Текст книги "Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 2"

Автор книги: Николай Капченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 76 страниц)

Это не значит, что мы должны обязательно идти при такой обстановке на активное выступление против кого-нибудь. Это неверно. Если у кого-нибудь такая нотка проскальзывает – то это неправильно. Наше знамя остаётся по-старому знаменем мира. Но если война начнётся, то нам не придётся сидеть сложа руки, – нам придётся выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить.

Отсюда вывод: быть готовыми ко всему, готовить свою армию, обуть и одеть её, обучить, улучшить технику, улучшить химию, авиацию, и вообще поднять нашу Красную Армию на должную высоту. Этого требует от нас международная обстановка»[282]282
  И.В. Сталин. Соч. Т. 7. С. 13–14.


[Закрыть].

В приведенном выше высказывании заложена мысль, которую Сталин впоследствии неукоснительно стремился реализовать на практике – мысль о том, что Советская Россия не будет служить инструментом в политических комбинациях ведущих западных держав. Более того, проводя полностью самостоятельную политику, продиктованную ее национально-государственными интересами, она в решающий момент сама будет определять, кого избрать своим союзником. Причем Сталин ведет речь не только о проблеме выбора союзников. Квинтэссенция его идеи состоит в том, чтобы Россия имела возможность сыграть решающую роль в войне, чтобы в конечном счете не ее союзники, а она сама могла сказать решающее слово при заключении мира и послевоенного урегулирования. Хочется особо оттенить одно существенное обстоятельство: такой стратегический подход Сталин сформулировал задолго до того, как он стал практически реализуем. Иными словами, отправные фундаментальные идеи, заложенные в сталинской внешнеполитической концепции, берут свое начало еще с середины 20-х годов, когда Советский Союз отнюдь не являлся великой державой в подлинном смысле этого понятия.

Кому-то, может быть, и покажется такая идея зримым проявлением коварства и отсутствия каких-либо принципов в международных делах. Мне же эта идея представляется выражением подлинного реализма и четкого прагматичного подхода к проблемам, связанным с международными отношениями вообще и конфликтами в особенности. Об этом в открытую руководители капиталистических стран предпочитали не говорить. Но действовали же они в полном соответствии с высказанной Сталиным линией поведения.

Как видим, еще в середине 20-х годов у Сталина сформировались ясные и четкие взгляды, которые затем нашли свое воплощение в его политическом курсе накануне второй мировой войны. Иными словами, сталинская внешнеполитическая концепция зарождалась и принимала вполне законченный вид как концепция активной, наступательной внешней политики, а не политики, шаги которой будут определять другие, тогда гораздо более мощные державы. Эта концепция, таким образом, была ориентирована не только на какой-то ограниченный отрезок времени, а на широкую историческую перспективу. И это придавало ей динамичность, столь необходимую для внешней политики государства, которому предстояло утвердить свое законное место в мире. Речь шла не о том, чтобы стать гегемоном в мировых отношениях, что было исключено самой международной обстановкой той поры. Цель заключалась в другом – стать полноправным членом в клубе великих держав. И в этом стремлении едва ли даже самый предвзятый человек способен узреть агрессивные и экспансионистские поползновения.

Суммируя, хочется оттенить следующую мысль: разработка Сталиным собственной внешнеполитической концепции, несомненно, служит доказательством того, что он являл собой тип незаурядного политического мыслителя не только в сфере социально-политических вопросов, но и в такой области, как международные отношения и внешняя политика. Его внешнеполитическая концепция не всегда отличалась стройностью и отсутствием в ней внутренних противоречий. Однако по своей направленности и своему духу она в полной мере отвечала потребностям той эпохи и – а это самое главное – национально-государственным интересам Советской России, которой предстояло еще доказать свое право на существование в сложном, противоречивом и взрывоопасном мире. Эта концепция явилась не плодом каких-то специальных теоретических изысканий, а итогом длительной внутренней борьбы с оппонентами из лагеря оппозиции. Что, естественно, не могло не наложить на нее своеобразного отпечатка.

Общая оценка политической деятельности Сталина, равно как и понимание сущности и наиболее важных особенностей его внешнеполитического курса в предвоенный, военный и послевоенный периоды, – все это в полной мере должно рассматриваться с учетом его внешнеполитической концепции в целом. Многие мысли и идеи, сформулированные в 20-е годы, легли в основу последующей практики советской внешней политики. Взгляд в прошлое, не затуманенный тенденциозностью, помогает понять и будущую политику Сталина, нацеленную на возвышение роли нашей страны в мировых делах.

2. Сталин устанавливает контроль над Коминтерном

В характере самой большевистской власти была имманентно заложена такая ее особенность, как всеобъемлющий контроль над всеми основными сферами жизни общества и государства. Естественно, что сюда входила и такая область, как деятельность Коммунистического интернационала, хотя по логике вещей и всем формальным критериям Коминтерн должен был являться вполне самостоятельной и независимой международной структурой. Задуманный как орудие осуществления идеи мировой пролетарской революции, он объединял в своих рядах коммунистические партии Запада и Востока, являвшиеся самостоятельными субъектами мирового революционного процесса. Однако все это касалось скорее теории, чем реальной практики. В действительности с самого начала Коминтерн был превращен, если не в придаток большевистской партии, то в инструмент реализации международных целей Советской власти.

Было бы неверным полагать, что такое положение стало результатом целенаправленной политики Сталина. Фундаментальные ее основы были заложены еще при жизни Ленина. Сталину принадлежит пальма первенства в том, что он такую систему довел до своего рода совершенства. Иными словами, сделал Коминтерн, а частично и входящие в нее партии, орудием реализации целей своей международной политики. Надо сказать, что такая трактовка роли и значения Коминтерна при Сталине отнюдь не равнозначна утверждению, будто во всем и по всем параметрам Коминтерн и входящие в него партии выступали как слепые и всегда послушные орудия его власти. Были здесь и трения, были здесь и серьезные проблемы и споры, прежде чем Сталину удалось установить свой контроль над Коминтерном.

Важной особенностью процесса «подминания» Коминтерна под власть Сталина являлось то, что сам этот процесс органически был связан с ходом и развитием внутрипартийной борьбы в коммунистической партии Советской России. С 1919 года, со времени основания Коминтерна, во главе его стоял Зиновьев. К середине 20-х годов, когда внутрипартийная борьба приняла особенно ожесточенные формы и по существу всеобъемлющий характер, Зиновьев стал считать себя чуть ли не вождем мирового революционного движения и крупнейшим теоретиком большевизма. В реальности, конечно, его подлинный вес и значение были абсолютно неадекватны его собственным представлениям о себе. Сталину предстояло, в числе прочих задач, не только развенчать авторитет Зиновьева в международном коммунистическом движении, но и в напряженной борьбе доказать несостоятельность политической линии, проводимой Зиновьевым в делах Коминтерна. Последний ревниво относился к тому, что генсек, начиная с 1923–1924 гг., стал проявлять самый пристальный интерес к вопросам Коминтерна. Зиновьев считал, что Сталин, не имея на то никаких оснований (ни в плане знания теории, ни в плане практического опыта в международных делах) вторгается в его вотчину. Однако по мере того, как генсек упрочивал свои позиции в высших эшелонах большевистской партии, у него появлялись вполне реальные шансы выступить в качестве активной – и отнюдь не второстепенной – фигуры на арене деятельности Коминтерна. Первые такие попытки относятся к периоду подготовки революции в Германии в 1923 году, оказавшейся на практике всего лишь политическим выкидышем.

Поражение германской революции и ряда выступлений в других странах не могло самым отрицательным образом не отразиться на репутации Зиновьева и тех, кто считал себя крупными специалистами по организации революционных выступлений (Радек и др.). Сталин умело использовал эти обстоятельства. В июле 1924 года он был избран членом Исполкома и Президиума Исполкома Коминтерна[283]283
  И.В. Сталин. Соч. Т. 6. С. 424.


[Закрыть] (В скобках отмечу, что некоторое недоумение вызывает тот факт, что в биографии Сталина, написанной его секретарем И. Товстухой и опубликованной к 10-летию Октябрьской революции, это избрание автор относит к 1925 году. Хотя текст биографической справки был просмотрен самим генсеком[284]284
  Деятели Союза Советских Социалистических Республик и Октябрьской революции. Автобиографии и биографии. Репринтное воспроизведение. М. 1989. С. 111.


[Закрыть]).

Пятый конгресс Коминтерна, состоявшийся в 1924 году, провозгласил курс на большевизацию коммунистических партий. Я не стану в деталях освещать смысл и цели этой кампании, поскольку из самой постановки вопроса вытекает и его истолкование. Скажу лишь, что Сталин был если не инициатором, то активным проводником процесса перестройки всей структуры и деятельности зарубежных компартий на манер российской партии. Цели при этом были очевидны, хотя и прикрывались благородными мотивами повышения революционного уровня компартий и обогащения их опытом РКП(б). Стоит упомянуть, что Сталин в тот период достаточно реалистично и даже, можно сказать, с долей либерализма характеризовал смысл большевизации. В частности, он подчеркивал: «Некоторые товарищи думают, что укрепить партию и большевизировать её – это значит вышибить из партии всех инакомыслящих. Это, конечно, неверно… Я решительно против вышибательской политики в отношении всех инакомыслящих товарищей. Я против такой политики не потому, что жалею инакомыслящих, а потому, что такая политика родит в партии режим запугивания, режим застращивания, режим, убивающий дух самокритики и инициативы. Нехорошо, если вождей партии боятся, но не уважают. Вожди партии могут быть действительными вождями лишь в том случае, если их не только боятся (выделено мной – Н.К.), но и уважают в партии, признают их авторитет. Создать таких вождей трудно, это дело длительное и нелёгкое, но абсолютно необходимое, ибо без этого условия партия не может быть названа настоящей большевистской партией, а дисциплина партии не может быть сознательной дисциплиной»[285]285
  И.В. Сталин. Соч. Т. 7. С. 37, 44–45.


[Закрыть].

Приведенное высказывание весьма примечательно для понимания Сталина и всей его политической философии. Еще не будучи общепризнанным вождем, еще находясь на начальной стадии борьбы за то, чтобы стать таким вождем, Сталин в качестве органического элемента власти вождя выделяет то, что вождя нужно бояться, испытывать к нему не только уважение, но и определенное чувство страха. Что же, весьма красноречивое понимание роли вождя! Сталин говорил это, когда его еще не боялись, когда он не внушал своим оппонентам чувства страха. До наступления таких времен было еще сравнительно далеко. Но очень показательно, что подобная интерпретация роли вождя вполне логически укладывалась во всю систему сталинского политического мышления. В последующем она разовьется и примет такие формы и такие масштабы, которые позволили многим не только его противникам, но и вполне объективным наблюдателям характеризовать систему власти Сталина как личную диктатуру. В дальнейшем мне еще не раз придется касаться данного сюжета. Здесь же я считаю уместным обратить внимание читателя на истоки, так сказать, зародыши системы власти, получившей впоследствии название сталинизма. При этом, мне представляется, в интерпретации сталинизма как системы власти акцент на личную диктатуру далеко не является универсальным, поэтому многое невозможно объяснить, руководствуясь лишь данным критерием.

Но возвратимся к проблематике Коминтерна как составной части общей борьбы Сталина за утверждение своего лидирующего положения не только в большевистской партии, но и в более широких рамках – рамках мирового коммунистического и революционного движения в целом.

Сталин вел борьбу за укрепления своих позиций в Коминтерне не только для того, чтобы поставить этот в то время весьма влиятельный инструмент реализации международных целей Советской России под свой прямой или косвенный контроль. В каком-то смысле Коминтерн и его аппарат, подобранный Зиновьевым, претендовал на роль своего рода центра по выработке и осуществлению внешнеполитических задач Советской страны. Естественно, что генсек не мог мириться с этим по целому ряду принципиальных соображений. Во-первых, его не устраивало то, что во главе Коминтерна стоит один из его основных политических противников – Зиновьев. Во-вторых, – и это самое существенное – Сталин считал недопустимым существование какого-либо двоецентрия в системе создаваемой им власти. Исходя из этих соображений, он и развернул широкую и планомерную кампанию по дискредитации Зиновьева, тем более, что сделать это было несложно, поскольку сам Зиновьев к тому времени себя уже достаточно скомпрометировал не только в рамках собственной партии, но и в глазах Коминтерна и его видных деятелей. В конце концов в октябре 1926 года наступила развязка: Зиновьев, к тому времени утративший доверие и растерявший последние остатки прежнего, хотя и дутого, но все-таки реального авторитета, был вышвырнут с руководящего поста в Коминтерне. Объединенный пленум ЦК ВКП(б) и ЦКК по инициативе Сталина постановил: «Ввиду того, что Зиновьев не выражает линии ВКП(б) в Коммунистическом Интернационале и в силу своей руководящей фракционной работы в КИ лишился доверия со стороны ряда коммунистических партий (германской, английской, французской, американской и т. д.), заявивших об этом в своих решениях, ЦК и ЦКК не находят возможной дальнейшую работу Зиновьева в Коммунистическом Интернационале»[286]286
  КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Часть II. С. 171.


[Закрыть].

Пост председателя Исполкома Коминтерна был вообще упразднен и введен пост Генерального секретаря Исполкома, на который был избран Бухарин. В тот период, вплоть до 1928 года, Бухарин был главным союзником Сталина и его назначение на вновь учрежденную должность было вполне логичным и понятным. Тем более, что он имел репутацию сильного теоретика и хорошо знал положение в коммунистическом движении, как и вообще несравненно лучше Сталина знал заграницу, поскольку ряд лет прожил в эмиграции. Некоторые советологи считают даже, что в период 1925–1927 гг. существовал так называемый дуумвират в составе Сталина и Бухарина. Мол, именно этот дуумвират и предопределял до некоторой степени принятие наиболее важных политических решений по вопросам внутренней жизни и международной политики.

В какой-то степени подобная точка зрения соответствует действительности, но, как мне думается, применительно к тогдашней ситуации в своем полном значении термин дуумвират должен использоваться с серьезными оговорками. Бухарину, в отличие от Сталина, не было присуще вождистское честолюбие и он совершенно не обладал организаторскими способностями, чтобы всерьез претендовать на место одного из двух лидеров партии. Да и по природе вещей в коммунистической партии не могло быть двух вождей. Возможны были всякого рода комбинации (вроде «тройки», «семерки»), но о реальной власти двух лидеров говорить едва ли правомерно.

Исходя из этого и ряда других соображений, Сталин считал, что вопросы Коминтерна не должны быть отданы, как говорится, на откуп одному Бухарину. Такое положение шло вразрез с долгосрочными политическими расчетами самого генсека. В силу этого мотива, а главное в силу объективных обстоятельств того времени, Сталин начал все более глубоко вникать в коминтерновские проблемы. Он принимает участие в работе ряда комиссий – германской, чехословацкой, югославской, китайской и т. д. Причем опубликованные выступления генсека на заседаниях комиссий характеризуют его отнюдь не как новичка и дилетанта: он демонстрирует знание конкретной ситуации в этих компартиях и странах, дает серьезный анализ проблем. Причем делает это не с позиций прагматизма и нужд конъюнктуры, а на базе теоретических обобщений, стремясь ввести конкретный подход к рассматриваемым вопросам в общее русло своей политической философии. В этом плане выступления Сталина, хотя и с исторической точки зрения выглядят как обращение в слишком далекое прошлое, представляют бесспорный интерес с методологических позиций.

Следует выделить еще один момент. Внутрипартийная борьба в верхах большевистской партии, конечно, не могла не отразиться самым прямым образом и на ведущих коммунистических партиях, входивших в Коминтерн. В их рядах нашлось немало сторонников «русской оппозиции», поэтому «русский вопрос» стал одним из перманентных пунктов в повестке дня заседаний Исполкома Коминтерна. Сталин и в борьбе против иностранных сторонников оппозиции использовал методы, успешно апробированные им во внутрипартийной борьбе в собственной партии. В конце концов и в рядах западных компартий была проведена соответствующая работа и они были «очищены» от всякого рода уклонистов и капитулянтов. Достаточно упомянуть группы Маслова – Рут Фишер, Брандлера и Тальгеймера в коммунистической партии Германии; Суварина – во французской компартии; Ловстона – в компартии США и т. д. Словом, выражаясь современным жаргоном, «политические зачистки» приняли широкие масштабы и в рамках Коминтерна, и в рамках его отдельных секций. Нельзя сказать, что этот процесс являл собой зеркальное отражение аналогичного процесса в большевистской партии. Все-таки условия были разные (прежде всего большевистская партия была правящей – и это предопределяло характер и методы внутрипартийной борьбы), однако общим выступало то, что оппозиционные движения в зарубежных компартиях искоренялись с присущей Сталину последовательностью, методично, этап за этапом, и с не меньшей решительностью. Он имел обыкновение декларативно рассуждать о необходимости компромиссов во внутрипартийной борьбе. В реальной же жизни такой подход был ему совершенно несвойственен: если он шел на компромиссы, то, как правило, под неумолимым давлением обстоятельств. Да и то в конечном счете рассматривал подобные компромиссы как временное и чисто тактическое средство, нацеленное на внесение раскола в стан своих противников и перетягивание на свою сторону колеблющихся.

В тот период в самом коммунистическом движении не было не только единства, но и элементарной ясности по многим животрепещущим вопросам международного развития в целом и перспектив так называемой мировой революции. Надежды на революционный подъем не оправдались, и нужно было искать как теоретическое, так и практическое объяснение подобного развития ситуации. Прежде всего речь шла о том, каковы перспективы стабилизации капиталистической системы, каковая (стабилизация) в тот период стала фактом данности.

О стабилизации капиталистической системы имелись в тот период разные представления, по этому поводу шли жаркие споры, осью которых был вопрос о природе самой стабилизации. От ответа на данный вопрос зависели как краткосрочные, так и долгосрочные прогнозы развития революционного процесса. Сталин придерживался реалистической точки зрения: «…Стабилизация, – говорил он, – не есть застой. Стабилизация есть закрепление данного положения и дальнейшее развитие. Мировой капитализм не только закрепился на основе данного положения. Он идёт дальше и развивается вперёд, расширяя сферу своего влияния и умножая свои богатства. Неверно, что капитализм не может развиваться… Стабилизация в условиях капитализма, усиливая временно капитал, обязательно ведёт вместе с тем к обострению противоречий капитализма: а) между империалистическими группами разных стран; б) между рабочими и капиталистами каждой страны; в) между империализмом и колониальными народами всех стран»[287]287
  И.В. Стопин. Соч. Т. 7. С. 95–96.


[Закрыть].

В соответствии с такой оценкой характера стабилизации капитализма Сталин ставил и вопрос о перспективах развития революционного процесса как на Западе, так и на Востоке. Он отмечал, что революция развивается обычно не по прямой восходящей линии, в порядке непрерывного нарастания подъёма, а путём зигзагов, путём наступлений и отступлений, путём приливов и отливов[288]288
  Там же. С 94.


[Закрыть]. В этом высказывании, собственно, не видно какой-то особой мудрости или прозорливости. Оно констатирует довольно банальную истину. Однако в тот период, когда бушевали политические страсти вокруг проблем революции и в среде коммунистов имелись многие горячие головы, требовавшие максимально быстрыми темпами стимулировать наступление революционной ситуации, осторожные и взвешенные сталинские оценки имели отнюдь не второстепенное значение. Это сейчас, с высоты многих десятилетий, все, что происходило тогда, кажется простым, закономерным и понятным. Тогда же это была своего рода terra incognita.

Если оценивать Сталина как политического прогнозиста, то здесь картина предстает довольно мозаичной. С одной стороны, он обладал такой сильной стороной, как умение правильно угадывать магистральные тенденции мирового развития. В большинстве случаев его анализ и оценки таких тенденций в дальнейшем подтверждались реальным ходом развития событий. С другой стороны, он нередко допускал промахи и серьезные ошибки в кратко– и среднесрочных прогнозах. Так, в начальный период стабилизации капитализма он совершенно правильно отмечал, что в развитии революционного движения наблюдается определенный откат и рассчитывать на скорый революционный взрыв не приходится. «Вместо периода прилива революционных волн, который мы наблюдали в годы послевоенного кризиса, мы теперь наблюдаем период отлива в Европе… Период подъёма революционных волн… – этот период подъёма еще впереди»[289]289
  Там же. С. 265.


[Закрыть].

И это была верная оценка.

Однако в условиях частичной стабилизации капитализма и под влиянием социал-демократии в ряде коммунистических партий усилился правый уклон. Это проявлялось в переоценке «прочности» капиталистической стабилизации, смазывании противоречий капиталистической системы, «хвостизме» по отношению к стачечному движению, недооценке военной опасности. На VI конгрессе Коминтерна (1928 г.) делегация ВКП(б) предложила внести в проект тезисов о международном положении и задачах Коммунистического Интернационала формулировку о том, что правый уклон при наличии относительно крепких социал-демократических партий является особенно опасным и борьба с ним должна быть поставлена на первый план. Конгресс принял это предложение[290]290
  См. История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга первая. С. 537.


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что одобрение данного предложения вполне соответствовало общей стратегической линии Сталина.

В 1927 году под влиянием активизации выступлений рабочего класса в ряде стран (Австрия – кровавое побоище на улицах Вены), широкомасштабная волна протестов в связи с казнью в США Сакко и Ванцетги и других признаков оживления революционного движения у Сталина возникла иллюзорная мысль о том, что все эти факты служат предвестником нового революционного подъема. В декабре 1927 года он на XV съезде партии говорил: «Если года два назад можно было и нужно было говорить об отливе революционных волн в Европе, то теперь мы имеем все основания утверждать, что Европа явным образом вступает в полосу нового революционного подъёма. Я уже не говорю о колониальных и зависимых странах, где положение империалистов становится всё более и более катастрофическим»[291]291
  И.В. Сталин. Соч. Т. 10. С. 286.


[Закрыть].

Европа явным образом не вступила в полосу нового революционного подъема. Больше того, она не вступила в такую полосу и позднее, когда разразился мировой экономический кризис (1929 г.) Напротив, наметились тенденции к росту правых сил в лице фашизма. Таким образом, факты однозначно свидетельствуют о том, что Сталин как прогнозист среднесрочных событий часто бывал не на высоте. Это, конечно, не может служить веским основанием для вывода о том, что вообще он не обладал способностью мыслить широко и угадывать вероятное развитие главных тенденций международного развития. К тому следует добавить, что политика – одна из тех областей деятельности, где ошибки и просчеты столь же закономерны и объяснимы, как и в других сферах человеческой деятельности.

Среди ряда принципиально важных вопросов, имеющих непосредственное отношение как к стратегии, так и тактике политических битв того времени, следует выделить два вопроса. По этим вопросам партия большевиков и Коминтерн в целом заняли позицию, оказавшуюся в корне неправильной и нанесшей огромный ущерб их собственному делу. Речь идет об отношении к социал-демократии и к фашизму. Здесь нет возможности в деталях рассмотреть данный вопрос. Я коснусь лишь тех его аспектов, которые имеют непосредственное отношение к Сталину.

Во-первых, Сталин, хорошо знакомый с меньшевизмом как российской разновидностью социал-демократии, всегда был ярым противником социал-демократии как таковой. Он рассматривал ее в основном через призму противоборства между большевиками и меньшевиками. Надо сказать, что это была отнюдь не идеальная призма. Более того, она искажала самым существенным образом историческое видение и понимание роли социал-демократии на различных разломах исторических событий. Но в политической философии Сталина место социал-демократии было определено раз и навсегда, и это место было в лагере если не главных врагов рабочего класса, то активных пособников капиталистов. Нечего говорить, что такая, по существу, вневременная, антиисторическая оценка не могла не повлечь за собой самых серьезных политических последствий. Она была закреплена в программе Коминтерна и возведена в ранг непогрешимого постулата, которому обязаны были следовать коммунисты всех стран.

Вот квинтэссенция этой позиции, закрепленная в документах Коминтерна: «Обслуживая интересы буржуазии среди рабочего класса и стоя целиком на почве классового сотрудничества и коалиции с буржуазией, социал-демократия бывает в известные периоды вынуждена переходить на положение оппозиционной партии и даже симулировать защиту классовых интересов пролетариата в его экономической борьбе только для того, чтобы, завоевывая на этом доверие части рабочего класса, тем постыднее предавать его длительные интересы, в особенности во время решающих классовых битв.

Основная роль социал-демократии заключается теперь в подрыве необходимого боевого единства пролетариата в его борьбе с империализмом. Раскалывая и разлагая единый фронт пролетарской борьбы с капиталом, социал-демократия является главной опорой империализма в рабочем классе. Международная социал-демократия всех оттенков… стала таким образом резервом буржуазного общества, его наиболее верным оплотом»[292]292
   Коммунистический Интернационал. В документах. 1919–1932. М. 1933. С. 11.


[Закрыть].

Хотя Сталин и не являлся автором данной формулировки, вне всякого сомнения, он разделяет полную ответственность за то, что она превратилась в исторический бумеранг, нанесший колоссальный ущерб всему международному развитию в межвоенный период. Говоря о личной ответственности Сталина за то, что такое отношение к социал-демократии стало господствующим в мировом коммунистическом движении того времени, можно сослаться на его выступление в июле 1928 года на пленуме ЦК партии, где обсуждался проект программы Коминтерна. Вот что он говорил (дается по первоначальной записи стенограммы): «Чем вы объясняете некоторые неудачи, частичные неудачи в новой фазе мировой революции в ряде стран? Без социал-демократии здесь не обойтись. Поэтому здесь поставлен вопрос не структурный, а политический. Вы, очевидно, недооцениваете роли и значения социал-демократии, до чего она стала контрреволюционной, до чего она стала аитипролетарской, причем без обозначения ее роли обойтись в главе о контрреволюции и о ходе развития капитализма нельзя. Здесь я вижу недооценку роли и значения социал-демократии со стороны тов. Лозовского. В программе этот пункт тем и хорош, что он делает упор на социал-демократию внутри рабочего движения как на главного врага, в этом его сила, именно потому, что социал-демократия является врагом рабочего движения, врагом коммунизма, главным врагом пролетарской революции, основной социальной опорой, классовой опорой буржуазии. Мы поэтому и называем ее буржуазной рабочей партией»[293]293
  Как ломали НЭП. Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б). Т. 2. М. 2000. С. 614.


[Закрыть].

Именно на основе формулы о социал-демократии как главном враге рабочего класса, начиная с ранних 20-х годов, все многократно прокламируемые призывы коммунистов к созданию единого фронта борьбы против империализма и войны, а затем и против фашизма, оказались всего лишь лозунгами и призывами. На их базе, при сохранении такого отношения к социал-демократии, наивно было вообще рассчитывать на создание подлинного единого фронта в борьбе против военной опасности. И именно в этом состоит один из крупнейших политических просчетов Сталина.

Сейчас, конечно, можно строить различные гипотезы относительно корней происхождения этой ошибочной позиции Сталина. В какой-то мере можно согласиться с итальянским историком и публицистом Д. Боффа, который следующим образом охарактеризовал губительные последствия данной позиции: «Боязнь критики слева, которая могла раздаться со стороны Троцкого или его зарубежных сторонников, содействовала сползанию на экстремистские позиции. Еще более тяжким было другое последствие: отныне все правые или левые течения в других партиях стали расцениваться уже не по объективному содержанию их позиций, но главным образом в зависимости от того, чью сторону они могут поддержать в борьбе большевистских вождей»[294]294
  Джузеппе Боффа. История Советского Союза. Т. 1. М. 1994. С. 288.


[Закрыть].

Еще более резкую, на мой взгляд, в данном случае в целом отвечающую историческим реальностям оценку отношения Сталина к социал-демократии, дает американский советолог С. Коен. В своем исследовании жизни и деятельности Бухарина он, в частности, пишет: «Химерическое представление о социал-демократии как о «социал-фашизме», выдвинутое в начале 20-х гг. Зиновьевым и превращенное Сталиным в политическую концепцию, приведет к особенно трагическим последствиям. В 1928 г фашизм был для коммунистов всего-навсего расплывчатым и малоизученным реакционным явлением, отождествлявшимся, главным образом, с Италией Муссолини. Опасность гитлеризма была еще очень далеко. В отличие от большинства коминтерновских новшеств идея о том, что социалисты состоят в некотором родстве с фашистами и представляют еще большее зло, по всей видимости, пришлась Сталину по душе задолго до этого. В 1924 г. он произнес фразу, которой было суждено сделаться ритуальным лозунгом коминтерновских провалов 1929–1933 гг.: «Социал-демократия есть объективно-умеренное крыло фашизма… Это не антиподы, а близнецы»[295]295
  Стивен Коэн. Бухарин. Политическая биография. 1888 – 1938. С. 355.


[Закрыть].