Текст книги "Сибиряки"

Автор книги: Николай Чаусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

– Никон Сергеевич, к нам в клинику поступили обмороженные из Качуга…

– Сколько?! – подскочил на кресле Перфильев.

– Девять человек. Что там стряслось на Лене?

Перфильев, стараясь скрыть удовольствие от такого полезного сообщения Червинской, качал головой.

– Ай-яй-яй! Девять человек! И как? Сильно?

– Очень… Так что же там произошло?.. Собственно мне говорили пострадавшие, но я хотела… Я вас считаю добропорядочным человеком, Никон Сергеевич, и, думаю, вы не используете мое любопытство…

– Я вас отлично понял, голубушка. Попробуем понять друг друга взаимно. Алексей Иванович жив, здоров и ничего ему особого не грозит…

– Особого?

– Ну да. Ну, может, выговорок… Ну что еще…

– Только? – даже вздохнула Червинская.

И этот вздох не ускользнул от Перфильева.

– Вот я… вернее сказать, мы, комиссия, и приехали разобраться. – Перфильев заметил, как вскинулись темные брови его собеседницы. – Постараемся все уладить, голубушка, и вашему петушку сохранить перья… Ну вот вы и обиделись, вижу.

– Зачем же? Ведь я его первая курочка, – язвительно возразила Червинская. – Хорошо, за ваши перышки можно уже не бояться… – Она криво улыбнулась, взглянув на его голый череп. – Спасибо. Мое любопытство удовлетворено…

– Позвольте и мне, матушка, – задержал движение Червинской Перфильев. – Меня, видите ли, больше беспокоит другое. Вы человек, надеюсь, тоже добропорядочный, и судьба несчастных вас не должна не обеспокоить, не правда ли?

– Мы сделаем все, что в наших силах, Никон Сергеевич! – воскликнула Червинская. – Разве вы можете сомневаться?

– Могу.

– Вот как?

– Вот так. – Перфильев снисходительно-дружески улыбнулся. – Не все вы можете учесть, Ольга Владимировна. Для меня уже ясно одно… Тут речь не об Алексее Ивановиче, он этого не позволит!.. Но есть товарищи, которые не любят лишних грязных пятнышек, и в отчетности стараются приуменьшить их или смыть вовсе. Еще бы! Тресту эти их пятна не нравятся, еще и нарекание может сделать! А люди… их же работники… безвинно страдают. Я вам тоже откровенничаю, матушка, так уж вы…

– Я слушаю вас, Никон Сергеевич.

– И вот пострадает работничек, – палец ему оторвет или еще что, а ему и бюллетень не оплачивают: сам де виноват был, не суйся, куда не следует! Или увечье его приуменьшат. И в отчете чистота, и человек без пособия ходит. Позднякову сейчас не до жертв, ему без них там хлопот еще много. А вот парторг его, ну и другие помощники, ради того, чтобы себя перед ними не очернить, – из кожи вылезут, а несчастья ближних своих обязательно приуменьшат. Сам знаю, ругал не раз таких черственьких, так ведь все равно свое делают!

– Чем же я могу помочь?

– Можете. Я к вам в клинику загляну, с вами в палаты сходим – и актик. Столько – первой степени, столько – второй… Ни один черствяк против такой бумаженции не пойдет! И «жертвы» не пострадают.

«Чего он добивается от меня, – думала Ольга. – И не повредит ли этот перфильевский актик Алексею?»

– Сомневаетесь? – будто угадывая мысли Червинской, потянулся к ней через стол Перфильев. – Уж не подвохец ли какой строю, не так ли?

– Ну что вы, Никон Сергеевич…

– А нет, так и ладно. Завтра и загляну.

6

После разговора с Дуней Имановой, а потом с мужем (накричал, себе и ей сердце разбередил и так, больной, в Качуг уехал) Клавдия Ивановна долго не могла успокоиться. Все валилось из рук, ни за что не хотелось браться.

– Мамочка, ты устала? – спрашивал маленький Юрик, ласково заглядывая в глаза матери…

– А мама опять сегодня плакала, Юрка, – слышала она разговор мальчиков в детской. – Ты знаешь, почему она плакала?

– Не знаю.

– А я знаю.

– Почему?

– Ей папа писем не пишет, вот почему. Помнишь, как она в Горске плакала?..

И эти участливые суждения мальчиков еще больше расстраивали Клавдюшу. Иногда ей хотелось собраться и уехать в Горск к тетке: пусть знает, что не такая уж она беспомощная трусиха! Да, если бы муж не был болен. И ребята – как они без отца? При живом отце сделать сиротами – разве она это сможет! А верно ли говорит ей об Алексее Дуня Иманова? Может быть, и Лукина совсем не так ей сказала? И Лукину могли обмануть… мало ли сплетен создают люди! Разве сходить к Лукиной и самой расспросить ее? Но если она такая сплетница, как говорит Дуня, начнут и про нее, Клавдюшу, болтать всякое. Уж не лучше ли еще раз навестить Дуню?

Но случилось так, что Дуня сама забежала к Клавдии Ивановне. Учреждение, где работала Дуня, выделило ей комнату с кухней. На радостях обе даже всплакнули немного. Вспомнила Дуня и мужа.

– Вчера опять с час у окна толокся, видать, ноги пообморозил, прыгать начал. Вот потеха!

Большие карие глаза Клавдюши подернулись влагой. Дуня, не ждавшая этого, испугалась.

– Что это вы, Клавдия Ивановна? Не обидел ли кто?

Клавдюша вздрогнула, постаралась взять себя в руки.

– Нет-нет, ничего… Так просто.

– А нет – так и расстраиваться нечего. Знаете что, Клавдия Ивановна, – неожиданно воскликнула Дуня. – Плюньте вы на все и айда-те к нам, в стройтрест наш. Там у нас секретаршу искали, знаю, так я спрошу, и если что, про вас расскажу имя. Вы же грамотная, культурная такая. Кого они лучше вас найдут? На людях-то легче, Клавдия Ивановна. Послушайте меня. А ребят в садик. Да мы еще покажем имя, мужикам нашим, что и без них сладим! Еще и за нами побегают. Да вон мой-то и так уж козлом под окном скачет.

Клавдюша вытерла платком слезы, благодарно улыбнулась.

– Спасибо, Дуня, я, пожалуй, и в самом деле… подумаю.

Почуяв, что неспроста пришла Иманиха к Поздняковым, Лукина тоже решила проведать свою знакомую.

– Тебе чего надо? – встретила ее Дуня.

– А ты что за хозяйка? – возмутилась Лукина, окатив ту презрительным взглядом. – Не к тебе я!

– Ладно, иди-иди, без тебя тошно! – напустилась на Лукину Дуня и легко выставила за дверь.

7

Не помнит Лешка, когда умерла его мать, чьи ласковые, не знавшие отдыха руки нежно гладили его пушистые рыжие волосенки, оберегали от хвори и стужи слабое хрупкое тельце, долгими зимними ночами качали его, закатывающегося от кашля и плача, помогали делать первые робкие шаги – ничего этого не запомнил Лешка. Зато хорошо помнит он появившуюся однажды в их крошечном домике тощую белобрысую женщину, в первый и последний раз ласково обратившуюся к нему:

– Здравствуй, Лешенька! Вот я, стало быть, и есть твоя новая мама.

А потом началось житье с мачехой-истеричкой. Лешке за любую его провинность влетало: уронил ли он со стола чашку, наследил ли валенками на мытом полу, не уступил ли игрушку новому братцу. Визжа так, что звенело в ушах, мачеха била его не просто, а с выдумкой, до хрипоты. Сначала вступался отец. Но мачеха кричала ему, что он ей не доверяет, а слушает этого «щенка» и «паразита», что она и своих не щадит за безобразия, а не одного Лешку, и отец уступал, в лучшем случае украдкой приласкав сына. А Лешка после каждой очередной трепки одиноко и тихо лил горькие слезы, забившись куда-нибудь во дворе или на кухню, и тайно мечтал как можно скорей вырасти и отомстить за обиды.

А еще год спустя неожиданно заболел и умер отец. Лешка проводил его без слез, и только больно щемило сердце. Плакать он разучился. Последнее, теплившееся еще в худенькой Лешкиной груди чувство любви к человеку, казалось, уходило вместе с медленно опускающимся в яму тесовым гробом.

8

Машина, едва не зацепившая Лешку, как вкопанная остановилась на тормозах против танхаевского особняка. Хлопнула дверца, и из эмки вышла гражданка в сером платке и новенькой телогрейке. В руках у гражданки целая кипа писем, круглые, как скалки, белые свертки, серые большие пакеты, которые она, как драгоценность, прижимала к груди.

– Здравствуйте, Фардия Ихсамовна, – сладко пропела она, роясь в почте и подавая Танхаевой белый конвертик. – Письмецо вам из Качуга, от Наума Бардымовича.

Лешка понял, что гражданка никакого интереса собой не представляет, а только рассыльная или почтальонша, и подошел к скучавшему в машине водителю.

– Здорово, старик!

– Будь здоров, сосун!

Лешка, не сходя с места, осмотрел блестящую черную красавицу. На таких он еще не ездил. На грузовых ездил, на пикапах, на автобусах ЗИС-16, на «козлах» ездил, а вот на ЭМ-1 не приходилось. Оставшись довольным внешним видом легковой, он бесцеремонно заглянул внутрь кузова.

– Но-но! – потеснил рукой Лешку водитель. – Все в порядке, молодой человек, в проверке не нуждаемся. – И он озорно сморщил красный мясистый нос.

Лешка не обиделся. Шоферам грубости он обычно прощал.

– Новая?

– Возможно.

– ЭМ-1?

– Вроде так.

– На сто выжимает?

– Ишь ты! – усмехнулся шофер. – Выжимает.

– Прилично! – заключил Лешка.

Водитель подозрительно оглядел рыжего оборванца.

– А ты, случаем, не специалист?

– Смотря по какому делу.

– Вот и я вижу: специалист, только не пойму, по какому же делу? Разве что по карманному?

– Это что же, заметно?

– Вроде так.

– Ясно, – процедил Лешка и сплюнул. – А вы, видать, первого класса?

Лешка нахально задрал на собеседника нос, сдвинул на затылок драную шапку.

– Угадал, первого. Ты по чему же заметил?

– По носу. Сразу видать, первого класса пьяница…

– Ну, ты!

– Не тыкай! – повысил голос и Лешка. – Думаешь, я в этой шкуре, так на меня орать можно? Вот скажу Фардии Ихсамовне, как ты меня понужаешь!.. Ишь ты, первоклассник какой нашелся!

– Да ты-то кто такой, парень?

– Вот это другой табак! – довольный собой, заявил Лешка. И снова нахлобучил на лоб шапку. – Родной племянник Фардии Ихсамовны, вот кто! Из деревни я, понял?

– Эк!.. – весьма усомнился шофер, насмешливо оглядывая курносое веснушчатое лицо бойкого мальчугана. – Сомневаюсь.

– А ты не сомневайся, старик! – тоже подобрел Лешка. – Или рожа не схожа? Моя мать тоже на Фардию Ихсамовну мало схожа была, а родная сестра, вот! Тетя! Тетенька!.. – вдруг заорал он заговорившейся с курьершей Танхаевой. – Подите-ка сюда, тетя Фардя!..

Водитель, окончательно сбитый с толку, смотрел то на Танхаеву, то на Лешку: экое же в природе бывает чудо! А Лешка как ни в чем не бывало ждал, когда подойдет к нему испуганная его криком добрая бурятка.

– Что, мальчик?

– Это она меня завсегда мальчиком называет, – пояснил Лешка водителю. И снова обратился к Танхаевой – Тетенька, скажите ему, – он показал кивком на шофера, – пускай до базара меня подбросит.

Танхаева оробела. Отказать? А ну как и ей стекла бить будет? Шофера попросить отвезти? Муж еще будет браниться…

– Ну, тетенька!..

– Да-да… Только не знаю, можно ли?.. – умоляюще взглянула она на водителя, словно прося избавить ее от назойливого мальчишки.

– Отчего не прокатить, можно, – неопределенно протянул обескураженный Лешкиным доказательством водитель. «И ведь бывают же чудеса на свете! Мать бурятка, сын русский вроде», – думал он, уже весело глядя на Лешку.

Лешка в приливе ли радости, или просто лишний раз убедить озадаченного шофера в родстве с Танхаевой, подскочил к ней и звонко поцеловал в щеку:

– Вот спасибо, тетя Фардя! – И, уже садясь рядом с водителем, озорно прокричал: – Седни не ждите, тетенька, до свидания! А ну, старик, трогай!

Курьерша поторопилась занять свободное заднее сиденье, и машина, фыркнув мотором, помчалась.

В эту ночь Фардии Ихсамовне снились кошмары: звенели разбитые стекла, падали на пол огромные рыжие кирпичи, и, ухмыляясь, торчала в окне красная Лешкина рожица:

– Привет!

9

Несколько дней рыжий мальчик не появлялся, и Фардия Ихсамовна отважилась на отлучку из дома. И чай кончился, и стирку запустила – мыло кончилось – и много других продуктов кончилось, не сидеть же голодной! И домой вернулась благополучно. Поставила самовар – два дня без чая высидела! – убралась в комнате и удобно устроилась у окна в ожидании самовара. Знакомый сигнал автомобиля заставил вздрогнуть Танхаеву: уж не к ней ли? Фардия Ихсамовна отложила вязанье, откинула шторку… и о ужас! Прямо на нее глядит курносая рожица Лешки! Однако, камень в руке, сейчас стекла бить будет!.. Танхаева, защищаясь, вытянула перед собой дрожащие руки, а рыжий мальчишка машет ей конвертиком и кричит:

– Привет, тетенька Фардя!! Письмо от Наума Бардымовича!

И исчез. Фардия Ихсамовна с трудом добралась до стула. Слышала, как во дворе звякнула защелка, залаяла привязанная, как назло, к будке овчарка, хлопнула сенная дверь. И вот Лешка уже тут, в комнате.

– Пляшите, тетенька Фардя!

Плясать Фардия Ихсамовна не смогла, но старательно улыбнулась мальчику, даже поманила к себе. Письмо действительно оказалось от Нумы. Что сделать: прочитать его или угостить мальчика за доставку, а уж потом прочитать?

– Спасибо, мальчик. Откуда письмо у тебя?

– А как же! – воскликнул Лешка, желтыми, будто тоже веснушчатыми, глазами уставясь на перепуганную насмерть бурятку. – Я ведь с тетей Надей почту теперь развожу; Вот здорово! Клятву себе дал, тетенька Фардя, шофером буду! Вот годами не вышел да образованьице мое не шибко… Два класса школьных да два зашкольных; не высшее, не низшее, а так, серединка наполовинку. Да если дело пойдет, я и в вечернюю поступлю.

– Какое дело?..

– В ученики меня записали, на слесаря. Сперва монтажу научусь, потом шофером. Любо мне в машине сидеть, ой как любо, тетенька Фардя!

– Сколько же тебе лет, мальчик?

Лешка надулся.

– Что у меня имя нету? Я же Лешка. Лешка! Я же вас не просто тетенькой зову, верно? И вы меня: Лешкой, толмач?

– Да, да, конечно, Леша. Я буду называть тебя Лешей. Я буду называть тебя Лешей, мальчик…

– Ну и лады. А лет мне – тринадцать. Мало, да? Это верно, – сам себе ответил Лешка и незадачливо почесал затылок. – Ну и пусть, вырасту. А на руки да мозгой шевелить я ловкий. Всему научен, тетенька. Да вот смотрите…

Лешка вынул из кармана платок, подал Танхаевой.

– Ваш, тетя Фардя?

Танхаева обмерла: носовой платок с вышитой красной каемкой принадлежал, несомненно, ей и только что находился в рукаве кофты. Как он попал к мальчику, да еще в карман? А Лешка, смеясь, щурил желтые глаза и продолжал:

– Я ведь теперь вроде сродни вам, тетенька Фардя. Племянником вашим родным назвался, по матери будто. Потом, слесарем буду, сам всем расскажу: врал вам Лешка Фокин, а потому врал, чтобы вы перед ним, самого Наума Бардымовича племянником, рожи колесом склабили да в машину с рассыльной сажали, да в ученики на слесаря приняли!.. Я им и про года соврал: сказал пятнадцать кончается, а вот бог росту не дал. Мой, говорю, родной дяденька, Наум Бардымович, до восемнадцати лет пешком под стол ходил из-за роста, а потом сразу, как женился, и вырос…

Танхаева, раскрыв рот, с ужасом слушала Лешку. До чего же испорченный мальчик! И вор, и стекла бьет, и вот еще: людей так нехорошо обманывает! Надо сходить в управление, рассказать… Но Лешка будто угадал ее мысли:

– Только вы, тетя Фардя, пока ни гу-гу, ясно? Мы это не любим. Вам это родство – что слону дробина, а для меня – поворот в жизни. Читали «Как закалялась сталь»? Я ведь читать тоже бойкий, даром что два класса, а другого семиклассника по чтению зашью, будьте любезны! И книжки читать люблю, особенно про войну…

А про Павку Корчагина – два раза читал и в третий буду! – и неожиданно вскочил с места. – Давайте, письмо прочитаю! Подождут! – махнул он на окно, где, видимо, ждала его легковушка. – Пускай думают, что с родной тетенькой оладьи на бараньем сале жру. – А по правде: куска седни еще во рту не держал… И с чего это человеку каждый день жрать хочется?

Танхаева спохватилась. Принесла из кухни пирожки с мясом, соевые конфеты. Опять голодный мальчишка! И письмо привез. Вот только племянником себя назвал – совсем стыдно…

– Возьми, Леша.

Лешка немедленно отправил пирожок в рот.

– Так вы, тетенька, как договорились: ни гу-гу, ладно? А насчет племянника, вы уж, тетенька Фардя, не злитесь. Ну, скажете – выгонят меня с автобазы – вам то что, легче будет, да? А мне это все: и харч, и жизнь новая, может… Думаете, вот так ходить да воровать сладко? Эх, тетенька Фардя… – Лешка уныло оглядел свой продранный во многих местах треух, облезлую телогрейку…

– Хорошо, Леша, не скажу. Однако, я тебе Нумину телогрейку дам, хочешь?..

Вернулся Лешка к машине в малоношенной военной ушанке, стежонке, в больших, но добротно подшитых (Фардии Ихсамовны) валенках. Повертелся перед шофером.

– Как?

10

Лешку в самом деле с большой неохотой, но приняли-таки учеником слесаря в автобазу. Как-никак племянник парторга ЦК Танхаева, да и шофер управленческой эмки просил за него немало – трудно было не уступить. Однако поругали заочно и Танхаева: парторг, а родного племянника до ручки довел, сам за него даже поговорить постеснялся. Не спасли от упреков слесарей и малоношенные стежонка, валенки и шапка. Ох, и скупы же, видать, Танхаевы!

Рабочие открыто посмеивались над Лешкой: мал, худ, рыжий, глаза – и те с конопушками. Но шустрый, необидчивый Лешка все больше проявлял свои способности и сноровку. В обеденные перерывы Лешка частенько отсиживался в сторонке: не всегда удавалось брать «из дому» завтраки.

Слесаря сначала посмеивались над ним, но, узнав, что у Лешки ничего нет, пригласили его к своему кругу. Лешка с волчьим аппетитом набросился на еду, не прожевывая, глотал куски вареного мяса.

– Что это за тетка у тебя, парень, такая жадная? Куска хлеба родному племянничку не одолжит? День терпеть без жратвы – выдержать надо!

– Буряты, они, видать, скупей русских. Вишь, как одели парнишку: валенки велики да и те латаные.

– Ладно хоть так, а то вовсе ходил общипанный.

– Ешь, сирота, не слушай их. Ешь больше!

Когда же знакомый теперь Лешке красноносый шофер ехал в управление развозить почту, Лешка непременно увязывался с ним: езда на легковой да еще рядом с водителем была для него большим счастьем. Да и сам шофер частенько отзывал Лешку в сторону, шептал на ухо:

– Шпарь к проходной, выезжаем!

Спустя много дней Лешка, торопясь к утренней смене, наткнулся на подходившую к гаражу старенькую трехтонку, за рулем которой сидел очень молоденький, веснушчатый, как и Лешка, шофер. Лешка даже разинул рот от удивленья. Шофер вышел из кабины, с достоинством оглядел подскочившего к нему Лешку и, открыв тяжелый капот, полез к мотору. Лешка стоял, как зачарованный, глядя на молоденького водителя, уже самостоятельно чинившего что-то в моторе. И когда он только успел выучиться? Такой машиной управляет – вот да!

– Дяденька, вы кто – шофер?

Молоденький водитель серьезно посмотрел на рыжего мальчугана и, убедившись, что обращаются именно к нему, скупо ответил:

– Стажер я.

– А это кто? Выше?

– Ниже.

– Ясно.

Оба, внимательно оглядев друг друга, помолчали, оба шмыгнули носами.

– А ты кто? Слесарь? – Ваня заметил в руках у Лешки разводной шведик.

– Ученик.

– Тоже ниже. Вот и я ученик, стажером называюсь, понятно? А скоро водителем буду.

– Всамделишным?

– Настоящим.

– Вот да-а!

Лешка подошел ближе, заглянул под капот: что он там делает?

– Интересно?

– Еще как!

– Ну, тогда лезь сюда. Только я еще молодой тоже, – сознался Ваня.

Лешка в один миг вскарабкался на крыло, ждал, что ему прикажет водитель. Может, ключ какой притащить? Или гайку?..

– Свечу забросало! – досадливо сказал Ваня, показывая Лешке маленькую полуметаллическую-полуфарфоровую детальку, вовсе не похожую на свечу.

Он показал Лешке, как надо ее очищать, как ставить на место, какой надеть на нее провод. Лешка был в восторге: еще никто ему так не объяснял!

– Как зовут-то тебя? – спросил Ваня.

– Лешка.

– Леша, – поправил Ваня. – Меня Семен Петрович завсегда Ваней звал. Потому как в нашем деле без уважения никак нельзя. Всяко приходится в рейсе… А фамилия как?

– Фокин.

– Леша Фокин… Алеша Фокин… Леня Фокин, – бормотал Ваня, продолжая возиться в моторе. – Значит, так: Леня Фокин. Ну что ж, Леня Фокин, давай знакомиться будем: Иван Тихоныч. А по фамилии: Иванов.

Лешка изо всей силы сжал протянутую ему небольшую, но крепкую Ванину руку.

– Леня Фокин! А на «ты» вас можно звать, Иван Тихоныч?

– После, – с неудовольствием возразил Ваня. – Так вот, Леня Фокин, мы, значит, с тобой будем оба водители, верно?

– Верно!

– Я сейчас из больницы вышел, а учитель мой, Семен Петрович, там еще. Так что я в Иркутске буду стажировку кончать. И тебе объяснять тоже. А через месяц машину получу – тогда вовсе…

– Вот здорово! Правда?!

Ваня еще раз окинул взглядом с головы до ног Лешку.

– Каши только ешь больше, Леня Фокин. И еще… А ну, сними шапку!..

11

Первый аванс Лешка получал в кассе с большим волнением. Никак не мог пером в нужное место попасть. Никогда еще так не тряслись руки, державшие деньги. Хватит у шоферов да слесарей кормиться – от обеда к обеду! А еще обещали к весне первый разряд слесаря-монтажиста присвоить. Вот да!

Чаще стал бывать Лешка и у Танхаевых. То завезет вместе с водителем эмки письмо от Наума Бардымовича, то забежит помочь по хозяйству – сходит за водой, подметет дворик, сбегает в магазин или на рынок. Фардия Ихсамовна угощала Лешку пловом, чаем со сливками и лепешками во всю сковородку. Чай пили на кухне, подолгу, деловито, редко отвлекаясь на разговоры. Иногда после чаепития Фардия Ихсамовна приглашала Лешку в гостиную и примеряла сшитую ею для него кепочку или рубашку. Лешка хвалил «товар», целовал за подарок Танхаеву в обе щеки и совал сверток себе за пазуху. А Фардия Ихсамовна, проводив Лешку, садилась за шитье новой рубахи или штанов для бедного мальчика. Хуже обстояло с мачехой, у которой иногда бывал Лешка, больше ночуя там, где застанет ночь: на подловках[2]2
  Подловка – чердак.


[Закрыть] да в подвалах. Мачеха ворчала, гнала его прочь, но бить уже не решалась. А однажды съехала совсем, даже не предупредив Лешку. И Лешка явился к Танхаевой со всеми своими немудреными пожитками.

– Дозвольте, тетенька Фардя, оставить у вас? Табак у меня дело с квартирой.

– Что случилось, Леша?

– Уехала моя драгоценная мамаша в неизвестном направлении. И квартиру, ведьма, запродала… Так вы уж дозвольте на несколько дней оставить вещички?

– Конечно, конечно… Ах, как же это?.. Где же ты, Леша, будешь теперь жить?

– Не пропаду, тетя Фардя! Подожду, может, особняк для меня выстроят, а нет – к старым дружкам в гости пожалую: в милицию или еще куда.

– Зачем же в милицию? – испугалась Танхаева и даже всплеснула руками. – У нас поживи, у нас пока оставайся. Не стеснишь.

– Нет, верно? – обрадовался Лешка. Перспектива новых скитаний по случайным углам его больше не соблазняла.

– Конечно, Леша. Места хватит. Зачем идти в милицию?

И Лешка остался.