматуры сорванной верхушки дота виднелось вечернее небо, озаренное красными лучами солнца.

– Японцы живут под землей, – говорил Самохвал, расстилая карту с нанесенными на ней укреплениями противника. – Значит, у них должна быть электростанция где-то за пределами сопки. Иначе мы ее обнаружили бы. Нужно искать кабель, саперы уже ищут. Найдем – весь гарнизон в наших руках. Оставим их без воды, света, вентиляции, без связи. Выделите по пять человек от взвода с лопатами и посылайте вот сюда, – Самохвал склонился над картой, намечая точки, где следует начать поиски. – К утру кабель приказываю найти.

Самохвал не без основания предполагал, что за ночь, установив связь, японцы подтянут подкрепления и снова атакуют батальон. Тогда придется отходить и начинать все сначала, нести новые жертвы.

Темнело. На небе появились первые крупные звезды. От реки потянуло ветерком, стало прохладно. Солдаты, оставшиеся в траншеях, дремали. Дремота была чуткой: чуть посильнее ветер шевельнет кустарник – руки уже крепче сжимают автомат, глаза пристально всматриваются в темноту. Примостясь на камне в разбитом доте, измученный двумя бессонными ночами, капитан заснул. Дважды сменялись караулы и дозоры. В два часа ночи прибежал Гурин.

– Товарищ капитан, нашли! – кричал он, расталкивая Самохвала.

– Кого нашли? Где? – Самохвал вскочил.

– Тут, рядом, кабель! Вроде бревна смолевого. Саперы до проволоки добрались.

Самохвал побежал. Под сопкой, почти у реки, кто-то высокий взмахивал топором и ухал, словно дровосек; из-под ног летели фонтаны золотистых искр. Капитан понял – саперы. Отчаянный народ!

– Что вы делаете, черт вас возьми! – сердито закричал он. – Убьет!

– Ничего, товарищ капитан! – засмеялся сапер. – Меня пуля японская не берет, не то что...

35

Гарнизон Обо-Ту, оставшись без воды, света и вентиляции, предпринял ночью три отчаянные атаки. О начале их извещали разрывы мин – японцам ни разу не удалось вывести из-под земли больше роты солдат. Едва открывались двери, как с нашей стороны их забрасывали гранатами.

У самураев оставался единственный выход – капитуляция.

36

Штаб Квантунской армии был похож на охваченного жестокой лихорадкой человека. Одуревшие от бессонницы штабные офицеры забывали утром тушить свет и поднимать темные шторы. Рассыльные и связные сбились с ног, передавая разноречивые приказы и распоряжения. Метались без толку, задыхаясь от спешки. А сводки с фронтов поступали все тревожнее и тревожнее. Ночью генерал Хата докладывал командующему:

– За истекшие сутки мы потеряли тридцать два города и три укрепленных района. Пленными, ранеными, убитыми и блокированными около ста пятидесяти тысяч солдат и офицеров. Наступление ведется в основном в трех направлениях...

Генерал Ямада, поблескивая очками, молча слушал, делая отметки на карте, разложенной на широком столе. Тяжелые шторы на окнах были спущены. Население Чанчуня, особенно китайцы, глухо волновалось, и полицейским дважды за день приходилось разгонять толпу, собиравшуюся под окнами штаба. «День назад китайцы не смели бы пройти по этой улице, а сегодня...» По какой-то странной, не осознанной ассоциации, Ямада вспомнил русскую женщину с ребенком на руках. Где это было? Она что-то кричала на дурном японском языке. В отряде Исии! Но что она говорила? Ямада задумался. И внезапно в монотонно журчащую речь Хаты влился гневный голос русской: «Вам все припомнят! Вам отомстят, изверги проклятые! Придет и ваш час!» – «Странно! – пренебрежительно усмехнулся Ямада. – Не могла же она знать всего этого». Час еще не пришел и вряд ли придет. И вдруг он увидел плачущего ребенка на руках матери, закованной в кандалы. Такого с ним еще никогда не бывало. Он открыл глаза и заставил себя прислушаться к голосу начальника штаба. Ну, конечно, это унылый Хата нагнал воспоминания: и до чего он похож на Исии! Ямада неприметно усмехнулся. Никакие воспоминания не заставят его потерять рассудок!

Углы громадного кабинета тонули в полумраке, только настольная лампа бросала свет на озабоченное лицо Хаты с дрожащими дряблыми щеками. Лицо начальника штаба показалось командующему неприятным. Он поморщился.

– Бронетанковые подвижные колонны советских войск, – продолжал Хата, – вступили в предгорья Хингана. Вот сюда, – он ткнул сухим желтым пальцем с обкусанным ногтем в кружок на карте и замолчал, пытаясь угадать мысли командующего.

Ямада молча пожевал губами и слегка наклонил голову, ожидая продолжения доклада.

– Авиация русских продолжает наносить удары по нашим тылам и коммуникациям. Многие железнодорожные узлы парализованы. Мы лишены связи с частями на севере, северо-востоке и западе. Ни один наш самолет не смог подняться в воздух. Помощь ставки императора – двенадцать транспортов, шесть эсминцев и три миноносца – не пришла, – Хата замялся. Он боялся сказать командующему правду: помощь и не придет. Суда или потоплены, или взяты в плен. Хата поклонился, блеснув лысиной, и замер в почтительной позе, ожидая решения.

Часы из темного угла глухо вызвонили три удара. Ямада вздохнул, слегка постучал сухонькими пальцами по подлокотнику и скрипуче сказал, по-стариковски устало откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза:

– Пишите, генерал.

Хата поспешно сел, открыл папку и достал чистый лист бумаги.

– Солдаты императора! – торжественно начал командующий. – Божественный государь послал нам помощь на... – Ямада в раздумье поглядел на лепные украшения потолка, – на двухстах судах! Из Ямато завтра вылетит армада, – так и напишите, Хата, – армада самолетов. Самураи! Император ждет от вас подвига во славу страны ваших предков. Убивайте каждого чужого, кто пришел в эту облагодетельствованную нами страну. Помните: вы самураи – народ, избранный богом повелевать всеми народами мира! – Ямада выпрямился в кресле и внимательно смотрел на колонки иероглифов, возникавших под быстрым пером Хаты. Реденькие, седые брови Ямады встопорщились, глаза запали и, отражая свет лампы, жестко поблескивали. Голос постепенно окреп, в нем появились сухие металлические нотки. – Будьте жестоки, самураи! Вам нет ничего запретного. Убивайте! Убивайте противника всегда и везде! – Ямада передохнул. – Вот и весь приказ, Хата. А дальше – только вам, – он нахмурился. – На пути отступления отравить водоемы. В южные районы забросить чуму, – раздумывая, постучал холеным ногтем по столу. – Все зараженные слуги бога пусть сдаются в плен... – Ямада задохнулся и замолчал, устало закрыв глаза... И опять появилась женщина с ребенком. Она смело шла к столу. Кандалы ее тихо позвякивали: «Придет и ваш час!»

Ямада вздрогнул. Хата удивленно поднял брови. Репродуктор в темном углу внезапно ожил:

– Господин командующий, воздушная тревога!

В городе уже рвались бомбы.

37

Утром второго дня солдаты увидели над центральным дотом Обо-ту белый флаг. Самохвал приказал прекратить огонь и дать ответный сигнал.

На штыке подняли полотенце. И сейчас же из дота на вершину сопки выполз японец и пошел к белому флагу. Он казался вдвое меньше от частых поклонов и приседаний. Со всех сторон на него смотрели строгие настороженные глаза. Зная вероломство врага, солдаты были готовы встретить сокрушительным отпором любую провокацию.

Японец остановился в трех шагах от окопа Зайцева, поднял руки вверх и сказал тихим покорным тенорком:

– Моя ходи-ка нада самая борьсой капитана.

– Иди сюда! – крикнул Гурин. Ему было поручено проводить парламентера в штаб.

Оглядываясь на покинутый дот, японец спрыгнул в окоп. Его провели на командный пункт. Скоро стало известно, что японцы из укрепрайона согласились на безоговорочную капитуляцию.

Наступила звенящая тишина. Застрекотали кузнечики, несмело запели жаворонки, зашуршал ветер в кустах. Из центрального дота, строго по одному, выходили понурые японцы – почти все без погон и знаков различия. Они боязливо озирались по сторонам и бросали оружие под ноги часовому, одиноко стоявшему на колпаке дота.

Советские солдаты подходили к строю пленных, с интересом разглядывая их лица, странно похожие друг на друга, сиявшие одинаковой испуганно-приветливой улыбкой.

– Довоевались? – с усмешкой спросил Зайцев. – Эх вы, самураи! Насосались крови, а на расправу жидковаты? И про харакири забыли!

– Засем забыри? – воскликнул японец, бывший парламентер. – Наша капитана шибко ругай: давай харакири – живота резить... – он говорил охотно. – А засем резить? Ниппон ходи нада. Мадама живи Ниппон... – грусть послышалась в его голосе. – Маренькая рюди живи... – он скользнул взглядом по суровым лицам русских.

– Гляди, как разговорился! – изумился Гурин и, подойдя ближе, спросил: – Ты, однако, кто будешь? – видя, что тот не понял, Гурин повторил вопрос, подделываясь под речь японца: – Твоя чего умеет?

– Ситеряйра! – с готовностью ответил тот и, опустив голову, покраснел.

– Стрелять, говоришь? Это, считай, ты делать разучился! – насмешливо заметил Зайцев.

– Ну, не все они такие оголтелые, – Камалов протиснулся к Зайцеву. – И у них хорошие попадаются.

– Э... – протянул Зайцев. – Черная собака, белая собака... Все одно! Будут хороши, когда деваться некуда.

Но для Гурина безоружный японец был уже не враг. Ему хотелось узнать: кто воевал против него?

– Ниппон – крестьянин? – настаивал он.

Японец напряженно улыбался, собрав лоб в морщины.

– Скосимо вакаримассен[11]11
  Не понимаю (япон.).


[Закрыть], – растерянно ответил он. – Извинице...

Гурин повторил вопрос, подкрепляя слова жестами.

– Моя фанза... – японец шевелил губами, подыскивая нужное слово. – Фанза дерай! – радостно воскликнул он.

– Значит, строитель! – облегченно вздохнул Гурин, вытирая выступивший пот. – Понятно! – он улыбнулся. – Хорошо, что ты никому под горячую руку не попался.

Подбежал запыхавшийся Сайразов, забывший о боли в руке.

– Где комбат? Ай-бай, жолдастар! – в голосе его слышалась зависть. – Под горой, у моста, наши генерала поймали. Говорят – командующий укрепрайоном, – и с горечью в голосе спросил: – Думаешь, генералы всегда попадаются? Ай-бай!.. Это, жолдас, не поручик. Что я теперь в ауле говорить буду? Просмотрел генерала, совсем рядом был...

Он долго еще сокрушался под смех окруживших его солдат.

38

В штаб дивизии на самоходном орудии доставили сухощавого японца – в форме, но без знаков различия. Увидев дежурного, он четко, раздельно выговаривая слова, спросил по-русски:

– Где я могу видеть генерала, командира вашей высокочтимой армии?

Намура был совершенно уверен, что к укрепрайону прорвалась танковая армия. Хитрость с фарами на подходах к городу обманула его разведку.

В комнату вошел советский генерал.

– Вверяю себя вашей чести, высокорожденный победитель! – напыщенно произнес японец и, положив ладони на колени, склонился в поклоне.

– Правильно, Намура, – генерал усмехнулся. – Я действительно высокорожденный – сын кровельщика. Как же вы оказались вне укрепрайона, когда весь гарнизон под землей?

Тишина. Намура нервно потер руки и тихо сказал:

– Я вышел погулять...

Штабные офицеры сдержанно засмеялись.

– Кто же его задержал... на прогулке? – генерал обернулся к окружавшим.

– Я, товарищ генерал. Старшина Золотарев.

– От лица службы объявляю благодарность. – Золотарев выпрямился по-уставному, намереваясь ответить, но генерал жестом остановил его. – И награждаю орденом Красной Звезды.

– Служу Советскому Союзу!

– Хорошо служите, Золотарев.

– Так точно! – невпопад вырвалось у Золотарева, он покраснел. Генерал улыбнулся.

Всеми забытый, стоял Намура, опустив голову и нервно покусывая тонкие губы. Очки его, тускло, поблескивая, сползли на самый кончик короткого тупого носа.

39

Утром Карпов по поручению начальника политотдела дивизии выбрал место для захоронения погибших советских воинов. Затем поехал в русский пригород, чтобы разыскать столяров.

С машиной поравнялся пожилой русский, тяжело опиравшийся на палку. Шофер резко затормозил.

– Гражданин! – окликнул Карпов.

Пожилой испуганно остановился и начал кланяться. Шофер тихо проворчал:

– До чего людей довели, сволочи! – и сплюнул.

Карпов спросил:

– Вы не скажете, где живет столяр? Лучше – гробовщик.

После короткого раздумья человек, опять-таки с поклоном, начал объяснять. Но Карпов усадил его в машину и попросил указать дорогу. Тот нехотя согласился. Попетляв по переулкам, они остановились возле небольшой приземистой избушки с двумя вишнями в глубине двора, покрытыми черными переспелыми ягодами.

Проводник хотел выйти из машины, но Карпов приказал шоферу отвезти гражданина туда, куда он шел. Старик рассыпался в благодарностях, даже слезы выступили у него на глазах. Карпов вошел во двор, густо заросший лебедой и крапивой. Только от калитки к двери избушки и к сарайчику была протоптана чуть заметная тропинка. Карпов постучался в дверь, рассеянно оглядывая запущенный дворик. Сруб у колодца прогнил и завалился. Под вишнями буйно разрослись кусты бузины.

– Кого ищете, господин офицер? – послышался сзади глуховатый старческий голос.

Быстро обернувшись, Карпов увидел в дверях сарайчика высокого, но уже согнутого годами старика с широкой седой бородой и густыми усами, одетого в просторную холщовую рубаху.

– Я ищу, гражданин, мастера-гробовщика, – ответил Карпов, подчеркивая слово «гражданин».

Старик слегка смутился и затеребил бороду.

– Вы уж не прогневайтесь, коли, не так назвал... не по-принятому, – старик шагнул вперед. – В привычку вошло... Тут кругом «господа» живут, – насмешливо добавил он, указывая на свою ветхую избушку.

Карпов понимающе улыбнулся.

– А гробовщик – это я и есть, – словоохотливо продолжал старик, ободренный улыбкой. – Ремесло, правда, не особливо почетное, но тоже нужное. Да вы заходите в мастерскую! Что на солнышке-то стоять.

Карпов вошел в сумеречный сарайчик, пропитанный запахом сосновой смолы.

– Нам нужны ваши невеселые изделия. Конечно, за плату.

– Да я... Какая там плата! – старик подошел к Карпову. – Не знаю чина-то вашего, – с сожалением проговорил он. – Вы не подумайте: вот-де, старик обрадовался – гробы делать! Да у меня сердце кровью обливается... – он отвернулся. – У меня у самого сын в армии.

– В какой? – скорее из вежливости, чем из сочувствия спросил Карпов.

– Как в какой? – сердито обернулся старик. – В русской. В советской. Генерал-майор. Давно в Героях Союза.

Карпов удивленно поднял брови.

– Генерал-майор?! Простите, не знаю вашего имени-отчества...

– Федор Григорьевич Ковров, – с готовностью представился старик и вдруг встревожился: – Что с вами?

Карпов побледнел.

– И внучка у вас есть в Союзе?.. – тихо спросил он, всматриваясь с непонятной тревогой в лицо старика.

– Есть, товарищ офицер, – радостно подтвердил Федор Григорьевич, впервые назвав незнакомого человека товарищем. – Есть... Оленькой зовут.

40

Маньчжурия – природная крепость. На границах с Советским Союзом расположены мощные горные хребты, поросшие девственным лесом. Они затрудняют продвижение крупных войсковых масс и оберегают сердце Маньчжурии: Харбин, Чаньчунь, Гирин, Мукден. С запада на полторы тысячи километров тянется Большой Хинган, на севере – Иль-хури-Алинь и Малый Хинган, на востоке – Чаньбошаньская горная система. По рубежам обороны протекают полноводные реки – Амур, Аргунь, Уссури. В остром углу, образованном реками Амур – Уссури, раскинулись труднопроходимые болота. На юго-западной границе – безводные степи и пустыни.

Тринадцать лет готовились здесь японцы к войне с Советским Союзом. Тринадцать тысяч километров железных, пятьдесят тысяч километров шоссейных и улучшенных грунтовых дорог покрыли Маньчжурию, обеспечивая высокую маневренность и бесперебойное снабжение Квантунской армии. Вдоль границы на некоторых, наиболее важных, участках было построено до восьми долговременных огневых точек на каждый километр фронта. На горных хребтах и реках созданы оборонительные районы, эшелонированные на 150-180 километров в глубину. Поселения японских колонистов обнесены каменными крепостными стенами с бойницами; подступы к мостам и тоннелям в горах защищали доты с круговым обстрелом.

Замысел советского командования предусматривал стремительность действий в сочетании с быстрым оперативным маневром и сокрушительными ударами. План намечал единовременное нанесение ударов с трех главных направлений: Монгольская Народная Республика, Забайкалье, Дальний Восток. Была поставлена цель – окружить и пленить Квантунскую армию, отрезав коммуникации в Китай и дороги к морю.

На всех направлениях наступление развивалось успешно. Советские танкисты в короткий срок перешли труднодоступные перевалы Большого Хингана. Этот переход не имеет себе равных в истории военного искусства. Выйдя на равнину внутренней Маньчжурии, танковые соединения с десантом пехоты и мотопехота опередили японские войска в развертывании. Японский кулак Чанчунь – Мукден – Гирин бессильно разжался.

Несколько опережая события, скажем: 14 августа 1945 года деморализованная невиданными ударами советских войск императорская ставка приняла провокационное решение – объявить капитуляцию, но переговоры о разоружении армии затянуть, тем временем накопить войска на флангах наступающих и отсечь вклинившиеся в Маньчжурию советские части.

41

Последним очагом сопротивления японцев в Хайларе был асфальтированный мост в излучине Хайлар-хэ. Окопы охватывали его полукругом, упираясь флангами в реку. Бежать японцам было некуда: город занят, путь в укрепленный район отрезан. Мост они защищали с ожесточением, стараясь вырваться из окружения. Избегая лишних жертв, командование советской дивизии предложило капитуляцию гарнизону моста. Но японцы ранили офицера-парламентера, шедшего с белым флагом. Тогда было решено уничтожить окруженных самураев.

Тихая, сонная Хайлар-хэ отражала ночное звездное небо и пожары, догоравшие в центре города. Огненные блики выхватывали из темноты то камыш, то воду, то трупы японцев на мосту, то хмурые затаившиеся дзоты. Карпов и Самохвал пришли в роту Горелова уточнить обстановку и сообщить приказ генерала: не выпускать японцев из окружения, добить всех, кто не пожелает сдаться.

Лейтенант Горелов устроился у моста по-домашнему. В отвоеванном дзоте он оборудовал командный пункт. Солдаты принесли из разрушенных домов стулья и даже лампу со стеклом. У амбразуры, обращенной к реке, дежурил пулеметчик. Когда Самохвал и Карпов пролезли в узкую входную щель, командир роты дремал на охапке сена в углу дзота.

– Спишь? – шутливо крикнул Самохвал над ухом Горелова.

Тот вскочил, ударился головой о низкое перекрытие потолка и, потирая ушибленное место, виновато проговорил:

– Никак не могу привыкнуть... Все на воле и на воле, а тут почти два дня в собачьей конуре.

– Боевое охранение на мосту? – Самохвал наклонился к амбразуре и посмотрел на реку.

– Никак нет. Метров за пятьдесят.

– Почему не атакуете? Кого ждете? – сердито нахмурился Самохвал. – До зимы намерены тут возиться? Разведку провели?

– Так точно, – Горелов начал докладывать обстановку, а Карпов вышел в окоп к солдатам.

– ...изуродовали они его по-страшному, – говорил пожилой усатый ефрейтор, дымя самокруткой. – Видать, оглушило его. Когда мы отошли, сразу не хватились... Ну и пропал.

– Это о ком? – спросил Карпов.

– Про Коваленку, – ефрейтор обернулся. – На мосту нас самураи минометным огнем накрыли. Коваленку ранило. Японцы его и забрали, – он помолчал. – Сейчас изуродованного подбросили.

– Запугать хотят, – сказал кто-то из темноты.

– Бестолку, – ефрейтор затушил окурок. – Опоздали пугать-то.

Стало необычно тихо. Проглянула луна. Теперь Карпов видел лица солдат, неестественно бледные в лунном свете.

Коваленко... Озорной парень, земляк, волжанин. Кочегаром плавал. Мечтал стать капитаном. Не дожил...

Впереди застучал японский пулемет, как бы вздыхая между выстрелами: та! – вздох, та! – и снова вздох.

– Застукотела, чахотка, – ефрейтор осторожно выглянул из окопа. – Темно.

В бруствер звучно шлепались пули. Кто-то около моста крикнул протяжно и тоскливо: «А-а-а-а-а!» – и умолк. Где-то прозвучала автоматная очередь. Разорвалась граната.

Солдаты разбегались по местам. Огоньки выстрелов растревожили темноту.

Нарастающий свист мины заставил пригнуться. Она взорвалась недалеко. Противно провизжали осколки.

– Из полкового плюнули, – знающе определил ефрейтор, отряхивая пыль с плеч.

Мины начали падать чаще и ближе. Солдаты прижались к земле, прикрываясь лопатками. Двое – Мабутько и Калякин устроились в нише, подрытой в сторону противника. Карпов хотел было пройти по окопу дальше, как вдруг снаряд ударил в бруствер. Земля вздрогнула, застонала и медленно осела. Карпов почувствовал невыносимую тяжесть, удушье, перед глазами поплыли зеленые, фиолетовые, синие пятна, и он потерял сознание.

Очнулся от холода. Наклонившись, Самохвал лил ему на грудь и лицо воду из фляги.

– Жив?

Карпов не ответил. В голове шумело, как будто там работала мельница, перед глазами опять закачались цветные пятна.

– Банза-ай! Ба-анза-а-ай! – совсем близко хрипели пьяные японцы, невидимые в темноте.

Самохвал и Горелов побежали на командный пункт, куда их позвал связной: звонили наблюдатели с заречной сопки. По цепи передали – убит пулеметчик. Карпов заставил себя встать. С трудом выпрямился. Его качало. Медленно переставляя негнущиеся ноги, он пошел к пулеметному гнезду. Наклонить голову ниже бруствера не хватало силы. Золотарев поддерживал его и возбужденно о чем-то говорил. Карпов прислушивался, но никак не мог уловить смысла его слов: шум в голове становился нестерпимым.

– Кого задавило? – переспросил он, хватаясь за понятое слово.

– Мабутько с Калякиным, – удивленно ответил Золотарев, – я же вам говорил. Прямо начисто! А вас вышвырнуло и присыпало. Смотрю, сапоги торчат. Ну, я к вам...

Они подошли к реке. Окоп кончился. Под обрывистым берегом плескались волны. В крайней ячейке возле пулемета возился солдат. Карпов оперся грудью о стену окопа. Пересиливая слабость, заставил себя оглядеться. Увидев конец пустой пулеметной ленты, послал Золотарева за патронами. Пулемет был в исправности. Пока он проверял замок, Золотарев принес три коробки. Карпов вложил ленту и навел пулемет на край моста, где находился японский дзот.

Сбоку бросили осветительную ракету. Японцы залегли. Их фигуры усеяли перепаханную снарядами луговину. Ракета погасла. Стало еще темнее. Выстрелы зазвучали громче. Взрывы ослепляли. Сквозь путаницу звуков прорывались истошные крики японцев, рвущихся к сопке.

По траншее подошел Самохвал со взводом первой роты.

– Как думаешь, – спросил он. – Если мы ударим во фланг?

– Пошли! – Карпов достал пистолет. – Если не ударить во фланг, будет много жертв. У японцев сохранилась артиллерия. Отрезать живую силу – тогда проще. Пошли! – и решительно выскочил на бруствер. – В ата-а-ку! Ур-р-а!

Не оборачиваясь, он бежал рядом с Самохвалом. Их обгоняли солдаты. Мелькнула фигура японца со штыком наперевес. Не целясь, Карпов выстрелил. Сзади его толкнули, и он упал, больно ударившись коленями о камень. В ту же секунду труп свалился ему на ноги. Золотарев откинул мертвого японца, подхватил Карпова подмышки, помогая подняться. Все это произошло мгновенно, и Карпов не успел понять, что же случилось.

– Ура! – гремело вокруг, перекрывая выстрелы.

Только немногим из японцев удалось бежать. Большинство осталось лежать на поле. А те, что успели сдаться в плен, шли в тыл под охраной автоматчиков. Рота заняла все дзоты и пролет моста до первой фермы. На дзоте противоположного берега поднялся белый флаг.

Карпов присел в окопе около самого моста, снял каску и вытер потное лицо. Кажется, и здесь кончилось. Сдаются. Золотарев, сидя рядом, протирал автомат, ругая вполголоса липкую маньчжурскую грязь.

– Вы здесь, товарищ старший лейтенант? – тихо окликнул Гурин и спрыгнул в окоп. – Капитана ранило...

– Куда? Где он? – встрепенулся Карпов.

– Он вас толкнул, когда в вас японец нацелился, а его – пулей, – Гурин шмыгнул носом, – в санбат отправили.

42

Знакомый штабник несколько часов назад шепнул подполковнику Киосо: «Русские танки перевалили Хинган и полным ходом идут на Харбин». Это было ночью, а теперь – утро. Не верить нельзя: русские самолеты не дают подняться ни одному камикадзе «Божественный ветер» не дунул ни разу. Подполковник поежился, глядя на пустынную окрестность, загроможденную невысокими пологими сопками. Вдруг из-за них появятся танки?..