Текст книги "Крутыми верстами"

Автор книги: Николай Сташек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Противник, поспешно отошедший от Кужарина, скоро дал о себе знать. В северо-западном направлении послышался шум танков.

Оценивая обстановку, Дремов пришел к выводу, что бой развернется сразу же с рассветом. Так оно и было. С первыми лучами солнца в воздухе появилась немецкая «рама» – самолет-разведчик. Вынырнув из-за черной стены соснового леса, он, переваливаясь с крыла на крыло, пошел прямым курсом к Днепру. Видимо, первой задачей «рамы» было просмотреть восточный берег Днепра и узнать, что происходит на реке. Ныряя в жидкую дымку тумана, она, судя по всему, норовила прощупать буквально каждый метр труднодоступной местности. С каждым заходом радиус разворота разведчика все более увеличивался. Наконец разведчик захватил район Кужарина и, мотаясь над ним на самых малых высотах, вероятно, пытался обнаружить места расположения переправившихся войск.

Заранее предвидя возможность появления вражеских разведывательных самолетов, Дремов строго предупредил командиров подразделений: по ним ни в коем случае огня не открывать. Объяснялось такое решение командира тем, что огонь стрелкового оружия, как правило, не причинял вреда бронированным самолетам, но мог демаскировать места расположения подразделений.

Очевидно, не обнаружив переправ и сосредоточения войск в районе Кужарина, разведчик отвернул к югу и повторил свой маневр над соседним полком. К сожалению, там по нему была открыта пальба из всех видов стрелкового оружия. Маневрируя под огнем, самолет вынюхивал позиции войск и скоро поспешил в западном направлении.

Прошло не более часа после ухода разведчика, и грохот танков еще больше усилился, Заикин доложил, что перед фронтом его батальона прошмыгнули несколько мотоциклистов.

От позиции боевого охранения, выставленного по приказанию Дремова на удаление до двух километров, мотоциклисты находились всего в каких-то двух сотнях метров. Они могли быть без труда уничтожены пулеметным огнем, но этого не произошло, так как комбат строго приказал: «Без моего сигнала – ни одного выстрела!»

Никто из бойцов не посмел открыть огонь еще и потому, что боевым охранением командовал старшина Хоменко, который не только приказ, но и самое простое приказание по два раза не повторял. Больше того, приказы он чаще всего отдавал лишь короткими жестами. Когда кто-либо из начальников спрашивал у старшины, почему он так немногословен, ответ всегда был один: «На войне не до балачек!»

А на этот раз случилось так, что не успел его ординарец приложиться щекой к автомату, когда один из мотоциклов, фыркнув газом, заглох, как старшина зашипел:

– Цыц! Яка дурь в тоби сыдыть!

– Так я же так, товарищ старшина… Только щеку почесать, а вы уж…

Продолжая наблюдать за удалявшимися по дороге куда-то в сторону соседа мотоциклами, старшина поднес солдату под нос свой здоровенный, опаленный ветрами кулак:

– Ось почешу! Лучше прыготов противотанкову. Чуешь? – мотнул он головой в сторону нараставшего танкового грохота.

Не говоря больше ни слова, солдат сунулся в нишу и, переложив с места на место находившиеся там противотанковые гранаты, взглянул себе под ноги. Щупая носками выдолбленные в стенке ступеньки, он как бы еще раз подгонял их под свой рост. Зло сплюнув через бруствер, солдат незаметно взглянул в сторону старшины, еще продолжавшего перегонять на щеках тугие желваки. Тот заметил. Подняв мохнатые выгоревшие брови, спросил сквозь зубы:

– Що, чешеться? Дурний ты! У самого ось тут пече огнем, – старшина ткнул себя в грудь.

– Ох и влупить бы, товарищ старшина, в того мордастого, который трясся в коляске. Небось начальник. – Посмотрев в сторону ушедших мотоциклов, солдат щелкнул затвором вхолостую.

Прошло несколько минут, и на дальней опушке за железнодорожной насыпью, куда перевел взгляд старшина, появилась самоходка. За ней промелькнул с открытыми люками танк. Пыльная завеса, все более увеличиваясь, катилась в сторону Днепра, и Хоменко понял, что колонна тянулась именно по той дороге, в которую упирался правый фланг их батальона.

Не упустил момента появления противника и комбат. Переступая с ноги на ногу и бросая взгляд от головной самоходки до мотавшегося где-то в лесу хвоста колонны, он старался определить ее длину, а когда в нише запищал телефон – поднял трубку.

– Слушаю, – отозвался он.

– Наблюдаешь колонну? – спросил Дремов.

– Так точно. Слежу за ней…

– Если танки пойдут прямо, не сворачивая, огня не открывать. Впереди минное поле, а за ним наши пушки. Ты отсекай пехоту. Она на автомашинах.

После небольшой паузы Дремов продолжил:

– Только имей в виду. В хвосте пехотной колонны на немецком бронетранспортере идут наши разведчики. Как бы не угодил по ним.

– Вас понял, товарищ двадцать третий. Только как быть, если колонна свернет за мотоциклами?

– Вероятности мало. Перекресток она уже прошла. Идет прямо.

Всматриваясь в мелькавшие в пыли танки, Заикин старался определить ту часть колонны, где начинаются машины с пехотой. Ведь поставленную батальону задачу он понимал таким образом, что пехота противника должна быть уничтожена его подразделениями. Он даже представлял себе, как батальон будет выполнять эту задачу. «Поначалу ударим из пулеметов, – рассуждал комбат, – а когда у противника образуется свалка – накроем и минометным огнем».

Продолжая наблюдать за приближавшейся колонной, Заикин неожиданно услышал за спиной слабые шорохи и треск сучьев. Оглянувшись, он не поверил своим глазам. В нескольких шагах от него, раздвигая потемневшие кусты лозняка, по волглому песку в его сторону ползла Зина. Ее большие голубые глаза смотрели испуганно.

– Зачем ты сюда? – встретившись с ней взглядом, спросил Заикин.

Зина хорошо слышала вопрос комбата, но промолчала. Не отрываясь от земли, она все так же по-пластунски подползла к окопу и, свалившись с бруствера, проговорила, заикаясь:

– Э… Это Степан… Он не пускал, а я к Супруну… Опять ранен у него санинструктор…

– Вот как! – вскрикнул Заикин и, строго взглянув на Зину, повернулся в сторону переднего края.

Поняв, что комбату не до нее, Зина спросила как бы у себя:

– Так где искать этого Супруна?

Заикин не ответил. Напрягая все внимание, он наблюдал за своим правым флангом, где вражеские танки, прибавив ходу и ныряя на ухабах, подошли к рыжему, пламенеющему под косыми лучами проглянувшего солнца березняку. Именно где-то там, совсем рядом с березняком, находилась позиция второй роты, так искусно замаскированная Супруном, что противник, даже подойдя вплотную, не сумел ее обнаружить.

Продолжая движение в колонне, немцы, судя по всему, полагали, что наша оборона находится где-то у самой реки, в районе Кужарина.

Определив, что противник совсем недалеко от роты, комбат оторвался от бруствера и сделал широкий шаг к Зине. Не успела она отшатнуться, как он, схватив ее за плечи своими большими, Обветренными руками, оторвал от земли и, прижав, крепко поцеловал в упругие, сжатые губы.

– Отсюда ни шагу! Вон туда, в щель!

Выпрыгнув из окопа, он бросился по кустарнику напрямик в сторону второй роты.

Зина не могла постичь, что произошло. Она поняла лишь, что случилось что-то совсем невероятное – такое, чего она никак не могла ожидать. В первый миг ей показалось, что ее сильно обидели, и она готова была постоять за себя – броситься к этому необузданному комбату и в отместку за нанесенное оскорбление сказать ему самые резкие слова. Но, увидев метнувшуюся в кусты его спину в вылинявшей, с потеками гимнастерке, она ощутила непреодолимую тревогу за его жизнь. В эти секунды она впервые в жизни почувствовала рождение в душе каких-то неизъяснимых чувств. Ей захотелось находиться рядом с ним, защитить его от опасности…

Но тут где-то в нашем тылу прогремели орудийные выстрелы, а впереди взмыли высокие фонтаны разрывов. Зина вздрогнула, а когда прижалась к сыпучему брустверу – увидела в разметанном дыму бросившихся в разные стороны людей: поближе – наших солдат, а у дороги – вражеских пехотинцев. «Где-то там и он», – подумала она с тревогой.

Судорожно хватаясь за ветки лозняка, Зина пыталась выбраться из окопа, чтобы бежать туда, к леску, но за спиной послышался знакомый голос. Оглянувшись, Зина увидела устремившегося к ней бледного, заметно состарившегося ординарца комбата. Страх еще больше усилился. Все знали, что Кузьмич ранен еще на Десне и отправлен в медсанбат. «Боже! Откуда он?» – мелькнула у нее мысль, но, встретившись взглядом с ординарцем, она вспомнила, что накануне уже слышала разговор о том, что Кузьмич, подлечившись, возвратился в батальон.

Оказавшись рядом с Зиной и сделав слабый кивок в ту сторону, куда побежал комбат, Кузьмич тихо, по-отцовски произнес:

– Ты на него не обижайся, что потянулся к тебе… От души это… К людям добрый. Мне вот наказал сидеть в норе… Вот и ты оставайся здесь.

Танки противника прорвались на правый фланг полка. Там разгорелся жестокий бой. Вначале часто стреляли пушки, а затем местность вокруг оглушили несколько сильнейших взрывов. В воздух взлетели куски торфа вместе с росшими на них кустами и хлынули фонтаны бурой жижи. Во все стороны, прижимая пожухлую траву, покатилась взрывная волна.

– Фугасы, – спустя несколько секунд произнес Кузьмич.

– Чьи они? – спросила Зина.

Ординарец помедлил.

– Видать, наши. Чьи еще?

Голос Кузьмича показался Зине тревожным. Ей представился комбат, теперь уже далеко отброшенный ударной волной в сторону, вместе с теми комьями, которые, мелко раздробившись, только сейчас посыпались на землю. Зина решила, что в эти минуты она не имеет права оставаться здесь, в укрытии, а должна немедленно броситься туда, к Василию, к его бойцам, спасать его и всех… «Ведь там есть раненые, а возможно, и он…» – думала она.

Опираясь руками на бруствер, она намеревалась выбраться из окопа, но, встретив на себе взгляд Кузьмича, поняла, что тот не разрешит ей бежать под разрывы.

– Ты малость погоди! Куда теперь?

Ординарец еще что-то говорил, но Зина не слышала. Она мысленно перенеслась в роту Супруна, где вновь и с еще большей силой полыхнуло огнем. Даже здесь, над окопом, на МП комбата зажужжали осколки. Навалившись на бруствер, и Зина и Кузьмич впивались глазами в тот горящий клочок земли, где, очевиднее всего, находился их командир, а когда несколько мин, неизвестно чьих, шмякнувшись рядом, засыпали окоп шипящими осколками, Кузьмич, всполошившись, схватил Зину за плечи и прижал к земле.

– Садись! Еще чего не хватало! – Взглянув вдоль окопа, как бы ища, куда упрятать «сестричку», как иногда он называл Зину, проговорил возбужденно:

– Тут шутки коротки!

Зина поняла ординарца. Покорилась беспрекословно. Сидя на дне окопа, она прижалась щекой к холодной сыпучей стенке и, закрыв глаза, не переставала думать о комбате и бойцах второй роты, которым она в эти минуты не могла оказать помощи.

Кузьмич выпрямился и, наблюдая за участком второй роты и всем правым флангом полка, где с каждой минутой ожесточался ближний бой, время от времени искоса поглядывал на Зину, на ее побледневшее лицо, на длинные, выгоревшие на солнце ресницы, на поблекшие под глазами веснушки.

Зина почувствовала на себе беспокойные взгляды Кузьмича, но когда хотела спросить, чем вызвано его волнение, он каждый раз успевал отвести глаза. «Поди, тоже жалеет», – где-то подсознательно шевельнулась у нее мысль, а во рту почувствовалась такая же терновая терпкость, как и после поцелуя.

По брустверу секанула пулеметная очередь. На лицо, за воротник посыпался песок. Инстинктивно прижимаясь к земле, Зина неожиданно услышала где-то недалеко торопливые шаги и хрипловатую ругань. Прислушавшись к голосу, она догадалась, что на НП появился до этого находившийся в первой роте капитан Рындин. Стряхивая с лица песок, Зина поднялась, но Рындин, как бы не замечая ее присутствия, продолжал громко ругать невесть откуда появившегося телефониста, который, пятясь назад, изо всех сил доказывал, что его вины в потере связи с боевым охранением нет, но Рындин продолжал свое:

– Я тебе покажу, сукину сыну, как нести боевую службу! Спишь ты, что ли?

– Ей-ей, товарищ капитан, не спал! Кричал, пупок надорвал…

– Ты у меня попомнишь, где этот твой пупок! Я те покажу! – И в ту минуту, когда Рындин, преследуя солдата, миновал нишу, в которой, как поняла Зина, тот до того находился, телефон раз за разом длинно запищал. Солдат, чуть не сбивая Рындина с ног, бросился назад. Рындин поспешил за ним.

– Давай крутани! – строго приказал Рындин. И как только солдат прикоснулся к ручке своими заскорузлыми пальцами, вокруг НП грохнули разрывы вражеской шестиствольной минометной установки.

Рвануло землю. По окопам поползло толовое зловоние. Рындин увидел, как солдат, уткнувшись лбом в стенку окопа, видно, стараясь удержаться на ногах, в последние секунды жизни все же наклонился к аппарату и сделал неполный оборот ручкой.

– Да ты что же, твою… – только и успел выкрикнуть капитан, как залп повторился. На этот раз несколько снарядов разорвалось у самого бруствера. Зину отбросило в противоположный угол хода сообщения. Больно ударившись плечом, она почувствовала, как лицо обожгло горячей волной, а глаза и рот забило песком. Куда-то улетела пилотка, волосы смешало с грязью.

Сгоряча подхватившись, Зина увидела, как из того района, где находилось наше боевое охранение, поднялись одна за другой несколько небольших групп бойцов. Пригибаясь, они перебежками направились в сторону роты Супруна. Когда солдаты поравнялись с НП комбата, Зина узнала бежавшего впереди других с автоматом в вытянутых руках старшину Хоменко, решившего нанести боевым охранением внезапный удар по пехоте противника с тыла.

Зина вновь чуть не выпрыгнула из траншеи, чтобы вместе с боевым охранением прорваться к роте Супруна и там во что бы то ни стало разыскать комбата. Но, оглянувшись в ту сторону, где до этого лютовал капитан Рындин, увидела на дне окопа свернувшееся в ком человеческое тело.

– Рындин! – вскрикнула она и бросилась на помощь, но Кузьмич опередил ее.

– Погоди, поддержу, – наклонившись, он приподнял раненого.

Зина упала на колени рядом. Расстегивая сумку, оглядывала Рындина, ища место ранения.

– Здесь она, гляди! – нахмурясь, Кузьмич вытащил из-под спины капитана окровавленную руку, а затем, стянув с него шинель, опрокинул его отяжелевшее тело к себе на колени. Зина увидела на спине большую осколочную рану. С каждым выдохом из нее фыркало кровянистой жижей.

– Теперь давай быстрее, – поторопил Кузьмич. – Видать, легкое у него пробило.

Обтерев тело вокруг раны, Зина стала накладывать повязку широким желтым бинтом. Рындин заскрипел зубами, потянулся, что-то прохрипел и, как бы вспомнив о чем-то, посмотрел Зине в глаза.

– Не пугайся, сестричка. Мы еще повоюем.

– Конечно, повоюем, – поддержал капитана Кузьмич. – Нас теперь не остановишь.

– А, это ты, Кузьмич, – перевел на него взгляд Рындин. – Ты доложи комбату… – он стал задыхаться, но все же постарался закончить мысль, – первая пошла во фланг… и Хоменко тоже…

Голова капитана вздрагивала, несколько раз прорывались гортанные звуки, казалось, что он силится подняться, но Зина была настороже. Бинтуя, она следила за тем, чтобы предупредить каждый его рывок. Она была особенно внимательной, когда он, вздрагивая, сжимал кулаки.

– Потерпите, товарищ капитан. Сейчас сделаем укольчик, и вам будет легче.

– Наберись терпежу, счас она тебе, а чтоб было теплее – укроем, – приговаривал Кузьмич, опуская капитана на землю и укутывая шинелью. – А под голову тебе вот это. – Он подложил Рындину под голову вещмешок убитого телефониста. – Ему он больше не нужон.

Сделав укол и утерев капитану бинтом вспотевшее лицо, Зина поднялась на ноги и подступила к наблюдавшему за боем ординарцу, а когда заметила в дыму фигуру комбата, закричала:

– Заикин!

Не раздумывая, Кузьмич выпрыгнул наверх.

– Бежим! – позвал он.

Подхватив на бруствере автомат убитого телефониста, Зина не отставала от ординарца. Настигая Кузьмича, она услышала в задымленном кустарнике голос комбата. Заикин кричал, подавая команды. «Да, да! Это он!» – еще сильнее забилось сердце Зины. Она убедилась, что капитан жив, а батальон, отрезав пехоту противника от танков, уничтожает ее огневыми ударами со всех сторон.

Вскинув автомат, Зина намеревалась догнать цепь своих бойцов, но, сделав всего лишь несколько прыжков через кочки, была брошена ударной волной разорвавшегося снаряда в изрытый танками песок. В течение какого-то времени перед глазами быстро мелькали смешанные с дымом серые облака, а когда мимолетное беспамятство прошло и она хотела быстро подняться на ноги – оно повторилось от волнения: над ней, склонившись, стоял на коленях комбат.

– Просил ведь оставаться на НП, – шептали его губы.

13

Первые удары противника полк отразил успешно, но во второй половине дня для него сложилась еще более тяжелая обстановка: к своим уцелевшим танкам противник подтянул из глубины свежие силы мотопехоты и артиллерии, а в воздухе появились его бомбардировщики. Самолетов, правда, было немного, но никто не гарантировал, что их число не может увеличиться в любую минуту. Авиация способна к самому быстрому маневру. И если к утреннему бою полк всю прошедшую ночь готовился, то теперь, понеся значительные потери, его подразделения не имели никакого времени для восстановления нарушенной обороны.

В особо тяжелом положении оказался батальон Белика, занимавший оборону на правом фланге полка. Противник вначале именно там наносил свой главный удар, намереваясь прорваться к Днепру кратчайшим путем.

Связи с дивизией полк так и не установил, а следовательно, о какой-либо поддержке с ее стороны не могло быть и речи. О том, когда главные силы подойдут к реке, нельзя было сказать даже предположительно. Судя по полетам вражеской авиации в направлении Гринева, можно было полагать, что бои в том районе пока еще продолжаются.

«Вот так-то обстоят дела», – нервничал Дремов, то прислушиваясь к шуму танков, не умолкавшему где-то в лесах за железнодорожной насыпью, то к выкрикам начальника штаба, пытавшегося связаться с дивизией.

– Ну что там еще? – не выдержал Дремов, обратился к Великому, когда тот, резко выпрямившись, потряс трубкой дивизионной рации.

– Что-то клюнуло, Иван Николаевич, – просиял подполковник.

– Думаешь, дивизионная?

– Именно она.

– Хотя бы кратко доложить, особенно о боеприпасах. Сам знаешь, они у нас на исходе.

Сумерки сгущались все плотнее. Бой утих, но противник не переставал освещать местность ракетами.

– Активничает, – заметил, появившись в ходе сообщения, замполит.

– Климов? – взглянул на него Дремов. – Как там дела у Заикина?

– Считаю, пока нормально, но батальон все же растянут, по сути, в одну нитку. Нет того самого, как вы говорите, кулака.

– Да, кулака нет. Тут мы немного пожадничали, когда, не встречая организованного сопротивления, продвинулись слишком глубоко. Но наши старания не были напрасны: нас не обнаружила воздушная разведка в том районе, где, по расчетам противника, мы должны были быть. А разве этого мало? Только поэтому его колонны напоролись на нашу оборону, не будучи готовыми к бою. Положение полка на широком фронте позволяет нам принять еще очень важные меры. Как все уляжется, мы отведем полк на новые позиции. Это, во-первых, позволит нам иметь более компактный боевой порядок, а во-вторых, противник опять окажется обманутым. Пусть с утра бьет побольше по нашим старым позициям. Важно только отойти незамеченными.

– Это так, – согласился замполит.

– Но имей в виду, завтра обстановка может сложиться труднее. Противник понимает, что плацдарм захвачен малыми силами и что к реке должны вот-вот подойти наши главные силы. Он, несомненно, бросит все, чем только располагает, чтобы ликвидировать захваченный нами плацдарм. Это та истина, о которой должны знать не только мы с тобой, но и каждый наш солдат. Тяжело об этом людям говорить, но нужно обязательно сказать сейчас же. Этому нас всегда учила партия – говорить правду, если она даже горькая.

– Мне когда-то посчастливилось, – сказал Климов, – слышать записанное на грампластинку еще в начале гражданской войны обращение к Красной Армии Владимира Ильича Ленина. Владимир Ильич говорил о том, что Красная Армия непобедима, ибо она объединила миллионы трудовых крестьян с рабочими, которые научились теперь бороться, научились товарищеской дисциплине, не падают духом, закаляются после небольших поражений, смелее и смелее идут на врага, зная, что близко его полное поражение. Думаю, надо солдатам сказать и об этом. Через коммунистов и комсомольский актив мы должны вселить бойцам веру в победу.

– Товарищ полковник, вас просит комбат Велик, – доложил связист.

– Ага, давай, – протянул Дремов руку к телефону.

С трудом переводя дыхание, Велик докладывал обстановку. Уже с первых слов можно было понять, что комбату стоило больших усилий сказать о том, что его батальон не удержал позицию на правом фланге и вынужден был частично отойти на второй рубеж. Виноватым во всем случившемся Велик считал только себя, хотя Дремов хорошо понимал: обвинять комбата в том, что он оставил позицию, не было никаких оснований. Он знал, что в боях за удержание плацдарма батальон добился большего, чем от него можно было требовать.

В конце доклада Велик как бы случайно проронил:

– Как все здесь было, видел подполковник Новиков.

– Ладно. Я понял тебя. Закрепляйся на новом рубеже…

Возвратив солдату трубку, Дремов старался себе представить, насколько сложившееся положение на правом фланге полка будет соответствовать его замыслу: как поступить с батальоном Велика. «Конечно, надо было бы до принятия решения побывать на местности, посмотреть, разобраться, но теперь уже нет времени. Придется уточнять задачи подразделениям при их перемещении».

Взглянув в сторону второго батальона, Дремов увидел приближавшегося к НП подполковника Новикова. «Вот и хорошо, – подумал Дремов. – У него можно будет кое-что уточнить».

Почерневший, промокший с ног до головы, щадя дававшую о себе знать раненую ногу, подполковник с трудом выпутывался из сырой полегшей травы, а когда спустился к Дремову в ход сообщения, громко выдохнул.

– Фу-у! Еле приплелся.

Дремов сочувственно посмотрел на зама, тот криво усмехнулся.

– Попало нам с Великом. Не успели и ахнуть, как танки оказались чуть ли не в тылу батальона. А там, сами знаете, всего один резервный взвод.

Подошел подполковник Великий. Опустившись рядом, развернул карту.

– Думаю, так будет подходяще, – провел он карандашом по нанесенному на карту переднему краю обороны полка.

– Готово? – спросил Дремов, присвечивая фонариком свежий лист пятидесятитысячной. Наклонился к карте и Новиков.

– А это что за аппендикс? – ткнул Дремов сорванной лозиной.

Великий ожидал такой вопрос.

– Прихватил высотку. Она нам пригодится, – ответил он без запинки.

– Верно. На такой местности важно владеть даже самой небольшой возвышенностью, но что же это у нас получается, обкорнаем себя чуть ли не наполовину?

– По фронту два километра с небольшим, а в глубину… – подполковник не закончил фразу.

– Видно, и в глубину то же, – подсказал Новиков.

– Не жирно, – пробасил Дремов. – Совсем не жирно, но что можно еще придумать? Если удержим этот район, то общая площадь плацдарма будет даже несколько больше того района, который было приказано захватить. Дремов достал из сумки карту и указал на овал, нанесенный комдивом собственноручно. – Вот он. Так что, если подходить формально, то мы выполняем поставленную задачу, но, как говорят, цыплят по осени считают. Надо еще удержаться. Что касается моего решения, то оно вам известно.

– Удержим, Иван Николаевич. Говорят, где-то уже совсем рядом находятся главные силы. Надо полагать, помогут, – утешительно сказал Новиков.

Дремов поднялся с приступка.

– Если успешно переправятся главные силы – мы будем счастливы. Но до их подхода и переправы мы можем оказаться в тяжелейшей обстановке. Сейчас надо батальоны бесшумно отвести на новые рубежи и срочно окопаться. Личный состав нацелить на жесточайшую борьбу с численно превосходящим противником, в том числе и с танками. Так что ты, Новиков, немного передохни и отправляйся к Заикину. Я пойду на правый фланг. Там разберусь со вторым и третьим батальонами. Климов – к артиллеристам. А из тебя, Петр Ильич, душа вон – свяжись с дивизией. Доложи обстановку и попроси, чтобы срочно бросили вперед артиллерию. Пусть поддержат нас хотя бы из-за реки.

Дремов о чем-то подумал и придержал Новикова.

– Вот что хотел тебе еще сказать. Тот аппендикс, который Великий прихватил карандашиком, надо сделать неприступным. Пусть комбат поставит там пушки, окопает да хорошенько замаскирует.

Из блиндажа, в котором Великий укрыл радиостанцию, появился капитан Сорокин. Встряхивая листком бумаги, разведчик прокричал:

– Теперь точно наши, товарищ командир. Вот, принял от них радиограмму.

Живо пробежав листок, Дремов с облегчением выдохнул:

– Наконец-то! А как думаешь, далеко они? – посмотрел он на капитана.

– Считаю, что где-то на подступах к Днепру.

– Ну вот. Тогда садись, Петр Ильич, составь радиограмму да и передай. Комдив требует доложить обстановку. А мы не будем терять времени. Пошли, – взглянул Дремов на зама. Оказавшись в конце хода сообщения, оглянулся на следовавшего за ним капитана Сорокина.

– Ты все слышал: понял, что сегодня требуется от разведки?

– Точно так, товарищ командир!

– Если точно так, то помни: с противника глаз не спускать. Выслать разведчиков по всему периметру плацдарма. Держать под особым прицелом Подсухино.

Темнота все больше сгущалась, а через некоторое время из низко нависшей тучи заморосило, как сквозь мелкое сито.

Ночь была темная, хоть глаз выколи, но бойцы не замечали ни темноты, ни моросившего дождя. После перехода подразделений на новые позиции они тут же приступили к инженерному оборудованию местности: отрывали окопы, огневые позиции, устанавливали мины на танкоопасных направлениях. Все тщательно маскировалось. На передовой остались и те легкораненые, которые чем-то могли помочь своим товарищам: набивали пулеметные ленты, готовили орудие и гранаты, а те, кто совсем не мог двигаться, прислушивались, следили за противником. Было очень важно не упустить его перегруппировок и приближения к нашему переднему краю. Дремов, уставший, до нитки промокший, переместив батальоны на новые позиции и пройдя по их переднему краю от взвода к взводу, поспешил в район озера, где к двум часам ночи майор Климов назначил совещание партийно-комсомольского актива. Вслед за ним, стараясь не отстать, тащился окончательно измотавшийся за последние дни полковой инженер капитан Бойченко.

– Как думаешь, капитан, устоим? Выдержим? – остановившись на какой-то миг и обернувшись в сторону переднего края, спросил у него Дремов.

Всматриваясь в том же направлении, Бойченко проговорил несколько уклончиво:

– Поставили больше сотни противотанковых мин да полтора десятка фугасов. Каждого достаточно для любого танка. А как оно будет – посмотрим утром. Ждать осталось совсем недолго.

Присматриваясь на ходу к мерцавшему бледным зеленым светом циферблату, Дремов определил, что по времени, затраченному на ходьбу, они уже должны быть в районе озера. И когда пошел вправо, чтобы обойти поблескивавшее в темноте болотце, из-за кустарника донесся хорошо знакомый голос Климова: «Тут разговор короткий. Есть у танкистов такая простая команда – «Делай как я». Вот и мы должны показать бойцам личный пример. Лучшего не придумать. Что еще может быть более убедительно?!»

Подойдя ближе, Дремов услышал еще один знакомый голос.

Говорил матрос Юхим: «Конечно, верно! Чего тут балачки разводить?! Пора за дело!» Его поддержал кто-то другой: «Правильно, Юхим! На то мы и коммунисты, чтобы слова подкреплять делами!» – «А то как же?! – вновь отозвался матрос. – Такое звание за будь здоров не носят. За него стоит спрашивать даже с мертвого! Как еще иначе?!»

На сырой земле в разных позах сидели и лежали десятка четыре офицеров и солдат. У одних накинуты на плечи отсыревшие шинели, у других – плащ-палатки. Некоторые посасывали зажатые в кулак цигарки, а те, кто был поближе к замполиту, тянулись к нему с вопросами.

Появление командира не осталось незамеченным. После некоторой заминки, как это нередко бывает в таких случаях, все люди, находившиеся на поляне, вскочили на ноги. Разговор оборвался. Дремов оглядел собравшихся. Вначале узнал лишь оказавшегося ближе других матроса, а когда присмотрелся, то по ссутулившейся фигуре угадал и сержанта Ладыгина. Тот, не поднимая головы, глухо покашливал. «Значит, правильно доложили, что сбежал из госпиталя недолеченным и начал харкать кровью», – с горечью подумал Дремов и, положив отяжелевшую руку матросу на плечо, спросил?

– Как думаешь, устоим? – Вопрос был задан умышленно громко, чтобы услышали все находившиеся на поляне.

– Говорили тут, что надо примером… Думаю, верно. Вот я и беру брательника вторым номером, сажусь с пэтээром у дороги. Прихватим и гранаты. Если фриц пойдет – напорется. А не уступим…

Первым отозвался на слова моряка сержант Ладыгин:

– Корж говорит правильно. Война лучше зеркала. Отражает не только обличье, но и душу. Тут видно каждого насквозь.

Над поляной пронесся одобрительный шумок, по которому можно было понять, что сержант выразил мнение большинства коммунистов, но Дремов счел нужным послушать, что они скажут об этом сами.

– Садитесь, товарищи! – попросил он.

Все повалились на землю. Остался на ногах так и не отходивший от командира Юхим.

– Говоришь, выбрал позицию у дороги? – уточнил у него Дремов.

– Так точно, товарищ полковник. Позиция добрая, у самой дороги. Костьми лягу, а фрицу башку снесу. Он у меня…

– Постой, товарищ Корж, – остановил моряка Дремов. – Насчет фрицевской башки ты говоришь правильно, но зачем класть свои кости? Они нам еще потребуются. Значит, их надо беречь. Вот через несколько часов подойдут наши главные силы, и двинем дальше. У нас еще много дел. Сам знаешь. До Берлина еще далеко. Так ведь?

– Так точно, товарищ командир. Дел у нас больше чем по горло… А насчет костей, тут, видать, поторопился. Фашиста не пропущу, пусть там что угодно.

– Решение твое, товарищ Корж, совершенно верное и предельно ясное. Как думают другие товарищи? – обратился Дремов к коммунистам.

– Правильно говорит моряк, – послышались дружные голоса.

– Говорит-то он верно, но мы должны трезво взвесить свои силы. Кто будет стоять? От роты осталось с гулькин нос. Да и насчет боеприпасов… С чем стоять? – донеслось из темноты. – Мне сдается, лучше бы…

– Что лучше? Кому там сдается? – резко оборвал говорившего кто-то, но тот не умолк.