Текст книги "Крутыми верстами"

Автор книги: Николай Сташек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

3

В кузове первой машины, шедшей за ротой Супруна, накинув на головы отяжелевшие под дождем плащ-палатки, сидели, перебрасываясь короткими фразами, капитан Заикин, командир дивизиона майор Гранаткин, минометчик Охрименко, ординарец комбата, да радисты со своими «коробками» за спинами. Капитан Рындин, зажимая в кулак цигарку, трясся в кабине рядом с шофером. Комбат поручил ему вести колонну, и он вел. То и дело наклоняясь к ногам, капитан освещал карту, боясь сбиться с пути.

Перегруженные машины, пробуксовывая на подъемах, прижимались одна к другой. Рындин то и дело подталкивал шофера:

– Жми! Жми! Чего тянешь?

Через окошко, выбитое за спиной у Рындина, Заикин прислушивался к разговорам в кабине и считал, что тревога начальника штаба небезосновательна. А тут машина неожиданно остановилась.

– Что там? – повернув голову к кабине, спросил комбат.

– Сейчас, – прохрипел Рындин, вываливаясь на подножку. – Смотрите, – потянулся он к сбросившему плащ-палатку комбату. – Проехали Тетюшино, сейчас подошли к большаку…

– Постой! Что мне твои Тетюши-Матюши? Давай карту. – Натянув на голову плащ-палатку, Заикин стал водить по освещенному участку карты пальцем. – Ну вот оно, Тетюшино, а дальше? – посмотрел он на Рындина. Тот, в свою очередь, скривился на комбата: мол, что же еще? Неясно, что ли?

– Так вот же большак, а вон и Додорино, – ткнул Рындин.

– Значит, мы у этого лесочка? Справа должна быть лощина, а где-то рядом и окраина села.

– И я об этом, – невозмутимо подтвердил Рындин.

– Гаси! – оттолкнул комбат фонарь и сбросил плащ-палатку. – Никакого дождя. Скоро начнет светать.

Сбросив с плеч плащ-палатку, Заикин взглянул в сторону деревни.

– Где же Супрун? – спросил он.

Рындин не успел ответить. Подбежал радист.

– Товарищ комбат! Вас ротный, Супрун.

Ротный доложил, что вышел к окраине Додорина и что немцы всполошились. Их подразделения подняты по тревоге и занимают оборону, но по всему видно: их тут не очень много.

– Давай сигнал! Третью роту отправляй в сторону станции, роту Светличного – к водокачке, а Супруна вперед, – приказал комбат.

Прошло несколько минут, и долину пропороли длинные пулеметные очереди, вслед за которыми в небе рассыпались гроздья сигнальных ракет.

– Мы готовы к атаке, – сказал комбат следовавшему за ним артиллеристу. – Ждем от тебя огня.

Как только подразделения бросились в атаку, село словно взорвалось: стрельба, крики, разрывы. Особенно заклокотало в районе водокачки, куда с ротой Светличного направился капитан Сорокин.

– Подготовить огонь по району водокачки! – приказал Заикин Гранаткину, чтобы в случае необходимости поддержать атаку Светличного.

Когда Заикин со штабом и артиллеристами спустился в село и пошел вслед за ротой Супруна, все было уже кончено. Противник был смят и поспешно оставил Додорино. Только в стороне монастыря еще слышались отдельные выстрелы.

После теплого ночного дождя солнечное утро задымило паром. В долине неширокой речки, над порыжевшими камышами, повисли густые хлопья тумана. Откуда-то из осоки вспорхнула стайка чирков. Все это Дремов отметил лишь мельком. Голова его была занята другим. Выслушав короткий доклад Заикина о выполнении задачи, он спешил догнать штаб, надеясь там узнать новости из штаба дивизии. Выскочив на взгорок, он увидел впереди раскинувшееся село. «Золотухине», – прочитал он на карте.

Внизу послышались выкрики, команды. Дремов присмотрелся. Небольшая колонна, голова которой уже остановилась посередине села, подтягивалась. «Они», – уверился он и дернул поводья. Заметив приближение командира, к нему поспешил Великий.

– Решили малость подтянуться, – доложил он.

– Правильно решили, – с огорчением в голосе проговорил Дремов, ожидавший доклада о другом, но, услышав треск приближавшегося мотоцикла, почувствовал некоторое успокоение. «Легок на помине», – выдохнул он, глядя, как выпрыгнувший из коляски лейтенант поспешно направился к нему.

– Вам, товарищ командир, – протянул он пакет. Поняв, что офицер доставил приказ, Дремов позвал начальника штаба.

– На, разберись, а я послушаю разведчика. Выяснил, что творилось у монастыря? – спросил Дремов у Сорокина.

– Точно так, товарищ командир.

– Доложи самую суть.

– Вас понял. Как только рота пошла в атаку, у монастыря послышалась стрельба, но в ту минуту было не до нее. Когда же там грохнули разрывы гранат, спохватился. Взял один взвод и бегом. Только перебрался через глубокий овраг, взрывы стихли, но послышались выкрики и женский визг. Подбежали к ограде. Ворота были раскрыты. Смотрю, а там полный двор народу. Вокруг немецкая охрана с автоматами. Все фрицы в черном. Нас они не замечают. Стрелять? А в кого? – капитан скосился на Дремова, как бы спрашивая у него совета.

– Да. Тут сразу не поймешь, – согласился Иван Николаевич.

– Вижу, один в стороне, с черной повязкой через всю морду, сощурившись, куда-то целится. Посмотрел в ту сторону, а там мальчишка лет пяти привязан к столбу. Рядом, у стены, два здоровых верзилы заламывают растрепанной женщине руки. Догадался, что это она отчаянно кричала. Не успел прицелиться, палец сам нажал на крючок.

– Жаль. Этого стоило бы приволочь живьем.

– Так мы не всех порешили. Двоих прихватили. Ведут солдаты сюда.

– Ладно, сам допрошу. А что там были за взрывы?

– Понял вас. Это, видно, эсэсовцы перед отходом с населением расправлялись. Старуха одна показала канаву. Она вся завалена трупами. Некоторые раненые еще шевелились. – Сорокин потупился, на несколько секунд умолк. – А что были взрывы, так то рвались гранаты. Фашисты добивали людей в канаве.

Подошел майор Великий.

– Так что там? – спросил Дремов.

– Передышка, товарищ командир. Вроде суток на четверо.

– Вовремя, – потер руки Дремов. – Передай, чтобы батальоны выходили в районы, как намечалось ранее, а командиров ко мне. Поставим каждому задачи.

Подбежал помощник начальника штаба капитан Косичкин.

– Вам, товарищ командир, подобрали вон тот домик, под зеленой крышей. Вроде почище других.

У зеленого домика, стоявшего несколько на отшибе, им навстречу попался мужичок небольшого роста. Низко кланяясь, залебезил:

– Милости просим, наши дорогие освободители. Заждались.

Дремов обменялся с Климовым быстрым взглядом, пошел дальше, а оказавшись в просторной, чистой прихожей, удивленно протянул:

– Да-а-а! Не кажется ли тебе, что любезность этого дяденьки слишком приторна? Да и здесь что-то не то. – Он взглянул под ноги, на некрашеный, прозрачной желтизны пол с тонким рисунком многовековой сосны.

– Совершенно верно. Далеко не по-деревенски, – согласился замполит. Удивление было тем более велико, когда, толкнув обитую дерматином дверь, вошли в гостиную: ноги утонули в мягком, пушистом, с замысловатыми вензелями ковре. Овальный стол покрыт бархатной скатертью, на окнах – причудливый тюль. Диван завален разноцветными подушками, всю внутреннюю стену занимал забитый книгами шкаф.

– Да-а! – только и проговорил Дремов. И пока Климов бегло осматривал книги, прошел в соседнюю комнату. Там стоял полумрак. На задрапированном окне в ряд стояли рыжие горшки с ярко цветущей геранью. Воздух затхлый, несвежий.

Зашел замполит.

– Как тебе это гнездышко? – настороженно спросил Дремов.

Климов кисло поморщился.

На веранде появилась высокая пышногрудая женщина. Бросив короткий взгляд в сторону комнаты, на ходу процедила: «Здравс-с-с…» За ней выбежала девочка трех-четырех лет, зашаркала старуха с мальчиком постарше и еще одна молодица с двумя узелками в руках. Старуха, не поворачивая головы, поклонилась, молодая, уткнувшись глазами в землю, прошла не здороваясь.

– Что за чертовщина? Может быть, не стоило бы так бесцеремонно выживать людей? – посмотрел Дремов на замполита. – Ведь наши хлопцы знаешь как? Сугубо по-солдатски. Пришли и выдворили…

– Мы ненадолго. А уж если что – извинимся, – высказал свое мнение замполит.

Вышли на улицу. Невдалеке на поляне собрались командиры подразделений. С той стороны слышался оживленный говор, иногда смех.

– Пошли побеседуем с командирами, – позвал Дремов замполита.

Подойдя ближе, Дремов обратил внимание на то, что у всех без исключения офицеров покрасневшие от недосыпания глаза, обветренные лица. Выгоревшее обмундирование у большинства пропитано солью. Кое-кто оброс щетиной, но ни у одного в глазах он не заметил уныния. Встретившись взглядом со старшим лейтенантом Сиротой, Дремов спросил:

– Как ты там, товарищ Сирота, все крошишь гнилозубого гада?

– Не жалуемся, товарищ командир.

– Вот и хорошо. На войне некогда разбираться с жалобами. – Офицеры одобрительно зашумели. – Не до жалоб, – продолжил Дремов. – Теперь уже не только друзья, но и наши недруги перестали сомневаться, что недалек тот день, когда и на нашей улице будет великий праздник, но ускорить его приближение – наш солдатский долг. Этого от нас ждут соотечественники. После разгрома противника под Орлом мы прочно захватили инициативу, и теперь задача состоит в том, чтобы бить врага днем и ночью, не давать ему ни малейшей передышки. И все это в наших руках. Пример тому – бросок, совершенный батальоном Заикина в прошлую ночь. Его удар обрушился на голову противника неожиданно и с сокрушительной силой. А наши потери были минимальными. Мы намерены такие броски впредь совершать как можно чаще, так как стремительные действия пехоты, расширяя фронт активного преследования противника, способствуют общему оперативному успеху.

– Пехота в грязь лицом не ударит. Она себя еще покажет, – за всех ответил капитан Рындин.

– Верно, – поддержал капитана Дремов. – И надо, чтобы такие действия стали для нас обычными. А главное сейчас: смелость, решительность, дерзость.

– Это ясно, – сказал старший лейтенант Сирота.

– Нас остановили, – продолжал Дремов, – дня на три-четыре. Надо дать бойцам отдохнуть. Но это не значит, что все предоставленное время мы можем истратить для спячки. Передышка дана прежде всего для того, чтобы несколько доукомплектоваться да и подготовиться к выполнению новых задач. Так что работы на эти дни хватит. Распорядок дня и расписание занятий начальник штаба вам объявит… – И, помедлив, закончил: – Если все понятно, задерживать не буду. Мы с вами в эти дни будем встречаться часто и все вопросы разрешим.

Когда офицеры, записав распорядок дня и расписание занятий, стали расходиться, Дремов, улыбаясь, спросил Великого:

– Теперь-то позволишь подзаправиться? – И потряс ослабленным ремнем. – Ну а потом допрошу эсэсовцев. Так, что ли, капитан? – Он перевел взгляд на Сорокина.

У дома Дремов встретил ординарца. Забравшись с ножом в палисадник, солдат нарезал букет роскошных, с росинками на лепестках, роз.

– Ты смотри! – удивился Иван Николаевич, поймав на себе счастливый взгляд обветренного, обожженного пороховой гарью солдата, казалось, давно позабывшего о цветах, о ласке, о любви и вообще о нежностях, хотя в его возрасте в другое время они должны быть его неразлучными спутниками. – А я-то и не заметил, что они цветут, – с грустью произнес Дремов, а про себя подумал: «Одичали мы, ожесточились наши сердца».

Полузашторенные окна слабо пропускали свет, в доме стоял полумрак. Было тихо. Закурив и склонившись над развернутой картой, Дремов задумался. Надо было во всем разобраться и сделать все возможное для лучшей подготовки полка к предстоящим наступательным боям. «Судя по всему, – рассуждал он, – войска будут и дальше развивать преследование, а это значит, что самостоятельные боевые действия подразделений примут еще более широкие масштабы. Конечно, за эти несколько дней всех вопросов не охватить. Значит, надо обратить внимание на главное – на подготовку личного состава к форсированию рек. Впереди их предостаточно, и больших и малых: Десна, Сейм, а в полку немало таких бойцов, которые настоящей реки и в глаза не видели.

Обязательно надо провести занятия с офицерским составом. В полк пришло много молодых. Необходимо напомнить каждому об инициативе, смелости в принятии решений, пойти на риск во имя достижения решительной победы над врагом. Надо, чтобы офицеры понимали, что, хотя на войне без жертв не обойтись, они должны сделать все, чтобы этих жертв было как можно меньше. Нужно научить офицеров умению завоевывать доверие подчиненных, ибо только тогда командир может быть уверенным в том, что его подчиненные не пощадят себя для выполнения приказов, что они по его команде смело пойдут в бой. Вот только тогда он сможет себя считать настоящим командиром.

В общем дел предстояло много. И Дремов стал набрасывать для себя личный план на предстоящие четыре дня передышки.

– Отдохнули бы, товарищ полковник. Всю ночь глаз не смыкали, – предложил, переступив порог, ординарец.

– Не возражал бы, да только сейчас не до этого. – Поднявшись, Дремов хотел было идти к пленным, но с веранды донесся незнакомый голос. «Кто бы это?» – подумал Дремов, заправляя гимнастерку.

В комнату вошел низкорослый полковник. Дремов догадался: Соскин.

– Наконец добрался и до вас. – Поздоровавшись, полковник сел. – Все, знаете, подталкиваем отстающих. У вас-то дела обстоят успешно. Еле догнал. Солидно оторвались, товарищ Дремов, – льстиво посмотрел он на Ивана Николаевича. – Все здесь собрались? Хотелось ближе познакомиться с полком, его офицерским составом, а то все довольствовались разговорами по телефону.

Сказал это и тут же стал крутить ручку телефона. Связавшись с генералом Булатовым, доложил:

– Так я у Дремова. У него вроде все превосходно, занял чудную виллу, так что можно отдохнуть. Правда, товарищ Дремов выглядит далеко не свежо. Нельзя таких не щадить. У него ведь хватает старых ран. – Он покосился на Дремова с прищуром, от которого у Ивана Николаевича по спине побежал неприятный холодок. – Очень жаль, что надо возвращаться. Хотелось побыть здесь подольше. Есть, есть! Сейчас выезжаю. Вот видите, – обратился он к Дремову, – предполагал одно, а у начальства другие планы. А вам, Иван Николаевич, действительно надо бы подлечиться.

– Сейчас не до лечения! Не то сейчас время! Да и с чего вы взяли, что я болен? При чем здесь мои старые раны?

Соскин не дал ему закончить. Отмахнувшись, продолжал снисходительной скороговоркой:

– А-а! Ваша скромность ни к чему, хотя известно, что скромность украшает большевика.

Думая в дороге об этом сумбурном разговоре, Соскин одновременно с некоторым раздражением испытывал удовлетворение оттого, что ему удалось пустить пробную стрелу: «Пусть Дремов подумает, поломает голову. Авось и правда сляжет. Вначале в медсанбат, а там можно будет постараться и подальше отправить, с таким расчетом, чтобы в дивизию уже больше не возвратился».

Проводив Соскина, Дремов долго смотрел ему вслед, пытаясь понять, чем были вызваны его настойчивые рекомендации сейчас же ложиться в медсанбат. «Что-то тут нечисто. Не думаю, что здесь проявилась действительная забота», – заключил он.

Подошел капитан Сорокин.

– Пленных, товарищ полковник, привели. Оба эсэсовцы. Один ранен в ногу.

– Помощь оказана? – машинально спросил Дремов, не переставая думать о настоятельной рекомендации замкомдива.

– Перевязали…

Направляясь к пленным, Дремов встретил на тропинке Великого. Он бежал снизу, от речушки, на ходу вытирая мокрую голову.

– Водичка обжигающая, Иван Николаевич. Советую и вам освежиться…

– Хорошо. Попробую чуть позже. Ты отдохни пока, а я займусь вон этими, – кивнул он в сторону лип, куда солдаты привели пленных.

Разместившись на табуретке так, чтобы было видно лицо лежавшего на носилках фашиста, Дремов обратился к нему по-немецки:

– Ферштеен зи руссиш?

Пленный не ответил на вопрос, повернул голову в другую сторону. По его пустым глазам Дремов понял, что такой может бесстрастно смотреть на ужасные мучения любой жертвы, что такой не пощадит ни детей, ни стариков. «Палач», – подумал он.

– Я вас спрашиваю: понимаете ли вы по-русски? – Пленный и на этот раз промолчал. – Варум швайген зи? Почему молчите? – жестко спросил Дремов.

Фашист, что-то промычав, злобно сплюнул на траву.

– Долго будем дурака валять? – поднявшись, Дремов зашел с другой стороны, намереваясь взглянуть на пленного в упор.

Зло зыркнув глазами, фашист прошипел:

– Руссише швайн!

– А, что с ним нянчиться, товарищ командир?! – выхватив пистолет, шагнул к пленному Сорокин.

– Не смей! – одернул его Дремов и посмотрел на немца, как умел смотреть на злейшего врага. Тот сморщился. Подумав, Дремов приказал: – Убрать!

Такого оборота эсэсовец явно не ожидал.

– Я… Я буду говорить по-русски, – выкрикнул он, но Дремов не стал его слушать.

– Теперь я не буду вас слушать… – тем же спокойным голосом произнес он. – В дивизию. Там разберутся лучше нашего. С этим есть о чем поговорить.

4

Весь день провел Дремов в ротах и батареях, потолковал с рядовыми и сержантами, с командирами батальонов и рот и в штаб возвратился только поздним вечером. Опустившись на скамейку в прохладном палисаднике, прислушался к слабо доносившемуся грохоту. «Рванули гвардейцы километров на тридцать», – подумал он о бригадах мехкорпуса и только теперь по-настоящему понял, что находится в глубоком тылу – вблизи не строчат пулеметы, не рвутся снаряды, – что можно покурить, не пряча в кулак папиросу.

– Как тут хозяйничал? – спросил он у подошедшего ординарца.

– Все у нас чин по чину, – отозвался солдат, блеснув зубами.

Немного отдохнув, Дремов умылся, но, склонившись над остывшим ужином, почувствовал неодолимую усталость. Не было сил поесть. Отяжелевшую голову тянуло к столу, а когда засыпал, перед глазами в уплывающем тумане появлялась жена Анна. Вроде даже слышались ее приближающиеся шаги и приглушенный голос, а через какие-то секунды из-за ее спины показалась дочурка, точь-в-точь такая белокурая и с таким же голубым бантом, какой он видел сегодня на голове у девчушки здесь, в доме. «А возможно, Зина и не такая? – мелькнула мысль. – Что может остаться в памяти, если видел ее последний раз в возрасте пяти-шести лет. Было это в тридцать втором или тридцать третьем, что ли, когда ездили к родителям в Слоним».

Дремов вновь опустил голову. И как только она коснулась лежавших на столе рук, перед глазами тут же, как и в первый раз, появилась Анна. Подойдя к нему, она что-то шепнула, вроде чего-то попросила. Прощения? Неужели тогда ему читали ее письмо? Неужели то были действительно ее показания, на которых так упорно настаивал следователь? Нет! Не может быть, чтобы Аннушка давала такие показания.

И Аннушка и дочурка незаметно исчезли. Иван Николаевич пошарил по столу руками, тяжело вздохнул, а беспокойный сон продолжался. «Вот, я их не могу отыскать, а они сами появились, дали о себе знать. Только почему же скрылись?» – продолжал Иван Николаевич бредить во сне. Открыл глаза лишь после того, как на веранде гулко застучали каблуки. В комнату вошли Великий и Климов.

– Садитесь, – пригласил Дремов, выпрямляясь.

Когда Великий положил на стол стопку наградных листов, Иван Николаевич взглянул на замполита.

– Смотрел? – спросил он.

– Внимательно, вместе с Петром Ильичом. Думаю, все правильно. Вот только Заикина… Героя бы ему следовало.

Дремов поднял брови.

– Хотелось бы так, но надо, чтобы уж наверняка.

Климов промолчал, а Дремов продолжил свою мысль:

– Думаю, вскоре будут моменты и поярче.

Вбежал ординарец.

– Товарищ командир! Гражданочка тут одна, хозяйка. Просит что-то для детишек.

– Пусти.

В комнату вошла крупная женщина. Небрежно кивнув в знак приветствия, прошла в следующую комнату. Там задержалась недолго. Возвращаясь, остановилась у двери книжного шкафа, переложив кое-что с места на место, удрученно вздохнула, с трудом процедила:

– Кое-что ребятишкам…

Когда дверь закрылась, Климов взглянул вдогонку.

– Этой семейкой занимается СМЕРШ. Есть сведения, что сия мадам здесь проявляла серьезную активность – занималась «просвещением». Ходила в переводчицах и младшая, но с ней пока не все ясно.

– Селяне не очень-то лестно отзываются о хозяевах этого дома, но надо хорошенько во всем разобраться самим…

– Разберемся, – заключил Дремов. – СМЕРШ разберется, – тут же поправился он.

Тем для разговора нашлось бы еще много, но позвонил дежурный и доложил, что подполковника Великого срочно вызывают в штаб дивизии. Взглянув на Дремова, Великий недовольно чертыхнулся:

– Черт знает что, опять горячку порют…

Офицеры ушли, а Дремов решил наконец отдохнуть. В дверях показался ординарец с каким-то альбомом в руках.

– Это откуда? – спросил он у солдата.

– Это? – с отвращением посмотрел на альбом солдат. – Вон там, на нижней полке лежало. Дрянь какая-то…

Дремов взял альбом, открыл обложку и не поверил своим глазам: на него смотрела, нагло улыбаясь, совсем нагая, та самая гражданочка, которая только перед этим заходила «кое-что прихватить для ребятишек». «Неужели она?» – возмущаясь, задал сам себе вопрос Дремов.

Переворачивая толстые листы альбома, Иван Николаевич чувствовал, как его трясет какой-то озноб. Негодующе восклицая, он то яростно бил кулаком по валику дивана, то брезгливо морщился. Изредка попадалась на карточках и младшая сестра, наряженная в форму полицая. «Ишь, стерва! Натянула на себя шкуру!»

– Убери! – швырнул он альбом и поспешил в сени. – Бр-р. Дай-ка воды, горячей бы. Не враз такую грязь отмоешь.

В доме ему стало душно. Изо всех углов повеяло затхлостью, нечистотами. Вытирая руки, он толкнул наружную дверь.

– Какая мерзость! Ночевать будем вон там, в палатке.

– Слушаюсь! – с одобрением в голосе отозвался солдат.

Село уснуло под плотным пологом темной ночи, а воздух был чист и свеж, полон волнующих запахов ранней осени. Дремов прислушался. Где-то в конце села надрывалась собачонка.

Лежа на свежем сене в палатке, Дремов продолжал думать о том, как могло случиться, что люди дошли до такого падения. «Говорят, что старшая закончила педагогический институт, а младшая – сельскохозяйственный техникум».

Там, в конце деревни, где с цепи рвалась собака, послышалась песня:

 
Одержим победу,
К тебе я приеду
На горячем боевом коне.
 

Удаляясь, песня звучала все тише и тише. «А к кому придется возвращаться мне на «боевом коне»?» – неожиданно спросил себя Дремов.

Послышался быстро приближавшийся лошадиный топот. Дремов вышел, увидев Великого, сказал:

– А я думал, что будешь только к утру.

– О! К утру нам надо быть далеко отсюда, – быстро проговорил Великий, спрыгивая на ходу.

– Как так? Выкладывай. Что еще придумали? Давай к свету.

Развертывая карту, подполковник показал новый район, куда приказано переместиться полку, и маршруты движения.

– Говоришь, к рассвету? – посмотрел Дремов на часы.

– Так точно, – подтвердил Великий. – Тут около двадцати километров. Строго предупредили о маскировке. Двигаться только по проселку. На большак – ни-ни. Наказал сам комдив.

Все заспешили. И полк, поднятый по тревоге, к рассвету сосредоточился и тщательно замаскировался в назначенном районе.

До обеда Дремов успел побывать в батальонах и полковых батареях, а возвращаясь в штаб, почувствовал озноб. Укутавшись в шинель, Дремов сел в угол и прижался к чуть теплой печке. Весь вечер и ночь его трясло в лихорадке. Лекарства не помогали. Наутро Решетня предложил Дремову отвезти его в медсанбат, но Дремов категорически отказался. Удалось уговорить его лишь Ядвиге.

– Где он теперь, медсанбат этот? – спросил Дремов, когда подошел Решетня.

– Переместили в Золотухине, на наше место.

Врачи помогли Дремову забраться в машину, а когда Решетня заикнулся, что будет сопровождать командира до медсанбата, сам Иван Николаевич категорически запротестовал:

– Да ты что? На вас двоих целый полк, – оглянулся он на Ядвигу. – Сами доберемся.

– Тогда хоть фельдшера возьмите, – настаивал Решетня.

– Ладно. Фельдшера давай. – И «санитарка» тронулась.

Придерживаясь за поручни, чтобы меньше трясло, Дремов вспомнил, как когда-то, вот так же на рассвете, он вез в родильный дом жену, как она на ухабах вскрикивала, а он советовал ей крепче держаться руками за поручни сиденья. Когда росла Зина, Аннушка нет-нет да и подшучивала: «Держись, родненькая, руками за поручни».

Вспоминая Анну, Дремов не знал о том, что она в эти минуты в своем госпитале думала о нем и не могла уснуть.

В последние дни раненых в госпиталь поступало немного, обстановка была относительно спокойная, и Анна Павловна, закончив осмотр, ушла в свой кабинет. А там, просматривая стопку заранее подготовленных историй болезней, отбирала описания наиболее характерных случаев ранений в голову для своей будущей докторской диссертации. Увлекшись, она не заметила, как промелькнула ночь. Очнулась лишь после того, как старик дворник стал из шланга шумно поливать цветочные клумбы перед главным фасадом лечебного корпуса. Взглянув в окно, она увидела, что небо с восточной стороны стало бледнеть. Набросив на себя легкое одеяло, она отвернулась лицом к стене, но уснуть не могла. Когда же задремала, то увидела во сне, что она с мужем и дочуркой приехала к родителям в Слоним, а там, у настежь распахнутой калитки, появилась вся в белом ее старенькая мать. Поспешно приближаясь к ним, она издали тянула руки, но они были совсем короткие и никак ей не повиновались. А тут подошел Иван Николаевич. Мама прижала к себе девочку и не позволила ему к ней прикоснуться. Вскрикнув, Анна Павловна проснулась. Немного успокоившись, она не хотела подниматься, а когда поднялась, то почувствовала во всем теле страшную тяжесть. В эти минуты, чего не случалось раньше, ей до боли захотелось поделиться с кем-нибудь своим горем, своими страданиями, накопившимися за годы разлуки с мужем. «О, как тяжело в таком возрасте жить одинокой», – вздохнула она.

Она почему-то думала, что после исповеди ей станет легче переносить одиночество, но тут же возникло сомнение: «Кого ты удивишь своим горем? Оно ворвалось в каждый дом, в каждую семью, в нем теперь утопает вся страна».