Текст книги "Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 2"

Автор книги: Николай Капченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 76 страниц)

«Товарищи, прежде чем выйти на эту трибуну, я задавал себе неоднократно вопрос, чего собственно ждет от нас партия и чем мы виноваты перед партией, имея в виду то, что мы были руководителями известной вам так называемой правой оппозиции. Неправильно было бы, если бы после длительного периода внутрипартийной борьбы, в частности я, выступая на этой трибуне, попытался бы оправдать эту борьбу или попытался бы оправдать свои ошибки. Это было бы негоже. Это было бы неправильно. Всякий большевик-политик должен знать свою ответственность перед партией за свои поступки. Пристойно ли было бы, если бы после большой политической борьбы, имевшей к тому же международное значение, я вышел бы на эту трибуну для того, чтобы покаяться? Это было бы непристойно для большевика, и самый термин «покаяние» – не наш термин, церковный термин. (Общий смех.) Однако партия вправе потребовать от людей, которые десятки лет стояли на ответственных партийных постах, после длительной, упорной внутрипартийной борьбы, потрясшей партию до последней ячейки и имевшей отражение не только внутри страны, но и вовне, – партия вправе потребовать, и долг каждого большевика, действительного политика, подвести честно и добросовестно итог этой борьбе. Партия вправе спросить: кто же был прав? И на этот вопрос должны ответить не только те, то вел борьбу против оппозиции и победил оппозицию, но и те, кто был побежден, поскольку они хотят честно и добросовестно, вплотную загладить и исправить сделанные ими ошибки. Партия вправе спросить: кончена ли борьба, или партия не застрахована от рецидивов и отрыжек старого? И на этот вопрос должен быть дан честный ответ. И наконец надо вывести уроки этой борьбы. Я не стану особо останавливаться на том, кто прав. Это уже закреплено, воочию доказано, продемонстрировано не только на этом съезде, не только перед лицом нашей партии, но и перед лицом всего мира. С начала до конца права оказалась партия, и с начала до конца оказались неправы мы. Мы неправы были не только в своих идеологических построениях, мы неправы были в методах борьбы и формах борьбы»[583]583
  XVI съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. С. 142.


[Закрыть].

На съезде выступил также А. Рыков, занимавший пост главы советского правительства. (Что касается Бухарина, то он не был в числе делегатов съезда и не выступал на нем). Будучи тогда еще членом Политбюро, дни которого в составе этого высшего партийного ареопага уже фактически были сочтены, он вынужден был полностью признать свои ошибки. При этом он вел себя весьма достойно, отвергая нелепые наветы на него, распространявшиеся тогда в партийной среде явно по указке генсека. В ряде вопросов он дистанцировался от Бухарина. Но ехидно высмеял тех, кто требовал от него критики в адрес Бухарина. Вполне резонно формальный глава правительства поставил вопрос: «Скажите, что ошибочного теперь у Бухарина? Мы вместе отказались от ошибок. Но я никак не могу понять, почему я за свои ошибки должен ругать Бухарина, а не себя. Ведь я-то ошибался вместе с ним. Мне предлагают здесь по поводу моих разногласий с ЦК до ноябрьского пленума указывать на Бухарина и кричать: вот он, вор, лови его! За то, что я сделал, за те ошибки, которые я допустил, я за них сам отвечаю и ни на каком Бухарине отыгрываться не буду. И требовать этого от меня нельзя. За ошибки, сделанные мною, нужно наказывать меня, а не Бухарина»[584]584
  Там же. С. 149.


[Закрыть].

Вся речь Рыкова была выдержана в достойных тонах. Он понимал, что проиграл политическую борьбу и нет никаких оснований рассчитывать на снисхождение к побежденному. Ибо он хорошо знал Сталина и его характер, чтобы питать на этот счет какие-либо иллюзии. Возможно, в связи со Сталиным ему приходили на память слова из пушкинского «Бориса Годунова»: «Что ни единой он обиды с тех пор как жив, не забывал». Трудно сейчас гадать, чем было продиктовано такое поведение поверженных лидеров правого блока. Скорее всего, в основе их поведения лежало то самое понимание партийного долга и партийной верности, которое они ставили превыше истины и за что в конце концов заплатили своей жизнью. Но именно через эту призму только и можно понять и оценить заключительный аккорд речи Рыкова:

«Я ни в коем случае не отказываюсь, не отказывался и не буду отказываться от той политической ответственности, которая была связана с тем, что я боролся в свое время, до ноябрьского пленума, с ЦК и с генеральной линией партии. Мои ошибки в этом отношении отягощаются положением, которое я занимал в стране и в партии. И это обстоятельство дало возможность враждебным элементам использовать мою борьбу в гораздо большей степени, чем других сторонников правого уклона.

Это отягчает мою ответственность. Я выступаю здесь с этой трибуны с этими моими заявлениями вовсе не для того, чтобы в какой-либо степени что-либо смягчить. Мне кажется, что в своих объяснениях и толкованиях я стремился изложить всю тяжесть последствий той ошибки, которая у меня была, и не только для меня, но и для наших общих интересов. Я обязуюсь сделать все, что найдет необходимым съезд для того, чтобы последствия этих ошибок как можно скорее изжить»[585]585
  XVI съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. С. 154.


[Закрыть].

Сталин внимательно слушал покаянные речи своих поверженных оппонентов. Не исключено, что он испытывал радостные чувства человека, которому удалось не только политически уничтожить своих противников, но и принудить их к публичным саморазоблачениям. Ведь многие отмечали, что ему было присуще чувство мести, причем гипертрофированное до огромных размеров. Однако я не думаю, что лишь эти соображения побудили генсека заставить своих оппонентов каяться в политических ошибках и даже преступлениях перед партий. Здесь был и свой политический расчет. Генсек, несомненно, отдавал себе отчет в том, что взгляды и позиция правых против чрезмерных темпов индустриализации и чрезвычайных мер по ускорению процесса коллективизации пользуются довольно широкой поддержкой среди партийных масс. Особенно на фоне нараставших затруднений со снабжением, введением карточной системы, беспрецедентным товарным голодом и т. д. Все это понуждало Сталина действовать так, чтобы лидеры оппозиции и их взгляды получили самую суровую оценку на съезде и вообще в стране.

Испытываемые Сталиным опасения нашли косвенное, приглушенное отражение в его заключительной речи, особенно в части, посвященной выступлениям лидеров правого блока. Сталин исходил из того, что правые, будучи не вполне еще уверены в правильности линии партии, продолжали втихомолку некую фракционную работу, отсиживались до поры до времени и выжидали удобного случая для того, чтобы вновь выступить открыто против партии. Вот его аргументация: «Собираясь на свои фракционные собрания и обсуждая партийные вопросы, они обычно прикидывали: подождём до весны, авось партия провалится с посевами, – тогда и ударим как следует. Весна, однако, не давала им никаких плюсов, так как посевы проходили благоприятно. Тогда они вновь прикидывали: подождём до осени, авось партия провалится с хлебозаготовками, – тогда и ударим по ЦК. Однако осень также подводила их, оставляя их на бобах. И так как весна и осень повторяются каждый год, то бывшие лидеры правой оппозиции продолжали отсиживаться, вновь возлагая свои надежды то на весну, то на осень. (Общий хохот всего зала) Понятно, что, отсиживаясь от сезона к сезону и выжидая благоприятного момента для удара на партию, они не могли выполнить своих обязательств.

Наконец, вторая причина. Состоит она, эта вторая причина, в том, что бывшие лидеры правой оппозиции не понимают наших большевистских темпов развития, не верят в эти темпы и вообще не приемлют ничего такого, что выходит из рамок постепенного развития, из рамок самотека. Более того, наши большевистские темпы, наши новые пути развития, связанные с периодом реконструкции, обострение классовой борьбы и последствия этого обострения вселяют в них тревогу, растерянность, боязнь, страх. Понятно поэтому, что они отпихиваются от всего того, что связано с наиболее острыми лозунгами нашей партии»[586]586
  И.В. Сталин. Соч. Т 13. С. 12.


[Закрыть].

Победа Сталина над правыми была бесспорной и очевидной. Но для Сталина, как тонкого политического стратега и искусного политического борца, бесспорной и очевидной была не только его нынешняя победа. Он не исключал вероятности такого разворота событий, когда трудности индустриализации и коллективизации могут совершенно в иной плоскости поставить вопрос о правильности его генеральной линии. И кто знает, как могли в таком случае развернуться события! Поэтому Сталин бил наверняка, превращая лидеров оппозиции пока еще не в лагерную пыль, но в нечто подобное сборищу политических неудачников и коварных заговорщиков, в глубине души не отказавшихся от своих прежних взглядов.

Сталин принудил лидеров поверженного блока выступать с покаянными речами и постарался создать такую атмосферу, что их речи постоянно прерывались репликами осуждения и недоверия со стороны делегатов. Логика политической борьбы подсказывала Генеральному секретарю: поражение правых отнюдь не сделало их сторонниками его политического курса, а лишь заставило видоизменить свою тактику борьбы. Открытое противостояние ими было проиграно, но в глубине души они были уверены в своей правоте и не преминут в той или иной форме противодействовать политике Сталина. Для такого рода предположений есть веские основания. Так, один из видных представителей блока, бывший руководитель московской организации и кандидат в члены Политбюро Н. Угланов писал в 1932 году в своем заявлении в Центральную контрольную комиссию, занимавшуюся расследованием его дела[587]587
  Для полноты картины хочу привести один пассаж из заявления Угланова в президиум XVI съезда, где он счел необходимым особо покаяться перед Сталиным лично: «В борьбе против линии партии я пытался в разговорах со многими членами партии представить главным виновником создавшегося положения в партии т. Сталина. Я считаю это своей тяжелой ошибкой. Тов. Сталин показал в своем руководстве партией, что он заслуженно является вождем партии, стойким и твердым последователем Ленина.» (XVI съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. С. 745.


[Закрыть] (В скобках добавлю от себя, что это был период, когда разного рода признания бывших оппозиционеров еще не выколачивались с помощью пыток или других средств воздействия. Так что в данном случае Угланову можно верить.) Вот суть его заявления: «1932 г. ЦК партии переводит меня обратно на работу в Москву. Принявшись за работу, ухожу в нее. Но вот встают перед партией целый ряд очередных больших вопросов, как-то: весенняя посевная кампания, развертывание ширпотреба, колхозная торговля и хлебозаготовки, требующие сложнейшего маневрирования и руководства, среди правых, бывших моих сторонников, начинается к осени 1932 г движение за возобновление борьбы против ЦК.

Я вновь начинаю связываться с рядом своих старых сторонников по правой оппозиции и, обсуждая с ними положение в партии и стране, прихожу к выводу, что руководство партии, во главе с т. Сталиным, не в состоянии преодолеть тех огромных затруднений (какие, мне казалось, существуют) в экономической и политической жизни страны»[588]588
  Неизвестная Россия. XX век. Т. 1. М. 1992. С. 62.


[Закрыть].

Так что приходится согласиться с предположением, которое прозвучало в заключительной речи Сталина относительно будущей возможной тактики лидеров оппозиции. Не исключено и другое: генсек сознательно строил именно такую политическую конструкцию, чтобы обречь бывших оппонентов не только на политический остракизм, но и предотвратить любую возможность их дальнейшего появления на большой политической сцене. Ему необходимо было не просто нанести поражение своим противникам, но и превратить их в политические (пока!) трупы. Отсюда проистекает жесткость обращения с ними на съезде партии. Во всяком случае линия Сталина в отношении своих оппонентов из правого блока после их фактической капитуляции в своей основе не изменилась. Он не принадлежал к разряду тех лидеров, которые довольствуются капитуляцией своих противников, ему нужно было их полное политическое уничтожение. И дело сводилось не только к личной мстительности генсека, что, конечно, играло свою роль. Речь шла о внутренних опасениях, видимо, терзавших душу Сталина, понимавшего, что разгром оппозиционного блока никак нельзя было расценивать как искоренение из рядов партии того духа и той политической ориентации, которые защищали правые. Даже будучи поставленными на колени, лидеры правых, тем не менее, сохраняли в партии определенные позиции и пользовались определенными симпатиями. Сталин этого боялся, он боялся, что при каком-либо неожиданном и резком повороте событий картина может кардинально измениться и вчерашние грешники предстанут в глазах партии праведниками. Поскольку реальная динамика ситуации не столь уж однозначно складывалась исключительно в пользу генерального курса Сталина.

Поражение правого блока было зафиксировано не только политически, но и закреплено организационными мерами. Сталин после съезда имел уже новый, существенно обновленный состав Политбюро и других исполнительных органов ЦК. В составе членов ПБ демонстративно оказался оставленным Рыков, хотя дни его пребывания в этой высшей инстанции партии были предопределены, в чем никто не сомневался. Забегая немного вперед и нарушая таким образом хронологию, тем не менее закончу вопрос о Рыкове. Через несколько месяцев – в декабре 1930 года состоялся пленум ЦК, на котором на Рыкова снова были вылиты ушаты обвинений. Хотя он сам безоговорочно признавал правильность генеральной линии партии и осуждал свои ошибки, представители уже безраздельно господствовавшей сталинской группировки (с безусловной подачи Генерального секретаря), поставили вопрос о снятии Рыкова. Вот чем аргументировал, это предложение, носившее характер секрета Полишинеля, новоиспеченный адепт генсека С. Косиор: «Нам нужно, чтобы председатель Совнаркома, который руководит всем нашим советским и хозяйственным аппаратом, стоял во главе руководства в борьбе за линию партии, чтобы он… с бешеной энергией дрался за проведение линии партии, в первую очередь в советской и хозяйственной работе. Только при таких условиях мы сможем работать, как следует. Этого мы в настоящее время не имеем, и надежды на то, что когда-нибудь это положение с т. Рыковым у нас изменится – нет… У тов. Рыкова нет основного, нет главного это – понимания линии партии. Это основное. Нет понимания необходимости настойчивого и инициативного ее проведения во всей нашей работе, в руководстве всем нашим советским и хозяйственным аппаратом. Исходя из этого, я думаю, что мы должны на настоящем Пленуме принять решение, – освободить т. Рыкова от обязанностей председателя Совнаркома Союза. Но этим одним ограничиться мы не можем. Вместе с тем я думаю нужно поставить вопрос о дальнейшем пребывании тов. Рыкова в составе Политбюро. Вы все помните после XVI съезда, когда мы из тройки вывели двоих из Политбюро, и оставили т. Рыкова в составе Политбюро, партия никак не могла понять, и вполне справедливо, почему мы это сделали. Вы также знаете, что т. Рыкова мы оставили в Политбюро потому, что он остался на посту председателя Совнаркома»[589]589
  Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов. М. 1995. С. 111.


[Закрыть].

Рыков был выведен из состава членов ПБ. Председателем Совнаркома стал Молотов. На вакантное место члена ПБ вместо Рыкова был избран верный тогда сталинец С. Орджоникидзе. Томский потерял свое место в ПБ, хотя, как и Бухарин, вошел в состав нового Центрального Комитета. Таким образом, в ПБ у Сталина уже практически не имелось оппонентов, способных отстаивать самостоятельную, отличную от взглядов генсека, позицию[590]590
  «Известия ЦК КПСС» 1990 г. № 7. С. 74.


[Закрыть].

Заслуживает внимания еще один сюжет из доклада Сталина. Речь идет о великорусском шовинизме. Генсек в последний раз поднял вопрос о необходимости борьбы против великорусского шовинизма на столь высоком форуме, каким являлся съезд. В дальнейшем он иногда касался великорусского национализма, но уже избегал применять термин великорусский шовинизм. В чем, на мой взгляд, была причина того, что с какой-то чуть ли не патологической навязчивостью Сталин на протяжении всего времени, прошедшего со дня смерти Ленина (более 7 лет), в своих докладах неизменно поднимал проблему борьбы с великорусским шовинизмом в качестве одной из актуальных задач? Дело было не в том, что имелись реальные причины бить во все колокола, как будто эта мифическая опасность чуть ли не душила Советскую власть. Вовсе нет. Отдельные проявления национализма со стороны великороссов, конечно, имели место быть. Но все они проявлялись, как правило, на чисто бытовом уровне, а потому не могли возводиться до масштабов государственной проблемы. Более того, в жизни страна сталкивалась прежде всего и главным образом с проявлениями национализма в отдельных советских республиках. Вот здесь было больше оснований подавать сигнал тревоги и привлекать внимание всей партии к необходимости решительной и бескомпромиссной борьбы против национализма.

Однако Сталин на первый план выдвинул задачу борьбы против великорусского шовинизма. Он говорил:

«В чём состоит существо уклона к великорусскому шовинизму в наших современных условиях?

Существо уклона к великорусскому шовинизму состоит в стремлении обойти национальные различия языка, культуры, быта; в стремлении подготовить ликвидацию национальных республик и областей; в стремлении подорвать принцип национального равноправия и развенчать политику партии по национализации аппарата, национализации прессы, школы и других государственных и общественных организаций.

Уклонисты этого типа исходят при этом из того, что так как при победе социализма нации должны слиться воедино, а их национальные языки должны превратиться в единый общий язык, то пришла пора для того, чтобы ликвидировать национальные различия и отказаться от политики поддержки развития национальной культуры ранее угнетённых народов»[591]591
  И.В. Сталин. Соч. Т 12. С. 362.


[Закрыть]. И, далее, конкретизируя свою мысль, генсек заявил: «Нетрудно понять, что этот уклон отражает стремление отживающих классов господствовавшей ранее великорусской нации вернуть себе утраченные привилегии.

Отсюда опасность великорусского шовинизма, как главная опасность в партии в области национального вопроса»[592]592
  Там же. С. 370–371.


[Закрыть].

Никаких доказательств и фактов в подтверждение свих утверждений генсек не привел. Особенно дико и натянуто звучало обвинение мифических великодержавников в стремлении подготовить ликвидацию национальных республик и областей. Но если все это было преимущественно политической игрой со стороны Сталина, то зачем она ему понадобилась? Я полагаю, что Сталина все это время жгло клеймо великодержавного шовиниста и держиморды, которым его наградил Ленин на закате своей жизни. И он не мог просто не замечать этого клейма, игнорировать его как давно забытую кличку. Среди его противников, а также в среднем партийном звене, крепко залегло в памяти это обвинение Ленина в адрес Генерального секретаря. Поэтому он на каждом съезде, в том числе и на XVI, полагал политически выигрышным для себя всячески отмежеваться от великорусского шовинизма и изобразить себя в качестве принципиального и непоколебимого борца с этой мифической опасностью. Иными словами, он лишь отдавал дань прошлому и проявлял чрезмерную осторожность, опасаясь, что его политические оппоненты в случае, если он обойдет эту тему молчанием, могут воскресить дух критических высказываний Ленина в его адрес.

В целом съезд прошел под знаком полного одобрения курса, выдвинутого Генеральным секретарем. Он знаменовал собой дальнейшее упрочение позиций Сталина как неоспоримого и единственного лидера партии. В соответствии со всем духом доклада генсека съезд поручил ЦК партии обеспечить и в дальнейшем боевые большевистские темпы социалистического строительства, добиться действительного выполнения пятилетки в четыре года. В сталинскую летопись великих свершений он вошел как съезд развернутого наступления социализма по всему фронту.

Насколько известно, на первом пленуме ЦК, сформировавшего исполнительные органы, Сталин уже не прибег к набившей оскомине демонстрации своего мнимого желания уйти в отставку с поста Генерального секретаря. В сложившихся тогда условиях даже чисто формальная и показная просьба об отставке была не только неуместна и фальшива, но и могла бы нанести ему серьезный политический ущерб. Ее вполне правомерно могли расценить в качестве попытки уйти от ответственности за довольно серьезное положение в стране. Более того, подобная акция со стороны генсека вообще способна была вызвать сомнения в правильности проводившейся генеральной линии, в особенности линии на форсированную коллективизацию сельского хозяйства.

Из чисто тактических соображений временно оставленный в составе членов ПБ председатель СНК А. Рыков доживал свои последние месяцы как сколько-нибудь весомая фигура на партийном Олимпе – его смещение уже было предрешено. (Об этом уже шла речь выше). Оставляя пока Рыкова в составе ПБ, Сталин желал продемонстрировать не только перед партией, но и перед страной в целом, что в руководстве господствует единство, а сам он в политике не руководствуется чувством мести. Примечательно, что лично Сталин, и особенно его подручные, на самом съезде как бы в назидание на будущее и в качестве серьезного предостережения подвергли ведущих деятелей оппозиции – Бухарина, Рыкова, Томского и Угланова – серьезной критике. Смысл ее Сталин резюмировал в своем заключительном слове так лидеры оппозиции должны «порвать окончательно со своим прошлым, перевооружиться по-новому и слиться воедино с ЦК нашей партии в его борьбе за большевистские темпы развития, в его борьбе с правым уклоном. Других средств нет. Сумеют сделать это бывшие лидеры правой оппозиции, – хорошо. Не сумеют, – пусть пеняют на себя»[593]593
  И.В. Сталин. Соч. Т 13. С. 16.


[Закрыть]. Под дружный хохот делегатов он пригвоздил лидеров оппозиции к стене: «Зашуршал где-либо таракан, не успев еще вылезть как следует из норы, – а они уже шарахаются назад, приходят в ужас и начинают вопить о катастрофе, о гибели Советской власти»[594]594
  Там же. С. 14.


[Закрыть].

Едва ли есть нужда рассуждать о том, что после всего, что было сказано на съезде в адрес правых, Сталин рассматривал их как политические трупы. В известном смысле для этого у него были определенные резоны. Однако – и я уже обращал на это внимание – нельзя было полностью исключать возможности какого-либо неблагоприятного разворота событий, что вполне могло снова поднять правых на новую политическую волну. Как крайне осторожный и прагматический человек (и, разумеется, политик), Сталин сохранял бдительность и полную боеготовность на случай каких-либо неожиданностей. В этом контексте бесспорный интерес представляет точка зрения, которую начал особенно активно пропагандировать Троцкий в своих «письмах издалека»: «…Накопляющиеся в рамках официальной партии противоречия, при сохранении сталинского режима, неизбежно должны, особенно в момент обострения экономических затруднений, привести к кризису политическому, который может заново поставить вопрос о власти во всем объеме»[595]595
  «Бюллетень оппозиции» 1931. № 20 (Электронная версия).


[Закрыть].

Это сейчас с высоты минувших лет очевидно, что прогнозы Троцкого оказались нереалистическими и полностью не оправдались. А тогда они не могли восприниматься Сталиным как пустая болтовня и иллюзорные прожекты потерпевшего поражение противника, продолжавшего строить свои политические планы на песке. Суровые реальности тех лет не располагали генсека к благодушию и почиванию на лаврах.

Сталин в тот период ставил своей важной целью, чтобы высший партийный орган – съезд – подтвердил не только правильность его политического курса, но и избрал в состав ЦК тех, на кого он мог рассчитывать в той чрезвычайно сложной и чреватой непредсказуемыми поворотами обстановке. И он добился своего. Это нашло свое конкретное выражение и в новом составе Политбюро. В число полноправных членов ПБ были избраны С.М. Киров, бывший в особо близких дружеских отношениях со Сталиным, а также верный приспешник генсека Каганович и – по занимаемой должности – руководитель украинских коммунистов С. Косиор. Свои места в ПБ сохранили сторонники линии генсека – Молотов, Ворошилов, Куйбышев, Калинин и Рудзутак[596]596
  «Известия ЦК КПСС» 1990 г. № 7. С. 74.


[Закрыть].

Несмотря на то, а, возможно, именно в силу того, что высший распорядительно-исполнительный орган партии Политбюро состоял теперь из людей, в значительной степени обязанных своим выдвижением Сталину и бывших его верными соратниками, он проводил в отношении них линию, известную еще со времен Римской империи – разделяй и властвуй. Он не довольствовался теперь личной преданностью ему, но и старался при всяком подвернувшемся случае сеять между членами ПБ взаимное недоверие, конфликты и подозрения. Тем более, что объективно для этого существовала почва. Поскольку между членами ПБ строго соблюдались функциональные разграничения – каждый из них отвечал за порученный ему участок советской и (или) партийной работы – вполне естественным явлением было то, что на чисто деловой (а порой и личной) основе между ними возникали трения, а порой и острые конфликты. Каждый из них стремился отстаивать интересы собственного ведомства и вольно или невольно был вынужден вступать в столкновение со своими коллегами при принятии и реализации того или иного решения. Чуть ли не постоянные столкновения в правительстве и Политбюро происходили по поводу распределения материальных ресурсов, капитальных вложений, по поводу тех или иных решений, которые были выгодны одним ведомствам, но ущемляли интересы других.

Вождь был в курсе такого рода конфликтов и столкновений и внимательно следил за всем происходящим. Часто он выступал в роли верховного арбитра, беря сторону того или иного соратника. Более того, в литературе о Сталине сложилось твердое и, на мой взгляд, полностью обоснованное мнение, что на каждого из них он имел секретное досье, составлявшееся на основе всякого рода компрометирующих материалов, добытых главным образом по каналам ОГПУ, а затем НКВД. Эти секретные досье в любой момент могли быть использованы для того, чтобы «поставить на место» того или иного зарвавшегося соратника, коль в этом возникнет необходимость.

В период отсутствия Генерального секретаря в Москве с ним поддерживалась регулярная связь. Он ни на минуту не выпускал из своих рук контроль за всем происходящим в высших партийных эшелонах. Имеются в виду не только центральные органы партии, но и местные республиканские и областные организации. Держать все нити управления в своих собственных руках – значило для Сталина реально осуществлять свои функции верховного руководителя партии. Переписка Сталина с Молотовым и Кагановичем более чем убедительно подтверждает сделанный вывод.

В подтверждение сказанного приведу одно из многочисленных писем (записок или шифровок) Сталина, касающегося проблем, возникавших среди его соратников. В письме Кагановичу он выражал свое негодование:

«Тяжелое впечатление производит записка т. Куйбышева и вообще все его поведение. Похоже, что убегает от работы. С другой стороны, все еще плохо ведет себя т. Орджоникидзе. Последний, видимо, не отдает себе отчета в том, [что] его поведение (с заострением против т.т. Молотова, Куйбышева) ведет объективно к подтачиванию нашей руководящей группы, исторически сложившейся в борьбе со всеми видами оппортунизма, – создает опасность ее разрушения. Неужели он не понимает, что на этом пути он не найдет никакой поддержки с нашей стороны? Что за бессмыслица!»[597]597
  Сталин и Каганович. Переписка. С. 51.


[Закрыть]

Как видим, он не только поощрял соперничество между своими сподвижниками, но и следил, чтобы это соперничество не перешло границ и не поставило под угрозу вообще единство сформированного им руководства. Последнее обстоятельство играло, разумеется, доминирующую роль во всей внутриполитической стратегии и тактике Сталина. Причем следует подчеркнуть, что этой линии поведения он последовательно и неуклонно придерживался на всем протяжении своего пребывания у власти.

Укрепление личных позиций генсека с естественной закономерностью влекло за собой постепенно намечавшуюся тенденцию к реальному уменьшению удельного веса и роли Политбюро в целом. Разумеется, речь идет не о каких-то формальных признаках данного явления, а о его реальном содержании. Сталин по-прежнему во всех своих выступлениях, а также в деловой переписке с соратниками подчеркивает, что все решает Политбюро. На деле же, если Политбюро решало, то генсек лично предрешал все решения этого органа. В руководстве партии подобная практика не составляла секрета. Она начала внедряться в жизнь именно с начала 30-х годов, знаменовавших собой приход эпохи единоличного вождя.