Текст книги "Крутыми верстами"

Автор книги: Николай Сташек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

2

Вокруг стояла тишина. Война откатилась куда-то далеко, и ее отзвуки доносились сюда лишь изредка.

Зина не могла понять, скоро ли наступит рассвет. В отсыревшей постели ей не удалось согреться, и она была рада, когда послышался шум автомобилей.

Александра Васильевна поднялась и, укладывая бумаги в пожелтевший эмалированный ящик, спросила:

– Ты что, так и не уснула? Видать, озябла?

– Немножко, – ответила Зина.

– А он кто тебе, этот капитан?

– Комбат он наш…

– Теперь поправится. – Александра Васильевна хотела еще что-то сказать, но одна из машин, подойдя к палатке, скрипнула дверцей. – Вот и за нами приехали. – Захлопнув ящик, она поспешила к выходу.

И в машине, сжимаясь в комок, Зина не смогла согреться. Когда машина остановилась, она почувствовала, что ее дела плохи: ломило все тело, разрывало голову. С трудом поднявшись с сиденья, она спустилась на землю. На улице было светло.

По разреженному лесу сновали люди. Каждый куда-то торопился, что-то нес, кого-то спрашивал, а дальше, из густого сосняка, виднелась большая камуфлированная палатка. За ней трещал движок. «Операционная», – определила Зина, направляясь к опушке леса. Ей казалось, что там больше солнца, теплее воздух и она сможет согреться. Но и там солнце светило скупо, по-осеннему, а из поросшей камышами лощины тянуло сыростью. Вздрогнув, Зина пошла назад, к «санитарке», чувствуя себя здесь совсем чужой.

Стоя под деревом, Зина пришла к заключению, что ей все же надо быть в своем батальоне. Там когда-то был «он». Покачиваясь, Зина направилась к палаткам, чтобы проститься с Александрой Васильевной и тронуться в путь, но, когда подошла к палатке Игнатовой, та посмотрела на нее внимательно.

– Что так разрумянилась?

Зина ответила уклончиво:

– Да так…

– То-то и видно, что так. – Александра Васильевна взяла Зину под руку.

– Пошли.

Зина шла неохотно, но когда смерили температуру и она оказалась под тридцать девять, смолкла.

– Вот тебе и «так»! – забеспокоилась Александра Васильевна. – Посиди. Я сейчас, – поторопилась она к выходу и через несколько минут возвратилась с высоким худощавым врачом.

– Ага, вот она, красавица. – Согревая посиневшие пальцы, врач подошел к Зине, а потом, после внимательного осмотра, взглянул на Александру Васильевну.

– Ну что, Ефим Иванович?

– Пока будем считать, что воспаления легких нет. Простуда.

После ухода врача Александра Васильевна укутала Зину в свой спальный мешок и, дав выпить ложку микстуры, поспешила в операционную, где должны были подготовить для операции очередного раненого…

Прячась с головой в мягкую цигейку, Зина чувствовала, как тепло разливается внутри ее. Тяжело вздохнула: «Вот так и догонишь своих!»

На фронте уже несколько суток не прекращались кровопролитные бои. Противнику удалось подтянуть к участку нашего прорыва крупные резервы с других направлений, и его удары следовали один за другим.

В госпиталь, развернутый в прифронтовом лесу, раненые поступали непрерывно и днем и ночью. Их поток уменьшился лишь в последние два дня, когда наши войска отразили удары противника и возобновили наступление.

Зина все это время находилась под строгим наблюдением Ефима Ивановича, соблюдала постельный режим, и лишь на шестые сутки врач разрешил ей подняться. Когда же была получена команда госпиталю свернуться и тронуться вперед за войсками, Александра Васильевна как бы невзначай спросила у нее:

– Не лучше бы тебя в тыл отправить? Там окрепнешь.

Зина отозвалась с обидой:

– Все воюют, а меня в тыл?

– Ладно. Поедем.

В кромешной слякотной ночи, не включая фар, ехали медленно, рывками. В одном месте колонна проскочила нужный поворот. Пришлось разворачиваться, чуть ли не выносить из грязи каждую машину на руках. Только когда начало рассветать, «санитарка» вновь вышла на нужную лесную дорогу. Послышалось упругое чирканье ветвей о жестяную обивку кузова.

– Наконец-то вроде вырвались из трясины, – с облегчением произнесла Александра Васильевна, а Зина, прижимаясь к мокрому оконному стеклу, наблюдала за быстрым мельканием понуро застывших деревьев. «Скоро и зима», – подумала она, глубже втягивая голову в поднятый воротник повлажневшей шинели.

Когда колонна прибыла на место и Александра Васильевна пошла распоряжаться по службе, Зина неожиданно уснула. Она не слышала, как солдаты, поторапливая друг друга, устанавливали недалеко от машины палатки и как, возвратившись, врач унесла свои вещи, а заодно и ее вещмешок, в палатку. Проснувшись от ощущения приятного тепла, она поняла, что на улице уже совсем светло и машина согрелась под солнечными лучами.

Зину удивила красота утреннего леса: сквозь зеленые росистые ветви хвои да багряную листву разнаряженных березок на землю пробивались колючие солнечные лучи. Преломляясь в капельках росы, они искрились, переливались всеми цветами радуги. Зине казалось, что она попала в какой-то волшебный, сказочный мир. О войне не хотелось и думать.

С этого дня Зина быстро пошла на поправку. Здоровье ее окрепло. Она проводила все дни вместе с Александрой Васильевной в операционной. Помогала, как могла.

– Ты моя умница, помощница, – ласково прижимала Александра Васильевна к себе Зину при случае.

Зина часто ловила на себе ласковый материнский взгляд доброй женщины, потерявшей семью еще в первые дни войны при налете на их город фашистской авиации, знала, что Александра Васильевна оберегает ее, как родное дитя, и ей было бы тяжело с ней расстаться, но из головы не выходил тот первый стрелковый батальон, в котором она начала свою фронтовую жизнь. «Да, возможно, туда и весточка от него придет быстрее, а здесь кто найдет?»

* * *

После отражения контрударов противника и перехода наших войск в наступление эвакогоспиталь, в котором Заикин находился уже более двух недель, получил приказ срочно переместиться на запад. Поскольку для эвакуации раненых санитарных поездов не хватало, а обстановка торопила, медики вынуждены были согласиться с решением тылового начальства – использовать для этой цели освободившийся от боеприпасов товарняк.

К эшелону подходили и одиночные машины, и небольшие колонны. В большинстве своем это были обыкновенные грузовики.

Заикин, сдерживая боль, приблизился к вагону, в котором ему предстояло ехать, но не успел попросить санитара, чтобы тот помог подняться, как услышал за спиной энергичные шаги и четкую, отрывистую команду:

– По вагонам!

Оглянувшись, он увидел в нескольких шагах подтянутую, стройную молодую женщину в военной форме с настороженно-лукавым прищуром глаз. «Капитан?» – удивился Василий, увидев четыре звездочки на погонах. «Начальник», – оглянувшись еще раз, он беспрекословно повиновался. «Приказ, есть приказ», – заключил он и, медленно поднявшись по приставленной лестнице в вагон, стал присматривать место на полу где-нибудь поближе к двери. Опустившись на свободный тюфяк у центрального столба, Заикин бросил под голову вещевой мешок. «Вот так и отправимся», – прошептал он, утирая с лица холодный пот.

Только теперь Заикин рассмотрел, что на полу рядом с ним и под нарами одни лежали на тюфяках, другие, совсем тяжелые, – на носилках, но были такие, которые довольствовались одной лишь шинелькой. Таким приходилось эту одежину и под бока подстилать, и под голову подкладывать, и ею же одеваться. «Без шинели солдату не обойтись», – подумал Заикин, вспоминая рассуждения Петра Денисовича, согревшего его под своей шинелью. «Пригодна она на все случаи жизни. С ней перебьешься и в дождь, и в снег, а при беде – и в мороз. Безотказна она. Все вытерпит, ничего не страшится. А если есть у солдата свои думы, секреты, тайны, то и их сохранит, не выдаст. Коль случится, что не стерпит он, уронит под этой державной сукниной горькую слезу, то и об этом никто не узнает. А разве не бывает и такого, что где-то далеко-далеко от дома родного, после боевых походов пригреет солдат молодку под полою своей одежины. А та, с жадностью хлебнув здесь горячего, пьянящего душу солдатского дыхания, никогда не забудет этих часто совсем коротких, но самых счастливых минут своей жизни. Может, потом не раз она взглянет в ту сторону, куда повела солдата дорога войны. Словом, без шинели солдату не обойтись. Не случайно бывает так, что от прадедов к дедам, а от них к детям, внукам и правнукам сохранялись шинели бывалых солдат».

Заикину стало жаль, что нет теперь у него той первой, прожженной у походных костров и даже не раз продырявленной осколками офицерской шинели. Добрался бы он когда-то домой и повесил бы ее вместе с вещевым мешком рядом с отцовскими буркой да клинком, сбереженными со времен гражданской войны.

У двери, рядом с выходом, положили наиболее тяжелых. Лежавший рядом с Заикиным по другую сторону столба что-то еле слышно бормотал через бинты, которыми были плотно укутаны его голова, шея, грудь.

В темноте, когда в вагон прорывался блеклый лунный свет, на его груди поблескивало несколько орденов и медалей. Нельзя было определить его возраст. По глубоко запавшим глазам и заостренному носу можно было понять, что организм уже исчерпал весь свой запас сил и теперь истекают последние минуты его жизни. Лишь один раз, когда поезд, не снижая скорости, прогромыхал по множеству стрелок, бедняга простонал еле слышно, как бы боясь потревожить других:

– Сестричка, сестричка…

Никакой сестрички в вагоне не было.

Через какое-то время послышалось характерное горловое клокотание. На этом все и утихло.

Поезд пошел быстрее. Часто даже по стрелкам проносился вихрем, без снижения скорости, а у раненых возникал один и тот же вопрос: «Где же тот госпиталь? Говорили, что до него всего сотни полторы километров, а тут отмахали и ночь и полдня, а его все нет». Лишь когда на улице совсем стемнело, поезд сбавил ход и тихо подошел к высокой бревенчатой платформе. Началась разгрузка.

Рядом у каких-то развалин толкались женщины. Между ними резвились ребятишки. Заикин позвал одного мальчугана:

– Эй ты, рыжик! Поди сюда! – К нему подбежал босоногий, с веснушчатым лицом, вихрастый мальчуган.

– Как зовут? – спросил Заикин.

– Меня? Васька.

– Тезки, значит?

Мальчишка лизнул языком верхнюю губу.

– В школу ходишь?

– А то как же? Школа наша вон, – мальчик кивнул назад. – Только там госпиталь… А мы в библиотеке.

– Что это за станция?

– Э-э-э. Зачем тебе?

– Как зачем? Хочу знать.

– А ты кто? Может, шпион?

– Какой же шпион? Видишь, раненый.

– А может, ты так только, – присматриваясь к пустому рукаву, неуверенно протянул мальчишка.

От домиков послышался хриплый старушечий голос:

– Васька, окаянный! Ходь домой!

Мальчик убежал, а Заикин в ожидании машины опустился на брошенное под ограду толстое дуплистое бревно. Прислонившись спиной к забору, стал вспоминать о родных краях, о доме. Перед глазами появилась мать. Она выглядела сильной, полной жизни, такой, какой осталась в его памяти с детских лет, с той счастливой поры, когда и отец и мать были молодыми, а он, шустрый мальчишка, – их радостью и утехой.

3

Дивизия генерала Булатова, используя глубокий прорыв наших кавалеристов, значительно оторвалась от других соединений армии и вместе с конниками с ходу овладела одним из городков Правобережной Украины, уничтожив при этом оборонявшийся в нем гарнизон. Здесь и заняли круговую оборону. И все обошлось бы самым лучшим образом, если бы не оплошность тех же конников. Не предупредив дивизию, они ночью бесшумно поднялись и двинули вперед, думая с ходу освободить следующий город, который мог быть в ближайшие дни превращен отступавшим противником в крепкий узел обороны.

В дивизии на уход кавалеристов вовремя не среагировали. Если со стороны фронта и левого фланга были высланы и усиленные дозоры, и боевое охранение, то по обеспечению правого фланга ничего не было сделано ни штабом, ни замкомдивом полковником Соскиным, которому эти вопросы были вменены в постоянные обязанности. Не предпринял со своей стороны никаких мер и командир правофлангового полка подполковник Лымарь, прибывший в дивизию лишь накануне и вступивший в должность вместо убывшего по ранению полковника Рослого. Все остальное пошло само собой. Утомленные в многодневных непрерывных боях люди, получив приказ об отдыхе, повалились замертво, противник вроде бы только того и ждал. Нанеся внезапный удар по нашему правому флангу, он прорвался к району расположения штаба дивизии, вышел в тыл некоторых обороняющихся частей.

В результате дивизия к утру оказалась отрезанной от главных сил армии, которые к этому времени также были остановлены ударами двух сильных вражеских группировок. Расстояние между дивизией и другими соединениями достигло более десятка километров. На обоих ее потесненных флангах повисли хотя и небольшие по составу, но достаточно пробивные вражеские группы.

Обстановка в дивизии осложнилась еще и тем, что накануне был ранен начальник штаба, а ночью, при отражении напавшей на штаб немецкой мотопехоты, получил тяжелое ранение и сам комдив – генерал Булатов. Хотя он и остался в штабе, управлять частями у него не было сил. Раненный осколком в грудь, генерал потерял много крови и к утру находился в очень тяжелом состоянии. Вывезти генерала в медсанбат не удалось.

Тылы дивизии, не успев продвинуться за боевыми частями, оказались вне окружения. Хорошо, что рядом размещался медпункт дремовского полка. И теперь капитан Решетня не отходил от генерала.

Получив приказ занять оборону на новом рубеже, Дремов негодовал:

– Как позволили противнику прорваться к штабу?! Ясно – прозевали!

Приняв все меры боевого обеспечения, Дремов тут же начал отвод полка на участок наиболее вероятного очередного удара противника, проходившего по холмистой, вполне доступной для наступления местности, перехватывавшей одну из основных шоссейных магистралей этой части Приднепровья.

– Опять нашли козла отпущения, – ругался Великий, разглядывая на карте новый оборонительный район, пересекаемый по центру шоссейкой. – Видали, товарищ полковник? – обратился он к подъехавшему верхом Дремову. – Садись и кати к богу в рай!

– Не будем сейчас об этом, – внешне невозмутимо ответил Дремов. – Приказано срочно явиться в дивизию… Генерал совсем плох.

– Как в дивизию? Насовсем? – У Великого отвисла нижняя губа, а лицо, и без того длинное, еще больше вытянулось.

– Вроде так. Приказ командарма…

– В такой обстановке? А Соскин? Кишка тонка?

– Не нам о нем судить. Зови Новикова, – поторопил Дремов начальника штаба, оглядывая свой последний полковой НП.

На войне всякое бывает. Иногда даже такое, чего в другое время и нарочно не придумаешь. То и произошло в дивизии Булатова в течение нескольких часов. Вместо успешного наступления она оказалась в полуокружении, и трудно было сказать, как сложится ее судьба в ближайшее время. Она сразу потеряла командира дивизии и начальника штаба, под руководством которых в течение последних двух лет решала самые сложные и разнообразные боевые задачи. Накануне потеряла одного из лучших командиров, полковника Рослого, о боевых делах которого было хорошо известно во всей армии. Нигде не могли найти как в воду канувшего замкомдива полковника Соскина. Ни в одной из попавших в окружение боевых частей его не было… Предпринимались меры ночью прорваться к городу, чтобы просмотреть район, где размещалось управление дивизии до нападения противника, но все попытки оказались безуспешными. Потеряв двух солдат, разведгруппа возвратилась в свое расположение. Когда начали более детально разбираться, то несколько офицеров штаба заявили в один голос, что за время пребывания штаба на окраине города полковник Соскин там вообще не появлялся. В целом дивизия оказалась в весьма тяжелом положении. И поправить ее дела Военный совет поручил Ивану Николаевичу Дремову, веря в его способности.

Именно потому, что такое доверие Дремову было оказано, он, направляясь к новому месту службы, испытывал душевное волнение. «Хватит ли сил, способностей, особенно знаний стать достойным преемником опытного Булатова? Жаль, конечно, что не удалось в свое время получить высшее военное образование». Вспомнились настоятельные советы генерала Громова, который даже в той сложной обстановке, которая сложилась в Испании под Бильбао, не упускал случая напоминать офицерам-землякам об их долге совершенствовать свои военные знания.

Имея за плечами большой опыт службы в войсках и диплом в кармане об окончании военной академии имени Фрунзе, генерал Громов сразу же после возвращения на Родину пошел в Академию Генштаба, а теперь вон он где! Ворочает целым фронтом. «Ну вот, теперь появляется возможность и мне проявить свои способности, а на то, что «академиев не кончал», скидки не будет. Придется тебе, Иван, сдавать экзамены здесь», – заключил Дремов.

Послушав на НП дивизии доклады и предложения некоторых офицеров о положении частей, составе и характере действий противника, Дремов, взвесив общую обстановку, принял, как он считал, обоснованное решение. – Так вот, Яким, – обратился он к Бражникову, только что назначенному начальником штаба дивизии. – Нам с тобой сейчас необходимо в срочном порядке, во-первых, организовать по всему фронту надежную разведку, чтобы не прозевать сосредоточения противника для нового удара. Во-вторых, создать активный боевой порядок. О сплошном фронте не может быть и речи. У нас для этого нет сил, да и особой необходимости. На второстепенных участках можно ограничиться наблюдением.

Бражников согласно кивнул головой, а Дремов продолжал:

– За счет экономии сил и средств на второстепенных направлениях мы получим возможность иметь сильные подвижные резервы. А это значит, что сможем сами навязывать противнику свою волю. – Он опять посмотрел на Бражникова. Подполковник уверенно произнес:

– Понятно, товарищ комдив. В создавшейся обстановке инициатива может стать больше, чем когда-либо, решающим фактором.

– Да. Именно инициатива. О ней сейчас должна идти речь. В начале войны нам не удалось избежать недостатков в организации не только боев, но и операций. Помнишь, как неудачно закончилось наше наступление в районе Демянска в период с января по май сорок второго? Хотя войска Северо-Западного фронта превосходили 16-ю немецкую армию в силах и средствах в полтора-два раза, но с поставленной задачей не справились. Почему? Говорят, что одной из причин неудачи было пренебрежение важнейшим принципом оперативного искусства, открытым еще две тысячи лет назад древнегреческим полководцем Эпаминондом. Суть его, как писал Энгельс, состоит в неравномерном распределении войск по фронту в целях их сосредоточения «для главного удара на решающем пункте». И хотя в нашем оперативном искусстве этот принцип является основополагающим, там его грубо нарушили, ссылаясь на большие трудности, связанные с условиями местности.

Бражников скупо усмехнулся.

– На войне без трудностей никогда не бывает. Но разве их можно выставлять для оправдания своих промахов?

– Вот именно. Уважающий себя командир никогда не станет на них ссылаться. Он учтет трудности и примет все меры к снижению их отрицательного влияния.

Так что давай и мы будем руководствоваться этим правилом, – заключил Дремов, поднимаясь.

– Понятно, Иван Николаевич.

– Хорошо, что мы поняли друг друга. Мне представляется очень важным, чтобы командир и начальник штаба были единомышленниками в полном смысле этого слова.

Бражников подтянулся и вроде бы даже стал выше обычного.

– Буду всегда рад, товарищ полковник, быть вашим надежным помощником, – произнес он уверенно и с достоинством.

– Э, нет! Я имел в виду, что отношения командира со штабом должны выражаться в деловом сотрудничестве, не имеющем ничего общего с поддакиванием. Я тебя всегда ценил за принципиальность, чистоту суждений, смелость взглядов. Хотелось бы, чтобы ты таким сохранился навсегда.

– Менять натуру поздно, – скупо улыбнулся Бражников.

– Договорились. Занимайся разведкой, а я подскочу к Лымарю. Там разберусь в обстановке да на месте и поставлю ему задачу. Если спросит начальство – доложи, что скоро вернусь.

4

В то время, когда началась огневая подготовка перед фронтом главных сил армии, Дремов, все еще находясь в полку у Лымаря, быстро завершил все свои дела и поспешил на НП.

Приближаясь к наблюдательному пункту, он увидел поджидавшего его у хода сообщения подполковника Бражникова. Слегка заикаясь, как это у него после контузии часто бывало при поспешном разговоре, подполковник доложил:

– Вызывал командарм, велел немедля доложить.

– А что еще?

– Еще спрашивал Соскина. Приказал, как появится, срочно отправить к нему.

– Хорошо.

В ходе сообщения Дремов остановился. Перед фронтом его бывшего полка загрохотала артиллерия, послышался шум танков. Направляясь к телефону, Дремов подумал: «Вот тебе и немедля».

– Что там у тебя? – спросил он у Новикова.

– Рота лейтенанта Турды ведет бой с наседающим на него противником. Турда просит срочно подавить вражескую артиллерию.

– Надо помочь.

– У меня всего только и есть, что полк Сомова, – ответил Новиков, и на этом его доклад неожиданно оборвался. Дремов встревоженно закричал в трубку:

– Алло! Алло!

Ответа не было, а когда Новиков наконец отозвался, комдив вздохнул с облегчением:

– Ты что чудишь?

– Да вот рядом, у самого окопа, разорвалось несколько мин.

Вновь подошел подполковник Бражников.

– Иван Николаевич, просит командарм, – доложил он, торопясь.

Дремов давно знал командующего. И все же теперь, приближаясь к радиостанции, испытывал волнение. В должности командира дивизии это был первый его доклад.

Давно усвоив, что командарм не терпит краснобаев, Дремов на вопросы отвечал лаконично и уверенно, но после окончания разговора все же поежился: «Надо и можно лучше».

Вскоре доложили шифровку. Дремов позвал начальника штаба:

– Садись, – сказал он Бражникову.

Пробегая строчки шифровки, стали вместе наносить на карту поставленную дивизии боевую задачу.

– Нам приказано, – сказал Дремов, – нанести удар в юго-западном направлении во взаимодействии с танковым корпусом, а затем действовать самостоятельно в отрыве от главных сил армии.

Иван Николаевич многозначительно посмотрел на Бражникова. «В отрыве от главных сил! В тесном взаимодействии с танковым корпусом!» Мощно, емко! А главное, только подумай, – сами почти в окружении, а идем вперед, на прорыв и окружение противника! Разве такое можно было представить в сорок первом?! Задачу понял? – спросил он у начальника штаба.

– Понял, но хватит ли пороху? Заиметь бы еще хотя бы один противотанковый полк.

– Согласен. Встречи с танками не избежать, и, конечно, противотанковый полк был бы очень нужен, но учти, что на войне никогда не бывает так, чтобы всего хватало. Дай тебе сейчас такой полк, и у тебя обязательно появится желание получить еще что-то. Будем надеяться, что замышляется здесь что-то вроде «котла». При этом дивизия должна продвинуться на значительную глубину и, образовав вместе с танкистами внешний фронт, не позволить противнику прорваться к своим окруженным войскам, которых, судя по всему, будет порядочно. Вот тогда-то иметь истребительно-противотанковый полк будет и совсем кстати.

Вспомнив о лейтенанте Турде, Дремов быстро спросил:

– Почему тянут артиллеристы?

– Сейчас выясню, – шагнул к выходу начальник штаба.

– Давай.

Прошло несколько минут, и артиллерия дивизии открыла огонь, а подполковник Бражников, возвращаясь к Дремову, наткнулся на вихрастого сержанта, сопровождавшего вместе с солдатом паренька с забинтованной головой.

– Кто такие, куда и зачем? – преградив путь, спросил он у сержанта.

Сержант вытянулся по стойке «смирно».

– Тут, товарищ подполковник, задержали… Сидели мы в засаде в лощине, а он оттуда, от противника, на коне. Вот цапнули…

Юноша язвительно посмотрел на сержанта:

– Сам ты от противника. Цапаешь…

– Цыц! – шагнул к нему сержант. – Не то…

– Ну, ну! Постой! – остановил его Бражников. – Это что еще?

Сержант недоуменно посмотрел на подполковника.

– Как же? Обзывает, и к самому Дремову. Дай ему командира.

Услышав шум, Дремов выглянул. «От лейтенанта Турды, что ли?» – подумал он, но, присмотревшись, узнал того самого паренька-партизана, который встречал полк на подступах к Днепру.

– Иван! – позвал он. Юноша обрадовался. – Ты откуда и как сюда? – поинтересовался Дремов.

– Так был я в медсанбате. Тогда меня на Днепре ранило… А когда там стали увозить в тыл, я бежал к деду, а от него к вам.

– Как же к нам? Кругом противник.

Иван поднял удивленные глаза:

– Что-то и не понял, где фронт. Я от медсанбата, по зарослям…

Дремов посмотрел на паренька.

– От медсанбата по зарослям? – переспросил он, чтобы утвердиться в своих первоначальных предположениях. Значит, есть коридор и пройти по нему можно? – Вот тебе и от немца, – произнес он, глядя на сержанта.

– Тебя, видно, лучше к Юхиму? – спросил он у Ивана.

– Хорошо бы, – ответил Корж-младший.

– Давай, сержант, проводи человека, – распорядился Дремов. – В первый батальон, к Супруну.

– Пошли! – скомандовал сержант.

Поставив задачи вызванным на НП командирам полков, Иван Николаевич подозвал к своей карте задержавшегося по его указанию подполковника Новикова.

– С тобою вот еще надо поговорить: поскольку дивизии приказано выходить на внешний фронт вместе с танковым корпусом, то было бы непростительно не воспользоваться возможностью посадить десантом на танки хотя бы один батальон для выброски на тот рубеж, на котором твой полк будет закрепляться. Вот смотри, – Дремов указал рубеж на карте. – Танкисты пойдут еще дальше, а батальон должен занять оборону по реке. Для нас это очень важно. Между прочим, танкисты любят, когда у них на броне сидит пехота. Говорят, от ее дыхания им становится теплее, – улыбнулся Иван Николаевич.

– Вас, товарищ полковник, понял. Подойдут танкисты – породнимся.

– Верно. Надо по-братски. Да не забывай, чтобы рация была на приеме. Следи за сигналами. До атаки осталось немногим более двух часов.

Новиков поспешил к себе на НП, на ходу обдумывая полученную задачу, а когда, спешившись у подножия высотки, пошел напрямик в гору, в районе третьего батальона разразилась отчаянная пальба. «Что за дьявол? – забеспокоился он. – Неужели вздумалось немцам самим атаковать?»

Прыгнув в ход сообщения, быстро побежал к вершине высотки, а когда до блиндажа осталось десятка полтора шагов, стрельба прекратилась. Послышались выкрики подполковника Великого:

– Тут что тебе, инкубатор? Собрался цыплят высиживать?! Этим будешь заниматься потом, когда закончим войну, а сейчас надо его, гада, душить, атаковать!

Оказавшись рядом, Новиков потянулся к трубке.

– Доханов? Что там у него? – спросил он, тяжело дыша. – Это я, Новиков. Что случилось?

Комбат доложил, что рота, используя удары артиллерии, отразила несколько атак, но противник лезет напролом. Чтобы ей, зажатой в районе церкви, помочь, принято решение наносить короткие удары другими подразделениями с разных направлений.

Новиков не стал затягивать разговор.

– Слушай меня, – перебил он комбата. – За удары хвалю, но переходи в атаку всем батальоном. Помогу артиллерией.

Комбат повторил приказание и, как только артполк открыл огонь, повел батальон в атаку.

Атака удалась. Захватив южную окраину сада и кусок большака несколько южнее, батальон зажал противника с трех сторон, но рота и после этого не смогла соединиться со своими. Ее выручили наши танкисты.

Противник был в селе разгромлен, но вошедшим в село нашим бойцам представилась ужасная картина: хаты все до единой сожжены, многие крестьяне расстреляны. Несколько стариков и женщин фашисты повесили на телеграфных столбах. У всех были выколоты глаза, а у женщин отрезаны груди. На магазинной двери повесили вниз головой десятилетнего школьника с отрубленными руками.