Текст книги "Гибель дракона"

Автор книги: Николай Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Смешливый Камалов хохотал все время, пока обыскивали японца, доставая мокрые документы из многочисленных карманов.

– Куда этого водолаза девать, товарищ старший лейтенант? – все еще улыбаясь, спросил Камалов.

– Веди на пункт сбора пленных. Регулировщики покажут, где он. И немедленно передай переводчику документы с ним вместе, – кивнул Карпов на сгорбившегося майора. – Это, должно быть, важная птица... водолаз! – не выдержал, засмеялся и Карпов.

Казимура, все еще надеявшийся на какое-то чудо, понял теперь: не только карьера, но и жизнь его окончены...

В штаб группы Карпов попал только в пятом часу. Над горящим городом занималась тусклая заря. Сопротивление японцев было подавлено. Наступила тишина. Только у моста иногда еще слышались редкие выстрелы, и на восточной окраине рассыпали дробь пулеметы.

В полуразрушенном фойе кинотеатра Карпов застал и Харченко, и Макаровского. Напротив горела жандармерия. Кровавые отблески пламени освещали лица.

– Пока нет коменданта, – сказал Харченко, – придется тебе, Карпов, заняться снабжением населения продуктами. Склады знаешь где?

– Знаю.

– Ну, выполняй,

К утру японцы были прижаты к реке за восточной окраиной, укрепленный район блокирован.

22

Странное впечатление производят улицы Токио в предрассветные часы, когда загорается нежная полоска зари. Отдыхая после шумного дня, немые дома спят, как и люди в них. Окна – глаза домов – плотно закрыты шторами. Сильнее, чем днем, городские запахи: вонь гниющих отбросов в многочисленных каналах, удушливый пар гниющего мусора во дворах, на улицах, на местах пепелищ – следов американской бомбежки. Это Токио, заселенный беднотой: рабочими многочисленных заводов и заводишек, грузчиками портов, рикшами – словом, теми, кто дает городу жизнь. На мостовой, заменяющей тротуары в этих причудливо искривленных мрачных переулках и тупичках, раскинутых на десятки километров под сотнями мостов и мостиков, перекинутых через многочисленные каналы, спят сотни тысяч безработных и нищих. Но это, как говорят японцы, «второй Токио». О нем не пишут в газетах, не говорят по радио, к нему никогда не обращается «божественный император». Кажется, люди питаются здесь одним воздухом: ничего съестного нет в мусоре. Все, что немного пригодно в пищу: картофельная шелуха, трава, заплесневелые капустные листья, тонкая кожура редьки, становится предметом ожесточенных споров. Это «второй Токио».

«Первый» – за рекой Сумидо, на холмах Акасака и Кодьзимати. Он утопает в нежной зелени каштанов, скверов и парков (под скамейками и здесь, однако, спят те же люди «второго Токио», неспособного, несмотря на свою поражающую величину, вместить всех обездоленных). «Первый Токио» – это виллы, дворцы, гостиницы, особняки, многоэтажные здания магазинов, министерств, полицейских и жандармских управлений. Здесь покой господ охраняют полицейские: на каждом углу по трое, у каждого подъезда по одному. «Первый» отгородился от «второго» штыками и пулеметами. Фигуры жандармов, полицейских и солдат, бродящих по сонным улицам, похожи на паразитов, ползающих по телу спящего человека, – такие же молчаливые, тихие, почти не заметные, но готовые в любой момент пустить в ход свое острое жало: клинок, пистолет, винтовку.

Два мира живут в городе с одним названием.

Утреннюю тишину встревожили мотоциклы: по три в ряд они бешено мчались по улицам, сопровождая легковую машину цвета кофе с молоком. Город прислушался к шуму, посмотрел на улицу, чуть приподняв веки-шторы. На большой скорости машина проскочила мост через канал, наполненный затхлой, покрытой плесенью водой, и уже тише пошла по району Чуо-ку – району императорской семьи. В начале обширной Императорской площади машину остановили патрули. Шофер показал пропуск и не разрешил заглянуть в кабину для пассажиров. На подножку вскочил офицер, и машина медленно покатилась вдоль сложенной из дикого серого камня двухкилометровой стены, отгораживающей дворцы божественного императора от суетного мира. Стена эта как бы поднимается из неподвижной воды стометрового рва. Редкие мостики охраняют десятки солдат.

По обочинам дороги зеленели газоны, усыпанные яркими цветами. Кое-где среди газона торчали приземистые, похожие на грибы, горбатые сосенки. Уныние было разлито в сумеречном воздухе: оно струилось от серого камня стены, от неподвижной воды рва, от древних, щербатых арок мостов, от фигур солдат, поникших, сгорбленных, словно карликовые сосенки. Машина свернула на один из мостов. Повинуясь знаку офицера на подножке, ворота в стене, надсадно скрипнув, приоткрылись, пропустили автомобиль и снова захлопнулись. Мотоциклы остались за мостом.

В Токио нет единой архитектуры. Токио – смешение стилей всех времен и народов. Только за стеной Императорской площади еще высятся крутые, с поднятыми краями крыши, взбегают ломаной линией ступеньки. Там сохранился – правда, уже модернизированный веком пара и электричества – кусочек старой Ямато, послесёгунского периода. Около одного из дворцов машина мягко остановилась. Офицер спрыгнул с подножки и почтительно открыл дверцу. Старчески покряхтывая, опираясь на резной костыль вишневого дерева, из машины, отстранив желающего помочь офицера, вышел барон Ивасаки. Следом за ним легко выпрыгнул Гаррисон. Он удивленно оглядел дворец, окна, затянутые желтыми шторами, уродливые сосенки, карликовые березки, стелющиеся у ног, как трава.

– Вы в сердце Японии, мистер Гаррисон, – учтиво поклонился Ивасаки, жестом приглашая американца следовать за офицером, уже поднимавшимся по ступенькам.

– О' кэй! – Гаррисон, бодро шагая через две ступеньки, быстро нагнал офицера. Ивасаки шел, тяжело дыша, не успевая за длинноногим американцем.

В одном из залов, на полу, покрытом мягкими циновками, ожидали, удобно расположившись на вышитых подушках, вершители судеб Японии – главы «старых» и «молодых» дзайбацу, старейшие представители родов, владевшие богатствами Ямато. «Совет богов». Их собрали сюда вести о войне с Россией. Все они, одетые в черные широкие халаты, походили на ночных птиц, слетевшихся в одно дупло. В комнате было странно тихо, все молчали, задумчивые и сосредоточенные. Для Гаррисона принесли кресло и курительный столик. Он удобно устроился и тотчас задымил сигарой. Минут пять прошло в молчании. Ивасаки, сплетя пальцы рук, думал, как начать разговор, ради которого они собрались. С вопросов вежливости? Вежливость!.. Атомные бомбы падают на города. На беззащитные города. Верфь в Хиросиме вышла из строя – разве покроются убытки вежливыми извинениями Гаррисона? А Нагасаки? Заводы сгорели, сплавился металл, станки негодны даже на переплавку. Вопросы вежливости... Он чувствовал, что молчание затягивается непростительно долго, и, неожиданно для самого себя, тихо и грустно начал:

– Мы должны, господа, после обсуждения делового предложения мистера Гаррисона, высказать одну, общую для всех, я осмелюсь думать, точку зрения на текущий момент. Император ждет нашего мнения.

– Русские танки в Хайларе! – с придыханием воскликнул сгорбленный годами старик в очках. – Арсенал разбомбили! Халун-Аршан отрезан! Линькоу взят. Цзямусы под ударом!

– Ясуда-сан знает, как всегда, больше всех, – поклонился Ивасаки в сторону старика. – Но насколько хватит усилий русских?

Никто не ответил, хотя Ивасаки выдержал значительную паузу.

– Я осмелюсь с прискорбием сказать высокому собранию, что этого никто не знает, – Ивасаки глубоко вздохнул, и, словно в ответ ему, вздохнули все.

Гаррисон почувствовал, что наступило время изложить то, ради чего он пересек океан. Он встал, внушительно откашлялся и, раскурив сигару, заговорил медленно и веско:

– Президент поручил мне, господа, передать вам его пожелания процветания и счастья вашим уважаемым семьям и вам лично, – он заметил, что японцы недоуменно переглянулись. – Президент поручил мне от его имени предложить вам... – он раскурил сигару, затянулся, – ...почетную капитуляцию. Почетную не для страны – для вас, господа! – Гаррисон прошелся по комнате. – Но моя миссия не ограничивается только этим. Я уполномочен сообщить вам, что американская армия гарантирует неприкосновенность японского капитала в стране, сохранение императорской власти и существующей формы государственного правления, – сигара описала полукруг. – Мы, американцы, гарантируем вашему народу демократию. Нашу, американскую демократию. Во главе с императором, если вы хотите.

Гаррисон многого не знал, но по-своему честно выполнил поручение Трумэна: убедить глав дзайбацу капитулировать, обещая, что угодно в будущем. «Там увидим, – сказал на прощание Трумэн, пряча глаза за стеклами очков. – Если на острова придут русские, дзайбацу потеряют все. И это будет самая большая наша потеря в этой войне. Невозвратимая потеря. Придем мы... там будет видно».

Если Япония не согласится на капитуляцию, то, как опасались американские воротилы, русские непременно высадятся на островах. Этого они допустить не могли. Япония, обнищавшая за время войны, становилась прекрасным источником сырья и рынком сбыта. Давно связанные с дзайбацу, американские фирмы рассчитывали после победы прибрать к рукам и промышленность Японии. Во-первых, самую развитую отрасль – текстиль. Географическое положение Японии давало право стратегам Пентагона утверждать: тот, кто владеет Японией, становится хозяином Дальнего Востока. Но это были планы на будущее. Теперь же Гаррисону предстояло добиться только одного: ценой любых обещаний склонить дзайбацу к капитуляции.

«Большая политика» начинала осуществляться. Гаррисон старался еще и потому, что на этой операции он зарабатывал свои непременные пять процентов. Не на один же год будет оккупирована Япония. Все договора, поставки, расчеты пойдут через его руки. И с любой сделки – пять процентов...

Наступила тишина. В комнате стало нестерпимо душно. Гаррисон расстегнул намокший крахмальный воротничок сорочки и закурил новую сигару. Он сказал все, что мог сказать.

– Будущее темно и неясно... – словно про себя бормотнул Ясуда, и все согласно закивали.

– Темно и неясно, говорите? – живо обернулся Гаррисон. – Сейчас я рассею темноту и внесу ясность! – он вытер шею. – Вы сами виноваты, господа, что проиграли войну... так скоро, я хочу сказать. Мы рассчитывали вести войну на востоке до сорок седьмого года, если не дольше. Вы меня понимаете? – он смотрел на присутствующих ясным взглядом. Японцы закивали. – Но... вступила третья сила. Этого мы уже не могли предотвратить. Америка не может ручаться, – Гаррисон сорвал размокший воротничок, – что завтра русские не начнут бомбить Токио. И тогда... Ну, вы понимаете, что будет тогда. Америка не может ручаться и за то, что русским не придет в голову завтра высадить десант на острова.

– Мистер... – начал было Ивасаки, но американец перебил его.

– Вы хотите твердых гарантий? – воскликнул он, снимая сюртук. – Пожалуйста! Я имею полномочия гарантировать наш устный договор именем Америки, – он вынул из кармана сложенный вчетверо плотный лист бумаги, неторопливо развернул его и передал Ивасаки. Описав круг, бумага вернулась Гаррисону. – Этого достаточно, господа? – вопрос прозвучал торжественно.

– Мы понимаем ваше высокочтимое предложение так: во-первых, ваша армия сохраняет наш политический строй, – Ивасаки оглядел присутствующих; старейший, Ясуда, кивнул. – Во-вторых, вы не ограничиваете власть императора; в-третьих, вы сохраняете наши концерны; в-четвертых, мы сохраним армию...

– Э-э-э! Я этого не говорил, – перебил его Гаррисон. – Вы сохраните армию. Пусть! Но, знаете, под каким-нибудь соусом... Резервные корпуса полицейских, подсобные части для американских войск... На первое время. Хотя бы на первое время.

– Извините, мистер Гаррисон, мы поняли вас, – Ивасаки наклонил голову. – Я продолжаю. В-четвертых, вы сохраняете нашу армию и флот. В-пятых, мы, – он обвел рукой сидящих, – сохраняем за собой право назначать и сменять кабинет министров... Простите, направлять и контролировать выборы. Правильно ли мы вас поняли?

Снова присутствующие, как заводные куклы, согласно закивали головами.

Гаррисон взъерошил остатки волос, подумал несколько секунд и ответил решительно:

– Совершенно правильно.

Наступило некоторое оживление. Послышался тихий шепот. Ясуда заговорил, размахивая руками:

– Я осмелюсь спросить, – прошепелявил он, обращаясь к Гаррисону, – зачем же ваш сенатор, мистер Коннели, заявил на весь мир: «Слава богу, русские вступили в войну, – значит, война кончена». Как же понимать ваше теперешнее заявление, мистер Гаррисон?

Тревожная тишина повисла в комнате.

«Выжил из ума, старый идиот! – злобно подумал Гаррисон о сенаторе. – Черт его дернул за язык». – И любезно ответил:

– Видите ли, господин Ясуда, для общественного мнения иногда необходимо высказывать и такие вещи. Что поделаешь? – он пожал плечами. – Бизнес!

Японцы заговорили между собой. Видимо, они никак не могли прийти к общему решению. Барон Ивасаки молчал. Ясуда поддакивал всем. Особенно горячился Мицуи – бодрый старик с черной атласной повязкой на левом глазу. «Не хочет расставаться с Кореей и Маньчжурией, – подумал Гаррисон, внутренне усмехаясь. – Нет, господа, кончилась ваша эра на востоке. Идет другой хозяин... Так, кажется, выразился Трумэн?..»

И, словно в ответ на его мысли, глава Мицуи спросил:

– Господин Гаррисон... – он даже привстал в волнении. – Мы лишаемся главного – Кореи, Маньчжурии, Китая. Наконец, гибнет тысячелетняя мечта нашего народа о создании сферы процветания, о Приморье, нагло отторгнутом русскими...

Гаррисон сочувственно вздохнул и, бросив сигару, откашлялся:

– Господа, очень душно, – он вытер пот. – Временно вам придется отказаться от создания сферы. Дело в том, что вы выбрали неважного союзника и... – он принужденно улыбнулся. – И напали не на того врага, но, господа, – Гаррисон поднял палец, – время исправит эту ошибку. Как говорили древние, «ваши враги – мои враги», – Гаррисон засмеялся… – Нам нужно время. Я думаю, что после атомных бомб, сброшенных на Нагасаки и Хиросиму... вы, надеюсь, проинформированы? – японцы закивали. – От Нагасаки остался прах. Хиросимы больше не существует... Наше новое оружие рождает колоссальные возможности в будущем. Сегодня атомная бомба упала у вас, а завтра она упадет там, где это будет нужно и нам, и вам, – широким жестом Гаррисон обвел присутствующих. – Владея атомной бомбой, мы овладеем всем миром. Но... – он усмехнулся, представив себе, как вытянутся сейчас лица японцев. – Но мы не хотим гибели вашей промышленности. Я уже приносил наши глубочайшие извинения мистеру Ивасаки за невольный ущерб, причиненный ему в Хиросиме и Нагасаки. Но это такое оружие... такое оружие, господа, что невольно вспоминаешь конец света! Итак, не капитулируя, вы рискуете всем. Капитулируя, приобретаете союзника – Америку. В то же время вы наносите моральный – жаль, конечно, что лишь моральный – ущерб русским. Каким образом? А вот: «Мы, японцы, капитулируем перед атомной силой Америки. Сохраняем от разрушения страну. Людей». Вы меня понимаете?.. Теперь о русских: Квантунская армия должна сопротивляться. Пусть будет объявлена капитуляция. Но... драться необходимо. Необходимо затем, чтобы иметь право сказать: русские уничтожают японцев в Маньчжурии. Они мстят нам за поражение тысяча девятьсот пятого года, тогда как исход войны уже решила атомная бомба.

Наступило оживление. Мысль Гаррисона понравилась.

– Мы объединим промышленность наших стран, – убеждал дальше Гаррисон. – Подготовим базу. Тогда-то, мистер Мицуи, можно будет вернуться к мысли о создании вашей сферы...

– А наши заводы? – несмело спросил Ясуда. – Они не пострадают... от капитуляции? Вы наводните наши рынки.

– Об этом мы договоримся на разумной основе, господа.

После короткого совещания результат переговоров сообщили императору, ждавшему в соседней комнате...

Начиналось утро, когда машина цвета кофе с молоком возвращалась из дворца. На Императорской площади стояли толпы людей. Все они смотрели на серую высокую стену и молчали.

– Что они делают? – недоуменно спросил Гаррисон сидевшего рядом Ивасаки. – Почему молчат?

– Они умоляют живого бога прийти к ним на помощь, – Ивасаки отвернулся от окна. – К императору можно обращаться только мысленно. Он – бог.

На улицах метались японки в развевающихся кимоно, иногда слышались истерические возгласы.

На перекрестке машина задержалась – шел строй. За солдатами бежал ожиревший мужчина и хрипло кричал:

– Русские завтра будут здесь! Будут здесь! Будут здесь!..

Еще долго слышался его надрывный крик. Гаррисон усмехнулся, довольно потирая руки. Дело сделано, мистер президент! А главное – это только начало. «Там будет видно...»

23

Ван Ю, едва появившись в Хайларе, собрал партизан, оставленных в городе для разведки и связи. К ним примкнули рабочие депо и железной дороги. Командование ударной группы разрешило отряду взять трофейное вооружение и боеприпасы. Значительной силы отряд не представлял: партизан собралось около ста человек, но у них были свои, старые счеты с японцами, и они рвались в бой. Харченко отвел отряду небольшой участок восточной окраины города, куда, возможно, начнут откатываться отрезанные от укрепленного района японцы. Некоторых бойцов отряда, местных жителей, взяли проводниками, и они по глухим переулкам и дворам выводили советских солдат в тыл японским цепям. Отряд Вана насчитывал теперь не больше семидесяти человек, но каждый стоил десяти японцев – так была велика их ненависть к поработителям.

Мысли об отце, о жене и детях не давали покоя Вану. Но он не пошел домой. Желание освободить город оказалось сильнее. Все годы он жил ожиданием этого дня!

Под утро отряд занял отведенный ему рубеж и почти сразу же вступил в бой, стремясь оттеснить японцев к центру города, откуда наступали советские части.

Ван Ю расставил своих бойцов так, чтобы они видели друг друга. Необстрелянные, неопытные люди сражаются смелее и лучше, когда видят соседа, чувствуют его локоть.

Ван Ю выбрал себе связным смышленого мальчишку-китайца, знающего русский язык. Откуда взялся мальчишка, Ван Ю не задумывался: попался на глаза бойкий парнишка, вот и хорошо. Хочет воевать – воюй. Хорошее начало жизни – бой за свободу Родины. Глядя на лицо Ченя, так звали связного, Ван Ю невольно вспомнил своего сына: какой он стал теперь? А дочь, наверное, уже заплетает косички... и Лин-тай поет им по вечерам старую колыбельную песенку про мышку и лягушку. Живы ли они?..

– Товарищ командир! – Чень тронул Вана за плечо. – Я был на левом фланге, как ты сказал. Там наступают японцы!

Ван Ю в сопровождении Ченя сейчас же побежал на левый фланг своего отряда, который упирался в реку перед продовольственными складами японского гарнизона. Освещенные пламенем пожара, партизаны отбивались гранатами, а японцы упорно приближались, не обращая внимания на потери.

Ван Ю подбежал как раз в тот момент, когда в тылу у японцев зазвучало русское «ура». Японцы поспешно разбежались, исчезая в развалинах домов и прибрежных кустарниках. Русские приближались без единого выстрела. Они шли тесной колонной, и японцы не стреляли по ним. Это насторожило Вана.

– Приготовить гранаты! – скомандовал он, а сам достал пистолет. Русские подходили все ближе. Вот уже заметны погоны, звездочки на пилотках, автоматы.

– Стой! – вдруг приказал Ван Ю. Колонна остановилась. – Командира ко мне! Остальные – ложись!

Русские послушно залегли метрах в пятидесяти от партизан. Один из них, видимо, офицер, смело пошел к углу дома, в тени которого стояли Ван Ю, Чень и двое партизан с гранатами наготове.

– Товарищ командир! – услышал Ван Ю тревожный шепот Ченя. – Это... это не русские! Это же торговец... Василии... хлебом торгует...

Русский подходил, держа руки в карманах потертой шинели.

– Руки вверх! – крикнул Ван Ю.

В ответ раздался выстрел. Чень тихонько ойкнул и, запрокидываясь, сполз по стене на землю. Ван Ю выстрелил тоже. Русский упал. Лежавшие солдаты вдруг открыли беспорядочный огонь и с криком «ура» начали подниматься.

– Гранаты! – крикнул Ван Ю.

Взрывы на мгновение ослепили. Русские короткими перебежками продвигались вперед. Японцы, воспользовавшись паузой, тоже перешли в наступление.

...Ван Ю успел унести с собой раненого Ченя. Уже за рекой, перевязывая мальчишку, Ван Ю шептал ободряюще:

– Терпи, Чень! Кровь, пролитая за свободу, святая кровь. Рана в бою – слава солдата... Ах, бандиты! Обманули! Ну, все равно вам не уйти! За все рассчитаемся! За все! И за твою рану, Чень...

24

Добираясь с солдатами комендантского взвода к складам, Карпов, прорвавшись в стыке японских рот, наткнулся на партизан. Его отвели к Вану, а солдат задержали: партизаны не верили уже никому. Так Карпову довелось встретиться с Ваном в боях.

Обстановка была тревожной: охватывая район складов, японцы, силой до батальона, стремились прорваться к свободной дороге на Хандагай, чтобы по предгорьям Хингана уйти в глубь Маньчжурии. Этого маневра Харченко не ожидал: Юго-Восточное направление он считал одним из самых спокойных. Рабочие дрались яростно, но неумело и вынуждены были медленно отступать, теснимые превосходящими силами.

– Помогай, чи-жень[10]10
  Чи-жень – солдат маньчжурских знаменных войск.


[Закрыть] Карпов! – возбужденно заговорил разгоряченный боем Ван Ю. – Нельзя собак выпустить! Много людей перегрызут!

Карпов написал донесение и послал одного из своих солдат на машине в объезд к мостам, а оттуда до Харченко дорога была уже безопасной. Ему пришлось идти в бой, вместо того, чтобы вывозить продукты. Машины отвели под прикрытие брандмауэра, разделявшего склады. Солдаты и шоферы заняли места среди партизан. По цепи пронеслось: «Пришло подкрепление!». Сознание того, что о них помнят, им помогают, придало партизанам новые силы. Но и японцы усилили натиск. Они стремились до рассвета вырваться из узких улочек предместья в сопки, где можно укрыться.

Хайлар-хэ в этом месте делится на три рукава, образуя два острова, соединенных между собой старенькими, полусгнившими мостами, уже разрушенными партизанами, и одним большим капитальным мостом, к которому теперь рвались японцы. Захватив мост, они стали бы полными хозяевами дороги.

Обстановка менялась с каждой минутой. Карпову приходилось принимать решения мгновенно. Ван Ю был хорошим солдатом, но плохим командиром. Он стремился сам, своими руками убить больше японцев и появлялся в самых опасных местах.

– Мой город горит, товарищ! – кричал Ван Ю, указывая Карпову на пожары. – Мой город! Его построили китайцы, товарищ! Для себя! Думаешь, не больно? – он бил себя в грудь. – Там, – Ван Ю указал к сторону, – жил мой отец... огородник Ли Чан, товарищ! Там моя жена... дети! А ты говоришь – будь спокоен. Разве я могу быть спокойным, товарищ?

Невдалеке силуэтом виднелись фермы моста. Около них вспыхивали огоньки выстрелов. Причудливыми изгибами, как сказочный огненный змей, волнистая линия вспышек вползла на мост. Отдаленные выстрелы слились в непрерывный грохот. Карпов понял, что без помощи Харченко мост не удержать. Оставалось последнее: взорвать мост и оставить японцев на острове. Сзади были советские части, впереди – быстрая Хайлар-хэ.

– Как думаешь, – наклонился Карпов к уху Вана, – такой мост после победы построишь?

Ван Ю отшатнулся:

– Зачем его строить? Он простоит тысячу лет!

– Взорвать его нужно, товарищ Ван Ю, – строго проговорил Карпов. – Иначе не сдержим японца. Уйдет.

Лицо Вана потемнело.

– Я его строил, чи-жень, – мучительная тоска прозвучала в голосе Вана. Он пристально смотрел на мост. Ему казалось, он видит, как растет опорный бык... Заныли мускулы от непосильной тяжести: сорок кирпичей на плечах!.. Неожиданно острая боль ожгла спину, гимнастерка стала влажной, проступила кровь, совсем как тогда, под бичом японца надсмотрщика. Ван Ю вздрогнул и, погрозив тяжелым кулаком в темноту, сказал яростно: – Кровь мою пили, теперь домой идете? – он задыхался. – Мост мой! – голос Вана дрогнул. – Он вас не пропустит...

Принесли взрывчатку. Приладили запальный шнур.

Карпов закурил, утомленно привалившись к камню. Грохот выстрелов нарастал, приближался с каждой минутой. Отступать было некуда. И нельзя. Отдать продуктовые склады?.. Население голодает. Советская Армия должна, обязана накормить неимущих. Можно бы и мост сохранить... но японцы не должны уйти. Если даже Харченко ударит японцам в тыл, то они побегут вперед и обязательно сомнут цепочку партизан. Карпов кусал губы. Ошибка есть ошибка, и теперь нужно исправить ее, пусть ценой моста. Люди дороже.

– Я пойду, товарищ, – Ван Ю тронул Карпова за рукав. – Я готов.

Карпов вздрогнул. Он никак не ожидал, что к мосту отправится сам Ван Ю. Почему он?

– Может быть, кто-нибудь другой?..

Ван Ю отрицательно покачал головой.

– Я его строил, друг, – тепло проговорил китаец, – кто лучше меня может?

Карпов не расслышал, но понял, что сказал Ван Ю, и молча пожал ему руку.

Огненная лента доползла уже до середины моста. Слышались крики японцев, брань, возгласы и непереставаемая трескотня выстрелов.

Ван Ю скрылся в темноте. Тускло сверкала спокойная гладь реки, отражая отблески пожаров. Окровавленными языками тянулись они к мосту, теряясь в камышах.

Потянулись минуты ожидания. Карпов приказал не жалеть патронов и гранат. Пусть японцы чувствуют упорное сопротивление.

В ружейно-пулеметные выстрелы ворвались глухие разрывы гранат. Близко засвистели пули.

На мосту осталось человек двадцать. Они залегли у перил, готовые каждую минуту бежать на берег. Ждали только ракету Вана.

К Карпову подбежал сопровождавший Вана солдат комендантского взвода с куском запального шнура в руках.

– Товарищ старший лейтенант, – заговорил он взволнованно, – китаец шнурок оторвал! Оставил самый пустяк! На полминуты, не больше. Говорит, «японец огонек увидит»...

Карпов не успел ответить – над мостом взвилась ракета. Черные тени мелькнули и пропали. Это партизаны перебежали в щели около моста. Почти сейчас же грохнул взрыв, осветив развалины домов. Река закипела, посыпалась щебенка.

Совсем рассвело, когда партизаны принесли Вана. Он дышал редко и тяжело. Крови не было видно. Спокойная улыбка застыла на его лице, словно уснул этот беспокойный человек после утомительного, но нужного труда.

В скорбном молчании стояли партизаны возле Вана. Японцы тоже смолкли, поняв, что вырваться из города им теперь невозможно.

Короткую тишину нарушил гром пушек: батареи Харченко обрушили огонь на самураев. В панике они кинулись в реку, здесь их стали добивать партизаны...

По наведенному понтонному мосту первой ушла машина с ранеными. С ней партизаны проводили Вана и Ченя. Следом за этой машиной двинулись остальные – с продуктами. К складам приехал майор, только что назначенный постоянным комендантом города.

Наступило туманное утро.

25

По реке и склонам сопок стлался дым пожаров. Кроваво-красным пятном тускло светилось солнце.

Батальону Самохвала было приказано занять укрепленную гору Обо-Ту на западной окраине города. Гора казалась мертвой. Взвод разведчиков, растянувшись цепочкой, поднимался к ее вершине.

Внезапно гора ожила. Затрещали пулеметные и винтовочные выстрелы. Падая, солдаты поползли в укрытия. Но некоторые остались лежать неподвижно.

Пологий склон горы начинался у самой реки, образуя естественное предмостное укрепление. Чтобы добраться до вершины Обо-Ту, нужно было пройти по открытой местности больше километра. Единственной, очень ненадежной защитой были разбросанные кое-где кусты багульника. В двухстах метрах от подножия гору опоясывал бетонированный противотанковый ров. Выше рва ярусами поднимались пояса окопов с бетонированными бровками и пулеметными гнездами. Между окопами, в шахматном порядке, высились колпаки дотов. Амбразуры плотно закрывались броневыми плитами. Доты были связаны между собой подземными коридорами, а коридоры разделяли полуметровые стальные двери. Сложная система огня позволяла простреливать каждый сантиметр открытой площади. Защитники этой горы жили под землей, но могли свободно переехать в другой узел сопротивления: весь укрепрайон связывала подземная электрическая железная дорога.

Эти укрепления самураи строили руками китайцев, которым обещали «легкую работу и хорошее вознаграждение». Когда же по истечении года никто из завербованных не вернулся домой, китайское население заволновалось. Больше на работы к японцам не шли. Тогда по городам и селам Маньчжурии начали разъезжать вооруженные отряды самураев и хватать первых встречных мужчин. По всей стране был пущен слух, что наступил «год великих жертвенных работ» для осуществления девиза самураев: «Азия – для азиатов!». По окончании этих «жертвенных работ» китайцев-рабочих расстреливали в глухих сопках.

Командир дивизии приказал Самохвалу штурмовать Обо-Ту, так как ее огонь закрывал дорогу на Хинган. Не дожидаясь подхода основных сил, капитан начал готовить атаку. Он считал, что стремительностью ошеломит противника, а танки и самоходные орудия, под прикрытием которых пойдет пехота, избавят батальон от лишних жертв. Вызвали авиацию. В течение часа гора походила на огнедышащий вулкан, над ней столбом поднимались пламя и дым, летели осколки камня, щебенка и куски бетона. Невдалеке, в ложбинке, встал дивизион гвардейских минометов, готовый в любую минуту поддержать наступающую пехоту своим истребительным огнем.

Когда улетели самолеты, началась артиллерийская подготовка. На железобетонные колпаки был обрушен шквал огня. Но доты стояли, по-прежнему изрыгая смерть. После мощного залпа гвардейских минометов пехота пошла вперед. Японцы забились в подземелья и сидели там, как клопы в щелях при ярком солнечном свете. В напряженном молчании пехота добежала до противотанкового рва и заняла его. На вершине горы все еще гудело пламя – рвались мины, но нижние доты уже оживали.

Солдаты, которых японцы теперь не видели, чувствовали себя относительно спокойно. Некоторые ощупывали бетонированные стены рва и осматривали броневые плиты-двери. Кашин поднял увесистый камень... но дверь открылась. Сержант даже отшатнулся в изумлении, но уже в следующее мгновение камень полетел в оцепеневшего от ужаса японца. Японец упал. Кто-то изнутри попробовал закрыть дверь, но камень лежал на пороге. Кашин дал очередь из автомата. Дверь распахнулась. Солдаты ворвались в сумерки коридора. Трое японцев не успели проскочить в следующую дверь и сдались в плен. Их немедленно отправили к комбату.

Батальон наступал, охватывая гору полукольцом. В маленьких, тесных, наскоро вырытых окопчиках солдаты сидели по двое, по трое. Все были грязные, с обветренными, почерневшими губами. Глаза от яркого солнца и пыли покраснели и воспалились.