Текст книги "На великом стоянии [сборник]"
Автор книги: Николай Алешин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
– Без дров остаться? – сказал он, попыхивая цигаркой. – А чем будем отоплять фермы? Нет, брат, пригнать плот ополовиненным – это все одно что пьяному домой без сапог явиться. Сраму не оберешься от людей и ничем не оправдаешься.
Отстаивая свои мнения, сплавщики бесцельно пререкались. Не находил выхода из затруднительного положения и председатель. Он уже не раз поглядывал на Проню, внешне менее других проявлявшего нервозность и беспокойство. Когда вели плот, Проня выбирал снасть впереди всех и вымок до нитки. Теперь он все время держал руку за плечом и, щурясь, поглаживал разболевшийся от холода чирей.
– Что посоветуешь, Прохор? – попытался узнать его мнение председатель.
Проня смахнул руку с плеча, многозначительно черкнул кулаком под носом и сказал:
– Да не крайность нам лесу лишаться ай самим гинуть. Ежели расхлестнуть плот, так мы его доведем.
– Как расхлестнуть? – спросил председатель.
– В однорядь, ужом. Тогда не будет большого задиру, и он пойдет свободнее.
То, что предложил Проня, всех озадачило. Каждый в раздумье еще раз взглянул на коробившийся плот.
– Цинку не хватит, – сослался Егор на недостаток проволочного троса. – Им только строевой лес сомкнуть, а остальное, сам знаешь, на веревке держится. А какая она снасть?
– Мы и снастью задернем, и вязкой запетлим каждую кошму, – пояснил Проня. – Кабы вязки не было! Вон ее сколько, – указал он на кучу плашек, до которых едва доставал свет фонаря. – Нам еще в полое надо было плот связать поуже.
– Там бы и предлагал, а не здесь, – с досадой швырнул Егор окурок.
– Что мне, не я старшой, – оправдался Проня.
– Не взыскиваю, – взяв Проню за рукав, сказал председатель. – Если там это привело к ошибке, то здесь представляется возможность исправить ее. Назначаю тебя старшим над нами! Действуй, Прохор! Сможешь организовать дело?
Проня обомлел от такого неожиданного оборота, но не посмел противоречить.
– Все‑то примемся, как же не смогчи, – сказал он, расправляя плечи. – Нас без мала шестеро…
В волнении Проня не придал значения ненароком оброненному слову «без мала», но все поняли, к кому оно относилось – к бригадиру, вдруг разжалованному в рядовые. Понял это и Барабошкин, совсем растерявшись и не зная, что делать.
Сплавщики взяли багры и топоры и двинулись за Проней к хвосту плота.
Егор, захвативший фонарь с кормы лодки, остановился против Барабошкина и только теперь обратил внимание на его ружье.
– Видали умника, – сказал он председателю, осветив Барабошкина приподнятым фонарем. – И смородом не пахнет от него, а точно из пожара выскочил: и добро при себе.
Барабошкин не отозвался, и это еще больше рассердило Егора.
– Того не соображаешь, что на воде да при этакой заварухе с себя полагается лишнюю одежду снять, – продолжал он поучать бригадира. – А ежели ты охомутался ружьем заместо спасательного пояса, так спасет оно тебя, как Ермака…
Егор поспешил за рассмеявшимся председателем, а поравнявшись с ним у шалаша, пояснил:
– Барабошкина затея. Состроил, пока мы плот собирали.
На ходу он выбил из зарубки на бревне одну из стоек, и шалаш рухнул.
– Вот его дачу! Только парусит.
Обиженный Барабошкин остановился перед разваленным шалашом: там был его тетерев. Он поднял шест, отвязал птицу, вместе с ружьем сунул ее в ворох мха и елового лапника и отправился туда, где блестел свет фонарей и хлопотливо сновали люди. Делать было нечего – один всем не будешь противиться.
А Проня с того момента, как принял ответственное поручение, исполнился такого прилива сил и духа, что уж не чувствовал ни дождя, ни холода, ни зуда от чирья. Его, как с горы, толкнуло к деятельности. С фонарем в руке он обошел всю ломко забившуюся заднюю часть плота, приглядываясь, как лежит снасть на кошмах с дровяным бревником, как приступить к расчленению. Товарищи едва поспевали за ним.
– С этой начнем, – указал Проня на кошму в хвосте плота, – и будем выбирать подряд весь край, как снасть гласит… номер за номером.
– А не лучше ли позвенно, номера по три сразу? – деловито предложил Яков. – Чай, удержим на баграх и чалке?..
– Верно, Якуха, – обрадованно согласился Проня. – Поначалу можно и так. Даже меньше канители. Невмоготу‑то придется на долгом выступе – тогда уж станем выводить по номеру… Допреж надо вязок наготовить.
Изготовить вязку оказалось не так‑то просто. На нее подбирались две одинаковые по длине плашки. Каждую плашку требовалось перекрутить, разволокнив от вершинки до комелька. Перекрученные плашки вытягивали, смыкали и свивали в жгут. Получалась надежная, как снасть, вязка.
Дело это увлекло сплавщиков. Только Барабошкин, совместно с Никандрой испробовавший себя на изготовлении одной вязки, не испытывал удовлетворения, так как при скручивании липкой от смолы плашки ссадил на ладонях кожу. Проня заметил, как бригадир сокрушенно сморщился, глядя на руки, и, посочувствовав, подал короткий обрубок снасти:
– Расплетай на шнуровочки. Для вязок их…
Барабошкин присел за ворохом плашек, принялся за подходящую работу. Он не распустил еще и наполовину кусок снасти, как Проня забрал готовые шнуровки.
– Кончишь – принесешь остальные. Вязать начнем.
Проня с Егором стали сцеплять кошмы. Председатель светил им фонарем: хотел убедиться, прочно ли будет сцепление. На полметра от зауголков смежных кошм Проня продел вязку через верхние крепежные поворы и запетлил в виде восьмерки. Сомкнутые концы вязки он крепко обвил и затянул шнуровкой в одном месте, затем переплел их, еще обвил и затянул шнуровкой в другом месте, Егор тоже на таком же расстоянии от края кошм заключил крепежные поворы в петлю из вязки. Теперь, посаженные на петли‑клячи да схваченные посередине пеньковой снастью, кошмы могли противостоять любому напору воды.
– Воротом не раздерешь, – уверенно заявил Проня, стряхивая с себя воду.
Егор отжимал фуфайку и балагурил:
– Во, как купаемся! Не хуже дамочек на курорте.
Кошмы посадили на петли и начали расчленять задний край плота. Вывели первое звено и привязали его к угловой кошме. Второе звено присоединили к первому. Цепочка наращивалась и наращивалась. Каждое звено, а потом уж – по мере затруднения – лишь только кошму подводили к месту стыка на баграх и впридержку за снасть. При сильной качке переступать по скользким бревнам было опасно. Проня при крепе кошмы предупреждал товарищей:
– Не сдернуло бы! На себя навались!
При сцеплении кошм на месте стыка требовалась не только сноровка, но и неимоверное терпение. Кошму и подымало и заливало, так что Проне и Егору приходилось не только делать петлю из вязки, но время от времени хвататься за крепежную повору, чтобы удержаться.
И вот дружные усилия завершились. С головной кошмы все посмотрели на расхлестнутый плот. Конец его терялся в ночном мраке, а то, что различалось глазом, извивалось подобно темному телу чудовищного змея.
– Попробуем, как оно получится, – сказал председатель, подрагивая не только от дождя и холода, но и от возбуждения. – Вынимайте лишний якорь.
Донат и Яков подняли из воды и приняли на кошму якорь, спущенный вспомогательным при остановке плота. Затем все взялись за снасть дальнего якоря и потянули ее к себе. Плот податливо двинулся навстречу бурунам.
– Сручно и под силу, – одобрительно отозвался Никандра.
Заговорили все:
– Славно идет!
– Та же колода, да на полозе.
– Наша взяла! Чай, справимся до полночи? К баньке поспеть бы, пока она не выстынет.
– Бани захотел. Еще мало тебя наполоскало!
Но приподнятости духа хватило лишь до поры, пока не выбрали всю снасть. Необходимо было опять завозить якорь. А на разливе разыгрался такой шторм, что пуститься вдвоем на лодке с малым разводом и низкой бортовой обшивкой да с громоздким грузом в ней значило наверняка расстаться с вольным светом.
– Совсем свихнулись, право! – плюнул Егор от досады. – Ну, где были глаза, когда мы затеяли возню с плотом? На то же и вышло: штаны скроили по себе, а ни под ремень и ни на пуговках… Держись за гашник и посвистывай.
– Разве одному попытаться, – как бы про себя произнес Проня, сосредоточенно глядя на лодку. – А ведь выйдет…
– Выйдет, выйдет… – с злой усмешкой передернул Егор, – пузырь из воды, как стукнешься башкой о дно. – Он подступил к Проне, обдавая его лицо горячим дыханием. – Ну, хоть и выгребешься на всю снасть… А кому якорь сбуривать? Попробуй‑ка один‑то! Как весла из рук – так и лодка набок…
– А его не надо трогать, якорь‑то: он сам сбурится.
– Что он тебе? Собака? Приказал – и из лодки выпрыгнет.
– Собака не собака… а вот давай‑ка… – взялся Проня за якорь.
– Ну давай. Что ты еще выдумал?
Они положили якорь в кормовую часть лодки, но не головкой, а стержнем внутрь, так что шейка якоря, от которой начинается разветвление лап, оказалась на самой кромке кормы, а лапы – вне лодки: две свесились под корму, а третья торчком поднялась над кормой.
– Теперь он почти на перевесе, – объяснил Проня. – Сейчас увидишь, что получится.
Проня приподнял снасть, что начиналась от кольца на конце стержня якоря, слегка натянул ее и захлестнул на копье верхней лапы. А чтобы держалась, привязал снасть к лапе шнуровочкой.
– На‑ка пробуй теперь, – подал он снасть Егору. – Только не на рывок бери, а с волоку. А вы маленько отойдите, – жестом руки отстранил он остальных, почти вплотную подступивших к лодке. – Не зашибло бы нечай, нельзя заручиться.
Егор плюнул на руки, взялся за снасть и изрядно понатужился. От его усилий сместился центр тяжести, якорь качнулся и вверх стержнем опрокинулся через корму на бревна.
– Видали медали! – засмеялся Проня. – А мы с ручек купали его, надсаду примали.
Новый прием спуска якоря проверили дважды – получалось.
– А как быть с веревочкой? Помешает она: якорь ляжет неправильно и будет скользить, – сделал замечание председатель.
– Она порвется, – сказал Проня. – Якорь всегда зацепится, а она, как натянем, лопнет. Оно только кажется, что крепко, а на факте – во… – он резко дернул снасть, а якорь даже не пошевелился при обрыве веревочки.
Никаких возражений не последовало. Проня выпустил из рук снасть и обратился к товарищам:
– Кто поедет?
Все обернулись к разливу. Ветром неприятно обдавало лица. От мелкого, но остро секшего дождя смежались веки. Волны мощно поднимали и низвергали кошму. Стоять, не ухватившись за что‑нибудь, было очень трудно. При мысли одному очутиться во тьме среди разыгравшейся стихии пронимал страх. И к кому ни обращал взор Проня, каждый отворачивался или смотрел под ноги себе. Только председатель, обтерев рукой лоб, сказал:
– Коли ставка на добровольца, то я не против, могу попробовать.
– Тут уже нечего пробовать, Степан Никанорыч, – возразил Проня. – Я посылаю не на пробу, а на управу. Может, вы на флоте бывали, ай доводилось руководствовать вам где на перевозе, тогда я не против.
– Нет, Прохор, до сих пор разделяю судьбу муравья: не был ни в небесах, ни на море, – пошутил председатель.
– Значит, шар не по маслу, ухват не по горшку. – Проня вздохнул и благодушно поощрил себя: – Не минешь уж впрягаться тебе, Прохор Митрич. Кто грядочку скопал, тому и травку выпалывать.
Он взял у председателя фонарь, поставил его на лавочку посередине лодки и крепко привязал.
– Без свету не потрафишь в разрез валам, – сказал Проня смущенно молчавшим сплавщикам. – А свой поднимите на коле, – указал он на фонарь в руках Якова. – Мне‑ка он, как землемеру веха, для ориентиру: глазу наводка, значится. Снасть травите ровнее, без задержки и не в спешку, а ладьте, как рукам чуть… Дойдет она до последнего завитка, так окрикнитесь, чтобы мне наразу выхватить лодку с‑под якоря.
Он сел в лодку, уперся ногами в тугун и взялся за весла. Егор и Силантий ухватились за борта лодки, готовые спустить ее. Проня предупредил их:
– Дождитесь волны, коя не краем заденет кошму, а угодит ей в упор. Как вдарит, не зевайте. Перевесится кошма да пойдет на скат – и лодку ссуньте.
Все устремили взгляд на воду в ожидании большой волны. И вот она пришла из штормовой клокочущей тьмы. Зловещий холм ее, освещенный фонарями, отливал багровым цветом и походил на снятую тушу огромного быка. Волна ринулась на кошму и взметнула ее. Вода с гребня хлынула под ноги людям, которым уже в тысячный раз чудилось, что они разобьют голову о невидимый потолок. А когда кошму передернуло и она накренилась, каждым овладела робость, какую испытываешь, стоя без привязи на скосе крыши.
– Разом! – крикнул Егор Силантию, и они, не теряя момента, спихнули лодку в темный провал, за которым снова смутно обозначилась туша другой волны. Вот лодка очутилась на волне в круто приподнятом положении, и Проня предстал взорам товарищей, словно на экране. Они увидели, как он глубоко запустил весла в воду и взбуравил ими лохматую поверхность волны. Проня плотно сомкнул рот, отчего всегда улыбчивее лицо его вдруг приняло свирепое выражение. При перевале лодки через гребень волны фонарь заслонило бортом лодки. По пояс освещенная фигура Прони еще резче выделилась на фоне мрака, потом словно провалилась в черную бездну.
Лодка как бы сделалась добычей какого‑то шалого чудовища, которое не показывалось из воды и забавлялось от пресыщения, поглощая лодку вместе с Проней и опять изрыгая ее. Уже на незначительном отдалении за ярким фонарем слабо озаренный Проня стал видим смутно, и скоро сплавщики совсем не могли различить его: один фонарь бросался в глаза. Он то появлялся, то исчезал и создавал впечатление огненного зайца, неторопливо прыгающего в ночи по высокой траве.
– Вот так «сам»! – невольно вырвалось у Никандры восхищение Проней. – Вот у кого страх‑то не с собой, а дома под застрехом остался.
Никто из других не обмолвился о смелости Прони: она не подлежала огласке, пока не увенчался успехом его риск.
Вопреки тому, что думал о нем Никандра, Проня трепетал среди бурунов. Он люто действовал веслами и, как говорится, стриг глазами по сторонам, предупредительно отклоняя лодку от коварного подворота волны то к правому, то к левому борту. По мере того как лодка отдалялась от плота, вести ее становилось труднее: тормозила волочившаяся под водою снасть. Только усилия воли, сноровка да нервный внутренний жар помогали Проне противостоять трудностям опасного заплыва. Егор и Силантий дрожащими от волнения руками травили снасть под пульс движения лодки. Когда остался неспущенным последний круг, они крепко ухватились за снасть и враз зычно крикнули в сырое черное пространство, где мелькнул при очередном прыжке огненный заяц.
– Дошла!
Они дружно приняли снасть на себя. Руки их вдруг дернуло: это сбурившийся якорь пошел ко дну. Все поспешили к снасти. Перехват за перехватом погнали плот, преодолевая сопротивление воды и ветра. Никто не спускал глаз с огненного зайца, гораздо быстрее скакавшего теперь в обратном направлении, и все думали, отважится ли Проня на новый заплыв, окрылится ли удачей. А сколько еще предстоит совершить таких заплывов! Ведь осталось еще более пяти километров. Даже при всем благополучии, гоняя лодку, Проня выбьется из сил. Да и им на плоту навряд ли сдобровать, прежде чем достигнут берега.
Проня, вернувшись на плот, распорядился отлить воду из лодки и снова подготовить ее к заезду. Сам же в горячечной оторопи сунулся к снасти.
– Ну‑к, робя, начнем с коренной… – сказал, взявшись за снасть впереди всех, и голосом захмелевшей бабы гаркнул на вологодский лад запевку к «Дубинушке»: – «У барана круты роги, не нашел к овце дороги… Эй, дубинушка, ухнем!»
Проня пятый раз завозил якорь, а «Дубинушке» не было конца, так как ни у кого не истощался запас куплетов к песне.
Проня до отказа закидывал назад весла и таранил ими повадливую на озорство волну. И хотя лодка поднималась на нее довольно грузно, ему казалось, что она летит стрелой. Его распирало от отваги и избытка сил. Он уже безбоязненно в бессчетный раз пускался в заплыв под могучий хор товарищей, и ему казалось, что от напора их голосов ослабевал ветер и разбег волн. Егор дважды вызывался сменить Проню, но председатель отклонял его намерения:
– Нет, пусть уж Прохор водит лодку: пока он в ней, мы застрахованы от всяких неожиданностей.
И Проня безотказно продолжал мозолить веслами ладони. Он прежде других приметил в ночи первые признаки смыкания разлива с берегом. Приметил по огням города. Когда они скрылись совсем, на пасмурном небе остался смутный ртутно‑розовый отсвет. Зато три фонаря на берегу значительно ярче блестели сквозь сетку мелкого дождя, и каждый лучик их, улавливаемый глазом, казался огненной стрелой.
Заметно спала волна. Егор сменил Проню. Его заплыв уже не сопровождался песней, так как каждый до икоты выдохся. Да и необходимость в ней отпала: схватка с бедствием подходила к развязке.
– Готова подкова, только подколотить, – шутливо сказал Проня, вместе с Силантием вытравив вслед за лодкой снасть.
Сказанное им было воспринято всеми как утверждение, что опасность миновала и плот спасен. Хорошо, что и самим удалось отделаться лишь страхом да маетой от возможных ужасов бурной ночи.
– Ох и жмем! – похвалился Никандра Проне, польщенный тем, что Проня встал у снасти по соседству с ним. – Даже не поймешь: от дождика или от пота спина взмокла. Вот до чего…
– Будешь жать, как приспичит, – многозначительно произнес Донат, который не мог прийти в себя от расторопных движений и, более того, от удивления, что по необходимости и он, оказывается, способен разломаться.
– А ведь нельзя сказать, что уж очень устали, – бодро тряхнул головой Яков. – Только руки вот онемели, ничего не чувствуют. Вроде как после лубков.
– Руки ладно… руки отойдут, – сказал Силантий, тоже принявшийся подтягивать снасть к себе, встав позади Якова. – Дивись, сами целехоньки! И не верится. Умом рехнуться, через что перемахнули. Такое приспело, хоть все бросай. А даже щепкой не поплатились.
Как только перевалили через то место, где в полукилометре от села находилось Баканово озеро, глубина сразу значительно уменьшилась. Егор сделал последний заезд, потом плот повели на баграх. Ветер дул с прежней силой, но волны настолько спали, что казалось, уже не препятствовали движению плота, а зыбь от них была даже приятна. Попадая из мрака в зону света за кошмой, они уже не наливались теперь на виду у людей страшным бельмом гребня, и на янтарно‑бурой поверхности их вместо расползавшихся клочьев пены впрямь и вкось ручьилась мелкая рябь от сивера. Они до самого плота доносили на себе отражения береговых фонарей. Отпихиваясь багром, Проня с увлечением наблюдал за этими набегающими бликами, и ему представлялось, будто бойкие мальчишки, играя в блинчики, швырялись с берега на воду золотыми черепками. У кромки берега, где ярче плавилось и дробилось отражение, он заметил еще какие‑то красноватые пятна огней. Они сомкнулись в одном месте и создавали впечатление глаз волков. Он догадался: то светились ручные керосиновые фонари. Выхватив из воды багор, Проня вонзил его в бревно и взволнованно сообщил:
– Робя, а ведь на берегу‑то бабы! Нас вышли встречать, час дожидаются.
Открытие Прони несказанно обрадовало всех. Сплавщики с удвоенным азартом погнали плот.
Головная кошма была еще метрах в двадцати от берега, а скученно столпившиеся бабы через головы одна другой заглядывали на плот. Те из них, что поджидали мужей, забрели в воду и подняли фонари. Глядя со стороны на эту встречу, можно было принять ее за баталию: горсточка защитников родной земли сомкнулась в могучий кулак, чтобы дать отпор ночному вражескому десанту. Только вместо грозных выкриков раздавались сердобольные голоса:
– Мужики! Родимые! Как это вы справились в такую непогоду!
Казалось, не избежать было объятий и слез, но Проня предупредил такое проявление чувств. Стоя на залобке кошмы, он держал в правой руке сложенный в двойную петлю конец снасти и хотя с умилением слушал баб, но глядел на них задорно.
– Приготовиться к чалке! – неожиданно для них крикнул он. – Ладно голосить. Примай!
Снасть взвилась над бабами и накрыла их. Они ахнули и невольно перехватили ее. С той же снастью в руках Проня спрыгнул с кошмы в воду, шумно выбрел на берег наискось от толпы и подал новую команду:
– Давайте вдоль берега, тяните ровнее! Да не надо навыхват! Сказано – ровнее! От меня берите…
Бабы сбивались поначалу, шарахались туда‑сюда. Но Проня в короткую долю минуты упорядочил их действия, словом и жестом наставляя их. Если бы на его месте был Егор или Никандра, не обошлось бы без радостного галдежа и даже взаимных шуточных перепалок, но Проня прямо‑таки огорошил всех своим наскоком в роли начальствующего лица, и женщины беспрекословно выполняя его распоряжения, глядели на него в немом изумлении. Им непонятна была прыть этого чудаковато‑странного человека, вроде бы веселого с виду, но занедуженного робостью и оттого на людях всегда норовившего притулиться где‑нибудь в затенках; поражала и невесть откуда взявшаяся новизна во всем – в фигуре и в поведении: уверенность движений, рогато взбившиеся над лбом пряди мокрых волос, как бы сами собой сдвинувшие шапку на затылок, бойко подвижные глаза, сверкавшие отражением фонарей. От прежнего Прони, как им казалось, оставалась только темная черта приоткрытого рта на чуть улыбающемся лице. Да и та была энергично скошена и делала лицо задорно‑обаятельным. А Проня покрикивал и на оставшихся на плоту:
– Подавайтесь по краю, заносите снасть да подтягивайтесь к нам.
И на плоту, к еще большему удивлению женщин, каждое указание Прони неукоснительно приводилось в исполнение. От внимания их не ускользнуло и то, что ретиво начальствующий Проня даже не замечал жены, тянувшей вместе с ним снасть. Бабы видели, как тревожно косилась она на супруга. Одна из баб кивнула головой на шумного и подвижного Проню и сказала ей:
– Узнаешь ли самого‑то? Словно подменили.
Прасковья вспыхнула, на широких скулах ее отчетливо обозначились коричневатые пятна. Однако она ответила с почти безыскусным спокойствием:
– Это вам в диковинку, а мне не впервые видеть его таким: как навалится на работу, особенно один, так и начнет его дергать да подымать, того гляди, улетит.
Высокое напряжение сил до той поры не оставляло Проню, пока не подтянули плот к берегу и не осадили на землю.
– Привязывать будем или так оставим? – с плота обратился к нему Егор. – Чай, не оторвет его: вода должна податься на убыль.
– Так оставлять не рука, – резонно заявил Проня. – Закрепим на приколе.
Закрепив плот, колхозники наконец сошли на берег. Их обступили жены и соседки, завязался бурный разговор, сопровождавшийся вздохами, ахами и всяких нот восклицаниями. А Проня все еще был на плоту и продолжал работать: он натаскивал с берега на кошму снасть и кольцами укладывал ее в клубовище. Прасковья подбрела в резиновых сапогах к самому краю кошмы и светила ему, держа фонарь обеими руками.
– Эх как ты намок! – сокрушалась она. – Быть из проруби вылез. Сляжешь, пожалуй, с этого‑то разу!
– Ничего не будет, – успокаивал ее Проня.
Прасковья приветливо поздоровалась с подошедшими председателем и Барабошкиным. Проня уложил последний завиток и почтительно сказал председателю:
– Вот мы и на месте, Степан Никанорыч.
Ом снял шапку и, не сбив с нее льдистой пленки от споро сыпавшейся и не успевавшей стаять крупы, вытер ею потное лицо. Оно задымилось испариной. Освещенный фонарями, Проня стоял подтянутый и улыбающийся.
– Да, Прохор, – облегченно вздохнул председатель. – Признаюсь: не мыслилось мне, что очутимся здесь в полном благополучии.
Барабошкин подал Проне его рукавицы и сдержанно поблагодарил:
– Спасибо.
Принимая рукавицы, Проня глянул на него с каким‑то веселым ребячьим вызовом и ответил поговоркой:
– Спасибо‑то бобру, что наставил добру. А не будь бобра – не видать бы добра…
– Справедливо, Прохор! – изумился председатель существу и уместности Прониной поговорки и обернулся к Прасковье: – Славный у тебя муж! С таким в семье лад и в доме благополучно. Ведь так?
– Знамо, – согласилась, задорно улыбнувшись, обрадованная Прасковья и кивнула на Проню: – Чем похаешь его против других? И старательный, и не болтушка какой. А что тих – так рубашка целее: со нравных‑то она иной раз по лоскутку летит…
Председатель от души рассмеялся. А Проня, чтобы отклонить разговор о нем, спросил жену:
– Топила ли баню‑то?
– А как же. Хоть поутру, а к каменке и сейчас рукой не сунешься. Ковш плеснешь – до отказа напаришься, а от двух так волосы встанут дыбом. Идем‑ка, прогрейся чередом.
Они попрощались с председателем и бригадиром и пошли к селу, дома которого скученно и бесформенно темнели на береговом крутике.
– Не знаю, как моя Анфиса в соображении бани, – гадательно высказался о своей жене Барабошкин. – Я тоже чертовски продрог!
– Тебя, наверно, постоянно знобит, – сурово, но без досады оговорил его председатель. – Ты, как я замечаю, привык распоряжаться, а сам рукой не пошевелишь. Завтра же приступай к выкатке леса и не бездельничай. Учись работать у таких, как Прохор. А не захочешь – придется расстаться с бригадирством. Так и знай.
Председатель ускорил шаг, не заботясь, отстал Барабошкин или поспешает за ним. Шагах в семидесяти перед собою председатель видел идущих Проню и Прасковью. Бодрый и неудержимый Проня то шел плечом к плечу с женой, то вдруг опережал ее, но спохватывался и останавливался, обернувшись к ней лицом. Тогда фонарь, который несла Прасковья, оранжево освещал всю его сухопарую фигуру.
