Текст книги "Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 2"

Автор книги: Николай Капченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 76 страниц)

Именно с этого времени в политической философии Сталина все более четко и последовательно стал обозначаться крен в сторону исторически объективной, соответствующей действительности, оценке роли русского народа и вообще принципа государственности в становлении и утверждении на международной арене многонациональной Российской державы. Державы, коренным образом отличавшейся от классических колониальных империй эпохи капитализма и империализма. Так, критикуя поэта Д. Бедного, Сталин подчеркивал в начале 1930 года:

«Руководители революционных рабочих всех стран с жадностью изучают поучительнейшую историю рабочего класса России, его прошлое, прошлое России, зная, что кроме России реакционной существовала ещё Россия революционная, Россия Радищевых и Чернышевских, Желябовых и Ульяновых, Халтуриных и Алексеевых. Всё это вселяет (не может не вселять!) в сердца русских рабочих чувство революционной национальной гордости, способное двигать горами, способное творить чудеса.

А Вы? Вместо того, чтобы осмыслить этот величайший в истории революции процесс и подняться на высоту задач певца передового пролетариата, ушли куда-то в лощину и, запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и не менее скучными изречениями из «Домостроя», стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения…»[769]769
  И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 25.


[Закрыть].

В контексте реалий сегодняшней России особенно важно подчеркнуть, что Сталин фактически проводил вполне здравую и испытанную временем идею: созидание нового нельзя осуществлять на базе всеобщего разрушения и поругания прошлого. В жизни стран и народов неумолимо действует железный закон исторической преемственности. И разорвать эту преемственность времен значило поставить под угрозу будущее всей страны. Ибо история только тогда остается настоящей историей, когда сохраняется связь времен, связь между прошлым, настоящим и будущим.

Российская эмиграция с огромным напряжением следила за поворотом, который осуществлялся в Советской стране. Часть эмигрантов расценивала этот поворот как революцию, правда, носившую не социальный и политический характер, а бытовой, т. е. на уровне обычной жизни. Видный русский мыслитель Г. Федотов писал в связи с этим: «Начиная с убийства Кирова (1 декабря 1934 г.) в России не прекращаются аресты, ссылки, а то и расстрелы членов коммунистической партии. Правда, происходит это под флагом борьбы с остатками троцкистов, зиновьевцев и других групп левой оппозиции. Но вряд ли кого-нибудь обманут эти официально пришиваемые ярлыки. Доказательства «троцкизма» обыкновенно шиты белыми нитками. Вглядываясь в них, видим, что под троцкизмом понимается вообще революционный, классовый или интернациональный социализм… Борьба… сказывается во всей культурной политике. В школах отменяется или сводится на нет политграмота. Взамен марксистского обществоведения восстановляется история. В трактовке истории или литературы объявлена борьба экономическим схемам, сводившим на нет культурное своеобразие явлений… Можно было бы спросить себя, почему, если марксизм в России приказал долго жить, не уберут со сцены его полинявших декораций. Почему на каждом шагу, изменяя ему и даже издеваясь над ним, ханжески бормочут старые формулы?.. Отрекаться от своей собственной революционной генеалогии – было бы безрассудно. Французская республика 150 лет пишет на стенах «Свобода, равенство, братство», несмотря на очевидное противоречие двух последних лозунгов самим основам ее существования»[770]770
  Г.П. Федотов. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. СПб. 1992. Т. 2. С. 83–84.


[Закрыть].

Читая эти строки, невольно задаешься вопросом, – а действительно ли Советская Россия с середины 30-х годов вступила в полосу отката от революции, а точнее – на путь своеобразной контрреволюции? Если да, то все последующие репрессии массового характера находят свое историческое и логическое объяснение, и отнюдь не потому, что, согласно знаменитому выражению, революция пожирает своих детей. Кстати сказать, противники Сталина из лагеря троцкистов и правых полагали, что дело оборачивается именно таким образом, поскольку основы самой психологии старого большевизма оказались несовместимыми с новым курсом сталинской политики, с его реформами, возрождавшими многие из устоев прежнего режима.

Позднее даже возникла идея некоего исторического возмездия, которое, мол, должно было обрушиться на старую гвардию большевиков в качестве законной кары за все то, что они сотворили с прежней Россией. И орудием этой кары судьба избрала Сталина, положившего конец ставшим уже не только ненужными, но и вредными и опасными, проявлениям революционного интернационализма.

Конечно, можно соглашаться или не соглашаться с такого рода концепциями, объяснявшими события тридцатых годов. Мне лично представляется, что они выглядят неубедительными, ибо базируются на чисто внешнем совпадении событий, а не на их глубоком историческом анализе. Да и в конце концов фундаментальные параметры советского строя при Сталине в эти годы не претерпели радикальных перемен. Поэтому в своем истинном значении термины новая революция или же контрреволюция здесь применять неправомерно. Реформы, проводившиеся Сталиным, были продиктованы не стремлением разрушить или подорвать основы укоренившегося советского строя, а желанием приспособить его к новым историческим реалиям. Это значило – сделать этот строй более жизнестойким, более эффективным перед лицом неизбежно надвигавшихся потрясений в международной сфере. И еще один аргумент: вождь никогда не переставал считать себя последовательным учеником Ленина, а значит, и приверженцем теории революционного преобразования мира. Конечно, и в теории, и особенно в практике, между двумя этими корифеями советского коммунизма были определенные различия, что вполне укладывается в рамки эволюционного развития. Ведь коренным образом изменялись, причем невиданными в истории темпами, объективные условия жизни самой страны и мира в целом. Поэтому слепо следовать каким-то заранее сформулированным теориям и принципам было бы равносильно идиотизму, в чем Сталина никак нельзя заподозрить. Новые условия требовали новых подходов и новых решений. Но они тем не менее осуществлялись в целом в рамках системы, фундаментальные основы которой были заложены основателем большевизма.

В силу указанных выше доводов нет каких-либо серьезных оснований расценивать события середины и второй половины 30-х годов как некую новую революцию сталинского образца. Отсюда вытекает, что и идея какого-то социального возмездия как первопричина террора выглядит скорее как литературная метафора, нежели как солидный исторический аргумент. Бесспорно, сталинские реформы этого периода затронули многие стороны жизни страны, но они не коснулись социально-экономических и политических устоев советского режима. Напротив, именно благодаря этим реформам режим стал более устойчивым и более приспособленным к реалиям жизни. Он очищал себя лишь от плотных наростов ортодоксального большевизма, следование которому могло действительно привести многонациональное советское общество к глубокому кризису. А отдельные симптомы подобного рода явлений становились все более ощутимыми. Но главное заключалось в том, что Советская Россия должна была подготовить себя к суровым и неотвратимым испытаниям на внешнем фронте. Ибо угроза войны из пропагандистского штампа, каким она была в конце 20 – начале 30-х годов, все более явственно превращалась в неотвратимую реальность. Вопрос стоял лишь о том, когда она разразится.

Сталин, будучи сам старым большевиком, мягко выражаясь, не испытывал к ним особого почтения. Больше того, в глубине души он считал их обузой нового режима, поскольку они то ли в силу своей убежденности, то ли в силу свойственного людям такого склада консерватизма, весьма критически, если не искать более сильных выражений, относились к генеральному курсу Сталина. Они органически отторгали реформы, столь необходимые режиму для дальнейшего продвижения вперед. Старыми большевиками вся политика Сталина воспринималась как отказ от ленинских заветов, как своего рода измена идеалам революции. Свидетельств тому немало. Сошлюсь хотя бы на «Письмо старого большевика», о котором уже шла речь ранее. В нем говорилось: «Выросшие в условиях революционной борьбы, мы все воспитали в себе психологию оппозиционеров… мы все – не строители, а критики, разрушители. В прошлом это было хорошо, теперь, когда мы должны заниматься положительным строительством, это безнадежно плохо. С таким человеческим материалом… ничего прочного построить нельзя…»[771]771
  Ю.Г. Фельштинский. Разговоры с Бухариным. С. 137–138.


[Закрыть].

В контексте всех этих реалий не случайным был и роспуск организации старых большевиков, общества бывших политкаторжан и другие меры, призванные поставить точку в уже перевернутой странице истории.

Все эти рассуждения лишь дополняют общую мозаику картины, но они не дают ответа на главный вопрос – каковы глубинные причины массового террора и репрессий тех незабываемых лет. Сейчас я попытаюсь в самом общем виде ответить на него, хотя и понимаю, что мои объяснения также носят в большей мере характер исторических гипотез и умозрительных предположений, нежели убедительных выводов.

Я не стану придерживаться какой-то строго выверенной системы в обосновании своих предположений. Причины, весь их набор, тесно взаимосвязаны друг с другом, порой так переплетены, что между ними трудно провести разграничительную линию. Но в конце концов не в их разграничении суть проблемы.

Во-первых, весь десятилетний период, начиная со смерти Ленина, для Сталина был наполнен перманентной, в сущности никогда не ослаблявшейся, борьбой сначала за завоевание, а затем и утверждение своей власти. Он из этого сделал для себя ряд выводов, и, очевидно, один из главных состоял в следующем: его оппоненты никогда не прекратят против него борьбы, никогда не согласятся с его стратегическим курсом. Их публичные признания своих ошибок, их покаянные речи на съездах и пленумах ЦК – всего лишь маскировка, вынужденные действия, которые они моментально дезавуируют, как только представится подходящий момент. Более того, при малейшем ослаблении его властных позиций они, ни минуты не колеблясь, снова перейдут в контрнаступление против него. Единственный компромисс, приемлемый для них, – это его безоговорочная и полная капитуляция, т. е. отстранение от власти.

Оснований для подобного потока размышлений у вождя было более чем достаточно. Читатель может сам вспомнить приводившиеся в предшествующих главах речи кающихся оппонентов Сталина, от которых на целую версту разило лицемерием и двоедушием. Могут возразить, что это лицемерие и не знавшие меры восхваления Сталина, звучавшие из уст людей, в душе его люто ненавидевших, – был шаг вынужденный, продиктованный безвыходностью ситуации, в которой находились противники Сталина. Все это, конечно, так, но от понимания данного обстоятельства у вождя, видимо, недоверие к своим поверженным оппонентам не только не уменьшалось, но и возрастало в геометрической прогрессии: чем больше они клялись в верности ему и преданности его генеральной линии, тем меньше он верил им.

Второй важный фактор, объясняющий нараставший вал репрессий, имел своим истоком глубокую убежденность Сталина (искреннюю или нет – другой вопрос) в неизбежности обострения классовой борьбы даже в условиях триумфальных побед социализма, о чем в то время трубили все органы пропаганды. Как раз в самый разгар волны репрессий вождь счел необходимым снова подтвердить, что его концепция обострения классовой борьбы не только не утратила свою актуальность, но и стала еще более злободневной. Вот как он сформулировал эту свою мысль: «Надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы все более ручным и безобидным. Такое предположение в корне неправильно. Оно является отрыжкой правого уклона, уверяющего всех и вся, что враги будут потихоньку вползать в социализм, что они станут в конце концов настоящими социалистами. Не дело большевиков почивать на лаврах и ротозействовать. Не благодушие нам нужно, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность. Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за крайние средства как единственные средства обреченных в их борьбе с Советской властью. Надо помнить это и быть бдительным»[772]772
  «Вопросы истории» 1995 г. № 3. С. 4.


[Закрыть].

Следующей существенной причиной развязывания репрессий явилось то, что, по мнению Сталина, успехи в строительстве нового общественного уклада создали в стране обстановку зазнайства и благодушия. Эта обстановка таила в себе немалые опасности и угрозы, поскольку расхолаживала людей и открывала для подрывных действий врагов благоприятные возможности. Вождь постарался развеять эти настроения, без чего сама кампания по развертыванию массовых репрессий была бы невозможна. Создание соответствующей политико-психологической атмосферы в партии и в обществе выступало в качестве обязательного компонента кампании репрессий. В этакой простоватоутрированной форме Сталин обрушился на благодушие и упоение успехами, якобы чуть ли не парализовавшими всю страну:

«Не удивительно, что в этой одуряющей атмосфере зазнайства и самодовольства, атмосфере парадных манифестаций и шумливых самовосхвалений люди забывают о некоторых существенных фактах, имеющих первостепенное значение для судеб нашей страны, люди начинают не замечать таких неприятных фактов, как капиталистическое окружение, новые формы вредительства, опасности, связанные с нашими успехами, и т. п. Капиталистическое окружение? Да это же чепуха! Какое значение может иметь какое-то капиталистическое окружение, если мы выполняем и перевыполняем наши хозяйственные планы? Новые формы вредительства, борьба с троцкизмом? Все это пустяки! Какое значение могут иметь все эти мелочи, когда мы выполняем и перевыполняем наши хозяйственные планы? Партийный устав, выборность парторганов, отчетность партийных руководителей перед партийной массой? Да есть ли во всем этом нужда? Стоит ли вообще возиться с этими мелочами, если хозяйство у нас растет, а материальное положение рабочих и крестьян все более и более улучшается? Пустяки все это! Планы перевыполняем, партия у нас неплохая, ЦК партии тоже неплохой, – какого рожна еще нам нужно? Странные люди сидят там, в Москве, в ЦК партии: выдумывают какие-то вопросы, толкуют о каком-то вредительстве, сами не спят, другим спать не дают…»[773]773
  Там же. С. 9.


[Закрыть].

В связи с процитированными высказываниями невольно возникает вопрос – а верил ли сам Сталин в то, что он говорил? Был ли он искренен даже перед самим собой? Неужели эта зловещая идея о беспредельном обострении классовой борьбы могла уживаться в сознании вождя с его острым практическим умом, с его способностью реалистически оценивать ситуацию и не впадать в непростительные для политического лидера преувеличения. На этот вопрос дать однозначный ответ трудно. Думается, что он не был невольным и беспомощным пленником идеи обострения классовой борьбы. Больше оснований полагать, что он сознательно и целенаправленно заострял вопрос о классовой борьбе, чтобы иметь и теоретическое, и политико-психологическое оправдание своему курсу на развязывание репрессий.

Однако с позиций исторической объективности не столь уж важно – верил ли сам Сталин в то, что говорил или же занимался самообманом вкупе с обманом общественного мнения в целом. В конце концов значение имеет финальный результат.

Рассматривая далее причины масштабных репрессий, нельзя выпускать из поля зрения следующий момент. В партии и стране было немало недовольных политикой Сталина. Кстати, это подтвердил и близкий тогда соратник Сталина А. Микоян, заявивший в 1937 году: «Я думал, я должен это сказать, не знаю как вы, товарищи, но я думал, что, если марксисты до революции были против террора, против царя и самодержавия, как они могут, люди, прошедшие школу Маркса, быть за террор при большевиках, при советской власти? Если коммунисты всего мира, будучи врагами капитализма, не взрывают заводов, как может человек, прошедший школу марксизма, взорвать завод своей страны? Я должен сказать, что никак это в голову в мою не влезало. Но, видимо, приходится учиться. Видимо, падение классового врага, троцкистов так низко, что мы и не предполагали, а именно, как предсказывал т. Сталин, который как будто вел нас за руку и говорил, что нет такой пакости, которой не могли бы совершить троцкисты и правые. Вот это и вышло, что наша бдительность политическая оказалась ослабленной… Поймите, товарищи… у нас есть много людей недовольных (выделено мной – Н.К.). Эти люди вербуются для подрывной работы японо-германскими фашистами»[774]774
  «Вопросы истории» 1994 г. № 6. С. 16.


[Закрыть].

Сталин, располагавший всей полнотой информации, планируя развертывание кампании широкомасштабных репрессий, несомненно учитывал весьма серьезный уровень недовольства его политикой. И здесь имелись в виду не только бывшие его противники из рядов самой партии, но и другие социальные силы, которые никогда не смирились с революцией и Советской властью. Остатки бывших эксплуататорских классов, раскулаченные крестьяне, большой контингент невинно пострадавших в результате великих потрясений конца 20-х – начала 30-х годов, спецпереселенцы, представители старой интеллигенции, подвергавшиеся незаслуженной травле, всякого рода националисты в советских республиках, и вообще те, кто в чем-либо пострадал от Советской власти, – все они, вместе взятые, представляли большую силу. И эта сила при определенном стечении обстоятельств могла открыто выступить против нового строя, против курса, олицетворением которого являлся Сталин.

Согласно логике вождя, все недовольные Советской властью, автоматически становились ее врагами и ждали лишь удобного случая, чтобы нанести по ней удар. Политика вождя исходила из того, что по всем этим силам в подходящий момент должен быть нанесен превентивный удар, чтобы не только деморализовать их, но и, если понадобится, физически уничтожить. Не случайно в эти годы чуть ли не лозунгом дня стал девиз, провозглашенный М. Горьким: «Если враг не сдается – его уничтожают!».

Перечисляя действительные и потенциальные причины репрессий, нельзя обойти молчанием и следующее обстоятельство, которое сыграло роль своего рода движущей пружины, приведшей в действие весь репрессивный механизм. Речь идет о том, что Сталин на протяжении ряда лет получал достаточно надежные и внушавшие полное доверие донесения органов безопасности о планах его физической ликвидации. Пресечение планов физической ликвидации Сталина явилось одной из важнейших причин развертывания кампании массовых репрессий, по крайней мере на первых ее этапах

На этом вопросе стоит остановиться специально, поскольку в литературе о Сталине достаточно прочно укоренилась точка зрения, будто все разговоры о планах убийства вождя – не более чем специально сработанный самим Сталиным и его окружением миф, призванный обосновать и оправдать сами репрессии. Между тем, есть веские основания считать такую точку зрения несостоятельной. Ведь еще до развертывания массовых репрессий и включения попыток организовать убийство Сталина и некоторых его ближайших соратников в число непременных и особенно тяжких обвинений, которые предъявлялись арестованным, имелись объективные факты, свидетельствовавшие о том, что противники вождя вполне серьезно ставили вопрос о необходимости его устранения. Вспомним хотя бы платформу Рютина, не говоря уже о других эпизодах. Ведь призыв к устранению Сталина, если его трактовать юридически грамотно, ничуть не исключал возможности его физического уничтожения. Отрицать это, не попирая элементарный здравый смысл, нельзя. К тому же, каким бы незначительным ни было число подпольных троцкистских и иных антисталинских организаций, совершенно ясно, что они существовали. И существовали не ради того, чтобы периодически обмениваться конспиративными письмами с осуждением сталинского режима и его политики. Их планы простирались гораздо дальше и не исключали безоговорочно использование индивидуального террора. Надо признать, что на месте Сталина любой другой политический и государственный деятель должен был учитывать возможность организации покушения на его жизнь.

А если все это помножить на общепризнанную подозрительность Сталина, его имманентное чувство недоверия к людям, то не приходится удивляться, что этот момент стал одним из рычагов, приведших в движение механизм репрессий. Поскольку сам вождь исходил из того, что лишь физическое уничтожение реального или потенциального противника ставит окончательную точку в борьбе с ним, постольку он распространял подобный образ мышления и на тех, против кого он вел борьбу. Получалось, что финалом политической победы над врагом являлось его физическое уничтожение. Этот невысказанный нигде постулат во многом и определял как характер репрессий, так и их масштабы.

Следующим побудительным мотивом репрессий было стремление Сталина запугать не только своих противников, но и своих собственных сторонников, в том числе и ближайших соратников. Люди, исполненные страха и неуверенности в своем завтрашнем дне, будут с большим рвением выполнять указания вождя и не осмелятся выступить против него в любой ситуации. Подобный расчет, конечно, присутствовал в системе мотиваций, объясняющих политику и поведение Сталина. Но этот мотив имеет и более широкое измерение. В обстановке страха и подозрений гораздо легче было проводить в жизнь самые жесткие решения, принимаемые вождем. Никто не осмеливался высказать даже малейшее сомнение в правильности таких решений. И это распространялось не только на политическую верхушку или среднее звено партийных функционеров, а фактически на все слои населения.

Конечно, Сталин больше полагался на страх, чем на любовь своих сограждан. Его, видимо, не вводили в заблуждение бесконечные панегирики в его адрес – он знал, как все это делается и чего все это стоит на поле политической борьбы. Поэтому, развертывая кампанию репрессий, он отдавал отчет в том, что страх, поселившийся в стране, в душах его сограждан, будет серьезным подспорьем, своего рода безотказным инструментом в осуществлении его дальнейших планов.

Наконец, еще одна версия в отнюдь не полном перечне причин, вызвавших вал репрессий, – это версия, согласно которой Сталин наносил превентивный удар против якобы существовавшей и действовавшей Советском Союзе в условиях глубочайшей конспирации так называемой пятой колонны. Эта версия имеет немало приверженцев среди левого спектра российских историков. Они, опираясь на определенные данные и факты, доказывают, что Сталин своевременно узнал о существовании такой пятой колонны, орудовавшей прежде всего в рядах армии, и нанес поэтому сокрушительный превентивный удар, чем обезопасил страну от измены и предательств среди высшего командного состава вооруженных сил в условиях надвигавшейся войны. Тем самым, мол, он спас страну от поражения во время гитлеровского нашествия.

Я не буду анализировать обоснованность данной версии, поскольку в ходе дальнейшего изложения коснусь вопроса о так называемом фашистском заговоре в Красной Армии в связи с делом Тухачевского и других военачальников. Здесь же замечу, что эта версия представляется не в полной мере убедительной. Ведь нельзя же считать серьезным аргументом одно из заявлений Гитлера, который сказал: «Правильно сделал Сталин, что уничтожил всех своих военачальников…»[775]775
  Д. Мельников., Л. Черная. Нацистский режим и его фюрер. М. 1991. С. 13.


[Закрыть]. Похвала злейшего врага – отнюдь не комплимент в адрес Сталина и тем более не доказательство правильности того, что верхушка армии была репрессирована в эти годы. Конечно, многое в данной версии вызывает недоуменные вопросы, не находящие убедительного ответа. Но в качестве одной из возможных побудительных причин сталинских чисток она может рассматриваться и подвергаться анализу и критической оценке. И в этом смысле она, бесспорно, имеет право на существование. Вообще следует заметить, что в столь сложных и деликатных вопросах докопаться до истины бывает часто практически невозможно. На любой аргумент находится свой контраргумент, и все, как говорится, возвращается на круги своя. Но, повторяясь, скажу, что она имеет право рассматриваться в качестве одного из возможных объяснений эпидемии сталинских репрессий в 30-е годы. Хотя попутно нужно заметить, что вакханалия репрессий началась до раскрытия якобы существовавшего заговора в армии. Это уже кое о чем говорит.

К рассмотренной выше версии о превентивном ударе по пятой колонне органически примыкает версия всеобъемлющей генеральной чистки, которую Сталин предпринял для того, чтобы полностью гарантировать реализацию своей генеральной линии в новых условиях, сложившихся после завершения коллективизации и в связи с коренными изменениями на международной арене. Магистральным направлением этих изменений, безусловно, выступала возраставшая опасность войны, избежать которой было практически невозможно. Эту версию, как ни покажется парадоксальным, первым высказал Н.И. Бухарин – одна из главных жертв сталинского молота репрессий. За три месяца до расстрела, находясь под следствием, он направил сугубо личное письмо Сталину. В этом послании содержится следующее примечательное предположение относительно глубинных мотивов осуществлявшихся репрессий.

«Есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки а) в связи с предвоенным временем, b) в связи с переходом к демократии. Эта чистка захватывает а) виновных, b) подозрительных и с) потенциально-подозрительных. Без меня здесь не могли обойтись. Одних обезвреживают так-то, других – по другому, третьих – по третьему. Страховочным моментом является и то, что люди неизбежно говорят друг о друге и навсегда поселяют друг к другу недоверие (сужу по себе: как я озлился на Радека, который на меня натрепал! а потом и сам пошел по этому пути…). Таким образом, у руководства создается полная гарантия.

Ради бога, не пойми так, что я здесь скрыто упрекаю, даже в размышлениях с самим собой. Я настолько вырос из детских пеленок, что понимаю, что большие планы, большие идеи и большие интересы перекрывают все, и было бы мелочным ставить вопрос о своей собственной персоне наряду с всемирно-историческими задачами, лежащими прежде всего на твоих плечах.

Но тут-то у меня и главная мука, и главный мучительный парадокс»[776]776
  «Родина» 1995 г. № 2. С. 52.


[Закрыть].

Внутренняя логика в рассуждениях Бухарина такова, что он как бы соглашается с исторической неизбежностью репрессий, рассматривая их через призму грандиозных задач и планов строительства нового общества. Нельзя сказать, что он оправдывает эти репрессии, но в каком-то смысле выражает понимание их неизбежности и даже закономерности. Конечно, вполне естественно предположить, что, арестованный, высказывая подобную точку зрения, хотел снискать снисхождение вождя, надеялся на то, что тот оценит его «объективность» и не пойдет на вынесение смертного приговора в ходе предстоявшего судебного процесса. Вместе с тем, приведенное выше объяснение, отнюдь не выглядит только лишь как мольба о прощении. Оно содержит и большую долю истины, бросает дополнительный свет на картину происходивших событий. Вернее, на их закулисную – и самую важную – сторону.

Ряд историков левого толка, в целом осуждая репрессии и террор, считают, что они были в каком-то смысле исторически обусловлены самим характером эпохи и обстоятельствами времени. Эта точка зрения достаточно спорна и против нее можно выдвинуть немало аргументов. Однако и она содержит в себе зерно истины. Достаточно четко и лапидарно ее изложил историк И.Я. Фроянов: «Мы видим, как на протяжении 30-х годов происходит поворот руководства, его политики к национальным истокам. Это прежде всего коллективизм и общинность, умение жертвовать собой. Все это русский народ доказал на протяжении многих веков. Перед Сталиным в 30-е годы стояла задача построения мобилизационного общества. Иначе устоять было невозможно. Удержаться во враждебном окружении иначе было нельзя. Необходимо было все сосредоточить в одних руках. Сталин с этой задачей справился, но построение мобилизационного общества, конечно, было связано с большими издержками. Прежде всего, я имею в виду репрессии. С точки зрения жизни отдельного человека, репрессии были страшной и безобразной практикой. Но есть еще один аспект измерения. Этот аспект связан, прежде всего, с нуждами и потребностями общества в целом, страны в целом. Если принимать тезис о том, что мобилизационное общество не могло быть создано без потерь, без жертв, которые приняли форму репрессий, то мы, тем самым, должны будем признать в определенной степени историческую обусловленность этих репрессий»[777]777
  Интервью И. Я. Фроянова сетевому журналу «Полярная звезда» (К 125 летаю Сталина)
  (Электронный вариант).


[Закрыть].

Завершить этот раздел хочется следующим заключительным аккордом. Советская страна в какой-то мере была подготовлена к сталинским репрессиям. Она пережила братоубийственную Гражданскую войну, благодаря которой у какой-то части населения выработался инстинкт кровожадности, безразличия или равнодушия к страданиям других людей. Пережила она и тяжелые, наполненные лишениями, годы индустриализации, которые также сказались на общем психологическом климате в стране отнюдь не в благотворном смысле. Вынесла она и великий перелом со всеми его трагическими последствиями. Иными словами, к трудностям и страданиям она была подготовлена. Даже очень подготовлена! И Сталин прекрасно это понимал. Он знал, что при создании соответствующей морально-психологической атмосферы массовые репрессии не будут восприниматься как что-то из ряда вон выходящее, как гром среди ясного неба. Постоянная, на протяжении многих лет, промывка мозгов и внушение людям идеи, что вокруг орудуют замаскированные враги и что их число не только не уменьшается, но и возрастает – все это создало политические и морально-психологические предпосылки для проведения массовых чисток и репрессий. К чисткам советские коммунисты были приучены с самого начала Советской власти. Не были для масс населения Советской России чем-то экстраординарным и репрессии, в том числе и массового характера. Словом, и партия, и народ, да и страна в целом, приобрели такой богатый исторический опыт, что готовы были к любым неожиданностям.