Текст книги "Крутыми верстами"

Автор книги: Николай Сташек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Не отставай, сынок! – послышался сиплый старческий голос из темноты.

– Иду, иду, отец, – негромко откликнулся Дремов, подзывая к себе на ходу разведчика, а когда тот приблизился, приказал: – Оставайся здесь и поможешь подполковнику Великому провести остальные силы полка вслед за мной. Да смотрите, чтобы не получилось так, как у Заикина с машиной. Слыхал, как провалилась в пропасть?

– Точно так. Аккурат там был. Если подходить не формально, то его в этом винить не следует. Темнота, бездорожье. Машина тяжелая.

– Сейчас не до следствия, – сказал Дремов, заметив появившегося рядом совсем неожиданно капитана Решетню.

– Ты-то откуда? – спросил он. Врач широко улыбнулся.

– Был у Заикина. Помог фельдшеру. Хлопец молодой, пороху почти не нюхал.

– Оказать помощь фельдшеру – только часть дела. Организуй службу в полку, на широком фронте.

– Вас понял, товарищ командир. Делаю все, чтобы оказывать раненым первую помощь. Здесь разверну и медпункт, а пока он подойдет, побуду с вами.

Дремов промолчал, но, ускорив движение за ушедшим стариком, еще раз оглянулся на врача. Тот, не отставая, поспешно проговорил:

– Я с вами. Все самое необходимое тут, при себе. – Он похлопал по медицинской сумке.

«Самоходка» с самого начала пошла довольно быстро, и Дремов был рад, что старик правильно его понял. Но были такие места, где приходилось идти ощупью, где старик, спрыгнув с коня, буквально вытаптывал перед собой и по сторонам каждый шаг непрочного, зыбкого грунта. Было и так, что, падая ниц, он прижимался к земле поочередно то одним, до другим ухом. И конечно же, он хорошо понимал, что иначе нельзя. Было видно, что старик изо всех сил старался оправдать оказанное доверие. Когда лес совсем поредел, старик, спрыгнув с лошади и озираясь, подбежал к Дремову.

– Тут она и есть, наша река… Вот она, – показал он вперед, но Дремов, так ждавший минуты, когда можно будет своими глазами увидеть Днепр, не поверил старику. Он подумал, что старый человек ошибся, так как не было видно никаких признаков реки. Та же тягучая сырость, тот же удушливый дым. Правда, теперь было значительно светлее, чем в лесу.

– Здесь река? – с сомнением спросил Иван Николаевич.

– Тута, тута, сынок. Где ей еще быть? Вот она, за лозой.

Видно, в вопросе, заданном Дремовым, старик уловил появившееся у командира сомнение. Чтобы тут же его рассеять, он пошел быстрыми шагами вперед, продолжая повторять:

– Тута, тута. Она. Где ей еще быть?

Дремов поспешил за стариком, а тот, заметив его приближение, остановился:

– Тута она, только упряталась в молоко. Вишь, покрылась туманом. – Старик подался вперед всем телом, выставляя перед собой иссохшие, узловатые руки.

11

Оценивая обстановку, Новиков позвал Заикина.

– Вот что, комбат! Пока не рассвело, надо усилить огонь да под шумок бросить вверх по реке еще один взвод. Пусть там шурует на широком фронте, нагоняет фрицам жару-пару, создает видимость. Понял?

– Так точно! – не задумываясь, согласился комбат. – Только, считаю, надо усилить его взводом «самоваров», дать десятка три мин, и пусть лупит по одной.

– Верно! Минометы будут совсем кстати. А послать следует Хоменка. Старшина немчуру повеселит.

Рядом затрещали кусты. Кто-то пробирался.

– Тебе кого? – окликнул Новиков высунувшегося из кустов солдата. Вскочив, тот приблизился и, протягивая зажатую в кулаке бумагу, поспешно проговорил:

– Вам это, от командира. Еле разыскал…

Натянув на голову полу плащ-палатки и освещая листок фонариком, Новиков прочитал: «Мою точку вам покажет на карте сержант. Начинать одновременно. Следите за сигналом. Об остальном расспросите связного».

– Ложись сюда да показывай, где НП командира, – присвечивая фонариком волглую карту, наклонился над ней Новиков. Сержант повел по карте пальцем вниз от моста, на миг задерживаясь то в одном, то в другом месте. Наконец синий с подтеком палец остановился у изгиба реки.

– Вот здесь они. Точно! – Сержант накрыл участок карты ладонью. – Точно тут! Товарищ командир, когда посылали, приказывали так прибрасывать. Как раз на ширину ладони.

– Не слышал, скоро пойдут через реку?

Сержант пожал плечами, но свое предположение все же высказал:

– Должно быть, скоро, чтобы до рассвета быть на том берегу.

Поднимаясь на колени, сержант собрался уже уходить, как, вспомнив об одном важном поручении, лег снова рядом с Новиковым.

– Чуть было не забыл. Приказывали, товарищ полковник, чтобы потом, когда пойдете форсировать, назвали бы его по радио, вроде случайно, несколько раз генералом и дали бы понять, что вроде бы тут у вас развернулись главные силы чуть ли не целой армии, а он, генерал, пока еще где-то позади, в глубине…

Сержант украдкой посмотрел на свою ладонь. Новиков понял, что тот что-то подсматривает.

– Что там у тебя? Связной смутился.

– Да тут так, на память… Пометинки, чтобы не забыть.

– Ну и что, есть еще?

– Кажись, все.

– Понял? – спросил Новиков у комбата.

– Выходит, придется ждать их… – разочарованно протянул Заикин. – Я думал…

– Что думал? В этом вся суть замысла. Надо приковать внимание противника к нашему направлению, чтобы ему и в голову не пришло, что кто-то пойдет южнее Кужарина, через непролазные пески да болота. Так что давай поторопимся.

Новиков поспешил к реке, к роте Супруна, а капитан Заикин, выпроводив старшину Хоменка, спустился по обрывистому берегу к воде, где несколько групп солдат вязали плоты.

– Чего не поделили, славяне? – спросил комбат, услышав приглушенную перебранку. И пока ответа не было, обратился к сухонькому пареньку, оказавшемуся ближе других. – Что стряслось?

– От, видите ли… – начал тот, – нашелся такой, что будьте вы мне здоровенькие. Он, видите ли, соскучился по частному капиталу, – сердито глянул щупленький в сторону другого солдата, согнувшегося с пучком лозин над бревнами.

– Что, что? – улыбаясь, переспросил комбат.

– Вот этот… Видите ли, знает все законы! Нашелся еще, будьте вы мне здоровенькие, шибко знающий. Такого у нас в Одессе сразу бы шпокнули. Понятно? – кивнул он в сторону своего недруга.

– Постой, постой! В чем дело-то? – стал комбат усмирять разгорячившегося солдата, но тот не сдавался.

– Не пролетарский это тип. Шкура!

Заикин понял, что одессит зашел далеко.

– Разговорчики прекрати! Лучше скажи толком, какой частник? Что за капитал?

Выпрямившись, к Заикину шагнул сержант.

– Тут нечего слушать, товарищ комбат. Вот этот мутит, одесский. Пусть лучше побыстрее мотает руками, а не языком. Вон скоро рассвет. А то всех обзывает…

– Объясни толком, что стряслось? – приказал комбат.

Сержант начал неохотно:

– Когда на хуторе свалили старый сарай, то со стены повалились изопревшие постромки, вожжи, хомут и другая утварь…

Сержант не успел закончить мысль. Его на полуслове перебил все тот же щуплый солдат:

– Ого, уже быка, товарищ сержант, надумали упрячь в хомут, – съязвил он. – Это ярмо, товарищ отделенный.

– Ну-ну! Не тебя спрашивают! – повысил голос комбат и поторопил сержанта: – Так что?

– Подхватил этот тип все добро и айда. Заорал: «Будем вязать», а Галим отнял. Стало жаль появившегося старика. К чему обижать? Тут и началась свара. А старик услышал ругань, подхватил все да и принес нам. Вон оно, – сержант оглянулся на темневшую у обрыва кучу.

У ног, смывая песок, шелестели пенистые волны. Наши артиллеристы дали залп по минометным позициям противника. С обрыва свалились несколько бойцов со связками лозы.

– Во, товарищ комбат, какой лозы подбросил дед за то, что развалили его сарай, – хохотнул один из бойцов.

Сержант выпрямился.

– Это тот самый дед Игнат, которого они вот… Не поделят…

Заикин пощупал лозины, чмокнул губами:

– А что? И правда, мягкая. Вяжи, что веревкой.

– Хи-хи! Она еще и медом помазана, – съехидничал одессит.

От обрыва послышались шорохи и приглушенный разговор. Заикин повернулся. Один голос показался ему чем-то знакомым, а когда солдаты спустились к воде, пришедший вместе с ними несколько сутулый, высокого роста мужчина, одетый в лохмотья, бросился к нему:

– Василий! Взводный!

– Игнат?! Ты? – протягивая руки, шепотом спросил Заикин.

– Так точно! Игнат я, Хвиля!

– А мы похоронку послали… Значит, поспешили?!

Не отпуская от себя Игната, Заикин вспомнил те далекие дни сорок первого, как стояли они так же на берегу Днепра, только севернее, где-то под Смоленском. Подпирая небо черно-бурыми фонтанами по всему горизонту, грозно разрастаясь вширь, полыхали пожарища. Горели города и села, леса и жилища людей, колхозные фермы и созревшие хлеба. Враг был беспощаден. Бросая в прожорливую пасть войны подходившие из глубины свежие дивизии, он, не считаясь ни с какими потерями, рвался вперед.

В тот день, как и во все дни с начала войны, солнце не могло прорваться из-за гари пожарищ. Оно выглянуло только перед самым закатом, чтобы осветить небольшую горстку бойцов, всего в три десятка человек, сохранившихся от стрелковой роты, спешивших под артиллерийским обстрелом к развилке дорог, чтобы захватить ее и не допустить прорыва противника по большаку.

Заняв круговую оборону, рота с приданной ей батареей сорокапятимиллиметровых орудий открыла огонь по приближавшейся вражеской моторизованной колонне. В облаке пыли сверкнули искры, и головной танк утонул в черном дыму. Через какую-то минуту заерзал на месте второй, полезли одна на другую мчавшиеся за ними автомашины с пехотой. Началась свалка. Внизу не обойти – река. Справа – крутой обрыв. И в тот момент, когда поднялась суматоха, послышалась команда ротного:

– В атаку! Вперед!

Паля на ходу из автомата, Заикин раньше других ворвался со своим взводом в густую массу вражеской пехоты. Прошли считанные минуты, и развилка покрылась трупами в зеленых мундирах. Противник на какое-то время опешил. Начал откатываться, но, поняв, что перевес в силах на его стороне, опомнился и бросился в контратаку. Рота таяла с каждой минутой. Оставшись лишь с одним орудием, она вынуждена была отступить к вершине высотки. А закрепившись там, открыла такой дружный огонь, что противник вновь отказался от наступления. Но тут ее постигла беда: когда в атаку двинулись подошедшие вражеские танки, был убит ротный. Чтобы ослабить удар, против одного из танков бросился рядовой Игнат Хвиля.

Заикин видел, как при взрыве вражеской машины Игнат был отброшен в сторону и остался неподвижным.

К глубокой ночи атаки противника прекратились. Вражеская колонна по большаку через высотку так в тот день и не прошла…

Рота даже небольшим составом выполнила поставленную ей задачу, но те, кто остался в живых, оказались отрезанными от своих далеко откатившихся к востоку главных сил. Бой доносился к ним далеким эхом.

Из командиров в живых остался один он – Заикин. Собрав бойцов, решил догонять свою часть. Тогда-то и случилось, что, переступая через трупы, он наткнулся на Игната. Тот лежал вниз лицом, уткнувшись подбородком в почерневшую лужу крови, не подавая признаков жизни. Уничтоженный танк все еще продолжал чадить зловонным, приторным смрадом.

Вынув у Игната из кармана солдатские документы, Заикин сунул их на дно своей полевой сумки.

Много верст пройдено с той поры, и вот он, Игнат Хвиля. Только теперь не было ясноглазого, смуглолицего великана. К бывшему взводному, а теперешнему комбату, прижимался придавленный, обросший черной бородой скиталец. Лишь голос тот же: чистый, мягкий, певучий.

– Борода-то зачем? – спросил Заикин.

Игнат несколько смутился, ответил негромко:

– Да как же тут? Всякие полицаи… До петли недалеко…

– Конспирация? – усмехнулся Заикин.

Какие-то секунды стояли молча, как бы прислушиваясь к чему-то далекому, но в сознании комбата продолжали воскресать события первых месяцев войны, когда наиболее полно и наглядно проявлялся характер каждого человека, когда все доброе и злое, хранившееся в тайниках души, выступало на поверхность. В те смертельно тяжелые дни часто мешались чины и ранги, и нередко самые высокие доставались тем, кто жил без выбора и не искал выгод, кто поднимался во весь рост и, не щадя жизни, становился на пути ворвавшегося врага, кто останавливал его ценой своей жизни. Перед глазами возникали и офицеры, и генералы, и комиссары всех рангов, шедшие в атаку впереди боевых цепей или залегавшие в недорытые окопы впереди своих бойцов на самых танкоопасных направлениях. Он вспомнил, как в тот раз генерал Чумаков, глядя воспаленными глазами в пламенеющую даль и поставив командиру роты боевую задачу, сказал: «Смотри, сынок! На тебя надежда. Надо остановить. Ты ведь коммунист, а…»

Генералу тогда не удалось закончить фразу. Прервалась она на полуслове. Прошмыгнувшие «мессеры» сбросили мелкие бомбы, дали очереди из пушек и пулеметов. Генерала отбросило за кювет. На том и оборвалась его жизнь. Но ротный понял поставленную задачу. И не только понял – до последнего вздоха старался ее исполнить. Перед глазами так и стоял генерал, а в ушах звучали его слова: «На тебя надежда… Ты ведь…»

Рота остановила продвижение противника на несколько часов, заплатив за это жизнью многих бойцов. К ним был причислен и Игнат Хвиля.

Заикин очнулся. Игнат стоял рядом. «Кто знает? Возможно, противнику тогда, в сорок первом, не хватило всего нескольких танков, и именно тех, которые были уничтожены там, на высотке, чтобы достигнуть окончательной цели», – подумал он.

– Сюда ты зачем и как добрался? – спросил он у Игната.

– Долго это. Как-нибудь потом, – уклончиво ответил Игнат.

– Ладно, – согласился Заикин, поглядывая на торопливую работу солдат.

Нудный дождь, моросивший всю длинную ночь, стихал, но широкую пойму все больше затягивал густой туман, а тугие волны, медленно шевелясь, скользили по песчаному берегу словно живые. Взяв несколько бойцов, Заикин поспешил к хутору, чтобы забрать последние бревна. Не отставал от него и Игнат.

– Так кто здесь у тебя? – вновь спросил комбат.

– Да кто же? Жена, сын да могилы предков. Здешний я.

– Вот как, – замедлив шаг, Заикин посмотрел на Игната.

– Как же все-таки удалось сюда добраться? Вон ведь какая даль.

– Не захочешь погибать – доберешься.

Заикин пошел по тропинке к сараю, где солдаты продолжали разбирать сваленные в кучу жерди, а Игнат, подставив плечо под бревно рядом с натужно сопевшим бойцом, вспомнил, как тогда на высотке, придя в сознание, он долго не мог понять, где находится, как пытался звать на помощь, но пересохшие губы и язык не повиновались, а когда вздумал пошевелиться, то от боли вновь куда-то провалился.

Когда наступил день и пригрело солнце, он вновь пришел в сознание и пополз, а наткнувшись на что-то жесткое и ощупав, понял, от чего спирало дух и тянуло на рвоту. Рядом лежал убитый немец. Пытаясь от него отползти, нечаянно коснулся рукой висевшей у него на боку фляги. Поняв, что она не пустая, отвинтил пробку. Смрад еще больше ударил в нос. Не оставалось сомнения, что в разогревшейся на солнце фляге был шнапс. В первый миг не мог решить, как быть, но жажда была настолько сильна, что сдержать себя не хватило сил. Чувства взяли верх над разумом. Дотянувшись губами до горлышка большой ребристой фляги, стал с безумной жадностью втягивать в себя большими глотками вонючую жидкость. Сколько выпил, сколько после этого находился рядом с немцем – так никогда и не узнал. Только и осталось в памяти, что с большим трудом отползал, оттащил в кусты какого-то слабо стонавшего офицера и что очнулся от удушливого запаха прелой соломы и мышиных гнезд. Понять, что находился под полом, удалось лишь после того, когда над головой заскрипели половицы, а в глаза ударил слабый свет. Послышалось чье-то приглушенное бормотание, и теплые шершавые руки прикоснулись к лицу. Эти руки приподняли голову, и он неожиданно ощутил, как в рот полилась холодная вода. Словно откуда-то издалека донесся старческий голос: «Троих угнала война. Когда стемнело, пошел к перекрестку. Думал сыскать хотя бы одного. Вот и нашел…»

…У домика Заикин увидел спешившую в его сторону женщину. Высоко вскинув покрытую белой косынкой голову, она шла так стремительно, что казалось, ничего не видела перед собой.

– Вам далеко? – преграждая ей путь, спросил Заикин. Женщина вместо ответа вскрикнула:

– Так вы свои? Наши? А где мой, где мой Игнат?!

– Ваш Игнат? Здесь он. Сейчас. Игнат! Хвиля! – негромко позвал Заикин.

В тишине было слышно шуршание осыпавшейся листвы, а затем донесся приближавшийся топот.

– Рядовой Хвиля прибыл! – доложил Игнат, как бы не замечая жены.

– Тебя, Игнат, разыскивают, – сказал Заикин, а посмотрев на понурившуюся женщину, заметил у нее на плече тугую, наспех заплетенную косу и тонкие вразлет брови. «Красавица», – подумал он.

– Что же ты ушел? – певуче простонала женщина.

– Ганнушка! Зачем ты сюда? Я же солдат, – мягко ответил Хвиля.

– Какой же он солдат, товарищ командир? – сделав шаг к Заикину, сквозь слезы спросила Ганна.

Не успел Заикин ответить на ее вопрос, как она залилась слезами.

– Раны у него, кровью харкает…

– Иди, Ганнушка, иди, я скоро вернусь, – остановил ее Игнат. – Война же. Все там…

Игнат убежал к реке, где солдаты заканчивали увязывать последние плоты, а Ганна, вскинув голову, подступила к Заикину.

– Война. Все воюют. Только не солдат он… Раны у него, еле поднялся. Поэтому и отправил его домой их партизанский командир.

Заикин насторожился:

– Партизанский командир? Где партизаны? – спросил он, приближаясь к женщине.

– Были тут они, ему помогли, подлечили…

Уговорив женщину вернуться домой, Заикин поспешил к реке.

12

Убедившись, что противник стянул все наличные силы севернее, в район Кужарина, где сосредоточение подходивших советских войск и их подготовку к форсированию демонстрировал батальон Заикина, Дремов решил отправиться на противоположный берег с первым же рейсом на разысканных лодках, но старик, поняв намерение командира, преградил ему дорогу.

– Товарищ командир! Сынок! Вот же она. Сподручнее на ней.

Подхватив Дремова под руку, он поспешил к притаившейся в камышах небольшой долбленке.

– Не гляди, что неказиста, зато ладная, двоих выдюжит.

Когда рядом, похрустывая уключинами, появилась лодка с отделением охраны, находившимся при Дремове и раньше, старик, не снимая шапки, перекрестился и, что-то пробурчав себе под нос, оттолкнулся от берега.

Сведения о противнике и местности на противоположном берегу, полученные от старика, не вызывали сомнения. Дремов верил, что совесть у старика чиста, но все же он чувствовал тревогу на душе. «Чего не было вчера, то может появиться сегодня. Откуда гарантия, что противник не обнаружил появления подразделений и на этом направлении? Все может быть. А отсюда следует, что надо быть готовым к самому худшему – к схватке с затаившимся противником».

Вскоре показались расплывшиеся в тумане низкорослые кустарники, а когда лодка с разгона выскользнула на песчаный берег – поблизости в осоках что-то трепыхнулось. Дремов насторожился, а старик, взглянув в ту сторону, негромко проговорил:

– Они это, цапли. Кормятся здеся.

* * *

В районе первого батальона послышались пушечные выстрелы, а еще где-то выше по реке в воздухе вспыхнули осветительные ракеты. «Как раз то, что требуется», – подумал Дремов.

Продвинувшись дальше от берега, Дремов обратил внимание на истоптанный песок. Это обеспокоило его. Поспешив к воде, спросил у старика:

– Там что за следы в кустах?

Поняв, в чем дело, старик просветлел. Приложив к верхней губе козырьком изогнутую ладонь и потянувшись к Дремову, проговорил шепотом:

– На той неделе были тута партизаны, направлялись к своему командиру, к Ковпаку. Ушел он куда-то далеко.

Расставив два прибывших взвода на разведанном рубеже, Дремов предупредил старшего лейтенанта Белика:

– В случае появления противника не трусить и без паники. Воевать, как всем батальоном. Понял? – Сделав несколько шагов к лодке, круто оглянулся: – Приказ товарища Сталина двести двадцать семь помнишь? [10]10
  Имеется в виду приказ № 227 от 28 июля 1942 года.


[Закрыть]

– Это тот, в котором ни шагу назад?

– Он самый.

– Тот помню. Не отступим.

– Не отступим, товарищ полковник! – заверил Дремова и командир отделения охраны. – Вот, – похлопал он по вещмешку, тяжело обвисшему с плеча тут же стоявшего солдата. – Так ведь, товарищ Пузик? – спросил он.

– Так точно, товарищ сержант! Только так!

Направляясь к лодке, Дремов не переставал думать о приказе Верховного Главнокомандующего, которым в тяжелый 1942-й вводились жесткие меры борьбы с паникерами и нарушителями дисциплины. В приказе говорилось, что железным законом для действующих войск должно быть требование «Ни шагу назад!». Появление приказа обусловливалось тем, что еще и во второй год войны нередко бывало, что некоторые наши соединения, в том числе неплохо укомплектованные и вооруженные, неоправданно оставляли выгодные рубежи.

Приказ был подкреплен усилением партийно-политической работы и рядом других важных мер. «В целом значение приказа тогда переоценить было невозможно», – рассуждал Дремов.

Когда лодка коснулась исходного берега, к Дремову поспешил начальник штаба. Взволнованный взгляд подполковника не предвещал ничего хорошего.

– Что случилось? – спросил его Дремов.

– А-а… У минометчиков… Шли подразделения ощупью одно за другим, а где-то у тлевшего пня повозка совсем неожиданно ухнула вначале передком, а затем и задними колесами, как в пропасть… Потянула и лошадей. Рядом находился старшина Гнатюк. Подал команду и сам бросился, чтобы подхватить. Не успел. Раздался взрыв…

– А старшина?! – вырвалось у Дремова. Перед его мысленным взором появился старшина Гнатюк с его единственным, сохранившимся из всей большой семьи внуком.

– Хорошо, что взорвалось глубоко, а то бы в клочья. Отбросило в сторону. Очухается, – с облегчением сказал Великий.

Подошел моряк Юхим.

– Ниже километрах в двух был хутор, – доложил он. – Все в нем рыбачили. Теперь ни хутора, ни людей. Осталось одно пепелище, но кое-что нашли. То, что надо, товарищ командир…

Дремов нетерпеливо спросил:

– Что нашли? Что надо?

– Есть там затопленные лодки. Щупал их, можно легко вытащить. Иван охраняет, а я к вам, чтобы доложить… Людей бы нам, товарищ командир. Достанем лодки. У берега они.

– Где Бойченко? – спросил Дремов у Великого. – Пусть идет с Коржем.

Капитан Бойченко, не щадя ни людей, ни себя, достал со дна реки все, что попадало под руки: и годное, и негодное. От него не отставал подзадоренный Иван. Ныряя с двумя солдатами поглубже, он натолкнулся даже на моторку. И хотя не все выловленное можно было пустить в дело, двенадцать лодок оказались более-менее исправными. Вскоре небольшой караван лодок подошел к району переправы. Дремов, ликуя в душе, поблагодарил солдат. Особую благодарность он выразил матросу.

Поощренный командиром, Юхим поспешил в хутор, чуть ли не из-под земли добыл весла, перевернув все вверх дном, разыскал веревки для буксировки плотов.

Хорошо усвоив истину, что с водой шутки плохи, понукая «несмышленую пехоту, ни шиша не петрившую в морском деле», Юхим сам ворочал ящики с боеприпасами, укладывая их равномерно на днище лодок. Раскрасневшись, сбросил бушлат и, завернув в него посиневшего Ивана, все еще дрожавшего после ныряния в холодную воду, Юхим то и дело покрикивал на торопившихся солдат. Чтобы лишний раз подчеркнуть свое настоящее разумение в морских делах, на его большой, чубатой голове появилась бескозырка с самой что ни на есть взаправдашней матросской лентой.

Дед Макар, покряхтывая, не отставал от внука. Нетрудно было понять, что сердце у старика замирало от гордости. Поглядывая в сторону Юхима, нет-нет да и подсказывал он солдатам:

– Слушай, что говорит командир.

Вслед за боеприпасами матрос равномерно погрузил минометы, а затем и людей. Лодки с плотами на буксирах отчалили. И как только пятая стрелковая рота, усиленная минометной, высадилась на плацдарме, Юхим немедленно повел переправочные средства назад. Дремов следил за их приближением и тут же приказал командиру полковой батареи:

– Грузи! – Батарея бросилась к лодкам.

Вскоре баркасы, заскрипев уключинами, вздрогнули, и наспех связанные плоты, по-бычьи упираясь в тугие волны, зашуршав бревнами по песку, неохотно стронулись с места.

– Ну-каси, навались! – подал голос управлявший солдатами дед Макар. Плоты всплыли. Оставляя глубокие борозды поперек реки, заколыхались на волнах. Дремов облегченно вздохнул. «Если плоты выдержат сорокапятки, то, немного усилив их, можно будет переправить и Сомова с его тяжелыми орудиями», – заключил он.

Начало светать, но полку повезло: земля оставалась плотно укутанной туманом, а густые малоподвижные облака опускались чуть ли не до верхушек деревьев.

Как только на плацдарм были переправлены второй батальон и артиллерийская батарея, Дремов решил перемещать на западный берег и свой НП. Начался сбор.

Прослышал о решении командира и дед Макар. Не теряя времени, он поспешил привести в полную готовность свою лодку.

Как только Дремов направился к воде, позвал:

– Пожалуйте, товарищ командир.

Дремов сел, а когда лодка тронулась, еще раз окинул внимательным взглядом реку. Противоположного берега не было видно, вокруг стояла настороженная тишина. Старик греб споро, но Дремову казалось, что лодка чуть ли не застыла на месте. Он с облегчением вздохнул лишь после того, когда она днищем носа зашуршала по сырому песку противоположного берега.

– Спасибо вам, отец, за большие старания, – сказал он, поднявшись.

– Так иначе теперь нельзя, время военное. Разве можно вразвалку? Тут гляди, как бы поспеть бегом.

Выпрыгнув из лодки и волоча к причальному столбику проржавевшую цепь, старик как бы продолжал думать вслух:

– Надо, чтобы все было как у них. Вон же, и командир и солдаты тянут за одну постромку, не кивают друг на друга. Все у них делается по совести. А она – совесть – для человека самое главное. Она тебе не рубашка. Ее не простирнуть…

Набросив кольцо цепи на причальный столбик, старик вытянул руки по швам.

– Теперь прикажите в пехоту, то ли, по старой службе, к пушке, – обратился он к Дремову.

Гладя старику в поблекшие глаза, Дремов почувствовал, как защемило сердце. Стало жаль, что старый человек, отдав фронту и сына и внуков, остается в одиночестве. Приблизившись к нему, он прижал к себе его сухонькую, щуплую фигуру и тепло поцеловал в щеку.

– Спасибо, отец! Спасибо, родной, за вашу доброту и труды, – Торопливо пошарив в полевой сумке, Дремов достал медаль «За боевые заслуги» и, прикрепляя ее к домотканой рубахе, с волнением проговорил:

– От Отечества нашего вам эта награда. А мы скоро вернемся с победой. Вернутся домой и ваши сыновья и внуки.

– Побыстрее его там, ирода! – проговорил старик, утирая глаза.

* * *

Осмотревшись на новом НП и оценивая обстановку, Дремов пришел к выводу, что демонстративные действия первого батальона полностью оправдались: противник, не обнаружив переправы главных сил полка, по-прежнему держал свои подразделения у моста и в районе Кужарина. «Теперь немедленно мы должны нанести удар в сторону Кужарина», – решил он и приказал ускорить переправу.

Как только завершился последний рейс, все орудия и минометы по сигналу с НП открыли огонь по районам скопления противника, а стрелковые роты, развернувшись в боевую цепь, пошли в наступление. Сам командир полка, окруженный офицерами штаба и связистами, выдерживая направление наступления, двинулся вперед широкими шагами в центре боевого порядка. «Давай! Давай!» – поторапливал он себя, хотя и чувствовал, что выдерживать взятый темп становится все труднее.

Не отставал от командира и начальник штаба. Легко переставляя длинные ноги, подполковник Великий нет-нет да и поглядывал то в сторону Дремова, то за Днепр, где пока находился изготовившийся к броску батальон Заикина. Памятуя, что суть дремовского замысла состоит в том, чтобы внезапной атакой с двух сторон деморализовать противника и разгромить его главные силы по частям в самый короткий срок, Великий напряженно следил за тем, как бы не опоздать с подачей комбату сигнала. Не забывал об этом и Дремов. И когда наступавшая цепь вышла на уровень небольшой рощи, по достижении которой было намечено бросать через реку первый батальон, распорядился:

– Сигнал Заикину!

Не успели погаснуть в сыром небе на широком фронте ракеты, как из-за Днепра ударили пушки и минометы, дробно забили пулеметы. Дремов убедился, что батальон приступил к форсированию Днепра.

Иван Николаевич увидел, как и тут, на участке главных сил, боевая цепь яростно взбурлила и покатилась вперед с еще большим напором. Когда же из расступившегося тумана отчетливее проглянули окраинные дома, в цепи неожиданно взорвалось «ура!». Шаг перерос в бег, цепь, приближаясь к окраине города, разорвалась на небольшие куски, заструилась отдельными звеньями в огородах, в узких улочках между домами.

Еще яростнее затрещали автоматы и пулеметы, в разных местах послышались взрывы гранат. То здесь, то там зазвенели оконные стекла, задребезжала посыпавшаяся с крыш битая черепица. А Дремов, достигнув крайнего дома в Кужарине, остановился у кирпичной стены. Тяжело дыша, из-за угла появился убегавший вперед подполковник Великий.

– Вон они, наши! – закричал он, взмахивая рукой в сторону противоположной окраины городка.

– Стой! – скомандовал Дремов оказавшемуся рядом подполковнику Сомову. Пушки тут же смолкли. Появился подполковник Новиков и доложил об обстановке в первом батальоне.

Задача по захвату плацдарма на Днепре была решена.

* * *

До конца дня и всю ночь в поте лица трудились солдаты и офицеры, чтобы создать прочную оборону плацдарма.

Не отдыхал и Дремов. Он делал все, чтобы помочь офицерам разобраться на неосвоенной местности, как можно удачнее расставить огневые средства, организовать систему огня.

Проходя мимо одного из окопов второй роты, услышал доносившийся из темноты неторопливый, несколько окающий говор, а уловив в голосе что-то знакомое, остановился. Из темноты продолжало звучать:

– Позицию мы с тобой выбрали, надо считать, удачно, но не следует полагать, что для немца она станет неприступной сама по себе. Только мы с тобой должны и можем ее такой сделать. Понял?

– Конечно, понял, но у него танки… Сказывают даже, что «тигры»…

– И с «тиграми», и с «пантерами» справиться можно и должно. Вот мы там, на дуге…

Поняв, что с молодым солдатом толкует сержант Ладыгин, Дремов, подойдя к окопу, с радостью в голосе спросил:

– Ты, Ладыгин?

– Так точно, товарищ полковник!

– А говорили, тяжело ранен.

– Было немного, но лежать нет времени. Вот готовимся…

Возвратись в штаб, Дремов был доволен, что начальнику штаба удалось связаться с передовым отрядом соседней дивизии, форсировавшим Днепр несколько южнее. Похвалил его:

– Чувствовать локоть соседа, а тем более в такой сложной обстановке, очень важно. Так что сидел ты, Петр Великий, всю ночь у рации не зря. Было бы еще лучше связаться и с генералом Булатовым…