Текст книги "Сибиряки"

Автор книги: Николай Чаусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)

Нюська, боясь отпугнуть от себя видение, теребила в руках серый конверт. Буквы, размашистые, неровные, подпрыгивали, сливались. Да, это его, Ромки, весточка…

– Да читай же ты, дурочка! Чего ждешь-то?

Нюська оторвала каемочку, с трепетом вытянула сложенную вчетверо исписанную бумажку…

«Здорово, Нюська!

Уж не забыла ли меня, подружка моя?..»

Это Нюська-то забыла!

«…Был я, Нюська, в таком деле, откудова не то что письма, а и думки не вышлешь. Одно слово – преисподняя! Забросили нас туда с парашютами и прямехонько к немцу в гости…»

– Мамочки! Это куда же их, Нюсенька?..

«…Ну мы, конечно, не спасовали и, как сама можешь видеть, дело свое сделали и вернулись. Правда, многие наши ребята там остались…»

– Вот это герои! Читай, подруженька, читай дальше…

Но строчки полезли одна на другую, расплылись в синие корявые полосы… Дочитывать пришлось Фене…

4

Под утро Червинскую разбудили.

– Ольга Владимировна!.. Ольга Владимировна, снимаемся!

Ольга подняла голову, в лунной полутьме еле узнала Нюську. Далекий орудийный гул, рев машин и людские разноголосые крики оглушили ее, все еще не очнувшуюся от сна.

– Скорее, Ольга Владимировна, сейчас палатку разбирать будут… Немцы прорвались где-то… Вас подполковник зовет. – И убежала.

Ольга поднялась с койки. Нащупала приготовленные у изголовья вещи, оделась и, подхватив чемоданчик, оставила палатку.

– Товарищ гвардии капитан, можно?

– Что, Савельич?

– Палатку-то?

– Разбирайте.

Перед Ольгой одна за другой прошумели черные в ночи машины с будками-тентами. За далекой, залитой лунным светом выщербленной горой ухали взрывы, вспыхивали отблески «фонарей», рокотали зенитки. Луна вошла в облака, и густая тень легла на госпитальные и поселковые постройки. Ольга наугад направилась к операционной, инстинктивно шарахаясь от машин, сталкиваясь с людьми и спотыкаясь. Из открытой освещенной изнутри двери палаты вытаскивали последние шкафы, ящики и бутылки. Ольга вошла в палатку, огляделась. В стоящем в углу шкафчике, к счастью не вынесенном еще санитарами, собрала пузырьки и тоже рассовала их по карманам. Понадеялась на спокойную ночь, не спрятала их с вечера в сейфы.

Начальник госпиталя оказался в самой гуще машин и распоряжался погрузкой раненых. Увидав Червинскую, отвел в сторону, тихо сообщил:

– Сверху звонили: успевать надо. Не проскочим – труба. Вон ваши машины, езжайте вперед, с лежачими. Видите машины? Вон те…

– Разрешите остаться с вами, Константин Петрович?

– Езжайте, езжайте! Сейчас трогаться будут.

– Я с вами, Константин Петрович!..

– Вас что, сто раз просить, Червинская?! Постойте! Дайте руку, Ольга Владимировна… на всякий случай. Я ведь вас…

– Знаю.

– Что вы знаете!.. Дайте же руку!..

Ольга не подала руки, взяла его голову, наклонила к себе… и поцеловала. И, не оглядываясь, ушла к машинам.

В кузове на соломенных матрацах вповалку лежали раненые. Ольга примостилась у заднего борта, рядом с автоматчиками и санитарами. Не зажигая фар, машины тронулись с места и, набрав скорость, запрыгали на ухабах, далеко позади себя оставляя залитые лунным светом домики, сгрудившиеся у опушки машины, маленькие, снующие между ними людские фигурки. Где-то среди них бегает с носилками Нюська, суетится, прихрамывая, Савельич, покрикивает, торопя с погрузкой, грубый, придирчивый человек с серебряной копной под фуражкой, самый дорогой Ольге человек…

Машины мчались, не разбирая дороги, до рассвета норовя проскочить открытый участок пути и войти в лес. Раненые крепились. Но на одном, особенно сильном броске, не выдержали, застонали, закричали, умоляя, требуя остановить машину, проклиная сопровождающих и шофера. Ольга попыталась уговорить, и в тот же миг из темноты кузова донесся до нее знакомый обрадованный окрик:

– Ольга Владимировна!..

Ольга вздрогнула. Надо же было оказаться в одной машине с этим нахалом! Неужели и здесь он не оставит ее в покое?

– Оля, что же ты?.. Знать, судьба нам еще раз встретиться…

Новый резкий бросок заставил замолчать старшего лейтенанта. Но еще громче взвыли от боли другие раненые. Ольга, к своему стыду, даже обрадовалась толчку, лишь бы замолчал этот ужасный человек.

– Гора с горой не сходится…

– Перестаньте! Хотя бы в такое время…

– А у нас всегда такое время, Оленька… Сегодня жив, завтра видать будет. Ты не сердись, Оленька, на меня… Дурак я был тогда, это верно… А теперь сам вижу…

Ольга отвернулась, вгляделась в смутно видневшуюся в робком рассвете убегающую назад дорогу, стараясь не слушать офицера. Теперь она ждала только одного, чтобы остановилась машина и можно было бы перейти в другую.

В свете зари четче обозначились холмы и дорога. И вместе с тем все отчетливее слышалась канонада. Даже сквозь монотонный гул двигателя и непрерывные стоны и вскрики раненых стали различимы уханье тяжелых орудий и шлепающие взрывы мин, резкие выстрелы противотанковых пушек и глуховатое пощелкивание зениток.

Пыля и прячась за холмики, показалась идущая следом машина без тента. Червинская вгляделась в догоняющий их «студер» и чуть не вскричала от радости: хирургическая! Там Нюська, там Савельич и, главное, нет этого лупоглазого с усиками. Только бы догнала, только бы догнала скорее!..

– Что же ты не ответишь, Оленька? Ну поругай меня, посердись, а зачем же так, молча-то? Ничего, я ведь еще не пропащий…

– Куда вы, доктор? Расшибетесь! Что вы на него, пущай себе языком треплет!..

Но Ольга уже выскочила из кузова, удержалась на ногах, побежала навстречу нагоняющему колонну хирургическому «студеру».

Вспыхнувшая за спиной частая глухая стрельба заставила обернуться Червинскую. Грузовик, оставленный Ольгой, продолжал еще бег, когда идущая впереди колонна неожиданно остановилась, расползлась по сторонам, сбилась в кучу. Некоторые машины, болтаясь и подпрыгивая на кочках, стали круто разворачивать в сторону от леса, понеслись равниной назад. Из оставшихся на дороге машин соскакивали, сползали люди. Земля задрожала от грохота пушек, гула, лязга металла.

– Танки! – заорал из промчавшегося мимо Червинской ЗИСа водитель.

Ужас сковал Ольгу. Там, где минуту назад ехала она с тяжелоранеными, прыгали, кружились, опрокидывались машины с красными крестами на тентах, а прямо на них, изрыгая огонь, неслись серо-зеленые чудовища с черно-белыми крестами на башнях. Из-под опрокинутых навзничь машин выползали окровавленные люди в белом…

– Товарищ капитан! Ольга Владимировна!.. – Савельич подковылял, схватил за рукав Червинскую, потащил ее, обезумевшую, к роще. – Да бросьте вы эту штуку! – вырвал он из ее рук мешавший ей чемоданчик, толкнул Ольгу вперед. – Бегите шибче, Ольга Владимировна!.. Шибче!..

У рощицы Червинская оглянулась. Видела, как, отчаянно размахивая руками, ковылял в сторону от нее Савельич, а за ним гнался фашистский танк, как оба они на секунду скрылись за облетевшим кустарником и снова, уже один, продолжал мчаться этот страшный танк, лязгая и сотрясая землю…

– Ольга Владимировна, бежимте! Что же вы?!

Нюська схватила ее за шинель, потянула. Мимо них, справа и слева, бежали люди в шинелях, в белье, с автоматами, с сумками… А далеко позади все еще грохотало, лязгало, выло…

5

В овраге, размытом ручьем, они остановились. Нюська припала к роднику пересохшими губами, жадно глотая прозрачную ледяную воду, и не могла напиться. Ольга, все еще потрясенная виденным, дико озиралась вокруг. В ушах стоял звериный рев танков и вопли раненых, а перед глазами бежал ковыляющий санитар Савельич…

– Не пугайтесь, Ольга Владимировна. Ну чего вы так, будто маленькие.

Ольга не сразу поняла, о чем говорила Нюська.

– Я не боюсь, Нюся. Я ничего не боюсь.

– А зачем плачете?

– Я?..

Ольга ощупала глаза – слезы.

– Побудьте тут, Ольга Владимировна, а я своих поищу. – Нюська сделала еще несколько глотков, отдышалась и, оставив Червинской шинель, ушла в чащу. Через минуту послышалось ее негромкое ауканье – и все смолкло. Легкое журчанье ручья, тревожная птичья перекличка – единственно, что нарушало покой отошедшей к зимнему сну смешанной рощи. Ни голоса, ни шороха Нюськиных шагов, ни выстрелов. Только сейчас Ольга почувствовала жажду и огромную тяжесть, сдавившую ее плечи. Осторожно, чтобы не звякнуть склянками, положила шинель, не оглядываясь, подошла к овражку, склонилась к ручью. И отпрянула: огромные, жуткие, чужие глаза смотрели на нее с песчаного дна источника. И в тот же миг снова почудились крики и стоны раненых, грохот и лязг танков… Ольга даже подняла голову, прислушалась к лесным звукам. Шорох опавшей листвы. Журчит родник. Птичий гомон…

Треснувший под тяжестью птицы сучок вывел из оцепенения Ольгу. И опять ни шума шагов, ни Нюськиного голоса. На глаза попались оттопыренные карманы шинели. Ольга извлекла целую дюжину бутылочек, пузырьков, коробочек и пакетов. Еще несколько часов назад все это было так необходимо. А что делать с ними теперь? Да, конечно в ручей. Ольга отбирала лишь самое нужное: йод, пластыри, нашатырный спирт. Извлекла из внутреннего кармана шинели объемистую пачку писем Романовны. Подумала, бросила тоже.

И успокоилась. Умылась холодной как лед водой, поправила волосы и, растянувшись на шинели, снова стала ждать Нюську.

Нюська вернулась не одна: с тремя автоматчиками и одним незнакомым Ольге пожилым санитаром. Однако и присутствие живых здоровых людей не взбодрило и не обрадовало Червинскую. Картина гибели Савельича не оставляла ее. А воображение рисовало еще трагедию: бегут, падают под танками люди госпиталя и среди них грубоватый седоволосый… Неужели судьба и на этот раз зло посмеялась над нею?..

– Ну, я ему дал, гаду! – хвастал молоденький автоматчик. – Как клопы повылазили! Ты, сержант, отметь: рядовой Иван Беломестных, на счету один вражеский танк! Эх, бутылочек «КС» бы побольше! Хороша штука! А главное, спичек не надо…

– Герой, чего там! – перебил автоматчика пожилой санитар. – Не время только, сынок, сейчас трофеи считать. Надо об другом думать: куда подаваться начнем. Тут сам черт не поймет, где немец, а где кто.

Сержант, голый до пояса, с наслаждением плескал на себя воду, громко отдувался и фыркал. Глядя на него, полезли в ручей и остальные два автоматчика. Заплескалась и Нюська. Сержант посмеивался над нахохлившимся в стороне санитаром:

– А ты что, папаша? Баньки нам в лесу не сготовили, пользуйся! – Парень подставлял брызгам то грудь, то широкую в крупных лопатках спину и от удовольствия скалил зубы.

Санитар сплюнул недокуренную цигарку, покосился на сидевших в стороне Червинскую и Нюську.

– Сказал бы я тебе, парень… А ну кончай мыться! Ишь разжарило! Идти надо!

– А куда? – наивно спросила Нюська.

– Верно! Куда идти? – улыбнулся сержант, отирая себя белой рубахой. – Воевать будем. У нас теперь сила: три автомата, да дед образца 1891 года, да горючки пять бутылок, да… Вань, сколь у тебя лимонок?

– Ни одной.

– Значит, четыре. Да свой госпиталь – чего нам не воевать? К своим будем пробиваться.

Санитар поднялся с травы, оперся о винтовку.

– Молодежь вы, молодежь и есть. Все у вас просто. Где они теперь, свои-то?

Голова сержанта застряла в вороте.

– Чудно как-то ты калякаешь, папаша. Вот тебе восток, вот тебе запад. Там свои, там чужие… А кому, может, тоже свои?

– Это ты к чему, парень?

– А ни к чему. А у тебя что на уме?

– Дурень! – рассердился санитар. – Я ж тебе дело калякаю. Нам сейчас на какое ни то село надо выбираться. А там смотреть будем: свои в селе, альбо немцы. А тут навоюешь чего?

– Ишь ты! Нет, к селу нам, дед, не резон. Нам на фрицев смотреть нечего. Мы на них в другом месте посмотрим.

– Верно отец говорит, сержант. К селу надо, – принял сторону санитара автоматчик постарше. – Проблудим в лесу, с голоду только сдохнем.

Сержант махнул рукой.

– Ладно. Иван, лезь на осину, может, видать что. Но гляди, дед, к немцу в село заведешь – вот схватишь! – показал он санитару на автомат.

– Тьфу! – зло сплюнул тот и выругался. – Да нешто так можно людям не верить? Кто тебя учил этому, протезная твоя голова! Ты с мое повоюй, сопля зеленая!..

– Будет вам! – одернула Нюська. – А ты чего стоишь, глаза пялишь? Лезь, говорят! – напустилась она на автоматчика помоложе.

Солдат скинул сапоги, полез на осину. Но и осина высока, и стоит на бугре, а спустился с нее ни с чем. Даже злосчастной дороги не видел. И маленький отряд двинулся наугад к востоку.

6

Шли лесом. Все шестеро. Овражками, лощинками. Перебегали открытые места. Ночь застала их у речушки.

– Село близко, должно быть. Надо опушкой держаться, к реке поближе, – сказал санитар.

На ночлег устроились одной кучкой, тесно прижавшись друг к другу. К утру выпал густой иней, лужицы затянуло льдом. Теперь впереди шел санитар, за ним сержант, автоматчики, Нюська и, наконец, Ольга.

Неотвязная, пугающая мысль о тех, кто остался там, с госпиталем, ни на минуту не оставляла Ольгу. Ведь, торопя с отправкой первой партии машин, сам же он сказал: успевать надо, не проскочим – труба!.. Что же теперь с ними?.. С ним?..

Порой Ольгу даже подмывало оставить этих, вернуться туда, где еще может найтись хотя бы какой-нибудь след… Но ведь это безумие! Где она будет искать его? Среди немцев?..

И Ольга шла, шла, повинуясь воле других, смутному собственному рассудку…

Только к концу следующего дня наткнулись на лесную свежеезженную дорогу.

– Гляньте, братва, телеги прошли! – показал на выбитые железными шинами тонкие колеи автоматчик. – Село близко. Эх, молочка бы!

Санитар снял пилотку, отер ею, как после трудной работы, шею, молвил:

– Хороша Маша, да не наша. Рядком с дорогой пойдем.

Разделив между собой остатки галет, шестерка двинулась вдоль дороги. На ночь остановились у развилки. И опять: куда идти? Далекая бледная вспышка света осветила макушки мертвого леса, смутно проглянувшую в нем дорогу. И опять вспышка…

– Неужто гроза? – прислушалась Нюська.

– Ноябрь, какая тебе гроза, – отозвался из темноты сержант. – Эх, у нас сейчас уже мороз под сорок, а то и с гачком.

– А ты откуда родиной? – не удержалась Нюська.

– Я с Байкала. Остров Ольхон есть такой, знаешь?

– А я из Качуга, – вставила, вздохнув, Нюська, – слыхал?

– Эй, где вы, идите сюда! – позвал откуда-то из темени санитар.

– Чего нашел там?

– Чего-чего, – передразнил голос. – Сена копна. Неча там мерзнуть.

– Вот здорово! – обрадовалась было Нюська, но сержант цыкнул на нее:

– Стой! Раз копна, значит, село близко. Не напороться бы на немца теперь…

– Ладно тебе, герой! – звал из темноты голос. – Куда ты сейчас уйдешь, дурень!

В копне немедленно сделали подобие конуры, отогрелись. Санитар с винтовкой остался у выхода. Сержант засопел первым…

Ольге не спалось. Вслушивалась в мерное посапывание Нюськи и всхрапы солдат, силилась отогнать от себя навязчивые мысли: уйти, вернуться, искать, что бы ей это ни стоило.

Осторожно, чтобы не разбудить прижавшуюся к ней Нюську, выбралась из-под шинели, пробралась к выходу, подсела к санитару.

– Не спится, доктор?

– Не спится. Ложитесь, я посижу за вас.

– Да нет уж, посижу сам. Тут ведь не только сидеть надо… Страшновато?

– Нет, скучно.

– Скучно? Это как понимать?

– Это Гоголь сказал: «Скучно жить на этом свете, господа». Смешно?

– Есть малость. Только нам с вами, доктор, скучать не приходится. У вас свое дело недоделано, у меня свое. Жалко его бросать, не доделав-то. Колхоз жалко, детишек жалко, все вроде как жалко.

Ольга нехотя улыбнулась.

– Вы говорите так, будто ваш колхоз умрет вместе с вами. Ну, детей – дело другое…

– Это верно, – согласился санитар. – Я это не так высказал, доктор. А только все старики этак говорят: вот уж пристрою к делу, на ноги подыму, а там и умирать можно спокойнее. Что им от этого, правда умирать легче?

– Не знаю, не умирала.

– Вот и я не знаю. Колхоз – он без нас не умрет, а с нами легчей ему… Да вы бы спали, доктор. Завтра опять шагать много. Мне-то ведь все одно не спать…

7

На рассвете Ольгу разбудил отдаленный орудийный гул и тревожный окрик санитара:

– Вставайте, сынки! Ишь вы заспались как!

Сержант вскочил, ткнулся головой в сено.

– Тьфу черт, напугал!

– Путаться и надо, парень. Слышь? – санитар повел головой в сторону гула.

В одну минуту все выскочили из стога.

– Немцы! – заключил сержант. – Тикать надо! А ну за мной!

– Постой ты, еловая башка! – оборвал санитар. – Куда ты опять тикать будешь? А ну ты, сынок, залазь на березу, может, видать что?

Сержант не возразил, только зло плюнул под ноги, недоверчиво покосился на санитара.

– Танки идут. Много-о! – прокричал сверху молоденький автоматчик.

– Сколь много-то?

– А кто ж ее… Может, сто, может, тыща…

– Куда идут-то опять?

Но автоматчик уже слезал с дерева.

– Эх, бинокль бы! – с молодым азартом заявил он, спрыгнув на землю. – По той стороне речки идут…

– Куда идут-то? – допытывался санитар.

– А сюда, с востока, стало быть… А что как наши, отец, танки-то?

– Вот и я говорю, не тикать, а узнать сперва надо: кто и что… Пошли к речке!

На опушке они залегли в кустарнике, наблюдая за шествием бесконечных колонн машин, движущихся в их сторону по другой стороне узкой открытой речки. И не орудийный гул, а уже явственно различимый рокот двигателей и гусениц танков донесся до слуха…

– Наши! – неожиданно громко вскричал молоденький автоматчик. – Гляньте, звезды на башнях у них! Наши идут!

Сердце Ольги забилось отчаянно, гулко. Только бы успели, только бы успели!.. Теперь она уже отчетливо видела небольшие красные звезды на танках. Автоматчики замахали пилотками, заорали, выпустили несколько очередей в воздух. И о радость! Серая бронированная машина, похожая на баркас, с ходу развернулась к реке, ринулась в воду. А сержант плясал от радости и обнимал санитара.

– Наши! Наши, дед!

Советские вооруженные силы начали свое знаменитое сталинградское окружение.

Эпилог

Летом прошлого года мне представилось съездить в Качуг. В Иркутск я приехал с опозданием – качугский автобус уже ушел – и мне предложили узнать о попутной машине в одной из автобаз облавтотреста.

В приемной директора пришлось подождать: шла знакомая мне планерка. Но вот люди вышли из кабинета, и секретарь-машинистка сказала долгожданное:

– Заходите!

Я уже взялся за ручку обитой черным дерматином двери, как вдруг обратил внимание на узенькую, написанную от руки табличку:

«Поздняков А. И.»

Что за притча? Ведь мне было хорошо известно, что Поздняков уже давно где-то в Москве…

Из-за директорского стола поднялся широколицый рыжеватый человек лет тридцати пяти. Светлые изжелта глаза его выжидательно уставились на меня.

– Слушаю вас, товарищ… Постойте-постойте!.. Да уж это не вы ли?.. Вот не узнал!

Теперь и я не сомневался в том, что предо мной стоял прежний Лешка.

– Немудрено – годы, – сказал я. – Да и вас тоже вот сейчас узнал только. Вот таким бегали в автобазе, – показал я утрированно низко от пола.

Мы разговорились. Вспомнили Ирсеверотранс, ледяночку, летние перевозки в Заярске, первый в 1950 году поезд в тайге, доставивший в Осетрово первые грузы. Оказывается, Поздняков вовсе не в Москве, а в одном из восточных трестов. Пошли по стопам отца Вовка и Юрик, закончившие автодорожный институт во Владивостоке. Умер семь лет назад в Иркутске Гордеев. Остальных разбросала судьба по новым трассам и стройкам.

Через час я уже был на пути в Качуг.

С волнением я подъезжал к маленькому когда-то, затерявшемуся на берегу Лены поселку. Ничего похожего. За двадцать без малого лет поселок разросся, выплеснув дома и новые улицы далеко за свои прежние пределы. Только с трудом я стал различать его старые окраинные домишки…

– Остановите!

Шофер круто затормозил машину, недоуменно взглянул на меня.

– Я, пожалуй, сойду, – сказал я после минутного молчания. И, поблагодарив водителя, вышел с баульчиком в руке из кабины.

Машина обдала меня пылью и понеслась дальше, а я все еще стоял на тракте, не сводя глаз с маленького с тремя окнами домика с палисадом. И решился…

Калитку открыла мне полнотелая круглолицая женщина с серыми, очень знакомыми, большими глазами…

– Здравствуйте. Простите: Анна Николаевна?.. Здравствуй, Нюся!

– Господи! А я-то смотрю тоже… Да как это ты?.. Вот сюрприз-то!..

Я прошел следом в знакомую мне кухню, затем в притемненную от солнечного света чистую горницу. Забыв от радости предложить даже присесть, взять у меня из рук хотя бы баульчик, Нюська оглядывала меня и так, и этак, засыпала вопросами и, наконец, по-бабьи всплеснув руками, опомнилась, спохватилась:

– Да что ж это я… Давай сюда баул!.. Шляпу!.. У меня же еще суп не остыл…

– Ничего я не хочу, – сказал я, хотя под ложечкой уже начинало посасывать. – Лучше садись и рассказывай мне все: как ты? Где? Почему здесь, в Качуге?..

Рублева села против меня за столик, явно не зная, с чего начать, жадно изучала мое лицо. А я все больше узнавал в ней прежнюю Нюську. Вот и сидит так же, подперев ладонями подбородок, выставив на столе локти, и смотрит, высоко подняв темные брови…

– Так чего ж рассказывать? Работаю врачом в Улан-Удэ… там нам нравится…

– Нам?

– Нам с Романом… Жалко, не застал его, с сыном и дедом рыбачить ушли на Лену…

– А… остальные?

– Братья в Иркутске живут, Маша недавно свадьбу свою отгуляла, в Новосибирск уехала… Вот Танечка Косова… Так одна и живет. Все Мишку своего ждала… Ну что еще?

– А где теперь Червинская, Нюся? Ведь ты, я знаю, встретилась с ней на фронте?..

– Она с мужем в Москве…

– С мужем?..

– Ну да. Начальником госпиталя у нас был… Ой, и человек же хороший! – по-нюськиному, баском, воскликнула она громко. – Мы ведь, когда под немецкие танки попали…

С шумом распахнулась дверь, и в горницу влетела… Нюська! Да, это была она, юная Нюська Рублева, качугская красавица и хохотуша, с толстенной русой косой и серыми, как у отца, большими глазами. Я даже опешил, растерялся, не зная, что сказать или сделать… Надо же быть такому сходству!

– Здравствуйте! – оглушило меня «сходство». И тут же забыв обо мне, повернулось к матери. – Мам, я с девчатами на Лену. Ты скоро не жди, ладно?

– А обедать?..

– Да ну ее!.. Не хочу, мама!..

И опять хлопнула дверь в кухне. Видение, ошеломившее меня, исчезло так же быстро, как и появилось.

Разговор, прерванный появлением дочери, возобновился не сразу.

– Как она похожа на тебя, Нюся!

– Ольга-то? Да, есть малость. Мы ведь ее с Ромкой в честь спасительницы моей, Ольги Владимировны, назвали. Ведь после-то, когда с госпиталем опять была, она меня еще раз от смерти отняла…

Воспоминания, расспросы… Мы сидели с ней долго, почти до самого вечера, пока я не спохватился, вспомнив, что должен успеть попасть еще в одно место…

– А где же сейчас Евгений Павлович? – с некоторой, как мне показалось, робостью уже на пороге спросила меня Рублева.

– Житов – главный инженер номерного завода. И знаешь, – добавил я, – у него осталось много гордеевского. Даже манера говорить с Машей, как у его покойного шефа: «Прости, мой друг… Я, кажется, снова расстроил тебя своими страхами…»

Через день утром я уезжал. У калитки провожали меня Рублевы-Губановы. Уже отъехав, я еще раз оглянулся на них, все еще стоявших у палисада. И странно: рядом с полной, мало знакомой мне женщиной стояла, прижимаясь к ее плечу, наша качугская красавица и хохотуша Нюська Рублева.