Текст книги "Крутыми верстами"

Автор книги: Николай Сташек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

14

Прошел еще год.

Огненный смерч, неистово взметнувшийся за Одером, прокладывая атакующим войскам путь к Берлину, не угасал ни днем ни ночью.

Анна Павловна, напряженно работая во фронтовом госпитале, намеревалась не выпускать скальпель из рук до последнего залпа, хотя и чувствовала, как на душе с каждым днем становилось все более скорбно. «Ведь надежды не сбылись, об Иване ни звука», – тосковала она. Закончив очередную операцию, она, пошатываясь от усталости, направилась подышать свежим воздухом, но, столкнувшись с санитарами, вносившими раненого, невольно остановилась. «Как же уходить? Вот же он в голову. Да, возможно, еще и тяжело», – с тревогой подумала она.

Стоя в нерешительности, Анна Павловна увидела, как незнакомый врач наклонился к раненому. А когда тот простонал – шепотом произнес:

– Приехали, товарищ генерал. Тут нам обязательно помогут.

Анна Павловна приблизилась к раненому и, взглянув на его несколько раздвоенный подбородок, черные мохнатые брови и обветренные губы, почувствовала, как судорожно сжалось сердце. «Это он! Иван!» – чуть не закричала она, но, вспомнив, как уже однажды ошиблась там, в госпитале на Волге, да и уверения Черемных о том, что Дремова нет в живых, какие-то секунды стояла в замешательстве. А дальше, не в силах себя сдержать, бросилась к врачу:

– Как? Как фамилия?! Как… – простонала она, теряя сознание.

– Успокойтесь. Наш это генерал, Дремов… – только и успел сказать врач, подхватывая пошатнувшуюся Анну Павловну.

Звучали еще какое-то слова, издалека долетали выкрики, кто-то поспешно подходил, даже слышались приглушенные всхлипывания, но на все это Анна Павловна уже никак не реагировала.

А ночью у нее внутри, как бы утверждая свои права, усилился трепет новой жизни. «Вот как стучится он, встревожился!» – мысленно воскликнула Анна Павловна, испытывая сладостное чувство пробудившегося материнства, но, вспомнив, о происшедшем накануне, похолодела.

Открыв глаза, Анна Павловна увидела сидевшего в углу с папиросой в зубах подполковника Черемных. Она долго смотрела в ту сторону, но не могла понять, что надо здесь этому чужому человеку. Зачем, подпирая руками голову, он здесь сидит?

В появившихся перед глазами черных кругах виделся плотно стиснувший зубы Иван. Через какое-то время он вскинул брови и, потянувшись к ней руками, что-то прошептал. Ей казалось даже, что он хотел ее в чем-то упрекнуть. И хотя она многие годы ждала и надеялась, что их встреча будет совсем иной, теперь у нее было только одно желание – быть с ним неразлучно. «Вот он здесь, все же пришел», – вздрагивая, шептала она, стараясь не замечать находившегося в углу палатки Черемных. Она не допускала мысли о том, чтобы оправдываться перед Иваном, но ей все же хотелось, чтобы он знал, что ее второе замужество было вызвано не любовью, а скорее отчаянием, криком истерзанной души о погибшем муже, и что он, Иван, так и остался для нее единственным.

Через несколько дней было объявлено о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Победа. Радовались, ликовали и на фронте, и в тылу. Волна восторга охватила и Анну Павловну. И не только потому, что победа была всеобщим счастьем. Анна Павловна провела все годы войны на переднем крае борьбы – борьбы за жизнь людей. Не одну сотню обреченных отстояла она в борьбе со смертью. И каждая такая победа помогала ей жить и бороться со своим личным горем. «А теперь вот как все обернулось, – усмехнулась она болезненной усмешкой. – Не попадись на пути этот коварный человек – могло бы быть все совсем по-иному. Вот же он, Иван, жив. А там, глядишь, нашлись бы и родители с Зиной. Каким же надо быть бездушным, чтобы поступить так жестоко, как поступил он? Можно ли такое простить? – Анна Павловна на какой-то миг заколебалась. – А возможно, ради этого, который стучится? И лишь затем, чтобы не множить безотцовщину. Хватит ее теперь и без него. Трудно решиться на этот шаг, но я обязана это сделать, и именно сейчас, иначе будет поздно». И она решила порвать с Черемных, а ребенка вырастить одной. «Он будет Найденовым».

Эпилог
И роща зашумела…

1

Вскоре после окончания войны, когда фронтовой госпиталь был расформирован, подполковника Черемных назначили начальником складов вооружения и боеприпасов одного из внутренних военных округов. И то, что большое складское хозяйство находилось на Севере, в непролазной глуши, Черемных никак не смутило. «Подальше от глаз, сам себе хозяин». Рассуждая так, он налил из фронтовой фляги себе и попутчику по купе пехотному старшине.

– Тебе, мать, тоже налить? – обратился он к прижавшейся в уголке богоугодной старушке.

– Нет! Нет! Сынок! Змий это, кара господня, – замахала старуха руками.

Черемных болезненно усмехнулся.

– Нам больше достанется. Давай, старшина, поглядим, что за змий. Да и закуси, – подвинул он к старшине поближе нарезанный хлеб, свертки со снедью. – Первую, как положено, за знакомство. Тебя как прикажешь величать?

– Ладыгин, Геннадий… – замялся старшина.

– Вот и добре. Давай, Геннадий, как говорят, чтобы дома не журились. – Выпив, Ладыгин потянулся за хлебом, а потом и к свертку. – Бери, не стесняйся. Говорят, в пехоте главное харч, – невесело усмехнулся подполковник и, уставившись в окно, о чем-то подумал. – Слышал, привольные и богатые здешние края.

– Сказочные, особенно для любителей охоты и рыбалки. Что только значит Двина да и Печора. Не бывали?

– Не приходилось, а вот теперь, выходит, будем земляками.

– Так вам вон куда, – взмахнул старшина головой куда-то вперед. – А мне недалеко. Вологодский я. Думаю, как тут теперь…

– Небось ломаешь голову, как жениться, – пошутил Черемных.

– Без этого не обойтись, но это не страшит. Ждут. Думаю в отношении работы.

– Да на кой леший тебе о ней думать? Приедешь, разберешься. Если приперло – женись да и ко мне, на сверхсрочную. Надеюсь, подходящую службу подыщем. О чем может быть речь? – проговорил Черемных несколько заплетающимся языком. – Была бы холка, ярмо найдется. Так когда-то говорили на Украине. Бывал в тех краях? – повернулся Черемных к старшине.

– Приходилось. Пешком через всю прошел. Чернигов, Днепр, а потом на юго-запад, к Днестру. Освобождали Румынию, Чехословакию, Венгрию. Победу встретил под Веной.

Черемных внимательно посмотрел старшине на грудь.

– Оно и видно. Все три степени Славы, два Отечественной да Красная Звезда. Сразу видно, что не из обоза. А это как же перенес? – присмотрелся он к еще совсем свежему шраму повыше правой брови.

– Это на закуску, под Балатоном, когда немец жал танками.

Черемных тяжело вздохнул, было видно, о чем-то переживал.

– Договорились? Уверен, жалеть не будешь. Что тебе там искать? Отвык ты от сельской жизни, а в части будешь заслуженным человеком. Много ли таких, чтобы вот так, все три Славы да и…

– Подумаю, товарищ подполковник.

* * *

Приняв склады, Черемных нашел много упущений, требующих немедленного устранения. И он засучил рукава. Были довольны начальники, почувствовали силу подчиненные, но… Черемных хватило ненадолго. Стало сказываться одиночество, непреодолимая тоска. Он почувствовал, как с каждым днем все более и более иссякала воля, как ему становилось все труднее управлять собой. И… если после ухода Анны он пил хотя и много, но от случая к случаю, то теперь без водки не мог представить своего существования. Пил в компании, но больше всего в одиночку, после службы. Часто в сиротливом окне на втором этаже свет не гас до рассвета. И хотя маленький гарнизон находился в глуши, предположения подполковника не сбылись – уйти подальше от глаз ему не удавалось. Вскоре вызвали в округ.

– Так что нам с тобой делать, Александр Акимович? – спросил у Черемных генерал – начальник тыла военного округа.

– Вот именно. Скажи сам, – продолжил мысль начальника тыла командующий артиллерией. – Дальнейшее твое пребывание на столь крупных складах связано с большим риском. Нельзя брать на себя ответственность держать на важном объекте офицера-пьяницу.

– Понял? – поднял голову начальник тыла.

Черемных, напрягаясь, выдавил:

– Да вы… Я ведь…

– Ни вы, ни я! – оборвал его начальник тыла. – Перед тобой поставлен вопрос, и, если у тебя еще сохранилось гражданское мужество, отвечай.

– Прекратишь пьянство? – поднялся артиллерист. – Пойми, мы не имеем права тебе доверять!

– Понимаю… Только с женою у меня…

– Что, жена заставляет пить? – не дав закончить мысль, вмешался начальник тыла. – Вызвали тебя затем, чтобы предупредить в последний раз. Не прекратишь – выгоним с треском.

Возвратясь из округа, Черемных несколько остепенился, но ходил как в воду опущенный, не переставая думать, с чего все началось. И как ни горько было признаваться даже самому себе, вынужден был остановиться на том, что пьянство – это уже последняя стадия падения и что не Анна в нем повинна. «Началось гораздо раньше, с зависти. Она грызла. Хотелось не только иметь то, чем располагали другие, но и превосходить их, быть над ними. Зависть въелась в душу, она и погубила. Из-за нее и Дремова хотел утопить. Но что было, того не вернешь. Так что надо браться за ум. А впрочем, есть ли в этом нужда? Наплевать! Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют!»

Подполковник все еще полагал, что вызов в округ потребовался для того, чтобы постращать. Поэтому своего отношения к службе он не изменил. Вскоре пьянка приняла хронический характер, и Черемных появлялся на службе лишь от случая к случаю. Последовал вторичный вызов. Ему объявили приказ об увольнении из Вооруженных Сил.

Милости от начальства Черемных не ждал, но он не мог допустить того, что финал наступит так неожиданно. Оказавшись у разбитого корыта, он еще продолжительное время находился буквально в шоковом состоянии. Не верилось, что служба кончилась, что отпал всякий спрос и контроль, что больше у него нет ни начальников, ни подчиненных. На душе было пусто. Заливаясь водкой, Черемных дошел до того, что потерял ощущение дня и ночи, а когда наступали минуты пробуждения, то впадал в отчаяние: хватал веревку и уходил в лес.

Встреч с бывшими сослуживцами избегал. Лишь однажды, столкнувшись лицом к лицу со старшиной Ладыгиным, протянул трясущуюся руку.

– Здравствуй, Геннадий!

– Здравия желаю, товарищ подполковник! – живо отозвался Ладыгин, глядя на почерневшего, осунувшегося, давно не бритого человека. – Что-то не видать вас, товарищ подполковник.

– А, – уклончиво крякнул Черемных. – Все намереваюсь уехать, да никак не могу определить, куда направить лыжи. Трудное это дело – менять место службы в моем возрасте. Казалось, вроде все прочно, незыблемо, а вот теперь грызет тоска по семье. Остались под развалинами в Житомире в первые же часы войны, – глядя под ноги и как бы стараясь проглотить что-то застрявшее в горле, неторопливо говорил подполковник.

– А куда вам уезжать? Думаю, лучше всего остаться здесь. Гнездо есть, а согреть его при желании можно. Край здесь раздольный. Для свободного человека любо да мило. Кстати, собираются наши на охоту. Почему бы вам не включиться в команду?

– А что? Пожалуй, можно. Скажи там, пусть запишут.

У старшины, кроме усыновленного мальчишки, бегала озорная, синеглазая девчонка. Ожидался третий. И когда остряки начинали подшучивать по поводу ускоренного роста семейства, тот не смущался. Трясясь в беззвучном хохоте, парировал: «Кины нету, керосина дорогая? Чем еще заниматься?»

На следующий день перед вечером, сидя в полумраке, Черемных услышал стук в дверь.

– А, Генка? Заходи, – отозвался он, открывая дверь.

– Так завтра утром инструктаж. Не передумали?

– С чего бы? Поедем.

На инструктаже обо всем рассказали, а в заключение старшина дал всем участникам предстоящей охоты расписаться в том, что каждый из них правила охоты усвоил и обязуется их неукоснительно исполнять.

– Чтобы не было подранков, по маралу и кабану стрелять только жаканом.

– Ясно! – дружно отозвались охотники.

– Ясно, – просипел и Черемных, удаляясь из строя.

Район охоты подполковнику был хорошо знаком.

Здесь он бывал несколько раз и ранее. Номер ему выпал один из лучших, недалеко от оврага.

Левее за рыжим кустом оказался Ладыгин. Остальные – правее и дальше.

Загонщики поехали окольным путем, чтобы начать загон с противоположной, подветренной стороны.

Топчась на месте, подполковник глядел по сторонам и вопреки запрету покуривал, а когда и это надоело – сел на землю, достал из вещмешка флягу, воровато оглянулся вокруг, открутил пробку и вначале пригубил, а потом, дрожа, сделал несколько больших глотков. Закручивая пробку, почувствовал, как согревались обожженные внутренности. Закурив и поднявшись на ноги, стал вновь посматривать по сторонам, а когда где-то далеко послышались шум, свист, лай собак и рыжий куст зашевелился, Черемных, не задумываясь, нажал на спусковой крючок. Вслед за выстрелом со стороны куста донесся какой-то странный звук.

Подполковник почувствовал, как в груди все оледенело. Он вспомнил, что именно за тем кустом, в каких-то сорока шагах был поставлен на номер старшина Ладыгин и что по правилам охоты стрелять вперед и по сторонам от себя категорически запрещается. Не разряжая ружья, он бросился к кусту, а оказавшись около него, застыл. Жар и холод пронзили насквозь. Отказывался верить себе: старшина лежал на правом боку, рядом блестела черная лужа крови.

Взглянув на подполковника молящими, полными слез глазами, Ладыгин простонал, но произнесенный им звук нагнал Черемных, когда тот, путаясь в высокой полегшей траве, убегал куда-то подальше от этого страшного места. О том, что он бежал от смертельно раненного человека, Черемных понял только после того, как оказался в зарослях орешника далеко позади других номеров. У него мелькнула мысль возвратиться и что-нибудь предпринять для спасения Ладыгина, но эта мысль тут же оборвалась. Разгребая руками колючие кусты, он поспешил пробраться еще глубже в тыл, и когда увидел, что удалился далеко, нажал на спусковой крючок, стараясь выстрелом привлечь к себе внимание охотников и таким образом показать, что от Ладыгина он находился далеко и не мог быть виновником его гибели.

Проглотив остатки водки, он оставался на новом месте еще более часа и направился к машине лишь после сигнала «отбой». Чем ближе подходил к месту сбора, тем труднее становилось дышать, но к своим он подошел как ни в чем не бывало. Остановившись в сторонке, принял спокойную позу, хотя и чувствовал, что голова идет кругом.

Шумя, перебивая друг друга, каждый из охотников старался поделиться своими впечатлениями об охоте, не подозревая о постигшей их трагедии. Когда же охотничьи страсти улеглись, а убитых коз и поросенка забросили в кузов, кто-то из солдат вспомнил о старшине.

…С началом следствия у Черемных взяли подписку о невыезде. И хотя подполковник предполагал, что ему удалось отвести удар, он все же чувствовал, что обманывается. Просыпаясь после пьянки, он приходил в ужас. Перед глазами все чаще появлялась черная лужа крови и молящий предсмертный взгляд старшины. Из головы не выходили тревожные вопросы: «Как быть? Что делать? Неужели придется кончать в тюрьме? А возможно… Ведь, кажется, существует и более тяжелая мера наказания?»

Черемных надумал бежать, но долго не мог отважиться. И все же однажды спьяну решился.

Надежно укрыться ему не удалось. Через несколько дней он был задержан на одной из станций и доставлен в тюрьму.

Нарушение подписки он пытался объяснить тем, что якобы получил срочную депешу от жены о тяжелом заболевании сынишки.

– Надеялся через недельку возвратиться, – заявил он. – Была телеграмма, – Черемных пошарил по карманам, но, естественно, телеграммы не нашел.

Когда спросили, где проживает жена, сказал, что в Ольгинске.

…Уголовное дело об убийстве Ладыгина рассматривал военный трибунал в клубе фабричного поселка, недалеко от гарнизона, в котором теперь, кроме складов, разместилась еще одна воинская часть.

В ясное августовское утро у клуба было необычно людно. Подошла, ведя за ручку мальчика, и Анна Павловна. В легком плаще, с небольшим баулом в руке, она выглядела несколько болезненно, но голову с аккуратно уложенными каштановыми волосами, как всегда, держала гордо и величаво. Не желая присутствовать при выводе арестованных из подходившей машины, она ушла в глубину сквера, а войдя в помещение последней, когда там в ожидании прихода судей установилась напряженная тишина, она бесшумно опустилась на краешек длинной голубой лавки. Подняв голову, она никак не могла поверить, что на скамье подсудимых сидит человек, который, будучи совсем на короткое время ее мужем, успел причинить ей так много горя.

Судебное заседание началось. Секретарь суда попросил свидетелей оставить зал заседаний. В числе названных фамилий Анна Павловна услышала и свою.

Не задерживаясь в коридоре, Анна Павловна поспешила к сынишке, но не успела до него дойти, как ее позвали назад, в зал заседаний. На вопросы председателя, знает ли она Черемных, когда последний раз с ним виделась и имела ли с ним переписку, Анна Павловна ответила не задумываясь.

– Назвать точно день не смогу, но знаю, что последний разговор с ним состоялся в начале мая сорок пятого, сразу после Победы. С того времени ему не писала и вообще с ним никакой связи не имела.

– Гражданин Черемных, встаньте!

Черемных встал, но голову так и не поднял.

– Вы слышали показания гражданки Найденовой?

– Лжет! – зло ответил Черемных. – Теперь она может сказать что угодно.

– Свидетельница Найденова, вы помните, было ли у гражданина Черемных охотничье ружье?

– Было, и притом не одно. Два или три. Возился он с ними.

– Два или три? Вы узнали бы их теперь?

Анна Павловна задумалась.

– Вряд ли. Одно, правда, было с короной. Все хвалился: «От самой бельгийской королевы». Под короной была какая-то литера.

– Ружье бельгийское, с короной и литерой? Подойдите, пожалуйста, сюда, – попросил полковник.

Когда Анна Павловна подошла ближе к сцене, солдат по команде полковника поднял занавеску, за которой стояли, прислоненные к стене, несколько ружей.

– Посмотрите внимательно. Нет ли здесь тех ружей.

Анна Павловна не раздумывая указала на одно из них.

– Вот оно, королевское.

– Почему, думаете, оно?

– Ремень у него двойной, мягкий, с красной матерчатой каймой. Часто, бывало, правил Черемных на нем бритву.

– Интересно. Правил бритву?

– Да, правил.

Полковник поднялся, взял ружье и стал внимательно рассматривать ремень, а затем, поднеся ружье ближе к глазам, отыскивать корону и литеру.

– Хорошо. Садитесь, гражданка Найденова, – сказал он, возвращая ружье на место.

Посоветовавшись с заседателями, полковник обратился к Черемных.

– Скажите, подсудимый Черемных, как ваше ружье оказалось рядом с убитым старшиной.

Черемных молчал. Время от времени тяжело вздыхал, смотрел в одну точку на полу.

– Учтите, молчание – не лучший способ защиты. Облегчить меру наказания может лишь чистосердечное признание.

– Старые песни, – прошептал Черемных.

– Что ж? Старые песни не всегда уступают новым. Начинайте со старых.

– Что теперь начинать? – еле слышно проговорил Черемных. – Хотелось ему помочь, но…

– Вы намеревались старшине помочь, когда он был ранен? Так, что ли?

– Так. Бросил ружье на землю, чтобы помочь, а потом… Перепутал… Вместо своего схватил его ружье.

– Экспертизой установлены свежие следы выстрелов в обоих стволах вашего ружья. Чем это можно объяснить?

– Когда сказали, что поедем, – ходил пристреливать. Снаряжал новые патроны.

– Почему не оказали старшине помощь, а убийство скрыли?

Взорвавшись, Черемных диким голосом закричал:

– Ничего не знаю!

Дважды уличенный во лжи, Черемных замкнулся.

Слушая продолжавшийся процесс, Анна Павловна думала: «О каком признании, может идти речь? Признаться может лишь человек честный и сильный». Думала и о сыне: «Да, отцом ему не придется гордиться».

После окончания заседания к Анне Павловне подошла женщина. Подняв глаза, она узнала в ней капитана юстиции, которая, судя по всему, исполняла должность секретаря трибунала. Она даже вспомнила, что при появлении этой женщины в зале Черемных, вздрогнув, приподнялся.

Перед ней стояла подтянутая, с волевыми чертами лица, приятной наружности женщина примерно ее возраста. Назвав себя Надежной Карповной, она села рядом.

– Простите, Анна Павловна. Я поняла так, что вы были женой Черемных. Хочется уточнить потому, что я давно знаю этого человека.

Анна Павловна вопросительно посмотрела на Надежду Карповну.

– Не тревожьтесь. Если вы были его женой, то вместе мы лучше разберемся. Правда, мне трудно представиться, поскольку мы чужие уже много лет, а брак так и не расторгнут.

– Вы жена Черемных? – спросила Анна Павловна. – Это что же, третья?

– О третьей не слышала. Я, к несчастью, была первой.

– Вы имеете детей?

– Да. Двоих. Теперь они уже большие.

– Как же так?! Уверял, что жена и дети погибли при первом же налете фашистской авиации на Житомир на рассвете двадцать второго июня. Он вроде даже тосковал…

– Не тосковал. Делал вид. Вот вам еще одно доказательство, насколько этот человек ничтожен.

– Значит, похоронил заживо? – вскрикнула Анна Павловна.

– На лжи и подлостях ему не удалось далеко продвинуться. Сегодня я еще раз убедилась, что не ошиблась, когда, посчитав его человеком низким и ничтожным, вовремя с ним рассталась. В тридцать шестом, оказавшись в числе добровольцев в Испании, он оттуда возвратился раньше других. Свое преждевременное возвращение объяснял долго и очень путано. Ходил озабоченным, замкнувшись в себе. А однажды, перед моим отъездом в Киев, залебезил. Провожая, как бы между прочим сунул мне в карман на вокзале письмо. «Бросишь там, пойдет прямее». Уже в поезде наткнулась рукой на письмо, задумалась: «Что все это значит? Зачем эта «прямота»?» Невольно охватило волнение, а когда стала рассматривать конверт, то обратила внимание на то, что почерк он свой изменил до неузнаваемости, а обратный адрес не написал. Тут-то и решилась вскрыть. Можете себе представить, что со мной было дальше. На первом же полустанке бросилась на перрон. Казалось в те минуты, что больше не стоит жить, если рядом такой негодяй! В конверте находилось анонимное письмо, адресованное в Москву. Страшно представить, какой грязью обливал этот преступник порядочного человека. Ранее они служили вместе, а после перевода Дремова в Белоруссию встретились в Испании.

– Что вы сказали? Откуда вы знаете Дремова? – вскрикнула Анна Павловна.

Надежда Карповна поняла, что произошло что-то ужасное, но разобраться в сложившейся ситуации пока не могла. Видя отчаянный взгляд истерзанной женщины, она старалась ее успокоить.

Проявив невероятную силу воли, Анна Павловна внутренне собралась, на лице появилось осмысленное выражение:

– Вы назвали фамилию Дремов?

– Да, да. В анонимке этот подлец клеветал на Ивана Николаевича Дремова. Потому и не выдержала, забрала детей и ушла. Уверена, что и вы не знали, с кем жили.

Анна Павловна выпрямилась.

– Моим мужем навсегда остался Дремов, а этот – жесточайшая ошибка!

– Дремов ваш муж? – теперь уже не поверила своим ушам Надежда Карповна. – Иван Николаевич ваш муж? Как же так? Он…

– Ой! Родная Надежда Карповна! Вы женщина и знаете, как многие из нас могут ждать. Я ждала! Очень ждала, и вот этот… встал на моем пути, сказал, что Дремов погиб…

Не в силах дальше говорить, Анна Павловна протянула сохранившееся старое письмо Черемных, в котором он писал о гибели Дремова.

Прочитав письмо, Надежда Карповна в полном смятении произнесла:

– Весь он тут! Каким был, таким и остался. А Дремов, выходит, все же сидел?

– Да, сидел. Теперь ясно, как он туда попал. Встретила я его в самом конце войны, да было уже поздно. Ждала вот его… – Анна Павловна посмотрела на заигравшегося сынишку.

* * *

Втиснувшись в угол одиночной камеры после возвращения с последнего заседания трибунала, Черемных не мог прийти в себя. Перед глазами мелькали то судья, то Анна, то Надежда с суровым, непрощающим взглядом, то Дремов: молодой, горячий, с воспаленными глазами, взмахивающий рукой по направлению длинного, скалистого ущелья, откуда напирал враг. А Ладыгин с катившимися по лицу крупными слезами так и не уходил. Он обжигал его своим взглядом. «Что из того, что я судьям прямо не сказал, кто его убил? – думал он. – Мне-то это известно. Возможно, говорили правду, что кару могло бы хоть немного смягчить только чистосердечное признание. Почему бы не сознаться? Ведь больше бы не получил? Зачем надо было переваливать на невинных свою вину? Расскажи правду, и было бы легче на душе, возможно, даже и за Дремова».