Текст книги "Сибиряки"
Автор книги: Николай Чаусов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)
Поздняков отер со лба холодный пот, вышел наружу. Легко сказать: «часа полтора»!.. А вон еще одно горе со страхом выглядывает на него из машины. Тоже, поди, дома слезы…
Поздняков решительно сел в машину, завел мотор.
– Что же ты, Алексей Наумович, натворил? Отца перепугал, мать расстроил… Кто же тебя осуждать думал? – гоня машину, не оборачиваясь, журил Поздняков притихшего Лешку. – Клавдия Ивановна мне про тебя только хорошее говорила, что ты Вову от дурных дел отучил. А ты вот сам взял да такое выкинул! Даже если бы ты виноват был, учись ответ держать, Леша! Прячутся только трусы да подлецы… и маленькие и большие. Ну так как же, мир?
– Я больше не буду, дяденька Алексей Иваныч…
– Удирать? Что не будешь?
– И удирать…
– Вот это самое главное! – одобрительно подхватил Поздняков.
Оставив Лешку в объятиях Фардии Ихсамовны, Поздняков умчался в управление оформить гусматики, пока не нажаловались растяпы и не вмешался райком.
Проходя мимо секретаря, бросил:
– Бухгалтера!.. И Гордеева тоже.
Главный бухгалтер не заставил себя ждать.
– Вы вызывали, Алексей Иванович?
– Да. Вот вам чековая книжка, немедленно поезжайте на военный склад, получите счет и сразу же оплатите! Немедленно! – с ударением повторил он.
И уже появившемуся в двери Гордееву:
– Игорь Владимирович, мне удалось заполучить восемьсот танковых колес… гусматиков. Пошлите-ка вы с бухгалтером инженера…
– У меня все инженеры заняты важными делами, Алексей Иванович…
– А это… это игрушки, что ли?! – вскипел Поздняков.
Гордеев сдернул с носа пенсне, подслеповато уставился на Позднякова. Таким он его еще не видал. Сказал возможно спокойнее, мягче:
– Я читал это объявление, Алексей Иванович. И танковые «ленивцы», или гусматики, как вы называете, знаю хорошо. На них снег по городу возить, а не грузы… тем более, на ледяной трассе, где такие скорости…
– Так что же вы мне можете предложить? Чурки? Или детские санки?!
Гордеев протер пенсне, снова водрузил на нос.
– Право, мне некогда спорить с вами, товарищ Поздняков, а тем более выслушивать крики… Может быть, и сани… Позвольте отложить разговор до следующего случая… тем более, я только что проводил моего старшего мальчика в действующую…
Гордеев не договорил, поправил пенсне и, сгорбясь, вышел из кабинета.
Настойчивый телефонный звонок вывел из оцепенения Позднякова. Захлебывающийся в радости Клавдюшин голос:
– Вова спасен… Вова будет жить, Леша!..
Вечером Позднякову позвонили из Кировского райкома:
– Что у вас с товарищами из автохозяйств вышло, товарищ Поздняков?
– А в чем дело?
– Жалуются, что все гусматики обходным путем у них из-под носа выудили.
– Так ведь им снег возить, а мне – хлеб Якутии…
– Это демагогия, товарищ Поздняков! И самоуправство! Мы это еще разберем на бюро!..
Поздняков тяжело вздохнул.
– В таком случае, не забудьте разобрать еще одно мое самоуправство, товарищ.
– Какое?
– В прошлом году я самовольно взял на себя вывезти этим товарищам без малого десять тысяч тонн грузов. И тоже обходным путем…
Поздняков слышал, как стукнула о рычаг трубка, устало положил свою. Ну что ж, гусматики уже на пути в Качуг, Вовка будет жить – не так уж все плохо…
Глава двадцатая
1
Испытание гусматиков было проведено сразу же, как только они попали в Качуг. Рублев упросил доверить это важное дело Николаеву.
Диски танковых «ленивцев» переделали, подогнали к автомобильным, поставили на полуприцеп. С Николаевым поехал Рублев.
– Сколь грузить будем? – спросил Николаев парторга.
– Уж испытывать – так испытывать, – подумав, ответил Рублев. – Давай на всю железку!
– Десять тонн? Не много?
– Убавить завсегда можно, а прибавлять хуже. Грузи, Егор, десять!
С транзита они съехали на лед Лены. Оба еще раз обошли полуприцеп, осмотрели гусматики. «Ленивцы» стояли прочно, слегка раздавив на льду свою жесткую, что ремень, резину.
– Дюжит, Егор! Ну, дай бог, тронулись! – улыбнулся Рублев.
«Ярославец» вздохнул мотором и, плавно набрав скорость, без толчков и тряски помчался ледянкой. Замелькали вешки-елочки, обрадовался свободе, весело загудел могучий мотор. Спидометр пополз в гору: 50… 60… 70..
На изваянном суровом лице Рублева тоже ползет, расплывается довольная улыбка.
– Прибавь же, Егор! Прибавь, дружище!
Стрелка спидометра перевалила 90. Жикали, проносясь мимо, встречные ЯГи, ЗИСы, а стрелка уже приближалась к 100… и вдруг снова стала падать, падать…
– Ты чего, Егор?
– Поглядеть надо, – ухмыляясь в усы, сказал Николаев. – С первого рейса не доглядим – другим беспокойства наделаем.
С выключенным мотором машина долго еще бежала по ровному льду ледяночки и наконец, прижавшись к правому брустверу, стала. И в тот же миг с воем пронеслись две следовавшие за ними машины, обдав морозным ветром, мелкой ледяной пылью.
Танковые колеса дюжили!
Сто семьдесят шесть километров от Качуга до Жигалово прошли за два часа! В Жигалово их обступили водители:
– Как идут?
– На какой скорости?
– Как на поворотах?..
Рублев ответил на все вопросы одним духом:
– Порядок!
2
Облегченно вздохнул и Поздняков, получив из Качуга первую сводку:
«12 января. Испытание гусматиков на полуприцепе прошло хорошо. Нагрузка полная, скорость предельная.
Непомнящих, Рублев».
Поздняков не удержался, показал Гордееву.
– Я не верю в чудеса, Алексей Иванович, – упрямо сказал главный инженер и вернул сводку.
А сводки стали поступать все увереннее, отрадней: гусматики выручали. И вдруг…
«23 января. На полуприцепе 23–63 лопнул гусматик. Разбито 17 ящиков спирта, порвано 12 кулей муки…»
И опять сводка:
«27 января. По вине гусматиков вышли из строя два полуприцепа. Причинен ущерб на пять тысяч восемьсот три рубля сорок одну копейку…»
– Игорь, что у вас опять?
– Ничего. Просто устал. Дьявольски устал, Соня.
– Неправда!
Гордеев поднял на жену измученное худое лицо.
– Я же сказал: ничего! Скажи лучше, где Милочка? Она еще на уроке?
Софья Васильевна укоризненно покачала головой, сдержанно улыбнулась:
– Вот видишь, ты сам себя выдаешь, Игорь. Я тебе еще вчера говорила, что музыкальная школа на ремонте, что ремонт недели на две, и Милочка вечерами вышивает во Дворце пионеров салфетки для госпиталя. Теперь ты скажешь, что у вас случилось?
– Не знаю. Я сам должен разобраться сначала… во всем.
– Ты говоришь загадками.
– Загадка и есть. Я был бы рад, если бы ты помогла ее решить, Соня.
Софья Васильевна помолчала, украдкой наблюдая за мужем.
– Лучше бы тебе было не возвращаться в управление, Игорь. Или по крайности взять работу полегче.
– Соня, мы уже говорили об этом. Сейчас надо искать труднее работу, а не легче. И если бы мне позволили мои годы и силы – я заменил бы еще конструктора… двух конструкторов! Нашему мальчику было, наверное, тоже очень тяжело. – Он показал на висевший на стене портрет младшего сына в траурной рамке. – Нашим мальчикам… А ведь они только солдаты…
После ужина Гордеев надолго заперся в своем маленьком кабинете, даже не попросив обычного чая.
Уже лежа в кровати и ворочаясь с боку на бок, Гордеев осторожно спросил жену:
– Ты не спишь, Соня?
– Нет. Я думаю о твоей загадке.
– Скажи, Соня… Вот работают вместе два человека…
– Ты и Поздняков.
Гордеев умолк. В тишине было слышно, как за стеной скрипнули пружины сетки, простонала во сне Милочка.
– Пусть будет так: я и Поздняков. И вот я, не спросив Позднякова, не посоветовавшись с другими товарищами, принял какое-то очень важное решение. Ты слушаешь меня, Соня?
– Конечно!
– Сначала, казалось бы, все пошло очень удачно, меня поздравляют с успехом, я задираю нос…
– Это уж не ты, Игорь.
– Это я. Именно я, Соня!
– Предположим.
– Итак, я чувствую себя победителем, и вдруг… все насмарку. Мероприятие оказалось пустым, успех ложным, общее дело ухудшилось, осложнилось…
– Продолжай, Игорь.
– Да-да. Все пошло прахом. Должен ли я в таком случае сказать Позднякову: Алексей Иванович, я сделал большую ошибку. Но мы руководители, оба ответственны за перевозки, так давайте вместе искать выход…
– Я бы не пошла к нему, Игорь. Раз Поздняков не мог заметить твоей ошибки до этого, то чем же он тебе…
– Он видел эту ошибку, Соня!
– Тогда тем более не пошла бы! С какой стати! Уж если Поздняков не захотел предупредить тебя, когда видел твою ошибку…
– Это я не предупредил его, Соня! Больше того, я был там с Танхаевым, видел, как бедствуют шофера без резины, и не ударил ни одним пальцем, чтобы помочь найти выход… А Поздняков искал этот выход, пусть неудачно, опрометчиво, но искал!.. А я оставался постыдным наблюдателем и критиканом…
– Ты должен помочь ему, Игорь.
– Я сам не знаю, что теперь можно сделать. Это нелепо, это безумие рассчитывать на какое-то счастье… Да нет, нет, о каком счастье может быть речь, если гусматики вообще не рассчитаны на такие сумасшедшие обороты… И ко всему с Поздняковым сердечный удар, он в больнице.
Софья Васильевна тихо ахнула.
– Какое несчастье! Сначала сын, а теперь… Игорь, я бы на твоем месте все же придумала… Нет-нет, не то. Я попыталась бы чем-нибудь помочь. Ты знаешь, я виделась с Поздняковым всего только раз. Я ничего не могу сказать об этом человеке, как о специалисте, руководителе… Но у него, как мне показалось, какой-то растерянный… нет, опять не то слово… какой-то неуверенный, что ли, взгляд на тебя, Игорь. Будто он все еще не видит в тебе опоры, все еще ищет ее, и сам ступает, куда придется… Я философствую, Игорь?
– Философствуешь, Соня. Только он не ищет этой опоры. Он больше надеется на свои ноги… А я… я встаю Соня.
– Как? Зачем?
– Я должен сейчас же ехать в Качуг.
– Игорь, ты с ума сошел! В такую ночь!..
– Я еду, Соня!
Гордеев включил свет, прошел к тумбочке с телефоном и решительно поднял трубку.
4
Блеклый луч света скользнул по стене к тумбочке, запутался в пузырьках, выскользнул и упал на лицо спящего.
Поздняков открыл глаза, мутным рассеянным взглядом обвел белые стены, опустевшую вчера койку соседа и с удовольствием потянулся: давно уж так не высыпался, да и сердце наконец перестало колоть. Так бы вскочил, вышел на мороз, надышался. Что-то сейчас делается там, в Качуге, на ледянке? Неужели так и не поехал туда Гордеев?
Взгляд Позднякова задержался на тумбочке, заставленной лекарствами, на высоком под салфеткой предмете. Поздняков приподнялся на локтях, поднял салфетку. Кривоногий глиняный человек: не то старуха с ведром, не то девочка с круглой корзиной. Голова больше ноши, на голове подобие шляпы. Ноги – одна, если выпрямить, вдвое длинней другой. Под фигуркой записка с детскими неровными печатными буквами:
«Папочке.
Красная шапочка».
И приписка:
«Вылепил Юрик 3 февраля 42 года. Вову в четверг выписывают домой. Придется на время подыскать какую-нибудь старушку. Лукиной доверить боюсь. В остальном все хорошо. Клавдия».
Рука с запиской упала.
Машинально взял в руки «Красную шапочку», повертел. Кем вы станете, мои сыновья? Сможет ли с вами справиться одна Клава? Тоже работы, и горя, и хлопот… Откуда у нее и взялось такое? И ведь, похоже, ценят ее – председателя постройкома. Почему от Ольги нет писем? Романовна с ума сходит… Уж не случилось ли что-нибудь.
Поздняков встал, накинул пижаму, подошел к окну, щурясь, вгляделся в утренний зимний город, вернулся к тумбочке. Глиняный человечек, продолжая нести корзину, протянул к нему согнутую в локте руку…
Дверь скрипнула, но вместо обычной палатной сестры – Танхаев.
– Тца, тца, тца!.. Встал, Алексей Иванович? Думал, не дождусь, не увижусь.
Они обнялись.
– Куда ты так заторопился, Наум Бардымович?
– В действующую.
– И ты?.. – только и спросил Поздняков.
Танхаев тепло улыбнулся. Черные глаза его спрятались глубоко в щелки.
– Не думай, пожалуйста, не напросился. Но, видно, так надо. В кавалерию ухожу, опять в кавалерию.
Они присели на койку.
– Пиши, Алексей Иванович. Почту сообщу я. Все время о вас думать буду. Да ты скульптор, однако? – Танхаев показал на глиняную фигурку, которую Поздняков все время держал на ладони. – Ишь, какого героя вылепил!
Поздняков вздохнул.
– Плохой из меня скульптор, Наум Бардымович. Не мне, видно, лепить героев. Сынишка лепит.
– Тце, тце, тце… Однако, без скульптора совсем плохой герой будет… Зачем себя мучаешь, Алексей Иванович? Зачем вчерашний день ищешь?
Поздняков не ответил. Подержал, поставил на тумбочку человечка.
Танхаев заторопился.
– Ну, Алексей Иванович, поправляйся. Лихом не поминай. Одно попрошу тебя: не обижай старика, он тебе еще пригодится. В Качуге он сейчас, что-то придумал там… да вот ехать надо, – развел Танхаев руками. – И еще: не будет у тебя больше парторга ЦК. По штату не будет. Секретарь парторганизации управления будет. Ну да ты сам член бюро, старый коммунист, на местах секретари крепкие, помогать будут…
Танхаев привлек к себе Позднякова, расцеловал в обе щеки и, еще раз дружески хлопнув по плечу, пошел к выходу.
5
Проводить Танхаева вызвались не только работники управления, но и мастерских, автобазы. Наум Бардымович обошел все отделы и цеха предприятий, но от проводов отказался.
– Однако, лучше встречать будете. Да я от вас и не уезжаю. Только говорить с вами не смогу, писать буду.
– Счастливо вам, Наум Бардымович! Возвращайтесь!
На вокзал поехали только Фардия Ихсамовна да Лешка. Лешка по обычаю сидел рядом с Ваней, Танхаев с женой позади. Долго молчали. Не было слов, хотя так хотелось наговориться перед разлукой.
– Береги Лешу, Фая, – сказал Наум Бардымович жене по-бурятски. – Смышленый он, бойкий, хорошо в люди пойдет – не дай споткнуться. Не послушается, задурит – напомни ему обо мне, Фая. Он меня любит.
– Хорошо, Нума.
– Беда будет – в деревню к отцу уедешь. С отцом проживете…
– Зачем так говоришь, Нума? Мы тебя здесь дождемся. Зачем пугаешь?
Наум Бардымович не ответил.
Машина выбежала на мост. Широкая Ангара, скованная поблескивающими в холодных лучах торосами, молчала. По обочинам моста, сутулясь, бежали люди. Ледяной ветер подстегивал их, гнул спины, тыкал носами в воротники, швырял вдогонку поднятым с деревянной торцевой снегом. Навстречу, вывернувшись из-за угла, показалась целая вереница санитарных автофургонов с красными крестами на будках: прибыли раненые. Фардия Ихсамовна теснее прижалась к мужу.
– Ничего, Фая. Однако, все будет хорошо, – сказал уже по-русски Танхаев. – Алексей тебя в обиду не даст. Верно, Алексей?
Лешка судорожно потянул носом, ответил:
– Факт!
У вокзала народ – военные, мобилизованные, женщины, дети. Сидят на ступеньках, на вещах, в подъездах. Без конца хлопают тяжелые двери. Ни обычной вокзальной суеты, ни смеха.
Бродили втроем. Лешка посредине: веснушчатый, белолицый. Люди проходили мимо них, недоуменно переглядывались, улыбались.
Объявили посадку. Резкий, пронзительный гудок паровоза. Лешка вздрогнул, ошалело глянул на паровоз и вдруг изо всех сил вцепился в Танхаева. Вцепился обеими руками, прижался к нему всем своим тонким тельцем. Придерживая одной рукой Лешку, Наум Бардымович поцеловал жену, поднял к себе мокрое от слез Лешкино веснушчатое лицо.
– Будь мужчиной, Алексей! Голову держи выше! Прощай, Фая!
Лешка сквозь слезы видел, как медленно удалялся от него кряжистый широкоскулый человек, как помахала и замерла в воздухе его рука, смешалась с другими…
6
Только через неделю Поздняков наконец выписался из больницы и перед отъездом в Качуг навестил Романовну.
– Здравствуй, соколик, здравствуй! От Оленьки-то нет ли чего?
– Ты же знаешь, она мне не пишет, няня.
– И то правда… Отродясь такого не было, чтобы она не писала-то… Сынок-то как?
– Хорошо, няня. А вот профессора отблагодарить так и не нашел время…
– Какого там профессора… – едва не сорвалась с языка Романовны «тайна».
Поздняков недоуменно взглянул на старушку.
– О чем ты, няня?
– Так, о профессоре твоем… А живешь где?
– Все там же, в гостинице… – И вдруг мысль: вот бы кого предложить подомовничать Клавдии – Романовну! Уж эта-то верный человек, только бы согласилась.
– Няня, – сказал он после некоторого молчания, – скучно тебе одной тут?
– Уж куда скучней-то, сам видишь.
Поздняков усадил ее рядом, долго и убедительно объяснял ей необходимость переехать к Клавдии, помочь жене присмотреть за детьми.
– Куда же я от Оленьки уйду, соколик?
– От какой Оленьки? – испугался Алексей ее отсутствующему, бесцельному взгляду; не заговаривается ли старуха?
– А квартира? А письма ее?..
Поздняков облегченно вздохнул.
– Вот ты о чем. За квартиру положись на меня, Романовна, за письма – на Клаву. Переадресуют твои письма на жену, и можешь быть спокойна, не прочитаю…
– Разве что так. Я ведь и сама измаялась взаперти-то: ни людей, почитай, не вижу…
– Вот и отлично. А если Клава не согласится – возьму к себе в гостиницу… или сам к тебе перееду…
– Эка! Нет уж, соколик, к тебе не пойду и в грех меня не вводи, старую! – всполошилась Романовна.
– Хорошо, будь по-твоему, няня.
Из управления Алексей позвонил Клавдии на службу. Сказал честно: старушка слаба, к тому же няня Червинской. Но приглядеть сможет. Смотри, дескать, сама, Клава.
– Охотно возьму ее к себе, Леша, – не задумываясь, даже обрадованно ответила трубка.
В тот же день Поздняков перевез к Клавдии Романовну, предупредил о письмах Червинской на почте. А вечером выехал в Качуг.
7
Пятый день Гордеев ищет вместе с водителями автопункта замену гусматикам, чтобы как-нибудь спасти перевозки. Вся ледянка уже усыпана обломками гусматиков, сколько грузов испорчено из-за этих негодных для быстрой езды колес, а нового ничего не находилось. Пробовали водить сани с «коньками», пробовали без «коньков». Но без «коньков» сани забрасывало на поворотах и разбивало о брустверы, а «коньки» так быстро изнашивались на льду, что их не успевали менять. И вот однажды, когда Гордеев уже хотел махнуть рукой на все эти поиски, ему пришла мысль снова вернуться к саням, но не с короткими «коньками», как поначалу, а с квадратными железными полозьями во всю длину санок. Сделали, испытали – сани пошли хорошо, и хотя целые снопы искр летели из-под них при большой скорости, длинные полозья изнашивались значительно медленнее коротких. То, чего боялся Гордеев сначала – заносов на поворотах – не случалось. Сделали еще несколько саней, попробовали – идут! Рублев подсказал:
– Давайте несколько саней разом прицепим к машине, должны пойти. Ведь только с места стронуть, а там до самого Жигалово – без остановки!
Поздняков приехал в Качуг, когда на транзите готовился к спуску на лед целый санный поезд: пять сцепленных между собой саней на железных полозьях.
– Что это такое, Игорь Владимирович? – удивленный, спросил он Гордеева.
– Санный сцеп, поезд. Представьте, идут сани на железных полозьях великолепно! Если удастся эксперимент – будет выход, чудесный выход из положения с резиной! Эти сани, еще без полозьев, придумал… Кто бы вы думали?.. Леша Танхаев! Да, да, он самый! Весьма бойкий сынок Наума Бардымовича…
И Гордеев рассказал Позднякову о том, как Лешка, еще в декабре, не задумываясь, предложил сани.
– Вот как! – весело удивился Поздняков. – Ну, ну, давайте, Игорь Владимирович, испытывайте ваш санный поезд, – уже серьезней добавил он.
– Начинайте! – махнул Гордеев рукой водителям, стоявшим возле санного поезда, выстроившегося вдоль транзитного склада.
– Начинай!
– Трога-ай! – закричали со всех сторон.
Водитель автомобиля-тягача, тоже нагруженного тугими кулями, как и сани, включил первую передачу. Взревел мотор, машина дернулась, сдвинула с места первые сани, вторые… и забуксовала. Санный поезд будто примерз к дорожному полотну.
– Не сдвинуть ему такой тяжести, – угрюмо заметил Поздняков Гордееву. – Хорошо бы и по двое саней…
– Чепуха! – перебил Гордеев. И подошел к водителю «поезда». – Не надрывайте мотор! Заглушите!
Мотор фыркнул еще раз и успокоился, смолк. Гордеев подозвал к себе тракториста.
– Ну, где же ваш трос? Цепляйтесь!
– Есть!
Через две – три минуты мощный гусеничный трактор встал в голове поезда, натянув длинный стальной трос, прикрепленный к машине.
– Трогай!
Два мотора, трактора и автомобиля, оглушительно загудели. Санный поезд дернулся, пополз по двору. Трос ослаб и, теперь уже извиваясь, волочился по снегу.
– Ура! Тянет! Одна везет! – закричали люди…
Один из смельчаков кинулся к передку автомобиля, на ходу выбил из петли штырь, и трактор, волоча трос, сошел в сторону, уступив путь санному поезду. Еще через несколько минут поезд благополучно миновал транзитные ворота и, набирая скорость, покатился к реке, к ледяной трассе. Гордеев и Поздняков проводили его до ворот и вернулись к складу, где нагружался такой же пятитонный поезд.
– Не пойдет так, Игорь Владимирович, – мрачно заметил Гордееву водитель второго поезда.
– Что вам не нравится?
– Опасно, Игорь Владимирович, на ходу тросы освобождать. Еще и человека придавить может. Надо сзади толкать. Вагу хорошую в задние сани упереть…
– А что, это мысль! – подхватил Гордеев. – Давайте-ка сюда вагу!
Теперь трактор подошел к хвосту поезда. Толстая деревянная вага одним концом уперлась в последние сани, другим – в трактор. И снова тронулись сани, поползли… быстрее… упала на снег ненужная вага…
– Прекрасно! – сказал Поздняков.
– Великолепно! – поддержал Гордеев. – Теперь санные поезда остановятся только на Жигаловском транзите. Там их тоже ждет гусеничный трактор…
Кузовной цех и кузница были целиком переведены на срочное изготовление саней. План медленно, а затем все быстрее, быстрее, как бегущие по льду санные поезда, стал выравниваться, перекрываться.
8
Второй месяц ходит по цехам помощник военпреда Бутов, а ни одна машина еще не принята им со сборки: то то неладно, то это его не устраивает. А тут на готовой машине нашел дефект в заднем мосту, забраковал мост и в агрегатном цехе все мосты заставил вскрыть, показать «потроха». И мечется Житов от Бутова в техотдел, от техотдела – к цеху: меняет чертежи, технологию, обработку. Перед поездкой в Качуг Гордеев заглянул в мастерские, нашел Бутова и Житова в сборочном цехе.
– Что-то у вас плохо движется дело, товарищи.
– Наоборот, товарищ главный инженер, хорошо движется, – бойко возразил Бутов. – Я в Новосибирске четыре месяца бился, пока первую принял, а тут еще двух месяцев не прошло…
– И ни одной машины, – грустно закончил Гордеев.
– Будут машины, товарищ главный инженер! Скоро будут!
Житов, воспользовавшийся случаем, поделился с Гордеевым:
– Игорь Владимирович, я, между прочим, набросал эскиз кокильного литья поршней. Уж очень трудно и долго идет формовка поршней в землю…
– Вот это уже плохо, Евгений Павлович, – строго перебил Гордеев. – Учитесь ничего не делать между прочим. Даже самые малости. Ну-ка, что у вас за думка такая?
