Текст книги "Крутыми верстами"

Автор книги: Николай Сташек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Что ворочаешься, пехота? – услышал он на рассвете сонный голос майора-танкиста, видно давно наблюдавшего, как Василий маялся в бессонье.

Вздохнув, Василий дал самый стереотипный ответ:

– Надоело. Пора кончать эту волынку, да вот тянут.

Намереваясь все же уснуть, Заикин отвернулся к стене и спустя какое-то время начал дремать, но, бесшумно открыв дверь, в палату вошла Ольга. Поздоровавшись, она осведомилась у всех сразу о состоянии здоровья, а затем объявила ходячим раненым время приема у врачей.

Войдя к Анне Павловне, Василий застал ее в хорошем расположении духа.

– Будем подводить итог. Кажется, пришла пора, – сказала она чистым, мягким голосом.

Заикин не поверил своим ушам. «Неужели и правда пришло то время?..» – спросил он у себя, поднимаясь на стол.

Анна Павловна осмотрела его неторопливо, а он, сдерживая себя даже в тех случаях, когда было до слез больно, не стонал, не проронил ни одного слова. Он старался смотреть на ее красивые руки с ямочками на локтях, а когда она отрывалась – на длинные, тонкие, очень чуткие пальцы.

Закончив осмотр, Анна Павловна посмотрела на выступившие у Василия на щеках капельки пота и легонько потрепала его за волосы, сердечно проговорила:

– Знаю, что было больно, но иначе нельзя. А ты научился терпеть. Молодец! – Анна Павловна умолкла, о чем-то подумала, а затем спокойным, уверенным голосом произнесла: – Что ж, наши усилия не прошли даром. Мы оба можем быть спокойны. Все будет хорошо. Живи долго и счастливо!

Заикин почувствовал, как к горлу подкатился тугой ком, а Анна Павловна заметила в его глазах искры благодарности.

Дав Василию некоторые советы на будущее, врач сообщила ему, что он через пару дней будет выписан из госпиталя.

Поняв уже до этого, что лечение подошло к концу, Заикин тем не менее замешкался. Какой-то миг он стоял неподвижно, а затем, шагнув к Анне Павловне, видно, хотел сказать какие-то самые благодарные слова, но язык онемел. Вздрогнул отяжелевший подбородок, под глазами выступила испарина.

Анна Павловна поняла его состояние. Приблизившись, положила на его плечо свою добрую руку. – Ясно, все ясно. А еще рвешься на фронт. Конечно, истерзался.

Заикин выпрямился.

– Я? Да, только на фронт! – чуть ли не выкрикнул он.

Анна Павловна улыбнулась. Подойдя к столу, достала из ящика небольшой листочек.

– Вот оно, предписание, – скрывая волнение, она рассказала, как долго ей пришлось ждать назначения во фронтовой госпиталь. – Теперь все. Уезжаю. Если не отказался от своего и добьешься отправки на фронт, то, может быть, еще и встретимся. Всякое бывает. Но чтобы встреча была в обстановке радости, а не горя. Чтобы больше не попадал к врачам.

– Буду стараться, товарищ майор, – весь сияя, вытянулся он. – Только вы на какой фронт?

– Видишь, здесь указана лишь полевая почта. Открытого адреса нет. Говорят, что Первый Украинский.

– Вон куда. А я на юг, ближе к солнцу. Вот, – он выхватил из кармана тужурки аккуратно сложенную газету. – Храню! Небось читали, как наши расправились с фашистами в районе Одессы и с ходу захватили плацдармы на Днестре и Пруте?

Анна Павловна почувствовала неловкость, на щеках выступили румяные пятна.

– Стыдно, но некогда и газету взять в руки, радио слушаешь с пятого на десятое.

– А тут вот наша дивизия. Командир получил генерала. О нем… – Заикин стал поспешно развертывать газету, намереваясь рассказать о своем отважном командире, но не успел: вбежала, запыхавшись, Оля.

– Ему плохо! Задыхается… – закричала она, пропуская бросившуюся к распахнутой двери Анну Павловну.

– Вот так и почитаешь, – проговорила она поспешно, уже из-за порога. – Что с майором? – послышался ее голос из коридора.

…Через два дня Василий увидел со второго этажа, как госпиталь провожал Анну Павловну в действующую армию. И персонал госпиталя, и раненые выражали ей добрые пожелания, а Заикин, находясь у окна, почувствовал, как между лопатками пробежал струйкой холодок. Он мысленно посылал ей добрые напутствия, а когда Анна Павловна; садясь в машину, провела взглядом по этажам госпитального корпуса, Заикину показалось, что она на какой-то миг задержалась на его окне.

– В добрый путь, дорогой доктор, – сказал он ей на прощанье.

Прибыв на фронт, Анна Павловна не удивилась, что там первым ее встретил подполковник Черемных, что произошло все так, как она и предполагала, получив приказ о своем назначении во фронтовой госпиталь. Дело в том, что номер полевой почты, нового места службы был тот же, что и на обратном адресе писем, приходивших от Черемных. Невольно вспомнилось, как он хвалился ей своим знакомством с «влиятельным товарищем» в Главном санитарном управлении. «Требуется только твое согласие. Во всем остальном положись на меня», – уверенно заявлял он тогда. «Вот откуда все это. Видно, там все же пришлось поискать мои рапорта, упрятанные где-нибудь в подшивке», – думала она, вспоминая и о том, какими были счастливыми первые часы той ночи, когда он, убывая на фронт, «опоздал» на поезд и разыскал ее дом.

Наступившее у нее тогда дурманное состояние прошло лишь после того разговора, который состоялся у них поутру, когда она случайно заметила у Черемных на бедре заскорузлый рубец. «Откуда это?» – спросила она и услышала безразлично прозвучавший ответ: «Испанская отметина». – «Ты был в Испании? А Дремова там случайно не встречал?» – спросила она дрогнувшим голосом. «Как не встречал? Были знакомы еще задолго до Испании, только…» – «Что только?» – вскрикнула она. «Говорят, что-то он там наколбасил», – начал он нерешительно, но, заметив, как каждое его слово отражается болью на лице Анны Павловны, оборвал разговор.

После напряженного молчания Черемных все же осмелился спросить:

– А почему он тебя так интересует?

У Анны Павловны задрожали губы, глаза наполнились гневными слезами, но она, сжавшись в тугой комок, произнесла прерывающимся голосом всего несколько слов: «Да ты понимаешь?! Ты… ты понимаешь?! Дремов мой муж!»

Черемных почувствовал, как его бросило в жар. Оторвавшись от подушки, он хотел взглянуть Анне Павловне в глаза, но она, резко сбросив одеяло, вскочила с постели. Поднялся и Черемных. По-своему поняв причины душевного расстройства Анны Павловны, он начал, виляя, объяснять свое отношение к репрессированию Дремова, но она не стала его слушать. «Это ложь!» – твердо заявила она.

На том они тогда и расстались, но недели три спустя ей принесли письмо, в котором Черемных после пространных объяснений в любви и многократных предупреждений «понять его правильно» подробно описал свою встречу с одним из сослуживцев, хорошо знавшим Дремова и случайно встретившимся с ним перед войной в лагере. Встреча была радостной, но совместное пребывание весьма непродолжительным. Во время работы в карьере Дремов пренебрег мерами предосторожности и, сорвавшись со скалы, погиб.

«Убиваться не стоит, – писал Черемных. – Мне тоже нестерпимо жаль боевого друга, но теперь его уже не воскресить. Ты мужественная женщина, видела много смертей, должна пережить и эту…»

Далее Черемных просил побыстрее сообщить, когда она сможет ехать к нему. «Тут тебе будет легче перенести горе. Можешь полностью положиться на меня», – были его последние слова.

Анна Павловна никакого ответа Черемных не дала, а на поступавшие от него письма смотреть не могла. Она не хотела верить, что Дремова нет в живых. Ее уверенность основывалась не только на предчувствиях, но и на ответе, полученном из лагеря. На четвертушке серенького типографского бланка значилось: «Дремов Иван Николаевич в числе содержащихся в лагере не числится».

Мучительное тяготение к Черемных оборвалось так же неожиданно, как и возникло. У нее наступило такое состояние, при котором она, цепенея, стала с ужасом спрашивать себя: «Что такое было со мной? Так это же предательство! Пусть Иван узнал о моих подозрениях, пусть он даже погиб – я не имела права давать какой-либо повод Черемных плести эту мерзкую паутину».

Она вспомнила, как однажды у нее возникло твердое решение написать Черемных в самых резких тонах, что между ними ничего не может быть общего, а то, что было, заслуживает осуждения. Она взяла бумагу и карандаш, но когда села за стол, то почувствовала, что не хватает сил не только для того, чтобы думать о содержании письма, но и заставить себя механически водить рукой. Отбросив все в сторону, она судорожно сжала руками голову и еще раз прокляла тот день и час, когда, не стерпев после многих лет неутешного бабьего одиночества, поддалась соблазну.

Как бы там ни было, Анна Павловна считала, что на фронте у нее будет больше шансов что-то услышать о муже. Что касается отношений с Черемных, то она, пока еще не зная, как он будет себя вести в новых условиях, намеревалась их порвать раз и навсегда. Фактически получалось совсем по-иному. Встретил он Анну Павловну с распростертыми объятиями и продолжал уверять, приводя довольно веские подтверждения, что Дремов давно погиб.

– Что поделаешь? Теперь его уже… – скорбно вздыхал он.

Эти уверения привели к тому, что Анна Павловна сдалась. Через несколько месяцев после прибытия на фронт она стала его женой. «Что же, видать, судьба», – с болью в душе думала она.

12

Новый начальник политотдела дивизии Сергей Данилович Титов – человек средних лет с жесткими, рано поседевшими волосами, – поджидая комдива, неторопливо прохаживался вдоль блиндажей наблюдательного пункта. Убывая к новому месту службы из политотдела армии, где он более двух лет занимался пропагандистской работой, Титов не сомневался, что работа на новом месте будет ему по плечу. Иначе думать он не мог. Работая длительное время в райкоме, он был повседневно связан с людьми, а с начала войны прошел по ее дорогам много тысяч верст, испытав и горечь поражений, и радости побед. Так что служба в боевых частях для него не была новинкой. И тем не менее уже с первых дней знакомства с положением дел в дивизии ему пришлось столкнуться с рядом вопросов, которые раньше, с армейской колокольни, казались совсем пустяковыми или о которых вообще можно было бы и не говорить. К примеру, провел он сегодня весь день на плацдарме у подполковника Лымаря. На первый взгляд боевая жизнь полка течет нормально и никаких опасений не вызывает: до людей доходят все виды продовольствия, на тяжесть службы никто не жалуется, если глубоко не вникать в суть дела – можно подумать, что полк совершенствует оборону, вроде даже готов по первому приказу перейти в наступление. И все же Сергей Данилович обеспокоился. Уж очень не понравилось ему то, что при разговорах с людьми в них не чувствовалось огонька, злости к врагу. В общем, в полку не наблюдалось боевого порыва. А это самое страшное.

Полк застрял у самого уреза воды, и, когда спросил Сергей Данилович, почему не принимаются меры для улучшения позиций, никто толком ответить сразу не смог. Переглядывались и молчали.

«Вот тебе и проблемы. Разве в полку никто не бывал? – спрашивал себя Сергей Данилович. – Надо поговорить с комдивом. Думается, Иван Николаевич правильно поймет состояние дел и мириться с упущением не станет. Мужик он рассудительный, в армии уважаемый человек. За время командования дивизией она еще прочнее закрепилась в числе лучших. Особенно отличилась в январе – феврале при разгроме окруженной группировки противника в районе Корсунь-Шевченковского. Да и здесь, на плацдарме, ее части были раньше других. Они в числе первых закрепили Кицканский плацдарм, имеющий важнейшее значение для будущей наступательной операции, начало которой, видно, не за горами. Но чтобы не оскорбить самолюбия, тут нельзя с бухты-барахты, надо до конца прожевать», – заключил Титов.

Глубокое небо посинело. В пойме реки повис хлопьями туман. Его пронзили всполохи разноцветных ракет. Послышался то в одном, то в другом месте рокот пулеметов. Где-то на участке левофлангового полка разорвалось несколько мин. Полковник Титов остановился, взглянул в сторону передовой, за реку. «Вроде бы совсем ни к чему. Все дни было тихо», – подумал он, не сходя с места.

Вскоре и пулеметные очереди, и разрывы снарядов прекратились. Закурив, Сергей Данилович намеревался зайти к начальнику штаба, но, подойдя к ходу сообщения, заметил в дымке скакавших в сторону НП всадников. «Дремов, – понял он и направился к лощине. – Надо перехватить».

Спешившись в лощине, Дремов, тяжело переставляя утомленные ноги, направился на НП, считая его основным пунктом управления и в то время, когда на фронте устанавливается относительное затишье. Находиться где-то в хате, в деревне, что в общем-то никем не осуждалось, он считал для командира непозволительным. «Лучше один раз увидеть, чем три раза услышать. Для того командирам и предусмотрено это место – наблюдательный пункт», – говорил он как бы невзначай, когда доходили до него слухи, что кое-кому из командиров частей не нравится постоянно «киснуть» на НП. Правда, штабники, не без усердия подполковника Бражникова, держали для него оборудованную хатку в деревне, но он в ней бывал лишь часик-другой после баньки.

– А-а-а, вот где комиссар, – протянул Иван Николаевич, когда Титов оказался рядом. – Давно вернулся?

– Сейчас, перед закатом.

Пошли молча, а когда оказались возле хода сообщения, оба сразу остановились. На переднем крае небо загорелось ракетами, зачастили пулеметные очереди, а у реки разорвалось несколько снарядов.

– Что это он вздумал? – взглянул Сергей Данилович в сторону передовой. – Неужели что-то засек?

Дремов, немного помолчав, засмеялся.

– Молодчина! Все-таки своего добился – обманул противника. О саперах говорю, – кивнул комдив в сторону реки. – Данилов, наш инженер, мужик дотошный, а главное – неугомонный. Был недолго на курсах. Оттуда привез новинку – как строить подводные мосты.

Дело, конечно, стоящее, но беда с лесом. Нет его. Так что ты думаешь? Тащил, как муравей, буквально по бревну, правдами и неправдами добывал. И вот пожалуйста. Вчера приходит, докладывает: «Готово, товарищ генерал». Сам сидел на реке по ночам, лез по шею в воду и все без шума, без трескотни. И даже людей задействовал для этого совсем мало. Несколько солдат.

Дремов на минутку умолк. Утихло на реке.

– Сейчас возвращался по мосту. Утоплен под воду на пятнадцать-двадцать сантиметров, грузоподъемность до двадцати тонн. Ты понимаешь, что это? Это чудо! Будем беречь до наступления. А посмотрел бы, как замаскирован. Не подкопаешься. Молодец! А то, что немцы открыли огонь, – также его выдумка: установил на берегу, далеко в стороне от моста, старый, изношенный движок. К нему пристроил что-то вроде ветряка с колотушками на концах крыльев. Пусть изображаемая молот-баба колотит всю ночь. К утру поставит там макеты разбитых автомобилей, другую технику. Утром противник сфотографирует «причиненный урон».

– Значит, кроме отвлечения внимания противника от мест истинных переправ, во время стрельбы вражеской артиллерии можно засечь ее огневые позиции?

– Совершенно верно, – подтвердил Дремов. – Разведчики начеку.

В районе НП послышались удары кувалды. Солдаты строили блиндаж, а Дремов, хотя и не протестовал, про себя думал: «Лишнее это. Недолго придется здесь сидеть».

С того времени, как Иван Николаевич стал командиром дивизии, возможности оценки общей обстановки у него значительно расширились. Он стал видеть глубже и шире. Поэтому и подход резервов, и перегруппировку войск внутри фронта он понимал как подготовку к новой наступательной операции.

Своими мыслями он пока ни с кем не делился, но исподволь предпринимал такие меры, которые способствовали бы будущему наступлению частей дивизии. Постройка подводного моста – наглядный тому пример. Он знал по опыту, что одно дело паромами цедить по каплям все необходимое войскам, перешедшим в наступление, а другое – двинуть без задержки по мосту. Сюда же относилась и подготовка исходного положения. Новикову он поставил задачу ежедневно, методически подбираться к противнику и вынудить его на ряде участков оставить занимаемые позиции. За исполнением приказа следил лично. Пока срывов не было. Полк, соблюдая маскировку и ведя по ночам саперные работы, понемногу подошел чуть ли не вплотную к вражеским окопам. На некоторых участках, пока небольших, вражеские подразделения вынуждены были отойти несколько глубже, так как неожиданно оказались от наших новых окопов ближе чем на бросок гранаты.

Установил комдив строжайший лимит не только на снаряды да мины, но и на все боеприпасы, вплоть до патронов. Это тоже подготовка к наступлению. Двойная польза: с одной стороны, накопление ввозимых запасов, а с другой – усыпление бдительности обороняющегося противника.

– Так что там у Лымаря? – спросил Дремов у начподива, когда сели на земляной топчан в командирском блиндаже.

Сергей Данилович, вспомнив свои рассуждения и положение дел у Лымаря, неловко замялся.

– Как вам сказать? Внешне все в норме. – Полковник кашлянул в кулак, подумал и, не поднимая головы, продолжил: – А все же хотелось видеть полк более боевым. Кажется, не хватает там, если так можно выразиться, злости. Невредно было бы иметь и более живого командира и, конечно же, позубастее замполита. Майор Океании, видно по всему, человек слабый. Не только не видит дальше своего носа, но и под носом замечает далеко не все. Пришлось круто поговорить. Дал слово, что исправится. Посмотрим.

Дремов внимательно слушал полковника, а когда тот сказал, что майор Океании дал слово активизировать свои действия, засмеялся, махнул рукой.

– Напрасная потеря времени, – вскинул он голову. – Тут допущена ошибка, в которой главным виновником является ваш покорный слуга. – Дремов положил пятерню себе на грудь.

Сергей Данилович, вскинув брови, посмотрел на комдива.

– Не понимаю.

– Да, да! Повинен я. История простая. Майор был здесь у нас в политотделе вроде бы в роли кадровика, а по сути – посыльным, или, как ты говоришь об Оксанине, – телохранителем. Только не при Лымаре, а при начальнике политотдела. Тихон Карпович, грешным делом, любил иметь при себе человечка на подхвате. Когда встал вопрос о его убытии на учебу (почему-то очень поспешно), то с мольбами вырвал у меня слово «выдвинуть майора на самостоятельный участок». Чувствовал, что не потянет, что полк ему не под силу, но прямо отказать смалодушничал – подписал представление. Беру грех на себя. Так и доложи, что виноват комдив. Дремов призадумался, а когда в блиндаже неожиданно вспыхнул свет от включенного в соседней землянке аккумулятора, посмотрел Титову в глаза.

– Какие же, по-твоему, можно сделать выводы о боеспособности полка?

Титов удивился: «Вроде читает мои мысли».

– Об этом и думал, но хочется говорить не о тактике, а в несколько ином аспекте – о, так сказать, психологическом настрое.

– Ну что ж! Интересно послушать свежее впечатление. Возможно, мы присмотрелись? Чего-то не замечаем. А то и несамокритично оцениваем положение дел.

Титов улыбнулся.

– Насколько мне известно, такое не в вашем характере. Свою точку зрения хотелось высказать, начиная со сравнения. Вы сказали о том, как готовится трамплин у Новикова. Судя по всему, там люди смотрят вперед, думают о том, как придется наступать. Вполне понятно, что такому отношению к службе можно только радоваться. Считаю, что не погрешу, если скажу, что в полку у Лымаря подобного нет. И прежде всего в работе с личным составом. Известно, что сейчас мы нередко получаем, с одной стороны, зеленую молодежь, а с другой – людей разных возрастов, проживавших продолжительное время на оккупированных территориях.

– Попадаются и такие, которые эти годы укрывались под бабьими юбками, – вставил Дремов.

– Ну да. Одни у своих, другие – у первых попавшихся. Во всяком случае, это обстоятельство должно быть строго учтено и отражено в деятельности командования полка. К сожалению, ни у Лымаря, ни у его заместителей оно не вызывает беспокойства. Не случайно в полку то тут, то там наталкиваешься на инертность. Как мне представляется, люди, занимая плацдарм, не чувствуют себя настоящими хозяевами.

Дремов насторожился. В его спокойных глазах мелькнула тревога, а когда Титов на минутку умолк, пододвинулся к нему поближе.

– Выслушал я тебя внимательно и считаю, что тут подняты важные вопросы, но их нельзя рассматривать скопом. Давайте по порядку. Прежде всего следует обстоятельнее поговорить о руководстве полка. О командире долго говорить не стоит. Вопрос о нем поставлен, и думаю, что в ближайшее время должен быть решен. Нет никаких оснований держать в полку человека с низкими моральными качествами. Начальник штаба и заместитель командира полка – люди неплохие. Что касается замполита – о нем у нас мнения не расходятся. Во-вторых, о полке. Прямо сказать, полк боевой, с хорошими бойцовскими традициями. За оборону Тулы был награжден орденом, геройски проявил себя в боях на дуге, отличился при форсировании Днепра и Припяти, да и здесь чуть ли не первым оказался на западном берегу. Успешно тягался с Новиковым. Сохранился в нем боевой костяк коммунистов. В его подразделениях находятся сильные, испытанные люди. Так что есть на кого опереться. Чего только стоит комбат-два. Вероятно, встречал коренастого, широкоскулого майора, удмурт он, что ли? Казаров его фамилия, Ким Кимыч. При случае обязательно поговори. Личность интересная. Только имей в виду, не корить. Лучше найди предлог похвалить. Тогда он черту голову свернет.

Теперь о том, что полк сидит у воды. Тут есть некоторые тактические соображения и кроются они в простом – не хочется на этом участке шума поднимать. Пусть противник привыкнет к тому, что там у нас чуть ли не пустое место. А вот когда будет подготовлен главный удар с участка Новикова, мы бросим здесь бесшумно того же Казарова. Пройдет он по болотам через жидкое охранение противника и в ту минуту, когда нам это будет очень нужно, появится у противника в тылу. Сейчас пусть сидит, меньше потерь. Люди, сам знаешь, нам дороже всего. Что же касается спячки, то ее надо самым нещадным образом стряхнуть. Людьми мы должны заняться, их так-то враз не подготовишь. Тут ты прав. В их души надо проникнуть и не просто разбудить, их надо зажечь.

Дремов посмотрел на Сергея Даниловича быстрым взглядом.

Тот украдкой расслабленно улыбнулся.

– Спасибо, – сказал он по-доброму. – Теперь больше прояснилось.

– Вот и хорошо. Думаю, что все эти проблемы мы сумеем успешно разрешить. Все у нас для этого имеется, и прежде всего – не перевелись неспокойные люди, в том числе среди командиров подразделений. Есть у Новикова комбат Супрун. Киму Казарову не уступит. О нем ты, должно быть, слышал. Писали в нашей армейской газете. И скажу тебе, таких настоящих героев в дивизии не перечесть. Так что многое будет зависеть от нас с тобой – от руководства. Желание есть, но, сам понимаешь, одного желания недостаточно. Требуется эта самая мудрость, что ли? – усмехнулся Дремов, поднимаясь.

Переступив через порог, Дремов остановился.

– Так когда собираешь актив?

– Намечали на восьмое.

– Ну да, – неторопливо ответил Дремов. – И мне хочется хорошо к нему подготовиться, так повести собрание, чтобы имеющиеся недостатки вскрыли коммунисты боевых подразделений, им они бывают виднее нашего. А для нас будут важны их предложения.

Титов поспешил в политотдел, а Дремов, закурив, так и остался на месте. Хотелось поразмыслить наедине, взвесить все сказанное Титовым, перебрать все в уме о Лымаре.

Раздумья комдива прервали частые звонки.

– Беру, беру, – потянулся он к аппарату. – Слушаю! – прокричал Дремов в трубку и тут же услышал знакомый голос:

– Здравствуй, Иван!

Дремов понял, что с ним здоровается кто-то близко знакомый, но кто именно – сразу не узнал.

– Здравствуй, говорю, – прорвалось из трубки еще более громко. – Не узнаешь – Горбунов!

– Здравствуйте, товарищ генерал! Откуда? Какими судьбами?

Горбунов коротко рассказал, как его разыскал, и сообщил о том, что состоялось решение о переводе Дремова на 1-й Украинский, к нему в ударную армию заместителем.

Дремов не был готов к такому обороту дела. Свалилось оно на него как снег на голову.

– А как же здесь? – забеспокоился он, не найдя сразу других слов.

– Не волнуйся! Свято место пусто не бывает.

В трубке умолкло, а Дремов так и продолжал сидеть неподвижно. Он сожалел, что не проявил настойчивости, чтобы уточнить, о каком Горбунове упоминалось в одном из приказов Верховного Главнокомандующего осенью прошлого года. «А видать, о нем. Душевный человек. Не раз приходилось подставлять плечи под одно заснеженное бревно, когда корчевали тайгу в «местах не столь отдаленных»…»

Так и не сомкнув глаз, вышел комдив перед рассветом на воздух. Ломило в висках, а мысли быстро мелькали в уставшей голове, захлестывали одна другую.

Оглянувшись вокруг, он зябко поежился. В восточной стороне неба щурилась заря, над поймой клубился молочный туман.

Вскоре появился Бражников, теперь уже полковник с четырьмя орденами на груди. Блеснув плотным рядом крепких зубов, поздоровался.

– Что, не спится? – спросил Дремов.

– Привычка, Иван Николаевич…

– Совсем неплохая. Много спать – добра не видать!

Бражников насупился.

– Хотел спросить… – начал он с намеком на якобы дошедшие слухи о повышении комдива. Дремов не успел выслушать. Попросил телефонист:

– Вас сверху, товарищ генерал. Звонил сам командарм.

– Ну что же ты, братец? – как бы с укором начал генерал Уханов.

– Слушаю вас, товарищ сорок третий, – ответил Дремов вполне официально, а сам подумал: «Неужели о том же, о чем говорил Горбунов?» – Не совсем вас понял…

Командарм изменил тон на серьезный, деловой:

– Состоялось решение о вашем назначении к товарищу Горбунову. Туда прибыть не позднее двенадцатого. Так что на все вам неполная неделя. Бразды правления передайте заму, товарищу Бондареву. Как он там? – спросил Уханов.

Дремов ответил не сразу. Даже после разговора с генералом Горбуновым услышанное теперь от командарма взволновало его.

– Так как? – повторил Уханов вопрос. – Как Бондарев?

– Думаю, можно доверить. Потянет.

– Вот и хорошо. Помогите ему побыстрее войти в курс дела.

Двое суток мотался Дремов и по переднему краю, и в частях второго эшелона, таская за собой полковника Бондарева, больше всего стараясь добраться до тех мест, где самому в последнее время не удавалось побывать, но о том, что на днях убывает, ни Бондареву, ни другим офицерам не сказал ни слова.

Лишь вечером, в разговоре с начподивом, когда тот спросил, можно ли верить слухам, Дремов ответил с некоторой грустью в голосе:

– Есть такое решение… Совсем не вовремя.

О новом назначении Дремов ни словом не обмолвился и в докладе партийному активу. Но никуда не денешься. В заключительном слове все же пришлось сказать.

Нелегко расставаться с людьми, с которыми пришлось ходить длинными и неимоверно крутыми верстами. Он прощался с дивизией, являвшейся для него не мачехой – родной матерью.

После собрания поспешили к нему и офицеры, и рядовые бойцы. Все они знали, что их командир достоин повышения по службе, и все же не хотелось с ним расставаться. Любили они его суровой солдатской любовью.

У командарма разговор был короткий, так как вопросы, связанные с перемещениями, были решены накануне. Теперь оставалось соблюсти формальность – представиться. Тут, как говорится, никуда не денешься: служба есть служба.

Воспользовавшись случаем, командующий вручил Дремову второй орден Суворова, которым тот был награжден за успешное форсирование дивизией реки Днестр. В заключение, как положено по русскому обычаю, выпили по чарке. Провозгласив тост, командарм обнял Дремова, поцеловал.

– Солдатское тебе спасибо, Иван Николаевич, за верную службу Отечеству! Желаю тебе всегда быть таким же боевым командиром и уважаемым коммунистом!

Задерживаться в штабе дольше необходимости не было, и Дремов поспешил в дивизию.

Перед глазами выстраивались шеренги знакомых и близких людей. Среди них была и Ядвига. «Как с ней?»

Когда до поворота в сторону полкового медпункта оставалось каких-то два километра, впереди, в районе штаба дивизии, с такой силой грохнули разрывы, что даже на довольно значительном расстоянии почувствовалось колебание горячего воздуха.

– Стой! – приказал Дремов, выпрыгивая из машины. За ним поспешил и полковник Бондарев. Глядя в сторону разрывов, они поняли, что авиация противника одной группой пикирующих бомбардировщиков наносит удар по району расположения выдвинутого ближе к реке армейского понтонного батальона, а другой, несколько меньшей, по штабу дивизии. И хотя наши зенитчики, открыв массированный огонь, сбили два самолета, остальные продолжали развороты над целями.

– Не случайно к району батальона все пытался прорваться разведчик, – проговорил Дремов.

– Видать, все же нащупал, – продолжил мысль Бондарев.

Вскоре многие дома в деревне в районе командного пункта охватило пламенем. Рванувшись вперед, машина через несколько минут была на КП. Там после ухода самолетов поднялась суета. Одна бомба разорвалась в нескольких шагах от врытой в стенку оврага столовой, а вторая рядом с блиндажом радистов. Из-под обломков доносились стоны людей. И хотя начальником штаба уже были приняты срочные меры для оказания пострадавшим помощи, в наведение порядка вмешался и новый комдив.

Видя, что его присутствие излишне, Дремов поспешил к своему загоревшемуся дому, а когда оказался рядом с ним, увидел в дыму, недалеко от полыхающего забора, окровавленную Ядвигу. На ее лице застыл ужас, а широко открытые глаза смотрели куда-то вдаль. Отнеся Ядвигу в безопасное место и находясь еще какое-то время около нее, он заметил зажатые в ее руке листочки бумаги.

Поздно вечером, после похорон погибших при бомбежке, Дремов вспомнил о поспешно сунутой в карман записке.

Взволнованно, размашисто писала Ядвига.

«Дорогой и любимый Иван Николаевич! О том, что вы убываете, я совсем случайно узнала третьего дня. За это время много пережила, передумала. Не хотелось верить, что вас здесь больше не будет. А сегодня на рассвете, ни у кого не спросясь, убежала к вам, чтобы побыть с вами хотя бы недолго. Но вас не застала.

Собираясь уходить, увидела на столике фотографию и ужаснулась. Ведь это Анна Павловна? Я не ошибаюсь? Ее я знаю много лет, с начала учебы в институте. Она была руководителем нашего научного кружка и много мне помогала, особенно при подготовке к государственным экзаменам.

Все студенты были в нее влюблены, а когда узнали о постигшем ее семейном горе – очень переживали. Вы знаете, о чем идет речь. Но самую тяжелую скорбь мне пришлось пережить в первый день войны, когда увидела после бомбовых ударов фашистской авиации по Минску, как Анну Павловну уносили на носилках в бессознательном состоянии. Выжила ли она – сказать трудно.