Текст книги "Сибиряки"
Автор книги: Николай Чаусов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)
Глава четвертая
1
В большом зале профилактория, на освобожденной от машин площадке шло открытое комсомольское собрание автопункта. Молодежь, сидя на корточках, стоя, облепив примолкшие у стен ЯГи и ЗИСы, слушала Житова, с жаром объяснявшего придуманный им способ замораживать перекаты. Не сводя глаз с оратора, похрустывали орешками, пощипывали девчат. Комсорг Михаил Косов для порядка стоял рядом с Житовым, зорко следя за каждым «несознательным».
– Рублева, не дерись!
– А что он меня за косу дергает!.
– Ой, мамочки!..
– Маслова!
– Листяк толкается…
– Листяк, не толкай девку!
– Вопрос можно?
И Косов:
– Разрешить, Евгений Палыч?
– Пожалуйста, задавайте.
Листяк вихляющей походкой вышел вперед.
– Вопрос. А как платить будете, товарищ технорук: со льдинки или еще как?
Взрыв хохота вырвался, заметался по корпусу.
– Тихо!! – оборвал Косов.
Но и в наступившей тишине все еще чувствовалось биение смеха. Листяк, не шевельнув пальцем, нахально пожирал Житова бесцветными, будто облупленными глазами.
– Будете сейчас отвечать, Евгений Палыч? Или после? – вежливо спросил Косов.
– Нет, зачем же… отвечу сейчас. – Житов прекрасно понимал, что вопрос, заданный долговязым парнем, имел целью посмешить собрание, но не больше. Выпачканная в мелу рука Житова оставила на его черной голове белый след, вызвав улыбки.
– Начальник управления разрешил оплатить вам за все повременно. А если будет успешно…
– Премия? – не дал договорить Листяк.
– Да, премия, – предчувствуя недоброе, жестко подтвердил Житов.
– Братва, слыхали? Премия! – весело заорал Листяк. – Так мы его до тех пор тяпать будем, покуда мороз не придет! В мороз-то ему все одно каюк: верно?!
Новый взрыв хохота потряс стены. Листяк, довольный собой, оглушенный криками, свистом, завихлял к месту. Напрасно Косов, требуя тишины, стучал серьгой по капоту машины, и Житов, побледневший, растерянный, ждал, чем все это кончится. А кончила Нюська.
Выскочив на свободную площадь, гаркнула могучим голосищем, перекрыв крики:
– Начальство идет!!
Все стихло. Прекратились возня, визги девчат, хохот. Заоглядывались, зашикали. Оглянулся по сторонам и Житов. И тут же поймал себя на мысли: а он-то, Житов, кто для них, не начальство? Вот тебе и технорук пункта! А Нюська, воспользовавшись паузой, напустилась на Листяка:
– Баламут ты, Федька! Дурак! Люди про дело тебе, а ты язык чешешь! И вы тоже уши развесили: ха-ха!.. – передразнила она сидевших против нее на полу парней…
Житов видел, как, терпеливо снеся Нюськин разгон, Листяк уткнул нос, а затем вовсе спрятался за спину соседа, как, сдерживая улыбки, слушали ее только что гоготавшие парни, успокоенно защелкали орешками девушки. Вот так Нюська! Откуда было знать Житову, что не столько Нюськино красноречие покорило собой даже самых веселых слушателей, сколько отсутствовавший сейчас Роман Губанов, чья железная пятерня не раз вбирала в себя грудки и души обидчиков его строптивой подружки. Где уж там огрызаться!
– Миша, голосуй: кто за перекат? – закончила Нюська.
– Не «за», а «против»! – поправили из толпы. – Мы же против перекатов воюем!
– Голосую! – поднял руку Косов. – Большинство. Против? Нет. Считаю, единогласно! Веревки, ломы, лопаты получать в складе!
2
Солнце уже стояло над сопкой, когда Житов и комсомольцы выехали на замораживание переката. Увязался за молодежью и дед Губанов.
У переката комсомольцы сошли с машин, разгрузили с них ломы и лопаты, веревки, топоры, лыжи.
Пока разбирали инструмент и разбивали на берегу брезентовые палатки, Житов решил сам осмотреть место работы, направился к перекату.
– Эй, куда ты, бедовая голова?! Куда прешь!?
Житов, погрузнув по колена в снегу, замер, обернулся на крик. К нему, проваливаясь в тонком насте и размахивая руками, бежал тот самый дорожный мастер, что объяснял Позднякову сущность и опасность шиверов. Остановись против Житова и переведя дух, он укоризненно закачал головой.
– Ай, товарищ инженер, ведь вроде бы как не маленькие, а лезете к черту на рога, в самое к ему пекло.
– А я в чертей не верю, – попробовал отшутиться Житов.
– Не шуткуйте, товарищ инженер. У меня, как вас увидал, сердце зашлось, а вы шуткуете. Нырнули бы в эту пору туда, – он показал рукой на парящий перекат, – а по весне, почитай, у самого Усть-Кута вынырнули. Чего это вы делать-то сюда приехали? – вдруг переменив тему, со снисходительным любопытством спросил он.
– Перекат замораживать. Вернее, хотим испытать один способ, – с готовностью ответил Житов. И тут же рассказал, как именно он хочет попробовать заморозить перекат. И в свою очередь ждал, что на это скажет мастер.
– Ну-ну, спытайте, – довольно равнодушно промолвил тот.
– А вы как думаете, получится?
– Я-то?
– Вы.
– А кто же его знает, может, и выйдет что. А только…
– Что? Говорите же!
– Не мое это дело инженеров учить.
– А все же?
Мастер помялся, почесал под треухом затылок.
– А по мне, коли напрямки, так из этой затеи… Извините, товарищ инженер, это я по себе так думаю. А вы, значит, по себе… Так я пошел.
И мастер, оставив Житова, направился к будкам.
Житов выбрался на расчищенный клином лед, отряхнулся, медленно побрел к берегу, где уже белели палатки, весело горели костры. Комсомольцы, пользуясь передышкой, группами, парочками расселись на пнях, на буреломе, закусывали, раскуривали цигарки. Уверенность в правоте своего замысла, еще минуту назад так воодушевлявшая Житова, заколебалась после такого нелестного ответа мастера. Что же будет? Позор? И без того никто, даже Нюська, не признает в нем руководителя, технорука… Но ведь Поздняков-то поверил в его, Житова, идею! И даже премию обещал, если в самом деле удастся опыт.
– Евгений Палыч, скорей! Что же вы!
Нюська взяла Житова под руку и на глазах у всех потащила к одному из костров, возле которого сидело несколько парочек, уплетая печеную в золе картошку. Усадила его на бревно, потеснив подружку, развязала, сунула ему узелок на колени и, как ни в чем не бывало, стала делить сало, лук, ломти хлеба.
– Ешьте, чего же вы?
– Спасибо, Нюся. Но почему…
– Что?
Житов, обезоруженный и смущенный простотой Нюськиного обращения, не мог подобрать слов, как лучше спросить, чтобы не обидеть и понять девушку. Что она, жалеючи его или это серьезно?..
– Нюся, зачем вы так? И почему вы делитесь именно со мной?
– Ас кем же я должна? Здрасте!
Это откровенное, даже слишком прямое признание девушки еще больше смутило Житова. Уж не смеется ли она над ним? Но Нюська, кажется, и не думала лицемерить. Житов оглянулся на сидевших у костра ребят. И в их взглядах не прочел ничего насмешливого или осуждающего. Все будто бы шло так, как надо. Вспомнилась круговушка, его с Нюськой катание на санках, проводы, первый несмелый поцелуй… А потом три дня встречалась с ним на автопункте, встречалась так, как всегда, как инструментальщица с техноруком… И вот опять…
– Ешьте, говорю! Сейчас картошку еще достану.
Нюська полезла в костер, суковиной выкатила из горячей золы обуглившуюся картофелину, подбросила на ладони. Дала Житову:
– Ешьте!
Испеченная в горячей золе картошка показалась Житову очень вкусной. Может быть, потому, что ее касались Нюськины руки?
– Вот вы где притулились! – оглушил Житова подошедший к костру Михаил Косов. – Начинать будем, Евгений Палыч?
И то, что Косов тоже не нашел ничего предосудительного в их с Нюськой интимности, окончательно успокоило Житова, вернуло ему прежнее хорошее настроение.
– Да-да, пора начинать, Миша.
Житов помог собрать узелок, отдал Нюське. И снова заметил: взяла будто сестра, будто самый близкий ему человек, завязала, понесла в палатку…
3
У переката комсомольцы разбились на две группы: первая должна была стоя на лыжах счищать со льда снег и скалывать кромки, другая – придерживать людей за веревки, на случай, если кто-либо по неосторожности оступится в воду. Косов помогал Житову расставлять обе группы.
Но вот лыжники выстроились вдоль переката, застучали ломы. Житов, подойдя ближе к кромке, следил за работой. Тонкие большие льдинки быстро переплывали полынью и, стукаясь и громоздясь друг на друга, заметно наращивали лед нижней кромки.
– Евгений Палыч! Евгений Палыч!.. Перекат-то ведь закрывается! Каюк скоро будет нашему перекату! – кричал Косов. – А ну, нажмем еще, а ну, веселей, братцы!
Да Житов и сам видел, что перекат беспорядочно, но довольно быстро начинает скрываться под новым ледяным покровом. Вот тебе и забава! Видела бы это оставшаяся у костров Нюська! И сам закричал работавшим:
– Хорошо, товарищи! Продолжайте!
Однако чем дальше, тем лед становился все толще и откалывать его приходилось труднее. Мало того, нарост льда, приближаясь к самому быстрому течению переката, так медленно увеличивался в размерах, что перекрыть быстрину, кажется, нечего было и думать. Льдины то лезли друг на друга и дыбились, то ныряли под ледяной настил, руша и увлекая за собой сверкающие и лучах солнца обломки. Еще через час всем было уже ясно, что перекрыть бушующий поток не под силу. Поднятое первым успехом настроение упало.
– Хватит, братва, кончай!
– Поту больше вышло, чем дела!
– Черт бы его замораживал, перекат этот!..
И парни, нагрузив на себя ломы и лопаты, повалили к берегу разбирать лагерь. Только Житов, Косов да дед Губанов все еще стояли у переката. Старик, посасывая трубочку, сокрушенно смотрел на ледовое месиво и, казалось, что-то мучительно соображал.
– Эх, сорвалось! – с отчаянием сказал Косов. – Еще бы полчасика поработать…
– Нет, Миша, товарищи правы: ничего из нашей затеи не вышло. Нехорошо получилось, только ребят измучили – начал было Житов, но дед Губанов остановил его:
– Постой каяться-то, товарищ инженер. – Он постучал по рукаву полушубка трубкой, выбил ее, сунул в карман. – Не враз Москва строилась, так-то. Кажное дело – оно супротивление имеет, а не так: шасть – и в дамки!.. – И снова, волнуясь, полез за трубкой, достал кисет. Житов и Косов с нетерпением ждали, когда он опять заговорит.
– Ну, чего тянешь, дед? – не выдержал Косов.
Губанов рассосал трубку, сплюнул.
– Я, конечно, перекатов не замораживал, но примечал…
И он рассказал, как, рыбача зимой в прорубях, наблюдал за быстрым наростом льда на рыбачьих снастях, особенно на плетенках. Скует лед снасти, сперва легонько, потом крепче, а там и вовсе – не снасть, а железо чистое! Ни согнуть, ни разогнуть… А что если попытать набросать на перекат тонкие жерди, не скует ли их морозом, как снасти? А там и перекату легче замерзнуть будет…
– Дед! Да ты гений, дед! – вскричал Косов, облапив Губанова.
– Отзынь, сатана! Спину сломаешь!.. – вырвался из медвежьих объятий Косова старикашка. – А коли подходяще, спытайте, – довольный тем, что его затея понравилась, добавил он, снова запыхав трубкой и хитровато щуря глаза.
Житову тоже показалось стоящим предложение Губанова. Ведь то, что он предлагал, похоже на железобетон. Только каркасом будут жерди, а связующим – лед. Просто здорово! Но вот как еще раз поднять на это бригаду? Вон уже и палатки снимают, костры разбрасывают. Косов первым бросился к комсомольцам.
– Сто-ойте! – заорал он. – Ребята, дело есть! Верное дело!..
Размахивая руками, прыгая и увязая в снегу, он бросился к лагерю. За ним кинулся Житов, и только старик все еще оставался у переката, не выпуская изо рта своей трубочки.
4
Уговорить комсомольцев еще раз попытаться осилить перекат оказалось делом нелегким, однако палатки снова были поставлены, и комсомольцы, вооружившись топорами, отправились рубить жерди. Высокий плечистый парень увел Житова в сторону. Откуда он взялся? На перекате его не было. Да и среди шоферов и ремонтников пункта Житов такого не замечал…
– В чем дело, товарищ?
– А в том дело, что Нюську ты не трожь.
Житов почувствовал, как кровь прихлынула к его щекам. Стыд и гнев-разом охватили его. Значит, не так уж всем безразличен Нюськин выбор? Но какое право имеет на нее этот?..
– Собственно, кто вы такой?
Парень куснул губу, сплюнул в сторону.
– Это к делу не относится. Губанов я. Ясно?
Житов невольно оглянулся на Лену, на перекат, возле которого все еще торчала сутулая фигура деда Губанова.
– Дед мой, чего на него зенки пялишь? – повернул к себе Житова парень. – Ты на меня смотри, голубь. Не оставишь девку в покое – худа жди, понял? – И, поправив на ноге широкую охотничью лыжину, зашагал прочь от Житова, углубляясь в тайгу.
«Вот так денек! – думал, возвращаясь к палаткам, Житов. – То мастер, то Нюся, то провал, то опять этот с угрозами… Бельмо я им на глазу, что ли? Голубь! Решил запугать, разлучить с Нюсей!.. Ну нет, этого он не дождется!»…
Листяк, задержав Житова, усмешливо спросил:
– А как с премией? Фюить?
– Не паясничайте!
– Так и вы шутник добрый, товарищ технорук: физзарядку на чистом воздухе придумали… – И вдруг тихо, словно боясь, что могут услыхать, торопливо добавил – Между прочим, Роман Губанов… с которым вы сейчас беседу имели… кулачком борова зараз глушит. Не пробовали?
Это было уже слишком! Житов весь задрожал от желания ударить по физиономии вовсе обнаглевшего парня, но разжал кулак, прошел мимо. Все клокотало в нем, подкатывало к горлу, требовало разрядки. Вернуться, заставить его валяться в ногах, раскаяться? Глупо! Сейчас же рассказать обо всем Косову? Пусть займется этими двумя?.. Еще хуже: огласка на весь автопункт, Качуг… Как бы на его месте поступил другой? Гордеев? Или Поздняков? Ведь они не полезли бы в драку с какими-то хулиганами… Но как? Как, черт побери?! Проклятое звание технорука: не ударь, не оскорби, не покажи вида… Но ведь ругает же всех подряд Сидоров, да так, что известка от стыда сыплется… И ведь терпят!.. Ну нет, Житов не сдастся, его не спровоцировать ни Листякам, ни Губановым!.. Они ведь того и добиваются, чтобы довести его, Житова, до горячки, унизить в глазах людей, Нюси… Милая девочка, если бы она знала, как ему сейчас трудно! Нет, она не увидит его трусом, предателем, паникером!.. И Житов решительно отыскал Нюську.
– Нюся, пойдешь со мной рубить жерди?
– И вы?.. – удивилась та. – А рубить можете?
– Как-нибудь. – Житов попробовал пальцем лезвие топора. – Острый, сам рубить будет. Так идем?
– Пошли!
Нюська сбросила с колен недочищенную картошку, сунула в руки подружек нож и покорно отправилась вместе с Житовым за жердями.
Житов торжествовал: Нюська, не стесняясь, всюду идет с ним, а он, не испугавшись угроз, не уступил любимой девушки. А разве не так? Разве не любовь тянет их все больше друг к другу, пусть еще робкая, застенчивая…
– Евгений Палыч, глядите, глядите, белочка! – вскричала Нюська. – Ой, какая хорошенькая!
Житов не сразу увидал среди тесного сплетения хвои крошечного зверька с большим пушистым хвостом и остромордой головкой. Страх и любопытство владели зверьком, и он то прятался за стволом кедра, то вновь появлялся, но уже в другом месте, и, взмахнув хвостом, исчез в чаще. Житов выбрал тонкое, как мачта, деревце, стал подрубать его снизу.
– Тоже мне, лесоруб! – смеялась Нюська. – Куда же оно у вас падать будет?
Действительно, он совсем выпустил это из виду. Подумав, принялся рубить в новом месте. Нюська уселась на пень и, болтая ногами, делала замечания.
– Вот так. А теперь с той стороны. Пошло-о!..
Медленно, будто нехотя, пышная крона сосенки тронулась с места и затем все быстрее, быстрее, описывая в голубом небе полукруг, сбивая хвою и снег со своих младших подружек, с треском и стоном рухнула навзничь.
– Ура-а!
Нюська кинулась очищать ветки, а Житов перешел к следующему. Иногда деревца падали не в том направлении, в каком хотелось Житову, и повисали высоко над землей, застряв в раскинутых лапах вековых сосен. Родители-великаны ловили своих смертельно раненных детей и крепко сжимали их в могучих объятиях.
Нюське полагалось стаскивать жерди в одно место, и чем дальше уходил Житов, тем тяжелей приходилось ей. Дотянув жердь до края лощины, Нюська усаживалась на ворох и переводила дух. Житов, увлеченный своим новым занятием, не сразу заметил ее усталость. Только когда Нюська, подняв очередную лесину, качнулась и чуть не растянулась на снегу, Житов бросился к ней на помощь.
– Нюся, что с тобой?
Нюська, тяжело дыша, молча подняла на него красивое, залитое румянцем лицо, виновато улыбнулась. Она даже не могла говорить.
– Но разве так можно, Нюся! – рассердился Житов. – Сама чуть жива и молчит, не окликнет. – Он ласково обнял ее и, с трудом оторвав от земли, усадил на засыпанный снегом ствол старого кедра. – Приказываю сидеть! – деланно строго сказал он.
– Есть сидеть! – выдохнула Нюська, благодарно глядя на Житова. Брови, ресницы ее, выбившуюся из-под шапки прядь густо выбелил иней. Как есть снегурочка! Житов вспомнил ясную лунную ночь, пожалуй, самую счастливую в его жизни, как доверчиво потянулись к его губам Нюськины полные, не знавшие помад, алые, что вишневый сок, губы. Как испугалась она ею же выпрошенного поцелуя… А если он сам?..
Сердце Житова забилось чаще, легкий ласкающий туман обволакивал мысли. Житов сел рядом с Нюськой, осторожно, словно боясь вспугнуть, поднял ее лицо к себе и поцеловал – долго-долго…
– Нюся, милая, люблю, слышишь?
Нюська тихо оттолкнула Житова, встала.
– Не надо, Евгений Палыч… Я ведь и так с вами гуляю, правда?
– Нюся!.. Ну хорошо… Ну назови меня проще: ты, Женя!.. Ведь мы одни… Ведь не на людях же…
– Не смею. Потом, может… Пойдемте, Евгений Палыч, елки рубить… Ведь я не ухожу от вас, правда? Глупая я еще… Вон ребята кричат, слышите?
И действительно, сквозь тайгу донеслась до них далекая перекличка, многократно повторенная глухим эхо. Житов выпустил Нюськину руку, оторвал от бревна торчавший топор.
– А знаете что, Евгений Палыч? – неожиданно оживилась Нюська.
– Что, Нюся?..
– Я сейчас до девчат сбегаю, чтобы жерди на берег стаскать, а вы рубите. – И, помедлив, добавила – Хороший вы. Может, и полюблю после… Вы не сердитесь, правда?.. А я скоро!
Нюська подхватила с земли пару жердей и почти бегом ринулась в чащу. Житов, все еще охваченный нежностью, счастливыми глазами смотрел туда, где в последний раз мелькнула ее борчатка.
И вздрогнул. Ему показалось, что кто-то совсем близко от него кашлянул… или рявкнул. Он оглянулся вокруг. Никого. Ни звука. И тотчас всплыли в памяти рассказы местных охотников о медведях, которые из любопытства частенько следят за людьми, прячась в тайге. И хотя охотники заверяли, что в таких случаях медведи не опасны, Житову стало не по себе. «Почудилось», – подумал он и, вскинув на плечо топор, шагнул в сторону… и чуть не вскрикнул от неожиданности: перед ним в каких-нибудь десяти метрах стоял Роман Губанов. Значит, он следил за ними и вот выждал, когда ушла Нюська. Только сейчас Житов заметил в его руках ружье, на которое прежде даже не обратил внимания. Уж не вздумал ли он и в самом деле поквитаться за Нюську?.. Что за шутки!
– Что вам от меня надо? – не выдержал молчаливого поединка Житов.
Сильное лицо парня свела недобрая усмешка.
– По душу твою пришел, голубь. Не схотел добром, встречай худом.
В мертвой безжалостной тишине гулко цокнул затвор. Зачернел, закачался округленный глаз берданки. Неприятный, щемящий ток пронизал тело… Стало до боли жаль себя, отца, мать, милую Нюсю…
– Что делаешь, гад!!
Крик этот взорвался в лесу, как выстрел. И в тот же миг кто-то изо всех сил толкнул сзади Губанова, выбил из его рук винтовку. Губанов боднул воздух и, путаясь в лыжах, потеряв равновесие, рухнул в сугроб. Это вовремя подоспел Косов. Житов, не веря в собственное спасенье, как околдованный, смотрел на поверженного врага, даже не заметив появившейся в стороне Нюськи. И вдруг сорвался с места, схватил берданку, закричал Косову:
– Отпускайте его! Ружье у меня, не бойтесь!
Но Косов и без того уже оставил Губанова и, отряхивая себя и отдуваясь, опасливо поглядывал на все еще барахтавшегося в снегу дюжего парня. Руки Житова, сжимавшие винтовку, дрожали. Клонясь всем корпусом, словно готовясь пырнуть Губанова, он не упускал каждого его движения, ждал, пока тот путался в лыжах, вставал, выгребал из рукавов и пазухи горсти снега. И отскочил: Губанов шагнул к Житову, протянул за ружьем руку.
– Назад! Застрелю!! – вне себя закричал Житов.
– А ну, отдай палку! – Губанов шагнул еще, поймал направленный в него ствол берданки.
Щелкнул курок, но выстрела не последовало.
– Не балуй, голубь! – Роман с силой рванул на себя ствол, и винтовка оказалась в его руках. – Незаряженная она. Так я, попугал малость. – И, пронизав Житова презрительно-насмешливым взглядом, привычно забросил за спину ружье, прошагал мимо.
Только теперь Житов увидал Нюську. Значит, и она была свидетелем этой постыдной сцены? Вот и Косов, что-то говоря Нюське, ухмыляется, скалит зубы. Уж не над ним ли они смеются оба?..
– Вот гад, что выкинул! – скорей весело, чем возмущенно, сказал, обратись к Житову, Косов. – Напугались, Евгений Палыч?
Житов молчал. Да и что ему было ответить? Пряча от Нюськи лицо, поднял топор, умышленно долго чистил его от снега. Косову бы на его месте! И Нюська хороша: даже не подошла, не утешила… Черствые, безжалостные какие-то!
– Хорошо, Листяк предупредил, – продолжал Косов. – Дружок его. Пошли, говорит, поглядим, как Ромка нашему техноруку салют будет делать… Это про вас, значит. Ну я из него, из Листяка-то, все вытряс. А тут Нюська вернулась… Ну, я и к вам.
– Спасибо, Миша, – еле выдавил из себя Житов. – Но я бы лучше предпочел смерть, чем такую насмешку…
– Ой, что вы! – вскрикнула Нюська. – Верно, дурак он, Ромка, но чтобы человека зазря убить – это он не позволит…
– Ладно болтать-то! – оборвал девушку Косов. – Где твои жерди? Девчат нет, все заняты, давай вместе потащим. Да и вам хватит рубить, Евгений Палыч, тащите и вы с нами. А с Губановым в райкоме комсомола поговорим; он на судоверфи работает, так мы его на райкоме…
5
На берегу уже распоряжался дед Губанов. Старик будто помолодел: выпрямился, забегал, то весело покрикивая на нерадивцев, то сдерживая прыть слишком отчаянных. Да и комсомольцы не оставляли его в покое:
– Дед Матвей, а ну глянь, ладно ли?
– Губаныч, подь сюда! Примай связку!
– Дедушка!..
Жерди, ровные и длинные, что рыбачьи шесты, очищенные от веток, вязали одну к другой: комель – к комлю, так, чтобы хватило перекрыть всю полынью – от кромки до кромки. Затем их укладывали на льду, подтянув к самому перекату, и сплетали, спутывали лозой, кусками веревки. Семь-восемь таких лесин образовывали длинную жесткую полосу, или дорожку, которую оставалось только столкнуть в воду. Лена довольно широка, перекат протянулся поперек нее почти от одного берега до другого, и плетеных «дорожек», чтобы закрыть его весь, потребовалось немало. Работа затянулась. Давно пора было отдохнуть, пообедать, но короток зимний день, и надо успевать дотемна сделать все: нарубить, сплести, спустить на воду хитрые путы.
Только когда село в тайгу усталое солнце и мутная сумеречная пелена упала на Лену, разнеслась долгожданная команда:
– Шаба-а-аш! Кончай, братцы-ы-ы!..
А на берегу, кровяня палатки, пылали костры, и девчата, сготовив ужин, зазывали к своим очагам измаянных парней.
Нюська и на этот раз отыскала на Лене Житова, отняла лом.
– Намаялись, Евгений Палыч?
– Чепуха! Нисколько, Нюся… – Житов уже не ждал Нюськи и потому обрадовался ей, как спасенью.
– Вот и неправда! Я привычная – и то так умаялась, так умаялась!..
Житов покорно шел за Нюськой, слушая ее веселую трескотню, но на душе все еще скребли кошки. Кто такой этот Роман Губанов, чтобы вмешиваться в его, Житова, дружбу с Нюсей? Разве может он быть ей парой, умной, красивой, чистой и нежной девушке? Фу, как нехорошо получилось… Струсил, как заяц, перед пустым ружьем, чуть руки не поднял… Трус! Трус! Трус!.. И сам же потом застрелить хотел обезоруженного, даже курок нажал, кажется… А если бы ружье и в самом деле было заряжено?.. Житов даже содрогнулся от такой мысли…
Как и утром, они сели с Нюськой на своем бревнышке и принялись за ужин. И, как и в прошлый раз, никто не обращал на них никакого внимания, не замечал их. Каждый был занят своим. Кто-то спросил о перекате, помогут ли дедовские плетенки замерзнуть шиверу, кто-то пробовал завести песню, но песня так и не получилась; другие молча уплетали свой ужин…
– О чем вы все время думаете, Евгений Палыч? О перекате? – осторожно дотронулась до руки Житова Нюська.
– Пожалуй, – неопределенно ответил тот.
– А я думала, вы о Ромке, – как-то загадочно протянула она. – А перекат… Ну не получилось, ну опять не получится… и что же? А завтра еще что-нибудь придумают, опять попытаем… А что ребята бузят – это они так только. Они понятливые. Скажи завтра – и завтра пойдут. Хоть куда пойдут! – Нюська встала. – Приятного сна, Евгений Палыч. Пойду я.
– Ты куда, Нюся? – всполошился Житов. Уж не совсем ли она уходит от него?
– Спать, куда же?
Она стояла над ним, прямая, стройная даже в подпоясанной солдатским ремнем дубленой борчатке. Встревоженное пламя умирающего костра осветило на миг ее лицо, белые, в лукавой улыбке зубы. И ушла, оставив Житова со своей думкой.
Как из-под земли вырос над костром Косов.
– Евгений Палыч, плетенка ко льду примерзла! Ей-богу не вру!..
Житова словно подбросило. Неужели в самом деле удача?
– Бежим поглядим, Миша!
В одну минуту они спустились на расчищенный клином лед Лены и, скользя и чертыхаясь, кинулись к перекату.
У быстрины уже сидело на корточках несколько комсомольцев и дед Губанов.
– Ну что, как? Хорошо ли, Матвей Егорыч? – переводя дух, спросил старика Житов.
Губанов попыхтел трубочкой, снисходительно проворчал:
– Все у вас, молодых, скоро делается: шасть – и в дамки…
– Так ведь примерзло же, дедушка! – вскричал Косов. И словно бы в подтверждение, схватился за лежавший у ног конец жерди. – Смерзлась ведь!
Житов тоже нащупал, попробовал оторвать ото льда жердину: крепко!
– Не в том суть, – пояснил дед, – что концы пристыли. Плюнь – и слюнка пристынет. Потому, какой ни на есть, а мороз. А ты подале глянь. Ты в воде палку пошевели. Чуешь? Никакого на ей льду нету, оттого и не хрустит. Наросту нету.
Житов тоже пошевелил жердину там, где она лежала в воде за кромкой льда. Жердь легко прогибалась, не издавая ни малейшего хруста. Вот досада!
– Одначе скажу: раз оно началось, стало быть, ждать будем. Утро вечера мудреней, старики сказывали. Утресь и поглядим.
Старик шумно выбил трубочку и, потирая свою «треснутую» спину, отправился к будкам.
6
Полгода назад направленный в Ирсеверотранс на должность парторга ЦК полковой комиссар и старый рубака Наум Бардымович Танхаев начал свою гражданскую службу с того, что объявил в Качуге «осадное положение», дав приказ вахте не выпускать из гаражей ни одной дезертирующей души, пока все машины не уйдут в рейсы. Трудно сказать, о чем говорили тогда между собой водители и ремонтники, но этот армейский жест не прошел Танхаеву даром. Через час, после конца смены, Танхаев нашел в гараже только начальника пункта Сидорова, а в одном из цехов прибитый к столбу лист картона:
«Объявляю осадное положение!
Багратион».
И внизу той же рукой приписка:
«Все ушли на фронт. Бить турок.
Ура!»
– Удрали, Наум Бардымович, – доложил парторгу ЦК озадаченный таким оборотом Сидоров. – Я их, ядрена палка, всяко стращал, так они меня в этом самом боксе заперли. Заборы слабые, Наум Бардымович, тесу бы надо…
А утром Танхаев получил крепкую взбучку в райкоме партии.
Танхаев был человеком незлопамятным, обиды если прощал, то уже без оглядок. А после этого случая сам не раз весело вспоминал свое шоферское крещение, не привившийся на гражданской почве армейский опыт. Стал приглядываться, прислушиваться, вникать в новую для него сферу. Инцидент с «осадным положением» погулял по Качугу и забылся, а приставшее было к Танхаеву громкое «Багратион» не прожило и недели. Через месяц-два Наум Бардымович стал своим человеком и в Качуге, и в Заярске, и в иркутских мастерских. Однако поспешных решений больше не принимал. Да и о сослуживцах своих выводы строил не торопясь, с ощупью и уж твердо.
Вот почему мучительно долго пытался понять он Перфильева и Гордеева, пока не оценил того и другого. И если главным виновником смены Перфильева был Наум Бардымович, то и первым защитником Гордеева был тот же Наум Бардымович.
Полученные в гражданскую войну раны все чаще напоминали о себе, надолго отрывая Танхаева от работы. Вот и теперь целые две недели отлежал он в поликлинике, а вышел – в управлении тысячи новостей: приехал «новый»; Перфильев вернулся из Качуга, как из бани, бегает по ГАИ, ищет акты; «новый» разрешил перепробеги машин, не посчитался с Гордеевым, а сейчас строит в Качуге целый транзит; Гордеев ходит индюком…
«Тце, тце, тце, – озабоченно цокал языком Наум Бардымович, слушая новости. – Приехать не успел, дел принять не успел, по-своему повернул все. Перфильев бездельничал, всего трусил, этот – опомниться не дает, подряд рубит. Хорошо ли это, однако?»
И Танхаев помчался в Качуг.
7
Строительство временного транзита подходило к концу. На расчищенном от сугробов пологом берегу Лены, на обнесенной колючей проволокой ровной площадке высились крыши складов и навесов, двигались тракторы, автомобили, бегали, суетились люди. Визг пил, перестук топоров, гул, шум, крики.
«Тца, тца, тца! – приятно пораженный общим азартом стройки, опять зацокал Наум Бардымович. – Давно такого штурма не видел! Откуда взялось? Горят люди!»
Танхаев прошелся по двору, оглядел пахнущий свежим тесом пакгауз, на крыше которого заканчивали настил плотники, попробовал стеллажи: крепко берется «новый»! И ведь придумал хорошо: есть куда возить грузы!
– Добро пожаловать, Наум Бардымович! – озорно крикнули с крыши. – Осадное положение строим! Теперь удирать будут – штаны на проволоке оставят!
Танхаев весело погрозил кулаком насмешнику.
– Поздняков где?
– Вон он!
Только тогда увидал Танхаев грузную фигуру «нового». Он стоял посреди свободной от машин площадки и, кажется, бездумно смотрел, как плотники ставят ферму. Танхаев подошел к начальнику управления, привычно доложил:
– Парторг Ирсеверотранса Танхаев. Вышел с больничного…
– Здравствуйте, – коротко пробасил Поздняков, небрежно окинув приземистую фигуру парторга. И снова повернул смуглое волевое лицо к возившимся с фермой.
«Хорошо познакомились, – подумал Танхаев, снизу вверх украдкой поглядывая на спокойно сосредоточенный профиль нового начальника управления. – Павлов его хвалил, Перфильев ругал, Гордеев – слова не выжмешь – тоже ругает, однако. Что за человек?»
– Мне нужен начальник пункта, товарищ Танхаев, – неожиданно сказал Поздняков, продолжая следить за фермой.
– Сидоров? – не понял Танхаев. Уж не послать ли его за Сидоровым хочет?
