Текст книги "Крутыми верстами"

Автор книги: Николай Сташек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Часть третья
Сердце не хочет покоя

1

В сознание Заикин приходил лишь ненадолго. Лежа на спине вот уже несколько часов, он то скрежетал зубами, то с отчаянием смотрел незрячими глазами в хмурое ночное небо.

В минуты просветления он пытался понять, где находится, что с ним случилось, и вообще разобраться, что все это значит. Но его усилия были напрасны. Ему слышалось, что вокруг назойливо трещат кузнечики, а в небе над головой неугомонно звенит жаворонок. И как только прекращались эти звуки – наступали минуты кошмара: какая-то страшная сила тянула его в бездонную трясину, и мутная, липкая жижа заливала глаза. Тучи комаров нещадно жалили онемевший лоб. Чудилось ему, что, стремясь выбраться из трясины, он много раз пытался кричать, но та же сила зажимала ему рот.

Комбат бился в жару, задыхался, а тут вдруг почувствовал, как глубоко внутри расплылось приятное, живительное тепло. В то же мгновение послышался чей-то шепот и еле уловимый запах духов. Трясина совсем неожиданно отступила, умолкли и жаворонки, не стало слышно кузнечиков. Еще одно небольшое усилие, и тяжелые веки приподнялись. Пробуждаясь, Заикин понял, что он жив и лежит на спине в подвешенной к невидимому потолку трясущейся зыбке, окутанный непроглядной темнотой, а где-то далеко-далеко в глубине прояснившегося неба бледным светом мерцает одинокая звездочка.

В тяжелом состоянии, между жизнью и смертью, Василий находился несколько дней, но в конце концов боли утихли. Он стал, хотя и без аппетита, понемногу есть и пить, а как-то перед вечером, когда палатка стала погружаться в сумерки, увидел рядом, у своих носилок, сжавшуюся в комок, с коленками у подбородка, Зину. Он не поверил своим глазам.

«Неужели вновь бред?» – подумал он, тяжело вздохнув.

Его тревогу заметила Зина, она наклонилась к нему.

– Что, родненький, водички? – тихо спросила она.

Убедившись, что рядом с ним действительно Зина, Василий припомнил и мелькание в темноте белого тампона, и тихое всхлипывание, когда солдаты несли его в операционную. «Значит, Зина не оставляла меня все эти дни».

– Зина? Это ты, Зина? – Он медленно, с усилием протянул к ней руку, сжал слегка пальцы. Вздрогнули веки. Дернулся подбородок.

– Я это, я. Меня капитан Солопов послал и приказал: будь при комбате до тех пор, пока не выздоровеет. Так и сказал: «Не отставать!»

– А я вот какой, – еле слышно прошептал Заикин. Зина не отозвалась. Было тихо и во всей палатке. Только откуда-то из угла доносился прерывистый стон.

– Где-то в сумке было письмо. Из дому… от мамы, – слабым голосом сказал Заикин.

Зина быстро поднялась.

– Сейчас… – Она метнулась к выходу и тут же возвратилась с полевой сумкой в руке.

– Сейчас, товарищ капитан, сейчас, миленький, найдем. Все здесь. И Невский, и медали.

Быстрыми движениями Зина расстегнула истертую, забрызганную грязью кирзовую сумку и, щурясь в сгущавшейся темноте, стала перебирать ее содержимое. В одном отделении лежала аккуратно сложенная небольшая карта, вся в разноцветных скобках, отметинах, крючках, огрызок треснувшего вдоль красно-синего карандаша, совсем облезлый, за многие годы в кармане отшлифованный компас и еще какие-то вещицы. Письма не оказалось, и Зина с ужасом подумала, как об этом сказать капитану. Вновь и вновь осматривая содержимое сумки, она чуть не вскрикнула, когда обнаружила в боковом кармашке небольшой сверточек, в котором вместе с отстиранным подворотничком находился и небольшой, весь в почтовых штемпелях конверт.

Прижав письмо к груди и затаив дыхание, она какое-то время сидела неподвижно, а когда немного успокоилась, наклонилась к капитану.

– Вот оно, товарищ комбат, – сдерживая волнение, сказала она.

Заикин попросил:

– Читай.

Придвинувшись к Василию ближе, Зина стала медленно читать, а он, уставившись в одну точку в потолке, с жадностью ловил каждое слово. Когда была прочитана первая страница и Зина зашуршала листком, Заикин, украдкой отвернувшись, сжал веки. Зина тут же умолкла, но Василий, поняв ее настороженность и стараясь скрыть свои чувства, поспешно проговорил:

– Что же ты, Зина? Читай!

Зинд повторила последнюю строчку и, останавливаясь, продолжала так же тихо, неторопливо, а когда Василий, повернув голову в ее сторону, посмотрел на ее обветренные, огрубевшие руки, она увидела на его щеке слезу. Оба сникли. Не глядя друг на друга, каждый думал о чем-то своем.

Тишина стояла несколько минут, пока у входа не появился хирург.

– Как мы здесь, гвардия?

Заикин, подняв брови, негромко начал:

– Выходит, отвоевался. Вон она, оттяпали, – посмотрел он на свое правое плечо. – А там печет огнем, да еще и бурдюк какой-то притачали. Вот, – он удрученно похлопал по мягкому выступу у себя на бедре.

Врач посмотрел на него с искренним сочувствием.

– Да, началась гангрена, и часть руки пришлось ампутировать. Без нее тяжело, но жить можно. Некоторые даже воюют. Не страшен и этот бурдюк. Дело временное. Опасно другое. – Наклонившись, врач осторожно приподнял простыню.

Заикин попытался посмотреть.

– А что там, доктор?

– Да как бы тебе попроще сказать? Здесь у нас множественное ранение мышц, сосудисто-нервных пучков. Это-то и беспокоит. Дело очень тонкое, ювелирное, но их надо восстановить. Иначе, как говорят, дело труба.

Опуская простыню, хирург тепло улыбнулся.

– Ты крепись, слушайся врачей, не хорохорься. Потребуется время, и даже много времени, но верю, что тебя можно поставить на ноги по-настоящему. Будем надеяться на лучшее. Тебе придется вытерпеть не одну операцию. Вообще за то, что остался в живых, ты должен благодарить вот ее, сестричку. Она твоя спасительница, – положил он руку Зине на плечо. – Так держать, сестричка! Не оставляй капитана.

Зина смущенно опустила глаза, поправляя Василию завернувшуюся простыню, слабо улыбнулась, но Заикин заметил это и тоже улыбнулся. Был доволен их мимолетному счастью и врач. Поднимаясь, он участливо посмотрел Василию в глаза.

– Вот так-то, капитан. Не горюй!

Заикин насупил брови, но когда врач направился к выходу, посмотрел ему вслед посветлевшими глазами.

– Правильно говорит доктор, – преодолевая боль, негромко произнес он. – Воюют не одними руками!

Он с жадностью ухватился за эту мысль. Она ободрила его, с ней он не расставался. «Ведь правда! Слышал же, что воюет какой-то капитан без руки».

Медсанбат еще несколько дней не трогался с места, стоял недалеко от Припяти, так как дивизия, захватив совместно с другими соединениями небольшой плацдарм на западном берегу реки, отражала атаки крупных вражеских сил. Когда же сопротивление противника было сломлено и наши части перешли в наступление, поступила команда, и медсанбат зашевелился. Подошел дополнительно из тылов транспорт, и раненых стали срочно увозить за Днепр. Там находился один из армейских эвакогоспиталей.

Освободившиеся палатки были тут же свернуты и уложены по-походному для погрузки. Несвернутой осталась лишь одна палатка, куда поместили всех «тяжелых», нетранспортабельных.

К вечеру на месте медсанбата стал развертываться подошедший из тыла эвакогоспиталь. Шум усилился. Газовали, разворачиваясь, машины, разгружали медицинское имущество, вновь заколачивали палаточные колья, слышались команды.

Заикин помрачнел, стал редко обращаться к Зине, а если и обращался, то лишь в самых крайних случаях.

Не зная, что предпринять, Зина забеспокоилась. Беда в том, что у Василия поднялась выше обычного температура, значительно участился пульс. У него горело лицо, запеклись губы.

В палатку, негромко разговаривая, вошли несколько врачей. Впереди других, вслед за хирургом медсанбата, шла женщина. Судя по тому, что она обращалась к дивизионному хирургу на «ты», можно было понять, что они давно и близко знакомы.

– Так это и есть наш герой? – спросила она, опускаясь на колени у носилок Заикина. – О нем ты рассказывал?

– Да, да. О нем. Теперь пошел на поправку, а было… – хирург что-то сказал по-латыни. – Передаю тебе, Александра Васильевна, капитана из рук в руки, а мы с ним еще встретимся да и обмоем это дело. Так, комбат? – поднимаясь, улыбнулся ему: – Доктор Игнатова тебя в обиду не даст. Так что выздоравливай. – Врач потряс сомкнутыми над головой руками.

Когда хирург направился к выходу, Заикин, глядя ему вслед, прошептал:

– Будь здоров и ты, доктор!

Зина провожала уходивших стоя и села на свое место только тогда, когда они скрылись из виду. Ночь прошла благополучно, а утром Заикин позвал:

– Зинуля! Снилась мне мать. Плакала, меня звала. Давай напишем ей, ладно?

Зина взглянула на Заикина и удивилась: глаза у него были светлые, заметно оживились, не было в них напряжения и тревоги. «Зинуля»? До этого такого не было, а тут «Зинуля». Неужто вправду пошел на поправку?» – спрашивала она себя, радуясь за своего комбата. Когда же стала его кормить, то сомнения отпали сами по себе – капитан ел без принуждения, от пищи не отворачивался. Зина в душе радовалась, ликовала, а Заикин, ничего не подозревая о ее радостных волнениях, думал о том, как сообщить о своем ранении матери, чтобы не причинить ей боли. Написать прямо, что, мол, оторвало руку да и в животе нелады, – для матери будет удар, не выдержит. «Напишем намеками. Пусть сама догадается», – решил он. А Зина уже давно ждала с карандашом и бумагой. Ждала, когда Василий скажет первые слова, а он молчал. Покашливая, никак не мог решить, с чего начать. Наконец заговорил:

– Давай вот так и начнем: «Получил ваше письмо, но сразу ответить не смог. Произошла здесь у нас небольшая загвоздка…» – Замявшись, Заикин стал шевелить губами, подбирать подходящие слова. Зина помогла:

– Так, может, напишем, что ранило?

– Да, пожалуй, верно. Так и напишем: «Придется, может, совсем недолго полежать в госпитале. А вы не горюйте, все зарастет, как на…» Ладно, не будем писать, как на барбосе. Сама хорошо знает. У нас все заживает. Отца в гражданскую саблей полоснули да еще и несколько осколков прихватил, а выжил. Мать помнит, что были бы кости…

Зина внимательно слушала Заикина, не сводила с него беспокойного взгляда, а он, заговорившись, забыл о письме. Наконец она спросила:

– Писать-то что?

Заикин посмотрел на нее, слабо улыбнулся.

– А, да! Сейчас продолжим. Пиши так: «Из-за этой ерунды пришлось на какое-то время расстаться со своими боевыми хлопцами, но ничего, мы наверстаем упущенное. Вы знаете, что теперь дела у нас пошли хорошо. Скоро победа. И когда дадим последний залп, я прилечу к вам, мама. А вы крепитесь, не мучайтесь из-за меня. Вы ведь сильная, а я ваш сын, от вас не отстану. Теперь я командую людьми и поэтому постараюсь побыстрее поправиться, чтобы идти вместе с ними в бой, гнать фашистского гада с нашей земли».

Заикин поднял на Зину глаза:

– Думаю, хватит. Разве только привет землякам, родичам… – У него чуть не вырвалось: «И Ксене – школьной подружке».

Как только мелькнула эта мысль, ему показалось, что его всего с ног до головы окатили кипятком. Он до боли прикусил язык. «Эх ты, недотепа! Для чего тебе дан ум?» Он жестко прикоснулся пальцем к голове. «О ней-то ты подумал?» Стараясь сдержать волнение, Заикин незаметно взглянул на Зину.

– Вот на этом и закончим. Да, Зинуля?

Зина почувствовала, как щеки ее загорелись от смущения, и, чтобы его скрыть, поспешно кивнула в знак согласия.

– Да, – спохватился Заикин. – Царапни где-нибудь сбоку, что своего адреса пока не пишу. Не знаем, куда отвезут из медсанбата, а здесь раненых долго не держат. Поняла?

Зина и на этот раз не взглянула на капитана. Чувствовала, как горели ее щеки.

Так, не вступая с Василием в разговор, она отнесла письмо, а возвратившись, бесшумно опустилась на свое место. Сидела молча, изредка бросая печальный взгляд через открытую в палатке дверь. Думала о родителях, об их судьбах.

Заикин заметил ее встревоженность.

– Ты что это? – участливо спросил он.

– Да так, – уклончиво ответила Зина, пряча глаза.

– Ну-ну! Зачем скрываешь? Кто-то обидел?

– Нет-нет! Это так, пройдет, – прошептала она.

Заикин продолжал вопросительно смотреть на Зину.

– А все же? – не успокаивался он.

Зина медленно подняла на Василия глаза. Ей захотелось рассказать ему – единственному близкому человеку – обо всем пережитом.

Василий попросил вновь:

– Расскажи, чего стесняешься?

– Долго все это, а вам…

– Долго? – посмотрел Василий ей в лицо. – Куда спешить?

– Устанете.

– Не бойся, не устану.

Зина вздохнула, что-то прошептала и, понурив голову, умолкла. Заикин понял, что Зина боролась с нахлынувшим волнением.

– Начни с начала, с родителей…

– Хорошо, – поспешно отозвалась Зина. – Родилась я в Белоруссии, где точно, не знаю. Отец у меня военный. Мы часто переезжали с места на место. Папы своего я совсем не помню. Мама уехала в Минск учиться. И меня отправили к бабушке. Дедушка был инвалидом еще с империалистической войны. Они с бабушкой жили в Слониме. – Зина вздохнула. – Когда началась война, бабушка хотела со мной бежать к своим в деревню, но дедушка не пустил. «Ты что? Не в жмурки играть. Война!» – накричал он на нее, бросил в тележку какие-то вещички, схватил меня за руку и поспешил на вокзал. Там нас втиснул в товарный вагон, а сам не отходил от поезда. Когда колеса застучали, мы услышали его голос: «Смотри там! Догоню!»

В первую ночь ехали рывками – поезд то стоял, то мчался вперед как угорелый. С рассветом где-то недалеко от нас застучали пушки. Мы услышали вой самолетов и тут же разрывы бомб. Вагонная дверь раскрылась настежь. Несколько женщин свалились на землю, а их дети остались в вагоне. Поезд даже не остановился, помчался дальше, а женщины так нас и не догнали. Бомбежки повторялись по нескольку раз в сутки, в вагонах были раненые старухи и дети, а поезд все бежал и бежал. Ехали без остановок долго, а потом остановились на какой-то большой станции. Там нам давали суп и чай. Это было очень вкусно, но бабушка не ела. Она искала в толпе нашу маму… – Зина вновь умолкла, но Заикин не стал ее торопить. Она тяжело вздохнула и продолжала: – Нас привезли в Башкирию. Жили мы в деревне у одной тетеньки, она работала в поле. Вечером приходила озябшая, приносила картошку. А однажды весь дом заголосил, тетенька стала рвать на себе волосы. Пришла похоронная на ее мужа. И я впервые узнала, как далеко зашла война, что она уже под Москвой, а там мама…

– А отец? – спросил Заикин.

– Бабушка о нем не вспоминала, а я его не знала, потому и не скучала. Помню, как-то дедушка пришел домой насупленный, с письмом, и когда читал, то бабушка ругалась: «Погубил, окаянный, девку да и дитя…» Она гладила меня по голове, а дедушка стоял на своем: «Ты что? Может, еще все брехня. Не такой он!..» Жили мы у тетеньки зиму, а весной бабушка умерла, – прошептала Зина.

– Вот как…

– Я пошла в город, хотела попасть на курсы при больнице, но не хватило возраста. Там одна старушка взяла меня к себе и сказала, что надо прибавить два-три года. Прибавила. И взяли. А потом и на фронт…

– Ясно, Зинуля. – Он намеревался еще о чем-то спросить, но над самой землей, чуть ли не задевая верхушки деревьев, с ревом пронеслись самолеты. Зина выбежала из палатки, а когда возвратилась, Заикин увидел в ее глазах блеск радости.

– Наши… которые по танкам, как их?

– Штурмовики, что ли?

– Да, да. Они. Много их. Летят бить фрица.

– Значит, вперед пошли, – протянул Заикин. – Наши наступают…

К вечеру поток раненых усилился. Даже в той палатке, где лежал Заикин, казалось, сплошь занятой, стали выискивать дополнительные места.

Незаметно убегали дни. Прошло уже больше недели, как ушел на запад медсанбат. И если еще несколько дней тому назад была и днем и ночью слышна артиллерийская канонада, то теперь она доносилась до госпиталя еле слышно, как далекое эхо. С одной стороны, это радовало Василия – здорово гнали врага со своей земли, а с другой – ему становилось мучительно больно. Его батальон уходил все дальше на запад. Уходили его товарищи – бойцы и офицеры. А он лишь мысленно шагал вместе с ними.

Заикин понимал, что не за горами то время, когда полевой госпиталь тронется вперед, но ему и в голову не приходило, что он может так же быстро подняться по тревоге, как и боевая часть. Но прибежала Зина и, наклонившись, таинственно оглядываясь, сообщила:

– Получен приказ, эвакогоспиталь уходит на запад.

– Неужто сегодня? – недоумевая, спросил Заикин.

– В том-то и дело, что прямо сейчас. Уже подходят машины.

– А как же мы? – спросил он с нескрываемым волнением.

– Мы? Мы, наверное, в тыл, – ответила Зина.

Заикин уловил в ее ответе сомнение. И как бы в подтверждение Зина тут же стремительно выбежала на улицу.

Вначале у него еще теплилась надежда, что Зина поедет с ним и дальше, но после того, как шум все больше нарастал, а она не возвращалась, его беспокойство усилилось.

Лежа на спине с закрытыми глазами, он почувствовал себя совсем слабым, беспомощным, а главное – одиноким. «Пустеет душа», – подумал он.

За то непродолжительное время, пока Зина находилась рядом с ним, она стала для него настолько родной, что он деревенел от мысли о том, что их могут разлучить. В эти минуты ему как наяву послышались слова дивизионного хирурга: «Вот ей спасибо. Вот она – твоя спасительница». Моя!.. Да. Спасительница… И моя любовь! Зина должна быть со мной… На всю жизнь!

Через несколько минут в палатку толпой ввалились несколько солдат. За ними два офицера. Одного из них Заикин видел и раньше. Это был худенький, тщедушный фельдшер армейского эвакогоспиталя. Второго, с копной буро-каштановых волос на большой голове, Заикин увидел впервые.

Головастый, размахивая руками, покрикивая на солдат, фамильярно кивнул фельдшеру:

– Показывай, где здесь тяжелые! Остальных потом, в грузовики.

Находясь все время в движении, он командовал, то и дело поглядывая на часы. Солдаты работали споро, и Заикин удивился, как быстро опустела набитая до отказа палатка. Два дюжих молодца подхватили и его. И когда заскрипели носилки, Заикин оглянулся вокруг, ища глазами Зину. Ее не было. Сильно кольнуло сердце, по всему животу разлилась острая боль. Ему захотелось закричать, чтобы не уносили, пока не придет сестра, но не успел. В один миг он оказался в санитарной машине, где увидел забившуюся в угол Зину.

– Как же одного?.. – вздрагивая, она притянула к себе его руку. Заикин стал ее успокаивать, но солдаты поднесли следующего раненого. Зина прижалась к стенке, но носилки все равно не помещались. Один из солдат, сощурив и без того раскосые глаза, стал всматриваться в темный угол машины:

– Что там за кролика притаился? – спросил он с восточным акцентом.

Зина, затаив дыхание, молчала. Заикин также не отзывался. Над носилками наклонился другой санитар: низкорослый, широкоплечий, со шрамом через всю щеку.

– Ну-к, давай сматывай, а то штаны спущу, – пригрозил он Зине, видно, полагая, что в «санитарку» забрался какой-то мальчуган. – Давай, Шамиль, толкай! – крикнул он своему напарнику.

Солдат просунул голову в дверь, вытянул шею и, вглядываясь в угол, с удивлением прокричал:

– Какой штаны?! Никакой кролика! Дэвочка здесь, маленький!

– А и правда, – согласился солдат со шрамом и, забросив ногу, готов был подняться в машину, но рядом послышался голос головастого фельдшера.

– Да ты… Дорога каждая минута! – набросился он на солдата со шрамом. Тот вытянулся:

– Дак тут, товарищ старший лейтенант, какой-то… То ли какая-то… – запинаясь, солдат попытался доложить, что их вины здесь нет, что сейчас выбросят постороннего и установят последние носилки.

Зина больше ничего не слышала. Шепча что-то и заливаясь слезами, она стала целовать комбата в лоб и щеки, потом схватила руку Заикина, прижала к себе крепко и, рывком освободив ее, спрыгнула на землю. Вся в слезах, она бросилась искать врача, но тут же услышала, как заурчали машины и колонна тронулась.

Заикин, с большим трудом сдерживая боль расставания, услышал долетевшие издалека, с отчаянием вырвавшиеся слова:

– Буду ждать, Васенька-а-а!

Выбравшись на большак, колонна ускорила движение, но поездка оставалась по-прежнему мучительной.

От болей, вызванных тряской, одни раненые стонали, другие ругали все на свете, но больше всего доставалось шоферу, хотя он и старался миновать каждую выбоину.

Заикин терпел. Поддерживая рукой живот, он не переставал думать о внезапной разлуке и отвлекся от тяжелых мыслей, лишь когда заметил безмолвно сидевшего в углу санитара. Можно было подумать, что он безразличен к стонам раненых, но если бы кому-нибудь удалось заглянуть солдату в душу – он ужаснулся бы, как у того при каждом толчке «санитарки» больно сжималось сердце. Кроме трех перенесенных собственных ранений, ему пришлось насмотреться еще и на муки других…

Наконец «санитарка» остановилась, а через несколько минут потянуло табачным дымком. Тут же послышалась команда: «Сидячие, выходи!»

Началась разгрузка. Заикина солдаты сняли вторым и, поплевав на руки, понесли носилки в сторону длинного барака. По исшарканным деревянным ступенькам они внесли Василия в тускло освещенное помещение и, приподняв с носилок – один за плечи, другой за ноги, – опустили на пол.

Уходя, санитар со шрамом на миг задержался.

– Тут будет спокойнее. Отдыхайте, товарищ капитан.

Заикин благодарно посмотрел в его сторону.

– Выздоравливайте, – еще раз пожелал солдат.

– Буду стараться, – болезненно скривился Василий.

В бараке воздух был тяжелый, спертый, пахло запекшейся кровью, лекарствами и всем тем, что присуще скоплению большого количества плохо ухоженных больных. Заикин уже через несколько минут начал задыхаться. Голова кружилась, стало тошнить. «Надо отсюда выбираться», – решил он и попробовал подняться, но встать на ноги самостоятельно не смог.

– Помоги, дружище, – попросил он проходившего мимо солдата. Тот молча подошел, протянул руку. Заикин встал, прошел к двери, спустился по лестнице вниз, вышел во двор. Здесь, под открытым небом, располагались в основном ходячие. «Вот и я тут устроюсь», – хотел уже опуститься Заикин на холодную росистую траву, но вдруг обнаружил, что на нем всего только и есть, что нательное белье. «Надо что-то подыскать», – подумал он и решил пробраться в дальний угол двора, где виднелись какие-то сараюшки. «Может, там склад или каптерка какая», – рассуждал Василий.

Поддерживая низ живота, он, сделав лишь несколько шагов, чуть не столкнулся с появившимся из-за угла пожилым солдатом. Тот остановился. Разглядывая Заикина, спросил:

– Ты это до ветру или?.. Иди вон туда, – кивнул он головой в ту сторону, откуда возвращался сам.

– Нет, – ответил Заикин солдату. – Ищу, где бы тут свалиться. Там не могу, – посмотрел он на барачную дверь.

– Оно-то верно, но как же в одном исподнем? Студенеет, а к утру и совсем будет холодно, – негромко проговорил солдат, вытаскивая из-под шинели истертое байковое одеяло. – На, бери.

– Спасибо тебе, дружище, – сердечно поблагодарил Заикин солдата, а взглянув на руку, попросил: – Если не трудно, помоги, – покосился он вниз на развернувшееся одеяло. – Одна осталась, да и та занята…

– Это-то можно. – Солдат живо встал на колени, разостлал одеяло по траве. – Вот те, пожалуйте, – предложил он и, не поднимаясь, вытащил из-за пазухи полосатый кисет. – А ты что ж, будешь из офицеров али наш?

– Как это наш? – Заикин вскинул на солдата глаза.

– Оно, вишь, если из офицеров, то, конечно, тоже наш, но… Офицер, как бы это тебе что и солдат, только наше солдатское дело совсем другое. Скажут, к примеру, копать окоп али ход сообщения – копаешь; скажут блиндаж покрыть – обратно ж кроешь, а прикажут тебе прокопать ров, чтобы спускать воду, не купаться же в болоте при дожде, – маракуешь, как бы это половчее получилось. Ну а ежели не скажут… – солдат замялся, – то, конечно, сам собою торопливости солдат не проявит. «Солдат спит, а служба идет…» А вот офицер, так тот больше на ногах, не присядет, мотается что угорелый, часто случается, что некогда ему кусок хлеба проглотить. Да и от высокого начальства ему нередко перепадает.

Солдат умолк, крепко затянулся, о чем-то вспомнив, негромко засмеялся:

– Как-то довелось мне недолго быть при своем ротном. Никитой Иванычем звали. Убило его потом, когда наступать пошли. – Солдат опустил голову, вздохнул. – Сердечный был человек, все больше пекся о солдатах. Наказал он мне стеречь ночью свой телефон. «Сиди, – говорит, – Петр Денисыч, да соображай, что и как кому отвечать. Да так, – говорит, – чтобы в лад было». Вот и сижу я на часах у своей коробки. Сама она не так-то и велика, а какой-то страх придает. У ней не уснешь, вроде глядит она на тебя как-то по-своему, скосясь. Вот и сижу. Сам-то Никита Иваныч ушел по окопам, сказал, нужда такая есть, к наступлению надо готовиться. И как я ни крепился, все ж почувствовал, как начала меня какая-то нечистая в дремоту клонить. Я и туда, и сюда, и самосадом затянулся так, что за печенку дернуло, а она, окаянная, все же тянет. Вроде такого со мною и сродясь не бывало. А только слышу: пи-и-и, пип, пи-и-ип, попискивает все чаще да чаше эта коробка, не умолкает. Послушал, послушал я эту музыку да и думаю себе: какого тебе лешего от меня? Так нет! Пищит. Думал бежать за ротным, но где его сыщешь? Ночь, темень. Опять же кричать, чтоб звать голосом, но ирод этот, немец, услышит – сразу пальнет. Он ведь вот, за проволокой, как что – так и пулемет, а то и минометами начнет.

– Ну и как? – поинтересовался Заикин, взглянув на солдата.

– А как? Схватил я эту трубку, думал, умолкнет. Так нет, пищит. Осердился я, приложил ее к уху, точно так, как делал Никита Иваныч, но сам молчу. А оттель хлещет, как из крупнокалиберки: «…Я тебе… Ты у меня… Я из тебя…» И несет, и несет, Я уж это только так, вижу, ты все ж не из рядовых. Было там сказано… Такое, что ухо обожгло.

– А ты что же молчал? Взял бы трубку да и доложил, что командир в окопах, с людьми занят. А там что скажут. Приказание – так исполняй.

– Оно, ежели по уставу, то ясно, а вот разговоры эти… Как-то это не случалось…

– Какие страсти. Телефона не видал?

– Где мне его видать? У нас он на весь сельсовет один. Края наши далекие, север. Без него обходились. Тайга, глухомань. – Солдат вздохнул, видно, вспомнил о доме. Медленно отворачиваясь, посмотрел на Заикина тоскливыми глазами. – Лес у нас, воды великие. Рыбой да зверьем промышляли. Если бы не этот немец… – солдат вздохнул, не закончив мысль.

– Так ты хоть разобрался, кто тебя распекал?

– А то как же? Был у нас батальонный начальник штаба. Лютый, все больше в разнос. Он и ротного нашего так. Сам слышал, как это он его.

– Чем же закончилось?

– А тем, что слышно было, как там начальник плюнул в трубку, да и стихла она.

Солдат умолк, скручивая новую цигарку, а Заикин подобрал слова, чтобы объяснить солдату, в чем он прав и в чем не прав.

– Да уж я думал, а вот как быть – не нашелся. Пришел ротный, тут я ему и рассказал. Он начал крутить телефон этот, а мне стало неловко. Упросил я его, чтобы во взвод… Там проще.

Скрипнула барачная дверь, Заикин оглянулся. Санитары кого-то выносили из барака.

– Еще одного, – взглянув в ту сторону, тихо промолвил солдат и, наклонившись к Заикину, как бы невзначай набросил на его видневшийся из-под одеяла обрубок руки полу своей шинели. А Заикину хотелось хоть как-то отблагодарить солдата за его доброту. Но он уже спал. Скоро уснул и Заикин, а когда проснулся, то ощутил, что к его спине плотно прижался солдат и оба они накрыты видавшей виды солдатской шинелью.