Текст книги "Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 2"

Автор книги: Николай Капченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 76 страниц)

На основе вышесказанного Б. Николаевский делает следующее обобщение:

«Поэтому есть много оснований считать, что если бы вопрос об организационных методах Сталина был бы поставлен перед Политбюро в его чистом виде, не связанном политическими проблемами, а самостоятельно, как вопрос о создании предварительных условий, обеспечивающих нормальное функционирование партийного коллектива, то в Политбюро не нашлось бы никого, кто пожелал бы выступить в защиту Сталина.

Из этого, конечно, не следует делать вывода, будто диктатура могла бы сохранить единство своей правящей головки на длительный период. Внутренних противоречий в стране имелось слишком много, а потому взрыв старой верхушки был неотвратим. Но этот взрыв пришел бы в какой-нибудь иной форме. Во всяком случае в 1925 г. объединение этой верхушки для устранения Сталина было бы вполне возможным и совсем не трудным. Надо было только твердо и определенно взять соответствующий курс, обособив этот организационный вопрос от всех вопросов внешней и внутренней политики»[187]187
  Б.И. Николаевский. Тайные страницы истории. М. 1995. С. 179.


[Закрыть].

Можно соглашаться или не соглашаться с приведенными выше двумя оценками, принадлежащими перу совершенно различных авторов, но приходится признать, что в их словах есть немалая доля правды. В дальнейшем я еще буду касаться вопроса о степени вероятности так называемого легитимного варианта отстранения Сталина от должности Генерального секретаря. Здесь же мне представляется уместным затронуть лишь один аспект этой вообще чрезвычайно сложной и вместе с тем чрезвычайно интересной проблемы – какие мотивы: политические или личного свойства – могли послужить реальной основой для постановки вопроса об устранении Сталина с поста генсека. В зависимости от того, на чем мы будем делать акцент, мы получим и соответствующий результат. Можно, конечно, соединить оба эти мотива воедино, тем самым придав им дополнительную силу убедительности. Однако реальная канва политических процессов того времени протекала в иных измерениях, чем нам представляется сейчас с высоты прошедших десятилетий.

Мотивы личного соперничества, а то и просто склоки внутри партийного руководства, бесспорно, играли отнюдь не второстепенную роль и сами по себе являлись одной из главных побудительных причин, будировавших постановку вопроса об отстранении генсека с его поста. Но все-таки, мне кажется, нужно вникать в проблему глубже и видеть не одни лишь мотивы личной борьбы за власть. В конце концов власть – особенно в условиях тогдашней советской России – была не самоцелью, а лишь средством, орудием проведения в жизнь разрабатываемого генерального курса и определенных политических установок. И знакомство с материалами всех партийных форумов тех лет, а также свидетельства очевидцев, в том числе и таких, как Троцкий, однозначно приводят к выводу: все упиралось в борьбу вокруг политической линии партии. Именно эта борьба служила той динамичной силой и основой, на которой развертывалось личное противоборство различных политических фигур на тогдашнем партийном и государственном Олимпе. Признав это, мы не можем уйти от признания того факта, что борьба за личную власть являлась производной от этой первой и решающей причины.

На мой взгляд, серьезное упрощение допускают те биографы Сталина, которые все сводят только и исключительно к властолюбивым амбициям генсека. Что таковые существовали, и при этом имели весьма масштабный характер, – этого отрицать не сможет никто, не порывая с элементарными историческими фактами. Но сводить все к одному лишь этому факту или же рассматривать его в качестве решающего, доминирующего – значит ставить телегу впереди лошади. История – это, конечно, и история великих личностей. Но прежде всего она – отражение глубоких общественных процессов, в которых участвуют эти личности, и действуют эти великие личности не так, как им заблагорассудится, как захочет их левая или правая нога, а как диктуют реальные исторические обстоятельства.

Именно с учетом сказанного выше и надо подходить к оценке событий того времени и политической стратегии Сталина в тот период внутрипартийной борьбы. В конце концов сам Сталин не раз подавал в отставку со своего поста, но эти его демарши отклонялись. Отклонялись, думается, не из соображений симпатий к Сталину как личности или как политическому деятелю, а по мотивам совершенно иного плана. Я имею в виду те исторические отрезки времени, когда такие прошения об отставке вполне могли быть приняты, чем бы и решался вопрос о замене Сталина другим кандидатом, имевшим все совокупные достоинства знаменитого персонажа Гоголя. Другое дело – и об этом будет идти речь и в дальнейшем – когда заявления об отставке носили чисто демонстрационный характер и преследовали совершенно иные цели, а именно – усиление политических позиций генсека.

Так что вопрос об отставках Сталина с поста генсека многие его политические оппоненты представляют в несколько упрощенном, а потому и в неверном свете. Говоря обобщенно, в те времена стоял вопрос не только, а скорее и не столько об отставке Сталина с поста генсека, сколько вопрос о смене генерального политического курса. Именно в силу этого фундаментального факта он и обрел такое принципиально важное значение.

Несколько слов следует сказать по поводу генерального политического курса. На партийном языке он именовался генеральной линией партии. Сам этот термин, очевидно, был введен в оборот не лично Сталиным. По крайней мерей, он с середины 20-х годов повсеместно встречается в партийной печати, в речах и книгах не только сторонников генсека, но и его оппонентов. Реальное содержание генеральной линии партии – понятие весьма широкое, почти необъятное: в него можно было вместить все что угодно – в зависимости от цели тех, кто вел о ней речь. В обычном понимании под ней подразумевался курс, выработанный и одобренный последним съездом партии. Но поскольку обстановка изменялась, то и решения очередного съезда зачастую в каких-то важных моментах отрицали или ставили под вопрос установки предыдущего съезда. И это, мне думается, вполне естественно и не должно восприниматься в критическом ключе.

Однако по мере укрепления позиций Сталина в партии понятие генеральная линия обрело чуть ли не некий мистический смысл. Сталин использовал отношение к генеральной линии как главный критерий верности того или иного деятеля, да и рядового партийца и даже беспартийного, к его собственному политическому курсу. А с начала 30-х годов и к себе лично. Генеральная линия как совокупность важнейших стратегических установок партии постоянно изменялась, уточнялась и приводилась в соответствие с реальными потребностями жизни. Но как нечто мистическое и почти неуловимое, она всегда оставалась незыблемой. Не случайно в сталинские времена бытовал анекдот, в сущности прекрасно отражавший реальную картину тогдашнего бытия. В анкете, которую заполняли не только члены партии, но и беспартийные, имелся такой многозначительный и коварный вопрос: «Были ли колебания в проведении генеральной линии партии?». И на него следовал остроумный и полный сарказма ответ, – «Колебался вместе с генеральной линией партии». Отношение к генеральной линии стало своего рода оселком, на котором проверялось отношение к самому Генеральному секретарю.

Возвращаясь к предмету нашего непосредственного рассмотрения – XIV съезду партии, – следует констатировать следующее. На первом пленуме после его окончания были избраны руководящие органы ЦК. Каменев из членов ПБ был переведен в кандидаты. Состав членов ПБ был расширен до 9 человек. Он пополнился сторонниками Сталина – Молотовым, Ворошиловым и Калининым. В составе ПБ остались Зиновьев и Троцкий. Через полгода Зиновьев был выведен из состава ПБ и заменен Рудзутаком. Существенные перемены претерпели также Оргбюро и Секретариат. Общая направленность всех этих кадровых перемен и перестановок сводилась к укреплению позиций генсека в руководстве ЦК.

Предстояло решить также и еще одну серьезную проблему: нужно было не только сменить руководство ленинградской организации, находившейся под контролем Зиновьева и его группы, но и добиться того, чтобы организация в целом встала на позиции ЦК, т. е. Сталина. Это была отнюдь не простая задача, но она подлежала безусловному решению, поскольку таила в себе потенциальную опасность. Для ее практического выполнения в Ленинград была послана группа видных партийных руководителей, главным образом из числа сторонников генсека. В их число входили Молотов, Ворошилов, Киров. Туда же выехали Бухарин и Томский.

В самом Ленинградском губернском комитете и в местных парторганизациях развернулась самая настоящая битва. Я не стану описывать ее перипетии, хотя некоторые детали и представляют интерес, поскольку без контроля над ленинградской организацией общий контроль Сталина в партии (в той мере, в какой он был возможен в тот период времени) был бы неполным и непрочным. Не случайно Сталин в качестве нового руководителя ленинградских большевиков предложил Кирова – своего надежного и весьма энергичного сторонника. В 1924 году Сталин подарил Кирову свою книгу «Об основах ленинизма» с трогательно-сентиментальной надписью – «Другу моему и брату любимому от автора. И. Сталин»[188]188
  И.В. Сталин. Соч. Т 6. С. 422.


[Закрыть].

Об атмосфере послесъездовской борьбы в Ленинграде некоторое представление дают свидетельства самого Кирова. В письмах того периода он писал: «Здесь все приходится брать с боя. И какие бои! Вчера были на Треугольнике, коллектив 2200 человек. Драка была невероятная. Характер собрания такой, какого я с октябрьских дней не только не видел, но даже не представлял, что может быть такое собрание членов Партии. Временами в отдельных частях собрания дело доходило до настоящего мордобоя! Говорю, не преувеличивая. Словом, попал я в обстановочку. В других районах перелом большой. На днях удастся в трех районах произвести перевыборы бюро райкомов и избрать наших организаторов. Словом, кто любит скандалы, пожалуйте сюда. Собрания изводят. Две недели говорим, и все одно и то же. Каждый день на собрании, голова идет кругом»[189]189
  Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927. С. 318.


[Закрыть].

Полагаю, что Киров только отчасти передает обстановку, в которой происходил процесс отвоевывания Сталиным позиций по контролю над ленинградской парторганизацией. А ее значение было велико: не только с точки зрения ее численности, но и безусловного престижа – ведь Питер был колыбелью революции, и многие именно под этим углом зрения подходили к оценке событий. Мол, если даже колыбель революции против Сталина, то в этом что-то есть. Так что генсек не жалел усилий, чтобы выкорчевать влияние оппозиционеров в северной столице. Политический десант, высаженный в Питере, провел большую работу. Правда, не все московские посланцы пользовались там успехом. Это явствует, в частности, из письма Кирова, адресованного Орджоникидзе: «… разобщенность от ЦК, о которой ты знаешь, оказалась гораздо глубже. Все это надо расхлебывать. Выходит так, что я пострадал больше всех. Работы по уши. Не было еще случая выспаться как следует. В общем же, конечно, сейчас несколько легче. Такие, брат, дела. Большим успехом здесь пользовался на конференциях Бухарин и очень малым Земляк мой (имеется в виду Ворошилов – Н.К.). Конференции в целом прошли хорошо. Дискуссия осточертела, если ты меня разбудишь ночью, я тебе очень складно расскажу о строительстве социализма, НЭПе и проч.»[190]190
  Там же. С. 323.


[Закрыть].

Сталин вначале не имел намерения оставлять Кирова в качестве руководителя ленинградской организации. По крайней мере, он давал понять Кирову, что эта командировка временная и после стабилизации положения последний сможет возвратиться на свою прежнюю работу – секретарем ЦК Азербайджанской компартии. Сам Киров рвался в Закавказье. Но Сталин решил иначе: Киров проявил себя в Ленинграде с самой лучшей стороны, он быстро завоевал широкую популярность и даже любовь со стороны ленинградцев. По зрелому размышлению генсек решил, что в интересах дела и в его собственных интересах оставить Кирова на работе в Ленинграде. Это давало Сталину уверенность в надежной поддержке его курса со стороны столь авторитетной организации. К тому же, нельзя сбрасывать со счета и тесные дружеские отношения, сложившиеся между этими двумя фигурами. Через несколько лет трагическая смерть Кирова откроет новую страницу в советской истории, равно как и в политической биографии Сталина. Но обо всем этом речь пойдет в соответствующих главах.

В качестве главного вывода, логически вытекающего из всего сказанного выше, следует подчеркнуть следующее: политический успех Сталина и разгром им «левой» оппозиции были обусловлены не только личными качествами генсека как умелого стратега и тактика, но прежде всего тем, что он стал не только инициатором, но и во многом и олицетворением курса на строительство социализма в советской России. Причем укрепление Советского государства, а не ставка на разжигание пожара мировой революции, стало краеугольным камнем сталинской концепции строительства социализма в одной стране. Ход исторических событий поставил перед нашей страной вопрос о магистральном пути дальнейшего развития. Сталину не изменило чувство исторического видения, когда на весы политической борьбы со своими противниками он поставил именно проблему строительства социализма. Со временем интерпретация этой проблемы все больше будет обретать характер национальной идеи, способной объединить под своим знаменем максимально широкие слои населения страны в целом.

Глава 4
СТАЛИН НА ПУТИ К ЕДИНОВЛАСТИЮ

1. Объединенный блок Троцкого – Зиновьева против Сталина

Сокрушительное поражение на XIV съезде «новой оппозиции» во главе с Зиновьевым и Каменевым не стало полным и финальным завершением противоборства в партийных верхах. Победа Сталина выглядела убедительной и бесспорной, получив легитимное закрепление в решениях высшего органа партии, но пока что она имела скорее политический, нежели организационный характер. Это и предопределило то, что сама эта победа оказалась прологом нового витка борьбы, к которому Сталин готовился по всем правилам ведения политической войны. Его позиции как ведущего деятеля партии мало у кого вызывали сомнение. На обильный счет побед и достижений он с полным основанием занес и разгром «новой оппозиции». Его уже не тревожила зловещая тень ленинского завещания, которая на протяжении минувших двух лет являлась фактором потенциальной угрозы, своего рода мины замедленного действия, взрыв которой мог быть спровоцирован как его собственными промахами, так и активной деятельностью его соперников. Ныне эта мина замедленного действия, хотя и не была полностью обезврежена, уже не могла внушать ему сколь-нибудь серьезного опасения за свое политическое будущее и место потенциального преемника Ленина. Главное его достижение к концу 1925 года заключалось в утверждении собственного авторитета и признания особого положения – своего рода primus inter pares (первый между равными) – не только в высших эшелонах власти, но и в среде широкой партийной массы. Сталину удалось добиться того, что его в партии и стране стали считать крепким, принципиальным и несгибаемым политическим лидером. Престиж Сталина в партии уже не определялся тем, был ли он освящен ленинским признанием или нет. Иными словами, Сталин вплотную подошел к созданию прочного и надежного фундамента собственной власти. Теперь его политическая судьба в огромной, даже в решающей степени, зависела от него самого, от его политической дальновидности, от способности сделать единственно правильную ставку на выработку долгосрочной стратегической политической линии, ориентированной на превращение Советской России в современное и могучее государство со всеми атрибутами, присущими таковому.

Конечно, к этому рубежу в своей политической карьере он подошел отнюдь не благодаря какому-то уникальному стечению счастливых обстоятельств, хотя и это, несомненно, сыграло известную роль в том, как складывалась политическая планида будущего единовластного лидера. Если говорить о фактически решающих внешних обстоятельствах, то здесь прежде всего надо иметь в виду болезнь и смерть Ленина.

В истории не принято гадать и строить разного рода предположения и гипотетические варианты развития событий в зависимости от того, как они складывались бы, если бы поменялись некоторые исходные условия и факты. Но совершенно очевидно, что проживи Ленин еще несколько лет, то траектория продвижения Сталина к власти выглядела бы иной.

Этим чисто умозрительным предположением я не хочу сказать, что ему была бы уготована роль какого-нибудь второстепенного деятеля в ряду других большевистских больших и малых вождей. Не следует упускать из виду, что Ленин в своих предсмертных записках характеризовал Сталина как выдающегося деятеля. А Ленин, как хорошо известно, не отличался особой щедростью насчет выдачи каких-то политических хвалебных индульгенций своим соратникам. И мне почему-то кажется, что в глубине своего затухающего сознания он и не представлял кого-либо из них на своем месте. Разумеется, об этом нигде нет ни слова. Но и полное молчание по этому деликатному вопросу тоже может служить достаточно красноречивым ответом на него.

Я несколько отвлекся в сторону, но полагаю, что затронутая тема важна для понимания не только тогдашней ситуации, но и для уяснения многих проблем, которые не находили своего адекватного отражения в публичных дискуссиях и внутрипартийных баталиях тех лет. Они лежали, так сказать, за пределами открытой борьбы, но их присутствие всегда давало себя знать в полную меру.

Едва ли мы сможем достаточно глубоко разобраться в политической философии Сталина и во всех изгибах его политического пути, если хотя бы на минуту выпустим из поля зрения факт первостепенной важности: он всегда, на протяжении всей своей политической жизни, вел борьбу за утверждение, сохранение и расширение своих властных позиций. В политике, как известно, не бывает каникул или периодов полного эпикурейского наслаждения успехами. Достигнутое является не самоцелью, а лишь трамплином для дальнейшего продвижения и завоевания новых политических высот. В этом смысле Сталин всю свою жизнь был борцом. Но обстановка середины 20-х годов потребовала от него усилий поистине титанических, ибо именно в этот период он создал все необходимые политические, организационные и идейные предпосылки для полного утверждения себя в качестве не только главного, но и единственного верховного лидера партии. Я говорю о предпосылках, поскольку само превращение именно в такого лидера стало фактом реальности лишь через несколько лет. Точнее говоря, к концу 20-х годов.

Немалую роль в процессе повышения авторитета Сталина в партии сыграло и его личное поведение, манера речи, рассчитанная не на изысканную аудиторию, а на самых простых людей, не обремененных особой грамотностью или знаниями. Если мы сопоставим его с тогдашними «звездами» первой величины – Троцким, Зиновьевым, Бухариным и Каменевым – то первый мнил себя (и, соответственно, вел себя соответствующим образом) не только главным полководцем Гражданской войны, но и непревзойденным оратором (согласно многочисленным достоверным свидетельствам, Троцкий действительно был наделен недюжинным ораторским мастерством), а также крупнейшим теоретиком, способным дать партии и стране единственно верные ориентиры дальнейшего продвижения по пути социалистического переустройства мира. Мало чем в своих амбициях уступал Троцкому и Зиновьев, считавший себя неформальным «вождем мирового пролетариата» в силу занимаемого им поста председателя Исполкома Коммунистического Интернационала. Бухарин лично лишен был вождистских амбиций, но тем не менее ему льстила подтвержденная самим Лениным репутация любимца партии и крупного теоретика, правда, с некоторыми изъянами. Каменев фактически возглавлял московскую организацию – одну из крупнейших в стране – хотя занимал не партийный, а советский пост председателя Московского совета. Одновременно он являлся председателем Совета труда и обороны – органа, направлявшего деятельность экономических комиссариатов и деятельность всех органов в области обороны страны. Каменева считали умным политиком, но человеком, не отличавшимся необходимыми волевыми качествами. К тому же, широко известна была его склонность к сибаритству, что едва ли прибавляло ему авторитета.

На фоне этих фигур первого партийного эшелона Сталин выглядел достаточно скромно. Он намеренно и многократно подчеркивал, что является лишь верным учеником великого вождя – Ленина. Что он при этом думал о себе на самом деле, никому не дано узнать. По крайней мере, его подчеркнутая скромность многим импонировала и невольно вводила в заблуждение. Чрезмерная демонстрация скромности политическим деятелем часто скрывает и чрезмерные амбиции. Но фактом остается то, что скромность и деловитость генсека, его демонстративная неприязнь ко всякого рода восхвалениям в свой адрес многим нравились и рассматривались как эталон поведения настоящего большевика-ленинца. Я не хочу быть голословным и приведу в подтверждение своих оценок выдержку из воспоминаний столь ярого критика Сталина, как Н. Хрущев. Он пишет, что в середине 20-х годов Москву посетила делегация города Юзовки, который был переименован в Сталино. Руководитель делегации обратился к Сталину: «Товарищ Сталин, мы вот с бывшей Юзовки. Сейчас Юзовка переименована и носит Ваше имя. Поэтому мы хотели, чтобы Вы письмо написали юзовским, сталинским рабочим. Это произвело бы хорошее впечатление на население Сталинского округа». Сталин ему так ответил: «Я не помещик, а рабочие завода не мои крепостные. Я им писать не буду и не люблю, когда это делают другие» …Приехав домой, руководитель делегации рассказал все в окружном комитете партии, и это стало достоянием всей округи. Такая фраза Сталина произвела очень сильное впечатление. Этот случай говорил о демократичности, доступности и правильном понимании Сталиным своего места»[191]191
  Н.С. Хрущев. Время. Люди. Власть. Воспоминания. Т. 1. М. 1999. С. 26.


[Закрыть].

Далее Хрущев приводит и некоторые другие примеры, которые, как он замечает, произвели на него в то время хорошее впечатление. Особенно он отмечает такое качество, как терпимость Сталина. Но я был бы не прав, если бы поставил на этом точку, поскольку у читателя сложилось бы превратное представление о подлинном отношении Н. Хрущева к Сталину тех лет. За всеми этими примерами следует главный, оценочный вывод Хрущева, говорящий сам за себя: «Позднее, когда я узнал Сталина, то вспомнил об этом и понял, что это – его ловкость, его иезуитство. Он играл на чувствах людей, желая показать свою терпимость, свою волю к единству партии и если не уважение, так хотя бы терпимость к мнениям других членов коллектива, в котором он работал. Это был обман, это был расчет, он хотел забросить удочку, грубо говоря, и на крючок ловить людей, которые искренне хотели правильно его понимать. И я в том числе тоже явился жертвой сталинской уловки»[192]192
  Там же. С. 27.


[Закрыть].

Что хотелось бы заметить в связи с этим? Вывод Хрущева, как и всякий слишком категорический, а по существу, и безапелляционный вывод, касающийся столь сложной и противоречивой материи, какой является сфера политики, не может рассматриваться в качестве универсального, а тем более в качестве истины в последней инстанции. Достаточно напомнить пару примеров, имеющих самое прямое отношение к такой черте сталинского политического поведения, как определенная терпимость к своим бывшим идейным противникам. Сам Хрущев в 1923 году выступал сторонником троцкистской платформы, однако, хотя это и припомнили ему в 1937 году во время одной из московских партийных конференций, он тем не менее вошел в узкий круг приближенных к Сталину партийных руководителей и на протяжении длительного времени был членом Политбюро. То же самое можно сказать и об А.А. Андрееве, который также одно время стоял на троцкистской платформе[193]193
  Совершенно недостоверную картину данного эпизода в биографии Н. Хрущева рисует один западный автор некто Виктор Александров. Он в деталях описывает энергичную борьбу Хрущева против Троцкого в 1923 году, ставя все факты с ног на голову. См. Victor Alexandrow. Das Leben des Nikita Chrutschow. Munchen. 1958. S. 32.


[Закрыть], но затем был в составе Политбюро чуть ли не до самой смерти Сталина. Словом, к каждой, претендующей на универсальность оценке, следует относиться критически, сопоставляя ее с реальной канвой событий и достоверными фактами.

По ходу изложения материала я лишь вскользь затрагиваю некоторые личные качества Сталина как политика, прежде всего в контексте рассматриваемого исторического отрезка времени и под углом зрения реальной обстановки соответствующей эпохи. Здесь, мне думается, уместно коснуться и роли Сталина в подавлении восстания в Грузии в августе – сентябре 1924 года. Хотя данный сюжет и несколько нарушает стройность хронологии, но интересы дела позволяют сделать исключение в данном конкретном случае. Не вдаваясь в детали, можно с полным основанием констатировать, что в силовом решении данного вопроса в первую очередь можно усматривать инициативу Сталина. Он почитался знатоком национального вопроса и, по негласному обычаю, установленному в партийной верхушке, курировал (выражаясь современной лексикой) вопросы, связанные с Закавказьем, и тем более непосредственно с его родиной – Грузией.

В 1924 году в сфере экономических отношений были предприняты некоторые, довольно робкие, попытки как-то обуздать разгул нэповской стихии как в городе, так и на селе. Эта линия вызвала рост недовольства, вылившегося в ряде мест в открытое сопротивление. Особенно оно проявилось в Грузии, где советизация проводилась всего лишь около трех лет и говорить об устойчивости и прочности новой власти, естественно, не приходилось. Обстановкой воспользовались меньшевики – как внутри страны так и в эмиграции – пользовавшиеся сильным остаточным влиянием в этой республике. В августе – сентябре развернулось довольно мощное восстание, продолжавшееся более двух недель. Сначала повстанцам сопутствовал успех. Им удалось овладеть рядом городов Западной Грузии, в том числе Чиатурой, Сухуми, Батуми и Кутаиси. Бои шли даже в пригородах Тбилиси. Но вскоре для борьбы с восстанием были переброшены дополнительные части Красной Армии, и под натиском численно и технически превосходящего противника сторонники независимости Грузии вынуждены были отступить. В начале сентября часть из них через Батумский порт ушла морем в Турцию. Многие раненые повстанцы были захвачены в плен[194]194
  См. Борис Соколов. Берия. Судьба всесильного наркома. М. 2003. С. 34.


[Закрыть].

Б. Николаевский (о нем уже шла речь в предыдущей главе) полную и безраздельную ответственность за жестокое подавление грузинского восстания возлагает лично на Сталина. Он, в частности, пишет, что оно «было по личным директивам Сталина потоплено в крови, но в этом восстании были элементы, которые вызывали длительную тревогу в Кремле: после того, как восстание рабочих в промышленных центрах Грузии было подавлено, деревня в течение нескольких недель продолжала оказывать упорное, местами даже ожесточенное сопротивление. Расследование о причинах восстания, проведенное по свежим следам, показало, что в его размахе большую роль играли факторы не только национальные, но и социальные, и важнейшим среди них было недовольство крестьянства деревенской политикой советской диктатуры»[195]195
  Б.И. Николаевский. Тайные страницы истории. С. 186.


[Закрыть].

Конечно, в политической биографии Сталина это был не первый эпизод, когда он прибегал к использованию силы для подавления недовольства или сопротивления. История Гражданской войны дает тому тьму примеров. Однако деликатность (и особенность) данного эпизода состоит в том, что сила была использована для подавления выступлений на родине Сталина. Он в данном случае продемонстрировал не только свою твердость и решительность, но и фактически полное пренебрежение ко всякого рода национальным чувствам и сантиментам. Подчеркивая эту главную, доминирующую черту в политической стратегии Сталина, нельзя вместе с тем предать забвению и то, что генсек понимал и правильно оценивал истоки недовольства грузинских крестьян политикой властей. Это явствует из следующего его замечания относительно восстания в Грузии: «ведь вопрос стоит так либо мы, вся партия, дадим беспартийным крестьянам и рабочим критиковать себя, либо нас пойдут критиковать путём восстаний. Грузинское восстание – это была критика»[196]196
  И.В. Сталин. Соч. Т. 7. С. 31.


[Закрыть]. В более широкой постановке вопроса Сталин подчеркивал (и это было вполне справедливо и звучало убедительно), что боязнь критики со стороны масс – это смертельная слабость любой политической партии, а тем более коммунистической: «Партия, скрывающая правду от народа, партия, боящаяся света и критики, есть не партия, а клика обманщиков, обречённых на гибель»[197]197
  Там же. С. 122.


[Закрыть].

Взятый сам по себе факт силового подавления грузинского восстания в 1924 году может кому-то показаться незначительным эпизодом, затерявшимся в анналах истории. Но для проникновения в суть политической философии Сталина он имеет несомненно важное значение, поскольку как бы приоткрывает завесу над механизмом его подходов к решению острых национальных проблем. Насильственные методы, как мы видим, составляли неотъемлемый элемент в решении острых национальных проблем. В этом мы сможем убедиться при рассмотрении подходов Сталина к национальным проблемам в предвоенный, военный и послевоенный периоды.

Отмечая как вполне неоспоримый факт значительное возрастание личного авторитета генсека в партии и в стране, нельзя вместе с тем ограничиться только констатацией данного факта. Надо в целях полной достоверности отметить и другую сторону медали: среди определенной части членов партии Сталин вызывал нескрываемое отторжение. И речь идет не о каких-то единицах, и не только о сторонниках оппозиции, но и о рядовых членах партии, выражавших серьезное недовольство процессами бюрократизации и централизации, выделения партийных функционеров в отдельную привилегированную прослойку, постепенно, шаг за шагом все более отдалявшуюся от основной партийной массы. Эти процессы с полным основанием связывались с именем Сталина. Причем надо заметить, что эти процессы, начавшиеся гораздо раньше, в середине 20-х годов обрели все более крупные масштабы и все более четкие очертания.

Я приведу несколько примеров, подтверждающих обоснованность моего утверждения. Вот письмо коммуниста, посланное в высший орган Советской власти:

«Письмо товарищу Калинину

Товарищ Калинин, много писалось в наших газетах о строительстве социализма, о нашем экономическом возрождении страны и тому подобном. Но никто не задумался о том, что делается вокруг нас, как смотрит пролетариат и крестьянство на наши партийные и советско-хозяйственные органы, которые руководят всей политикой страны, начиная с низовых и кончая центральными. Во-первых, рабочие и крестьяне рассматривают нашу политику и приходят к выводу, что с лозунгов диктатуры пролетариата переходят к лозунгу диктатуры бюрократизма и мелкой буржуазии. Почему этот вопрос выдвигается пролетарской массой? Потому, что наблюдая за действием наших органов управления, которые всецело оторвались от низов, от пролетариата и становятся чужими пролетариату. Все советские органы обюрократились, партийная масса стала бесполезной в стране, часть членов партии ходит без дела, и ее не допускают к работе, ибо они мешают бюрократизму и нэпманам. И в самом-то деле получается расслоение в рядах партии, партия разбилась на две группы, то есть на группу ответственных работников, обюрократившихся, и на группу рядового партийного элемента, оторвавшегося от бюрократизма и не принимающего участия в строительстве. Пролетарская масса говорит: «Мы воевали за советскую власть, за равенство и братство, но мы этого не видим, а видим расслоение между пролетариатом и бюрократизмом, к этому бюрократизму можно приписать нэпманов и спекулянтов». Необходим был НЭП для возрождения народного хозяйства, но нужно знать предел нэпу и не вовлекаться нэпом бесконечно. Ведь мы перещеголяли нэп и в нежелательную сторону и очутились перед лицом бюрократизма. Не пролетариат победил нэповский уклон, а этот нэповский уклон в лице бюрократизма окутывает и побеждает пролетарскую массу, ибо бюрократизм оказывается сильнее пролетариата. Бюрократизм завладел хозяйственными и торговыми органами страны, а рабочий или крестьянин не имеет права высказать истинной правды, ибо его сейчас же обвинят в контрреволюции и дискредитировании партийной линии»[198]198
  Письма во власть. 1917 – 1927. С. 523.


[Закрыть].

Мне кажется, что приведенное письмо кратко, но весьма емко определяло самые существенные пороки советской системы того времени. Не надо обладать большим воображением, чтобы представить себе, что число недовольных было во много раз больше, чем число тех, кто осмеливался открыто критиковать утвердившиеся порядки. А все это имело самое непосредственно отношение к Сталину, как фактически главному лидеру партии. Несомненно, он должен был учитывать в своей политической стратегии подобного рода настроения и вносить какие-то коррективы в эту стратегию. Но дело не ограничивалось лишь критикой общих пороков и недостатков советской и партийной системы. Она распространялась и на самого Сталина.