Текст книги "Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 2"

Автор книги: Николай Капченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 76 страниц)

Я не хочу выносить какие-то моральные вердикты в отношении Светланы Аллилуевой – на это ни у меня, ни у кого-либо другого нет никаких прав. Сама ее жизнь выступает в качестве единственного судьи ее собственной судьбы. Однако одно замечание я себе все-таки позволю сделать, поскольку оно имеет прямое отношении к политической биографии Сталина в целом. Своими книгами и интервью С. Аллилуева внесла чрезвычайно весомую лепту в поношение Сталина. Ведь она писала не только и не столько личную историю своей жизни и жизни своей семьи, в особенности отца. Она фактически выносила ему политический приговор. И этот приговор поражает не только своей суровостью, но и явной тенденциозностью. И это особенно важно подчеркнуть, поскольку все свидетельства С. Аллилуевой были важны и интересы не только сами по себе, в силу самого предмета, который она рассматривала. Ее многочисленные свидетельства давно уже превратились в нечто вроде одного из краеугольных камней общего здания антисталинизма. Люди, пишущие о Сталине и выносящие свои вердикты по поводу его роли как исторической личности, во многом опираются на мысли, высказанные его дочерью. А здесь она превзошла многих ярых хулителей своего отца, вынося безапелляционные суждения, смахивающие скорее на судебный приговор. И ее суждения в глазах многих обретают силу безусловного доказательства, поскольку исходят не от кого-либо, а от самой дочери вождя. Как можно сомневаться в ее правоте? Ведь она знала больше и лучше других своего собственного отца!

Конечно, своего отца она знала лучше других. Но это еще не значит, что Сталина – политика, Сталина – государственного деятеля она знала и понимала хорошо. Настолько хорошо, чтобы выносить самые суровые и резкие заключения. Ее обобщающий взгляд на Сталина не отличается историческим кругозором и масштабностью. Он отражает скорее ее предубеждения, а не убеждения. Главное в том, что она не поняла духа эпохи, в которую она жила. Этот упрек может показаться выскомерно-несправедливым или даже нахальным наветом на дочь вождя. Но в данном случае я веду полемику с С. Аллилуевой не как дочерью Сталина, а как с одним из авторов, написавшем о нем несколько книг. И она, равно как и каждый другой, не может находиться вне зоны критики. Тем более что для этого есть реальные основания.

Вот типичный образчик ее суждений, явно претендующий на широкое историческое обобщение. И хотя ее слова звучат искренне, все-таки трудно отделаться от подозрения, что ее рукой водила какая-то другая рука.

«Для меня, – писала она, – было много труднее освободиться от мифов и лжи, чем для любого сталиниста. Все, что охватывает собою этот политический термин, всегда было чуждо мне. Даже когда я узнала многое, мне еще долго представлялось, что отец сам был жертвой системы, а не ее создателем и двигателем.

Нет, жертвами были другие, жертвами были миллионы людей – и моя мама… А он дал свое имя системе кровавой единоличной диктатуры. Он знал, что делал, он не был ни душевнобольным, ни заблуждающимся. С холодной расчетливостью утверждал он свою власть и больше всего на свете боялся ее потерять. Поэтому первым делом его жизни стало устранение противников и соперников, а потом уже все остальное. В пореволюционной России он воскресил абсолютизм, террор, тюрьмы, бюрократию, полицию, шовинизм и империалистическую внешнюю политику. В стране, где демократия в 1917 году оставалась выкидышем истории и умерла тут же после рождения, это только укрепило его власть и славу»[641]641
  Светлана Аллилуева. Только один год. С. 157–158.


[Закрыть].

И, наконец, последний аккорд в этом какофоническом диссонансе. Дочь пишет об отце как историк, своего рода Пимен в юбке: «Человеческие чувства в нем были замещены политическими соображениями. Здесь он знал и чувствовал игру, переливы, оттенки. Этим он был поглощен целиком. А так как самым главным для него в течение многих лет было захватить, не упустить, и укреплять свою власть в партии и в стране, то перед этой целью отступило все остальное.

Я думаю, что смерть мамы, которую он воспринял как личное предательство, унесла из его души последние остатки человеческого тепла. Он был теперь свободен от ее смягчающего, и тем мешавшего ему, присутствия. Теперь он только сильнее укрепился в том скептически-недобром взгляде на людей, которое было естественным для его несентиментальной натуры»[642]642
  Там же. С. 323–324.


[Закрыть].

Итак, перед нами портрет политического монстра, написанный рукой собственной дочери. Для легковерных людей именно последнее обстоятельство приобретает особую убедительную силу, своего рода оттенок абсолютной истинности. Лично для меня оценки С. Аллилуевой, в части, касающейся сущности власти Сталина и его исторической роли в судьбах нашей страны, кажутся поверхностными. Они зиждутся скорее на эмоциях, чем на комплексном и объективном исследовании и сопоставлении всей совокупности фактов. Поскольку только на их базе можно вынести вердикт любой исторической фигуре. Своим замечанием я нисколько не ставлю под сомнение многие факты и свидетельства, содержащиеся в опубликованных воспоминаниях дочери Сталина, и составляющих один из важных исторических источников, касающихся его жизни, характера и привычек, личных пристрастий и прочих черт. Но что касается общих оценок его роли в истории и месте в ряду других выдающихся фигур минувшего века, то здесь, как мне кажется, родственники вождя не обладают и не могут обладать какой-то монополией на истину. Их позиция и точки зрения подвластны критическому анализу, как и любое другое историческое свидетельство или вердикт.

* * *

Подводя общий итог рассмотрению вопросов данной главы, можно сказать, что эти годы стали для Сталина порой тяжелых испытаний. Видимо, правы биографы Сталина, считающие, что именно на эти годы приходится глубокий внутренний кризис, который переживал вождь и который оказал на него глубочайшее воздействие. В этот период, особенно в 1932, году Сталин как-то умерил свою публичную активность, мало выступал и часто хранил молчание в то время, когда партия и массы населения хотели бы услышать от него оценки того или иного события. На это обращали внимание не только в партийных и советских верхах, но и за границей. «Рупор» Троцкого счел необходимым поместить специальную статью «Почему молчит Сталин?». В ней, в частности говорилось: «Молчание Сталина и его затворничество приобретают все более и более демонстративный характер. В конце концов всему есть мера! Обжегшись на целом ряде больших вопросов, Сталин стал осторожнее. Это понятно… Молчание на XVII партийной конференции, собравшейся в очень ответственный исторический момент, было уже само по себе скандалом. Но несравненно хуже молчание Сталина по поводу совершающегося за последние месяцы поворота во всей хозяйственной политике. Все чувствуют, что ряд последних декретов, разрозненных, несогласованных и необъясненных, представляет только введение к какому-то более решительному повороту Все спрашивают себя: вправо, влево или… шаг на месте? Сталин молчит…

Ходят слухи, что молчание Сталина есть не только мера осторожности, но и своего рода демонстрация. В своем «Завещании» Ленин писал о «капризности» Сталина. Эта характеристика встречается у Ленина и еще кое-где. Старики рассказывают, что еще в эпоху Ленина Сталин, в случае обиды, прятался у себя на квартире или за городом на несколько дней, прерывая с учреждениями партии, в том числе и с Лениным, устные, письменные и телефонные сношения. Тогда говорили в тесном кругу: «на Сталина опять нашло». Такое состояние он переживает, по-видимому, и сейчас, только не в прежнем, домашнем, а так сказать, во «всемирно-историческом» масштабе»[643]643
  «Бюллетень оппозиции» 1932 г. № 29–30. (Электронный вариант)


[Закрыть].

Своеобразный уход Сталина в тень, конечно, имел свои причины. Одна из них, как мне представляется, заключалась в том, что в 1932 году у него обнаружились некоторые проблемы со здоровьем. Об этом говорит, в частности, то, что Политбюро предоставило ему почти трехмесячный отпуск и он уехал на юг подлечиться. В западной печати в связи с уходом генсека в политическую тень начали распространяться всякого рода слухи о его болезни, о том, что он якобы отстранен от руководства и т. д. Пришлось даже официально опровергать эти слухи, чтобы они не превратились в некую лавину, способную вызвать нежелательные последствия. 3 апреля 1932 года (заметим в скобках – как раз в 10-ю годовщину своего избрания на пост Генерального секретаря) в ответ на письмо корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс» Сталин с чувством ехидства сообщил: «Ложные слухи о моей болезни распространяются в буржуазной печати не впервые. Есть, очевидно, люди, заинтересованные в том, чтобы я заболел всерьёз и надолго, если не хуже. Может быть это и не совсем деликатно, но у меня нет, к сожалению, данных, могущих порадовать этих господ. Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров… И. Сталин»[644]644
  И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 134.


[Закрыть].

К приведенному выше сюжету как-то органически примыкает еще один эпизод аналогичного типа, имевший место спустя несколько лет. Я воспроизведу ответ Сталина на запрос американского корреспондента по поводу состояния его здоровья.

«Господину Чарльзу Наттеру, заведующему бюро «Ассошиэйтед пресс»

Милостивый государь!

Насколько мне известно из сообщений иностранной прессы, я давно уже оставил сей грешный мир и переселился на тот свет. Так как к сообщениям иностранной прессы нельзя не относиться с доверием, если Вы не хотите быть вычеркнутым из списка цивилизованных людей, то прошу верить этим сообщениям и не нарушать моего покоя в тишине потустороннего мира.

С уважением

И. Сталин»[645]645
  И.В. Сталин. Соч. Т. 14. (Электронная версия)


[Закрыть].

Но он, конечно, лукавил. Его состояние здоровья в это время не было нормальным. То, что генсек нуждался в лечении и отдыхе, видно хотя бы его письма Кагановичу от 19 июня 1932 года:

«Вы спрашиваете о моем здоровье. Здоровье мое, видимо, не скоро поправится. Общая слабость, настоящее переутомление – сказываются только теперь. Я думаю, что начинаю поправляться, а на деле выходит, что до поправки еще далеко. Ревматических явлений нет (исчезли куда-то), но общая слабость пока что не отходит. Провожу время не плохо.

И. Ст»[646]646
  Сталин и Каганович. Переписка. С. 180.


[Закрыть].

В декабре того же злосчастного для Сталина года он в письме Ворошилову также жаловался на состояние здоровья. (Хотя, замечу в скобках, эта черта ему вообще была не свойственна): «Я все еще чувствую себя плохо, мало сплю, плохо поправляюсь, но [в] работе не отмечено. Привет.

16. XII. Сталин»[647]647
  Советское руководство. Переписка. 1928 – 1941. С. 196.


[Закрыть].

В целом же едва ли состояние здоровья играло главную роль в уходе Сталина в политическую тень. И уж, конечно, не чрезмерная скромность, в наличии которой его нельзя упрекнуть. Вместе с тем следует оттенить одну мысль.

Молчание Сталина ни в коем случае не было проявлением паники, отчаяния или растерянности, которые, мол, его охватили. Напротив, он, как показало дальнейшее развитие событий, готовил очередной этап последовательного осуществления своего общего стратегического плана. Свое кредо он достаточно ясно сформулировал уже на январском (1933 г.) пленуме ЦК партии: «Нельзя не подгонять страну, которая отстала на сто лет и которой угрожает из-за её отсталости смертельная опасность. Только таким образом можно было дать стране возможность наскоро перевооружиться на базе новой техники и выйти, наконец, на широкую дорогу»[648]648
  И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 183.


[Закрыть].

Именно укрепление экономической мощи страны и в особенности ее оборонного потенциала вождь расценивал как крупнейшее достижение минувших трудных лет. Он, как бы предвосхищая возможные упреки в свой адрес, указывал, что если бы партия и страна не следовали предложенному им курсу, то государство оказалось бы в смертельно опасном положении. Конечно, кто-то может сказать, что все эти слова нацелены были на то, чтобы оправдать себя и свою политику. Я допускаю, что определенный элемент политического самооправдания в выступлениях Сталина 1933 года присутствовал. Однако это – всего лишь деталь, а не главное в его выступлениях и аргументах. Успешное выполнение первого пятилетнего плана, о чем уже шла речь в одной из предыдущих глав, преодоление кризисной фазы коллективизации, медленное, но четко наметившееся улучшение с продовольственным снабжением и рост рынка потребительских товаров первой необходимости – все это были не вымыслы официальной пропаганды, а факты реальной действительности. Сопоставляя отрицательные и положительные тенденции этого периода, подлинно великие достижения и довольно серьезные трудности, надо со всей четкостью констатировать – сталинский курс ускоренного развития страны оказался правильным и он исторически себя в полной мере оправдал. И это все явилось итогом многотрудной и героической работы миллионов и миллионов советских людей. Немалая заслуга принадлежит и Сталину как инициатору этого курса.

Мне представляется закономерным, что именно в весьма тяжелый для него 1932 год Сталин пришел к выводу о том, что дело строительства нового общества в Советском Союзе можно считать обеспеченным. В письме Кагановичу в июне 1932 года он дал следующее указание:

«Необходимо дать в «Правде» передовую об итогах весенней посевной кампании. В статье надо подчеркнуть, что сводки Наркомзема документально устанавливают полную победу колхозов и совхозов в сельском хозяйстве, так как удельный вес единоличного сектора не составляет в этом году и 20 процентов, тогда как удельный вес колхозов и совхозов превышает 80 процентов всей посевной площади. В статье надо обругать грубо и резко всех лакеев капитализма, меньшевиков, эсеров и троцкистов, а также правоуклонистов, сказав, что попытки врагов трудящихся вернуть СССР на капиталистический путь окончательно разбиты и развеяны в прах, что СССР окончательно утвердился на новом, социалистическом пути, что решительную победу социализма в СССР можно считать уже завершенной»[649]649
  Сталин и Каганович. Переписка. С. 187.


[Закрыть].

Конечно, возникает законный вопрос: какое содержание вкладывал генсек в эту свою формулу? Имел ли он в виду, что в целом успешно завершено строительство нового общественного строя или же речь шла только о том, что отныне нет и не может быть речи о возможности попятного движения, своего рода социального реванша? По логике вещей Сталин не мог отбросить как ненужный теоретический хлам ленинские указания, согласно которым созидание новой общественной формации не может не занять длительный исторический период. Период, исчисляемый отнюдь не полутора десятками лет, прошедших со времени Октябрьской революции.

Он все это прекрасно понимал. И тем не менее спешил. Спешил сообщить о досрочном выполнении главной стратегической цели всей большевистской революции – победе социализма. В этом видится политическое нетерпение генсека, захваченного общим порывом рапортовать о досрочном выполнении планов и других заданий. В какой-то мере его нетерпение можно понять и даже объяснить стремлением доказать полную обоснованность и жизненность своей концепции о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. Но если оперировать более емкими и более применимыми для данного случая категориями, то говорить о победе социализма не только в чисто узком смысле, а в широком – в плане созидания экономических, научно-технических, культурных и иных фундаментальных, базисных факторов – говорить об этом было еще рано. Страна только что начинала становиться на ноги и ей предстояло пройти еще немалый тернистый, а порой и весьма извилистый путь, чтобы официально декларировать победу нового общественного строя. Сталину, как и всей его политической философии, было присуще этакое социально-экономическое и политическое нетерпение. Он постоянно делал акцент на форсировании развития страны по всем направлениям. Упрекать его в этом, конечно, есть веские основания. Но и спешить, наращивать темпы всестороннего развития государства у него было не меньше оснований. Помимо чисто внутренних факторов, к этому побуждали и внешние обстоятельства, игнорировать или преуменьшать значение которых мог только политический дебил. Нужно было идти не просто в ногу со временем. Надо было обгонять время. Эта идея стала не просто девизом той эпохи. Она превратилась в суровый исторический императив. Императив без всяких альтернатив.

Глава 10
ПОЛИТИЧЕСКИЙ БАРОМЕТР ЛИХОРАДИТ

1. Сталин перед дилеммой: консолидация в обществе или обострение классовой борьбы?

Сталинская пропаганда с каждым годом и даже месяцем расширяла кампанию по возвеличиванию вождя. Никакие трудности и проблемы не могли умерить пыл тех, кто славословия в адрес лидера партии сделал чуть ли не своей основной профессией. Даже наблюдалось, на первый взгляд, какое-то противоестественное явление – чем труднее и сложнее становилось положение в стране, тем громче звучали нескончаемые здравицы в честь вождя. Ему приписывались как реальные, так и выдуманные заслуги и достижения. Ореол мудрости, непогрешимости, железной воли и решительности, непоколебимой твердости и последовательности в проведении генеральной линии партии – все это было призвано не только польстить его честолюбию и самолюбию. Наглядно просматривалось и прикладное – сугубо политическое – назначение кампании по раздуванию культа: она должна была способствовать нейтрализации критических высказываний в адрес лично Сталина и проводимого им политического курса. Причем с начала 30-х годов уже стала проглядывать, сначала пунктиром, а затем все более явственно и отчетливо, мысль о том, что Сталин не только вполне достойно заменил Ленина, но и в ряде принципиальнейших вопросов разработки проблем строительства нового общественного уклада далеко ушел вперед.

Сам Сталин, разумеется, неизменно подчеркивал, что он является всего-навсего лишь учеником великого вождя и, случалось, высказывал даже критические замечания в связи с его собственным восхвалением. Но делал он это как-то стандартно и (если данный термин здесь уместен) как бы по долгу службы. Подобные высказывания обычно облекались в форму подчеркивания марксистско-ленинского тезиса о роли масс как решающем факторе общественного развития. В 1933 году, выступая на первом съезде колхозников-ударников, он подчеркивал: «Прошли те времена, когда вожди считались единственными творцами истории, а рабочие и крестьяне не принимались в расчёт. Судьбы народов и государств решаются теперь не только вождями, но, прежде всего и главным образом, миллионными массами трудящихся. Рабочие и крестьяне, без шума и треска строящие заводы и фабрики, шахты и железные дороги, колхозы и совхозы, создающие все блага жизни, кормящие и одевающие весь мир, – вот кто настоящие герои и творцы новой жизни»[650]650
  И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 255.


[Закрыть].

Более глубокое ознакомление с такого рода высказываниями Сталина порождает немало мыслей. Лицемерил ли он, когда порой нарочито скромно говорил о себе и упрекал тех, кто, мол, незаслуженно преувеличивает его заслуги? Или действительно выражал свое плохо скрываемое неодобрение восторженными здравицами в его честь? Думается, что здесь скорее верно первое, чем второе. Будь он на самом деле противником восхвалений, он не замедлил бы положить всему этому конец, или же поставил строгие границы, введя всю эту аллилуйщину в какие-то приемлемые рамки. Этого он никогда не делал, и остаются только два разумных объяснения. Или его собственное тщеславие и непомерная жажда восхвалений, в лучах которых он мог бы купаться, подавляли в нем чувство здравого смысла и чувство меры. Или же он рассматривал все, что относилось к его прославлению, как к еще одному эффективному инструменту упрочения собственных властных позиций. Ведь в адрес человека, которого на все лады превозносят как великого и мудрого, трудно высказывать любому его противнику какие-либо критические замечания. Скорее всего, здесь мы имеем смесь и первого, и второго. А где между ними проходила грань – на этот вопрос, видимо, даже сам вождь затруднился бы с ответом, если бы от него требовалась не показная, а действительная искренность.

Еще один момент в процессе формирования культа вождя в этот период достоин того, чтобы на нем остановиться. Вообще следует иметь в виду, что культ Сталина – понятие чрезвычайно емкое и многогранное. На каждом историческом этапе он обретал свои особые формы и особенности, поскольку всегда находился не в статичном состоянии, а в процессе непрерывной эволюции. В начале 30-х годов важнейшим компонентом культа вождя было проведение знака равенств, чуть ли не абсолютного тождества между самим Генеральным секретарем и генеральной линией, проводимой на том или ином этапе партией. Смысл подобного отождествления был абсолютно прозрачен – выступать против Сталина значило выступать против линии партии. И если при Ленине допускались (и были не столь уж диковинными) критические замечания в его адрес, то при новом вожде такого уже не было и не могло быть. В противном случае ярлык антипартийного элемента, а то и врага Советской власти, уже был наготове. Таким способом Сталин также укреплял фундамент своего единовластия в партии и стране.

Все эти процессы, протекавшие в стране, в значительной степени облегчались тем, что постепенно ситуация во всех сферах жизни начала обретать все больше черт стабильности. Стабильности – не в статичном ее истолковании, а в плане динамичного развития с позитивными результатами. Успешное выполнение первой пятилетки в области индустрии, достижения в сфере коллективизации, некоторое улучшение продовольственного положения основных масс населения, бесспорные успехи на ниве развития образования и подготовки кадров и многое другое – все это являлось не плодом советской пропаганды, а реальными фактами жизни. Достаточно сказать, что в 1934 году в сельском хозяйстве СССР работали уже 281 тысяча тракторов и 32 тысячи комбайнов. Утверждение колхозного строя и связанный с ним подъем сельского хозяйства дали Советской власти возможность отменить карточную систему на хлеб и другие продукты и установить свободную торговлю продовольственными продуктами.

Высший пик социально-экономического кризиса был преодолен и остался только в исторической памяти. Это, конечно, не значит, что последствия голода не могли еще не сказываться: в ряде регионов серьезные проблемы с продовольствием продолжались и после того, как высшая точка голодного периода (в 1932–1933 гг.) осталась позади. Примерно в это время серьезную проблему составили эпидемии тифа и малярии, для ликвидации которых властями были предприняты эффективные меры, и с этой опасностью удалось справиться. Весенний сев прошел в целом успешно, а урожай осенью был значительно лучше, чем в предыдущие два года. Это позволило существенно увеличить снабжение хлебом городов. В последние несколько месяцев 1933 года наблюдался рост поставок на колхозные рынки. Определенным показателем улучшения ситуации было падение рыночных цен на продовольствие, начиная с июля и далее.

Не случайно Сталин в своем докладе на объединенном январском (1933 г.) пленуме ЦК и ЦКК столь охотно и столь обильно цитировал оценки некоторых ведущих западных газет. Причем делал это умело и тонко, противопоставляя диаметрально противоположные высказывания западной печати по поводу положения дел в Советском Союзе. Так, он привел отзыв английской буржуазной газеты «Дейли Телеграф», данный в конце ноября 1932 года: «Если рассматривать план, как пробный камень для «планируемой экономики», то мы должны сказать, что он потерпел полный крах»[651]651
  См. И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 164.


[Закрыть]. Аналогичную точку зрения высказывала и влиятельнейшая американская газета «Нью-Йорк Таймс». В конце ноября 1932 года она писала: «Пятилетний промышленный план, поставивший своей целью сделать вызов чувству пропорции, стремящийся к своей цели «независимо от издержек», как часто с гордостью похвалялась Москва, не является в действительности планом. Это – спекуляция»[652]652
  Там же. С. 164.


[Закрыть].

Как видим, западные наблюдатели не жалели крепких слов и броских эпитетов, чтобы в самом мрачном свете представить итоги коренных сдвигов в сфере экономического строительства, равно как и в других областях поступательного развития страны Советов.

Пронизанным духом скептицизма и безнадежности оценкам, которые доминировали в западной печати, Генеральный секретарь противопоставил высказывания и оценки диаметрально противоположного характера и направленности. Так, известный в то время английский журнал «Раунд Тэйбл» восторженно писал:

«Достижения пятилетнего плана представляют собой изумительное явление. Тракторные заводы Харькова и Сталинграда, автомобильный завод АМО в Москве, автомобильный завод в Нижнем Новгороде, Днепровская гидроэлектрическая станция, грандиозные сталелитейные заводы в Магнитогорске и Кузнецке, целая сеть машиностроительных и химических заводов на Урале, который превращается в советский Рур, – все эти и другие промышленные достижения во всей стране свидетельствуют, что, каковы бы ни были трудности, советская промышленность, как хорошо орошаемое растение, растёт и крепнет… Пятилетний план заложил основы будущего развития и чрезвычайно усилил мощь СССР»[653]653
  Там же. С. 165–166.


[Закрыть].

Как говорится, начали за упокой, а кончили во здравие. Надо сказать, что отнюдь не те или иные комплиментарные отзывы и оценки буржуазной печати служили для Сталина главным аргументом в защите проводимого им курса. Сама жизнь постепенно начала входить в относительно нормальную колею, что ощущалось населением страны. Однако тяжелые переживания, связанные с минувшими годами, были еще слишком свежи в народной памяти, чтобы их можно было сбрасывать со счета как один из факторов, формировавших общественную атмосферу тех лет. И Сталин косвенным образом (правда, с запозданием в два года) вынужден был сам вспомнить о тяжелых временах. Правда, сделал он это в такой форме и в таком контексте, что наполненные неимоверными страданиями годы, выглядели в его истолковании не столь уж тяжелыми и трудными.

Ничтоже сумняшеся, он заявил на первом съезде колхозников-ударников: «Я мог бы вам рассказать некоторые факты из жизни рабочих в 1918 году, когда целыми неделями не выдавали рабочим ни куска хлеба, не говоря уже о мясе и прочих продуктах питания. Лучшими временами считались тогда те дни, когда удавалось выдавать рабочим Ленинграда и Москвы по восьмушке фунта чёрного хлеба и то наполовину со жмыхами. И это продолжалось не месяц и не полгода, а целых два года. Но рабочие терпели и не унывали, ибо они знали, что придут лучшие времена и они добьются решающих успехов. И что же, – вы видите, что рабочие не ошиблись. Сравните-ка ваши трудности и лишения с трудностями и лишениями, пережитыми рабочими, и вы увидите, что о них не стоит даже серьёзно разговаривать»[654]654
  И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 243–244.


[Закрыть].

Нечего сказать – утешил вождь своих слушателей, а главное – многомиллионные массы Советской страны! Трудно даже сказать, чего здесь было больше – лицемерия, или равнодушия к страданиям и тяготам, выпавшим на долю народа. Видимо, сполна было и того, и другого. Но я не стану акцентировать внимание читателя на этих и без комментариев ясных моментах. Хочу лишь подчеркнуть, что вождь, как бы широким шагом перешагнул через все эти невзгоды, и заговорил о новых планах и новых свершениях, ожидавших страну. Отныне Сталин во главу угла начинает ставить вопросы улучшения жизни трудящихся. Он в качестве бесспорного достижения советской власти привел тот факт, что за короткое время в стране была ликвидирована безработица, положен конец пауперизации и обнищанию в деревне, увеличение доходов рабочих и крестьян в 1932 году составило 85% по сравнению с 1928 годом; рост общественного питания с охватом свыше 70% рабочих решающих отраслей промышленности превысил плановые наметки пятилетки в шесть раз.

Все это, взятое в целом, дало вождю возможность поставить вопрос о том, чтобы сделать всех колхозников зажиточными. Эта задача была провозглашена в качестве ключевой на ближайшие годы. Сталин уверял: «Чтобы стать колхозникам зажиточными, для этого требуется теперь только одно – работать в колхозе честно, правильно использовать тракторы и машины, правильно использовать рабочий скот, правильно обрабатывать землю, беречь колхозную собственность…

И если мы будем трудиться честно, трудиться на себя, на свои колхозы, – то мы добьёмся того, что в какие-нибудь 2–3 года поднимем всех колхозников, и бывших бедняков, и бывших середняков, до уровня зажиточных, до уровня людей, пользующихся обилием продуктов и ведущих вполне культурную жизнь»[655]655
  Там же. С. 249.


[Закрыть].

Задача, конечно, была благородная, а главное – для ее успешной реализации уже имелись определенные материальные предпосылки в виде довольно мощного по тем временам парка сельскохозяйственных машин, наличия машинно-тракторных станций, – серьезной опоры коллективных хозяйств, – увеличения числа приобретших необходимый опыт хозяйственных руководителей, прежде всего председателей колхозов. Да и сами центральные органы планирования и руководства экономикой уже не выглядели столь беспомощными, как в первые годы индустриализации и коллективизации, когда многие принципиальные вопросы, требовавшие углубленной проработки, решались с кондачка.

Перечисляя все эти позитивные моменты, нельзя забывать о том, что процесс коллективизации еще отнюдь не был полностью завершен. Чтобы обеспечить абсолютный контроль государства над селом предстояло коллективизировать еще 5 млн. сохранившихся к началу 1934 года единоличных хозяйств. По инициативе Сталина были приняты эффективные меры для вовлечения этих 5 млн. в колхозы. Власти объявили об установлении исключительно высокого денежного обложения крестьян-частников. Кроме того, размер государственного налога был увеличен для них на 50% и в таком виде значительно превосходил уровень платежеспособности мелких производителей. Для тех, кто не входил в колхозы, фактически оставалось три варианта дальнейшего поведения: уйти в город (а это было не так-то просто, поскольку с введением в 1932 году паспортной системы проживание в городе требовало соответствующих разрешений; крестьяне же паспортов не получали), вступить в колхоз или стать наемным рабочим в совхозе. Был еще и четвертый вариант – влачить жалкое существование в деревне, не имея обеспеченного дохода.

Сталин в изменившихся условиях взял курс на более благосклонное отношение к середнякам, видя в этом реальное средство укоренного их вовлечения в колхозы. Хотя середняки уже и не составляли такой крупной силы, как прежде, но без их включения в процесс коллективизации сам этот процесс нельзя было признать полностью и успешно завершенным. Вождь не любил и, можно сказать, не умел останавливаться на полпути и ограничиваться полумерами. Это как-то не вписывалось в его политическую философию и личные свойства натуры. С целью дать импульс всему этому процессу он специально аргументировал на съезде колхозников необходимость проявлять к единоличникам больше внимания, больше терпимости и больше готовности пойти навстречу их пожеланиям. Для популяризации этой линии он прибег к широко использовавшемуся им методу – сослался на полученное им письмо и дал на него публичный ответ. Ответ этот должен был стать своего рода сигналом для претворения его в практику колхозной жизни. Вот его содержание.