Текст книги "Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода"

Автор книги: Николай Храмцовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

Передовая рать нижегородцев выступила из Нижнего 8 февраля, а главное войско под начальством Репнина, с полками низовскими, 17 числа. Передовые отряды, соединясь с Просовецким во Владимире 11 февраля, бились с приверженцами Владислава, которыми начальствовали князь Иван Куракин и князь Борис Черкасский. Победа осталась на стороне защитников православия: Куракин бежал, а Черкасский попал в плен.

После чего Просовецкий и нижегородцы пошли далее к Москве. Репнин, соединившийся на дороге с Масальским и Измайловым, догнал их и все они в марте достигли Москвы, где встретили Ляпунова, пришедшего с войском из Рязани, и других воевод, приведших войска из Вологды, Романова, Галича и Костромы. В числе сподвижников Ляпунова был и князь Дмитрий Михайлович Пожарский[140]140
  См. «Собрание государственных грамот и договоров», т. II– 506 и 522.


[Закрыть].

Жители Москвы, как только достигли к ним слухи о всеобщем вооружении, оживились, не стали скрывать своей ненависти к полякам и готовились с нетерпением к истреблению притеснителей своих. Появление Пожарского с передовым отрядом войска Ляпунова еще более усилило их готовность к борьбе с врагами.

Поляки, видя это, хотели предупредить удар: по совету изменника и самого неистового злодея Салтыкова они в Вербное воскресенье выпустили из заключения страдальца Гермогена и заставили его совершить шествие на осляти[141]141
  См. Никоновскую летопись. Шествие на осляти – известный церковный обряд, отмененный Петром Великим.


[Закрыть], для того чтобы этой духовной процессией привлечь всех жителей Москвы в Кремль и перебить их. Умысел этот открылся, и жители Москвы не пошли в Кремль за вербой.

Но во вторник на Страстной неделе поляки достигли-таки отчасти своей цели. По поводу грабежа, произведенного несколькими поляками в домах москвичей, произошла между грабителями и русскими ссора, от ссоры возникла драка; собравшийся народ ударил на грабителей. Гонсевский, воспользовавшись этим случаем, выслал несколько отрядов копейщиков, и начались грабеж и резня.

Поляки бросились на Тверскую, но были отражены стрельцами; потом обратились на Пожарского, который со своим отрядом, подкрепленный артиллерией, стоял на Сретенке; он мужественно встретил врагов, бился с ними два часа, отразил их и прогнал в Китай-город, откуда поляки бросились на Кулишки, в Замоскворечье и в другие места, но везде были отражены.

Видя неудачу своей попытки, поляки придумали другое средство, чтобы достичь своей цели – они начали зажигать дома. И здесь Каин-Салтыков явился первым: он зажег собственный дом свой. При порывистом ветре пламя в четверть часа разлилось по Москве и достигло Арбата и Кулишков. Гонимые более огнем, чем оружием, жители принуждены были выйти из объятого пламенем города и рассыпаться по окрестностям.

В среду поляки напали на Пожарского, устроившего острог на Лубянке, около церкви Введения Божия Матери. Целый день бился с ними будущий спаситель отчизны, наконец изнемог под ранами, пал, и русские отступили[142]142
  См. Никоновскую летопись.


[Закрыть].

Соединенное ополчение, подступившее к Москве, нашло только пепелище ее, среди которого высились Кремль да каменные башни Китай-города – в них засели поляки. Башни были скоро очищены Ляпуновым и его сподвижниками, также отбиты у поляков еще некоторые части города, но Кремль остался в руках врагов.

Силы русских были недостаточны для решительной борьбы с поляками; новонабранное войско, кроме казаков Заруцкого, не привыкло еще к ратному делу. Притом же между вождями его возникло разъединение, проявились зависть, недоброжелательство. Напрасно выборные от войска старались для устранения зла сосредоточить всю власть, военную и гражданскую, в руках трех военачальников – Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого: триумвираторы, руководимые различными побуждениями, только увеличили зло. Современные летописи говорят, что они «ни един единаго меньше быти не хотяше», и особенно обвиняют Ляпунова в непомерной гордости, что он «не но своей мере вознесся»[143]143
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть] Действительно, Ляпунов большей частью действовал лично от себя и самовластно[144]144
  Это подтверждается тем, что грамоты, которыми народ призывался на защиту отечества, были писаны большей частью одним Ляпуновым. См. «Акты Археографической экспедиции», т. II—182, 185 и 188.


[Закрыть], надменно обходился не только с детьми боярскими, но и самими боярами, жестоко преследовал казаков за их своеволие и грабежи, не уважал Трубецкого, явно презирал Заруцкого и всем вообще без разбору говорил резкие истины.

Конечно, поступая так, Ляпунов знал, с кем имеет дело. Что была, не говоря уже о Заруцком, воеводе-разбойнике, большая часть вождей соединенной рати? Что был даже сам Трубецкой? Двусмысленный патриот с начала до конца своих подвигов, надменный боярством, полученным от тушинского царика, не отказывавшийся от приобретений и наград за свое сомнительное усердие даже в то время, когда и нищие отдавали в жертву отечеству последние свои полушки, – и это был первый из защитников отечества и старший по сану! Каковы же были другие, низшие?

Неоспоримо, что жесткий, энергический Ляпунов, при всех своих недостатках, по чистоте и благородству намерений, стремившихся к одной цели – спасению отечества, стоял недосягаемо высоко над всеми окружавшими его.

Один упрек можно сделать этому «славному, бодрственному воеводе, промышленнику и поборителю по Христовой вере», как тоже называли его современники[145]145
  См. «Акты Археографической экспедиции», т. II—197.


[Закрыть], что он, чувствуя свое превосходство над прочими, не умел или не хотел скрывать этого, чем вооружил против себя не только людей с мелочным самолюбием, завистливых, жадных к корысти, но и людей благонамеренных, каков был Ржевский и другие. И все восстало против верного отчизне, но гордого и неосторожного вождя. Никто не хотел видеть в нем неоспоримых достоинств, а отыскивали и выставляли на вид одни его недостатки, и на них-то строили его гибель и гибель отечества.

Самым непримиримым и деятельным врагом Ляпунова был Заруцкий: этот злодей видел в Ляпунове только помеху своей ненасытной алчности и вероломным замыслам. Между тем явное благословение Божие проявлялось над верными сынами отчизны, подвизавшимися во святой брани. Св. Сергий, молитвенник Москвы и ходатай ее перед Господом, еще вживе благословивший оружие ее на погибель супостатам, являлся в сновидениях в лавре и в других местах людям благочестивым, увещал стоять за православие и укреплял надеждой.

Были еще и другие видения, и другие чудеса. В мае месяце в соединенном стане нашли свиток, неизвестно кем писанный и кем принесенный, в котором говорилось о видении в Нижнем Новгороде некоего Григория. Ему явились два мужа, и один из них сказал, что «если будут все поститься во всей России три дня и три ночи, то она освободится от врагов, и тогда будет воздвигнут новый храм у Троицы на рву, в котором на престоле положат хартию, и на ней напишется имя царя московского; но если не будут поститься, тогда все государство погибнет»[146]146
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть].

В Нижнем Новгороде не слыхали о этом видении и даже не знали Григория, который удостоился его; но под Москвой не усомнились в действительности написанного в свитке, положили трехдневный пост для всех без изъятия, даже и младенцев, писали и по городам, увещая поститься.

Но и все это не уменьшило раздоров военачальников: смуты росли со дня на день, и слух о них достиг лавры, где на пользу отечества подвизались архимандрит Дионисий, который также удостоился видения св. Сергия, и келарь Авраамий Палицын.

Благочестивые старцы ужаснулись этих несогласий, и Дионисий отправил Авраамия в стан, чтобы восстановить там мир и согласие. Авраамий все сделал, что мог: красноречиво убеждал всех быть единодушными и мужественно бороться с врагами; воеводы жаловались на недостаток войска и продовольствия, Авраамий обещал разослать грамоты по всем городам русским, обещал именем св. Сергия призвать новых защитников к бедствующей Москве и сдержал свое слово…

Но не близок был конец испытаний Святой Руси, положенных на нее неисповедимым Промыслом Всемогущего. Ссора вождей не угасла, а только несколько призатихла, и скоро опять, по неосторожности пылкого Ляпунова, возобновилась с усиленной яростью.

Поляки воспользовались этим обстоятельством и пустили в дело хитрости, ложь, золото – и страшный для них вождь пал под руками убийц, опозоренный именем предателя и изменника. Заруцкий торжествовал, радовался и Трубецкой.

По смерти Ляпунова, который, по слову незабвенного историографа, «пал на гробе отечества»[147]147
  См. «Историю государства Российского», т. XII и «Историю» Устрялова, ч. V.


[Закрыть], как и по смерти Скопина-Шуйского, Россия опять стала на краю погибели. Ушли из-под Москвы нижегородцы и другие дружины, преданные вере и отечеству; Трубецкой и Заруцкий остались для того, чтобы присягнуть новому самозванцу, беглому дьякону Исидору. Поляки получили подкрепление по отступлении русских от Москвы: Сапега вошел в Кремль с новыми силами. Новгород отдался Делагарди и избрал в цари шведского королевича Филиппа. Смоленск был взят Сигизмундом; защитник его Шеин отведен пленником в Варшаву, куда прежде того отправлены были Филарет и Голицын. Казань, Вятка и Пермь, руководимые изменником Шульгиным, признали власть сына Марины. Юго-западная Россия была во власти поляков. Астрахань, где беспрестанно являлись мелкие самозванцы, как бы отделилась от России, замыслив сделаться независимой областью. Около Пскова – притона нового самозванца – злодействовал Лисовский: грабил города и нападал на малочисленные отряды шведов. Только бодрствовали непоколебимая лавра да верный Нижний Новгород[148]148
  См. «Историю государства Российского», т. XII и «Историю» Устрялова, ч. V.


[Закрыть].

Правда, осады Вокардина, Вяземского, походы Алябьева, Репнина истощили силы Нижнего, но любовь к отечеству, хранившаяся в сердцах нижегородцев, могла еще сделать многое.

В Нижнем Новгороде были ревностные деятели, которые не давали ослабевать этой святой любви, не давали охлаждаться ей малодушием и отчаянием. Архимандрит Печерского монастыря Феодосий, протопоп Преображенского собора Савва, воевода Алябьев и дьяк Семенов употребляли все меры для поддержания мужества и самопожертвования нижегородцев.

Москва знала это и обращала на Нижний страдальческие взоры, умоляя о защите. Августа 25 получена была в Нижнем Новгороде грамота патриарха. Ее принес упомянутый выше Родион Моисеев, ходивший к Гермогену с вестями из Нижнего, – неустрашимый посланный проник в темницу святителя. Гермоген убеждал нижегородцев стоять за святое дело и не признавать царем сына Марины.

В Нижнем, при общем направлении умов верных нижегородцев на пользу отечества, нельзя было ожидать измены; но из пришельцев в нем были люди подобные Шульгину, с нечистой совестью, с шаткими убеждениями, готовые свою личную выгоду предпочесть выгодам отчизны. Таков именно был стряпчий Биркин; но, видя непоколебимую верность нижегородцев, он не смел явно выказывать своих убеждений: предание о балахнинских коноводах и о Вяземском и Лазареве было еще свежо, и потому он молчал до времени.

Алябьев послал список патриаршей грамоты в Казань, и слова святителя, страдавшего за отчизну, упали не бесплодно, и если не искоренили зла совершенно, то многих заблудших заставили отторгнуться «от воренка калужинскаго», как называли современники сына Марины[149]149
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть], а верных укрепили на новые подвиги самоотвержения. Казанцы передали увещание патриарха в Пермь. Таким образом нижегородцы, оставаясь сами верными православию и Руси, подкрепили верность и в жителях других городов[150]150
  См. статью «Нижний и нижегородцы в Смутное время».


[Закрыть].

Дионисий и Авраамий, исполняя слово, данное вождям под Москвой, писали еще с июля грамоты в разные города. «Где святыя Церкви и Божии образа? – писали они, – где иноки, многолетними сединами цветущие, и инокини, добродетельми украшенныя? Не все ли до конца раззорено и обругано злым поруганием. Где народ общий христианский? Не все ли лютыми и горькими смертьми скончашася. Где множество бесчисленное во градех и в селех работные чада христианства? Не все ли без милости пострадаша, и в плен разведены. Не пощадеша бо престаревшихся возрастом, не устрашишася седин старец многолетних и сосавших млеко младенцев, незлобивая душа, все испиша чашу ярости праведного гнева Божия. Помяните и смилуйтесь над видимою смертною погибелью», и прочее[151]151
  См. «Сказание Палицына» и «Акты Археографической экспедиции», т. II– 190.


[Закрыть].

В Нижнем Новгороде читались все воззвания в церквах, на базарах, в домах, и нижегородцы, слушая их, горели негодованием и местью на врагов отечества и ждали только голоса, который бы живым словом заставил совершить на деле то, что давно совершалось мыслью. И голос этот раздался.

В Нижнем повторилось то же самое, что за 88 лет до того совершилось в Швеции и в половине XV столетия во Франции, с той разницей, что человек, по голосу которого нижегородцы снова восстали и пошли спасать Москву и Русь, и спасли их, был не высок по рождению, как Густав Ваза, и действовал не под одним увлечением безотчетного энтузиазма, как Жанна д’Арк.

За укреплением, или старым острогом нижегородским, в слободе Благовещенского монастыря, в приходе Рождества Иоанна Предтечи[152]152
  См. «Исторические заметки» в «Отечественных записках», 1842, № 8, смесь.


[Закрыть] жил этот, до того времени безвестный человек, о котором впоследствии сказал великий вития – Златоуст Российской Церкви[153]153
  Митрополит Платон. См. «Описание жизни и подвига Минина», составленное Н. Ильинским, С.-Петербург, 1799.


[Закрыть]: «Его же память в благословении и вечным прославлением почитаема быть заслуживает». Нужно ли называть его? Кто ныне из русских не знает и не произносит с благоговением имя «выборного человека (от всего) государства московского»[154]154
  См. «Историю» Устрялова, ч. V, стр. 162.


[Закрыть], а впоследствии дворянина, заседавшего в Думе царской.

К Минину как нельзя более идут слова апостола: «немощная мира избра Бог, да пострамит крепкая; и худородная мира, и уничиженная, и не сущая, да сущая упразднит»[155]155
  См. «Послание к коринфянам» апостола Павла, гл. I, стр. 27 и 28.


[Закрыть].

Скромно жил он до того часа, покуда всемогущая воля Зиждителя мирови не избрала его, как и безвестного отрока Давида, к совершению великого дела; так скромно, что люди русские, благоговейные перед памятью великого мужа, да и самые нижегородцы, живущие, где была его колыбель и где есть его могила, мало имеют сведений, или почти вовсе не имеют, о его доисторической жизни.

Все, что известно о нем до 1611 года, заключается в немногих словах: он «имяше торговлю мясную»[156]156
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть], служил посадским старостой, участвовал в походах Алябьева и Репнина; да есть еще предание, что он родился в Новгороде Великом и пришел с отцом в Нижний Новгород 12 лет, и что состояние по тому времени имел значительное. Но это только предание, не больше.

В своем кругу Минин пользовался уважением по честности и храбрости, которые выказал в делах городских и в походах, а более того – по своему возвышенному уму, которым достиг впоследствии не только безграничной доверенности всех нижегородцев, но и того, что князь Пожарский, гордый, как все аристократы XVII столетия, проникнутый духом местничества, признал его – простого посадского – себе равным[157]157
  Господин Смирнов в статье «Боярин и воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский» полагает, что Минин мог иметь такое значение, какое он имел во время похода, только при князе Пожарском, который был в высшей степени недоверчив к себе. См. «Отечественные записки», 1849, № 12, отд. II.


[Закрыть].

Пламенный патриот, чувствовавший в себе силы для совершения великого подвига – спасения отчизны, – долго думавший об этом, понимал, что он, мясной торговец, не мог быть единственным главой и совершителем великого подвига. Гордые бояре и другие титулованные лица не захотели бы действовать собственно под влиянием одного посадского; а что мог он сделать без высшего сословия, с одним народом? Да и народ едва ли бы доверился безвестному мяснику.

Поэтому-то Минин стал искать человека, который бы родом и доблестями ратными был известен Руси, заслуживал бы вполне ее доверия – черта, достойная особенного внимания, поучительный урок честолюбивым демократам, принимающим на себя роли руководителей народов, этим самозванным «периклам», которых в наше время развелось так много. (Благодаря Богу, только не на Руси православной).

Стольник князь Дмитрий Михайлович Пожарский по роду своему и подвигам как нельзя более удовлетворял желаниям Минина. Род Пожарского происходит от князя Иоанна Всеволодовича (брата св. Юрия, основателя Нижнего), владевшего Стародубом (что в нынешней Черниговской губернии). Потомок Иоанна в пятой степени, князь Василий Андреевич Стародубский принял название Пожарского от полученного им в наследство сгоревшего города Радогощи (Черниговской губернии в Стародубском уезде), который после пожара был называем Погаром, т. е. погорелым. Гонение на православных, воздвигнутое в Литве католицизмом при зяте Иоанна III, Александре, заставило князей Стародубских-Пожарских отложиться от своего повелителя и вступить в подданство России. Впоследствии они владели большими поместьями в нынешней Владимирской губернии, в окрестностях Стародуба на Клязьме и Суздаля. Жили они большей частью в последнем городе, где в Спасо-Евфимиевском монастыре были погребаемы.

Князь Дмитрий Михайлович двадцати лет от роду был «стряпчим с платьем» и подписал грамоту об избрании в цари Годунова; тридцати лет, в 1608 году, разбил близ Коломны скопища тушинского самозванца; в 1609 разогнал шайки разбойника Салькова; в 1610, во время возмущения Ляпунова против царя Василия, удержал в верности Зарайск; в 1611 бился, как сказано выше, с врагами в Москве, был ранен, отвезен в лавру, а оттуда в свое село Пурех, находящийся в Балахнинском уезде Нижегородской губернии[158]158
  См. «Биографию Пожарского» сочинения Малиновского, «Историю государства Российского», т. XII, прим. 335 и статью господина Смирнова «Боярин и воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский», «Отечественные записки», 1849, № 12. Господин Мельников в своей статье «Нижний Новгород и нижегородцы в Смутное время» говорит, что Пожарские владели Стародубом на Клязьме. Село Пурех в Балахнинском уезде в 60 верстах от Нижнего.


[Закрыть]. И этого-то стратега хотел Минин поставить во главе ополчения; грамота лаврская окончательно утвердила великое намерение скромного посадского.

Средства нижегородцев не соответствовали их патриотизму, успех воззваний Дионисия и Авраамия был сомнителен, и потому нижегородские власти, духовные и светские, собрались в дом воеводы для совета о том, какими бы мерами начать великое дело восстания. В этом собрании кроме духовенства, воевод, стряпчих и дьяков были и почетные жители Нижнего Новгорода, в том числе и Минин.

Среди рассуждений, конечно, и споров, и сомнений вдруг Минин встал и сказал, как вдохновенный: «Святой Сергий явился мне сего дня ночью и повелел возбудить уснувших. Прочтите грамоты архимандрита Дионисия в соборе, а там что будет Богу угодно». Биркин усомнился в справедливости слов Минина. «Или хочешь ты, – возразил ему Минин, – чтоб я открыл православным то, что замышляешь ты?» Биркин не осмелился возражать ему, и все приняли мнение Минина. Минин давно понял Биркина и называл его «сосудом диавола»[159]159
  См. «Нижний и нижегородцы в Смутное время».


[Закрыть].

На другой день на колокольне Преображенского собора раздался звон колокола. Жители удивились – день был не праздничный – не трепетом поспешили в храм; кто ожидал услышать радостную весть о гибели врагов, кто думал узнать о новых еще бедствиях.

По окончании литургии протопоп Савва стал перед народом и сказал: «Увы нам, господне мои, чада и братие! увы нам! Се бо приидоша дни конечный погибели; погибает Московское Государство, и вера гибнет. О горе нам! О лютаго обстояния! Польские и литовские люди в злочестивом совете своем умыслили Московское Государство раззорити и непорочную Веру Христову в латинскую многопрелестную ересь обратити! И кто не восплачет зде, братие, кто же не источит источницы слезны от очей своих? Грехов ради наших попущает Господь врагом нашим возноситися! Увы нам, братие мои и чада! – благокрасный бо град-Москву оные еретики до основания раззорили, и людей его всеядному мечу предали; что сотворим, братие, и что возглаголем? Не утвердимся ли в соединении, и не станем ли до смерти стояти за веру Христианскую, чисту и непорочну, и за Святую Соборную и Апостольскую церковь честнаго Ея успения, и за многоцелебные мощи Московских Чудотворцев? Се же и грамата просительная властей Живоначальныя Троицы Сергиева монастыря». Савва прочитал грамоту; чтение его прерывалось рыданиями и восклицаниями предстоящих: «Увы нам! гибнет Москва, гибнет государство!»[160]160
  См. «Нижний и нижегородцы в Смутное время».


[Закрыть]

После того Минин вышел на площадь, где собрался народ, и сказал: «Буде нам похотеть помощи Московскому Государству, и то нам не пожалети животов своих; да не только животов своих, и дворы свои продавати, и жены и детей закладывать, и биты челом, чтоб кто вступился за истинную веру, и был у нас начальником»[161]161
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть].

Нижегородцы единодушно приняли слова его; но Минин не ограничился словами: он принес на площадь все свое имение, деньги, украшения жены и даже оклады золотые и серебряные с образов; и все нижегородцы последовали его примеру, богатые и убогие, стар и млад, все несли в жертву отечеству, кто что мог. «На что нам, – говорили они, – наше имение, когда погибнет вера Христова?» Потом стали избирать военачальника. Минин предложил князя Пожарского, и все были согласны с его мнением. К Пожарскому отправили посольство, но Пожарский почему-то отказался; нижегородцы же хотели именно его видеть своим вождем, посылали к нему посольство за посольством, наконец, отправили архимандрита Печерского Феодосия с выборными от всех сословий города; посланные со слезами умоляли князя принять на себя звание вождя ополчения, и только тогда он согласился на их просьбу[162]162
  Голиков, Малиновский и Чичагов (в биографии Пожарского), Мельников (в статье «Нижний и нижегородцы в Смутное время») и другие говорят, что Пожарский с радостью согласился по первой просьбе принять начальство над нижегородцами; но Пожарский в грамоте в Путивль пишет: «и посылали по меня Князя Димитрия из Нижняго многажды». См. «Древнюю Российскую Вивлиофику», ч. II, и «Собрание государственных грамот и договоров», т. II—281.


[Закрыть], но в Нижний все еще не ехал; а между тем там произошли смуты, явилось много желавших управлять делами и казной, возникли подозрения и недоверчивость против бескорыстия распорядителей, также стали пренебрегать распоряжениями воевод. Об этом знал уже Пожарский и написал к нижегородцам, чтобы они выбрали из посадских надежного человека для сбора и хранения казны. Письмо это Пожарский послал с Феодосием, а содержание его объявил посольству нижегородскому. Архимандрит и другие отвечали, что в Нижнем Новгороде нет такого человека, но князь прямо показал им на Минина.

Феодосий и прочие посланные, возвратившись в Нижний Новгород, объявили желание князя. Нижегородцы были довольны таким назначением и отправились к Минину в дом просить его, чтобы он принял на себя звание «выборнаго человека». Минин так же, как и князь Пожарский, сначала отказался от принятия должности, «для укрепления», говорит летописец, но нижегородцы просили его с «прилежанием», и он согласился и тут же написал приговор, по которому нижегородцы обязывались не только быть покорными и послушными начальникам и давать деньги ратникам, но в случае, если потребует надобность, то отдать все имение, продать или заложить жен и детей на содержание войска. Нижегородцы приложили руки к этому приговору; Минин, боясь, чтоб они, пораздумав о великости обязательства, «тово приговору назад у него не взяли», отослал его к Пожарскому[163]163
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть].

Многие из писавших про это событие полагают, что Пожарский и Минин виделись прежде того и условились между собой о будущих своих действиях. Это подтверждает и летопись о мятежах: «…а с Кузьмою Мининым бысть у них (т. е. у князя Пожарского) по слову» и далее: «он же (князь Пожарский) им рече: есть у вас Козма Минин, той бывал человек служилой, тому то дело за обычай»[164]164
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть].

Минин, если допустить его свидание с Пожарским прежде избрания князя в вожди, является не только человеком ума необыкновенного, но и глубоким политиком, одним словом, человеком государственным, который, подкрепляясь верой в Бога, действовал по глубоко обдуманным соображениям.

Так или иначе, а бесспорно, что Пожарский и Минин, прежде чем приступили к начатию своего великого подвига, обдумали все его следствия, предусмотрели и обсудили все могущие встретиться затруднения, и приняли свои меры и против перемены мыслей нижегородцев, и против алчности главных вождей московских, которые уже явно склонялись на сторону Лжедимитрия.

Скоро явились у нижегородцев помощники. Жители Смоленска после взятия его Сигизмундом, не желая подчиняться власти поляков, которых ненавидели, ушли в Калугу; туда же явились дорогобужане и вязмичи, отсюда они пошли под Москву и у стоявших там воевод просили себе убежища. Начальники отослали дорогобужан и вязмичей в Ярополч, но Заруцкий написал к своим казакам, чтоб они прогнали несчастных пришельцев из убежища их.

Смоляне были счастливее: их послали в Арзамас и не тревожили. Теперь они прислали в Нижний Новгород своих выборных – просить, чтоб нижегородцы приняли их в составлявшееся ополчение. Нижегородцы отослали их к избранному вождю своему, который все еще жил в Пурехе, и вместе с ними отправили еще посольство к князю с убедительной просьбой о скорейшем приезде в Нижний. Пожарский, отпустив посольство, велел смолянам идти в Нижний, куда вслед за ними отправился и сам[165]165
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть].

Изгнанные вязмичи и дорогобужане, шедшие в Нижний Новгород, встретили князя на дороге и присоединились к нему. В сопутствии их-то вступил он в стены кремля нижегородского. Нижегородцы встретили его «и прията его с великою честию»[166]166
  См. Летопись о мятежах и в Нижегородском летописце. В последнем сказано, что Пожарский вступил в Нижний в 7120 году, т. е. не ранее сентября 1611 года. Господин Мельников полагает, что это случилось в ноябре или декабре; но из одной грамоты, помещенной в «Собрании государственных грамот и договоров» (II—217) видно, что Пожарский был уже в Нижнем в августе 1611 года.


[Закрыть].

Духовенство, светские власти и посадские, все спешили навстречу к своему избраннику – избраннику Божию. В тот же день явились и смоляне. Всем ратникам было выдано вперед жалованье из казны нижегородской.

Пожарский и Минин стали приготовляться к походу; слухи о нижегородском ополчении разнеслись всюду; из всех городов спешили русские стать под знамена Пожарского. Сначала явились коломенцы, потом рязанцы и украинские казаки – Пожарский всех принимал ласково, всем выдавал вперед жалованье, что еще более привлекало охотников биться с врагами.

Явились на службу князья Дмитрий Манстрюкович Черкасский, Дмитрий Петрович Лопата-Пожарский, правнучатный брат Дмитрия Михайловича, князья Хованский (зять Пожарского), Прозоровский, Гагарин, Михайла Дмитриев, Левашев, Плещеев, множество детей боярских, семнадцать казацких атаманов и старшин.

Казна нижегородская истощилась, пороху и свинцу также было мало, и потому Пожарский, Биркин и дьяк Василий Юдин писали грамоты во все города понизовые и украинские, на Вологду и Вычегду, прося у жителей денег, людей и выборных для земского дела[167]167
  См. «Акты Археографической экспедиции», т. II– 202. Ратным людям, пошедшим с князем Пожарским и Мининым на очищение Московского государства, было выдано в Нижнем денег 5206 рублей, и в этой сумме было более 4/5 строгановских денег. См. «Временник отделения императорского московского общества истории и древностей российских», книга XVIII.


[Закрыть].

Все города с готовностью спешили помочь нижегородцам или общему делу; только Казань оставалась глухой к воззваниям Нижнего. Шульгин составил новый план измены: он хотел сам властвовать в Казани под протекцией Владислава[168]168
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть].

Пожарский и другие правители Нижнего Новгорода решились отправить в Казань посланца для убеждения Шульгина; посланцем выбрали Биркина. Минин, давно понявший этого человека, не советовал посылать его в мятежный город, но совет Минина не уважили; Биркин был отправлен, и для предупреждения его измены послали с ним протопопа Савву и других духовных лиц. Но эта мера не помогла: Биркин тотчас же по приезде в Казань пристал к Шульгину; Савва и прочие возвратились без успеха.

Пожарский все еще надеялся, что казанцы образумятся, и ждал от них помощи до февраля 1612 года, потом выступил из Нижнего Новгорода к Ярославлю, где должны были собраться ополчения разных мест. Впрочем, Пожарский медлил не за одними казанцами: и из других городов, при всем ревностном желании служить отечеству, ратники не могли скоро собраться[169]169
  Летопись о мятежах говорит, что казанцы явились, когда уже Пожарский был в Ярославле; но из «Актов Археографической экспедиции» видно, что они застали его еще в Нижнем (см. т. II, стр. 201). Но как бы то ни было, казанцы были плохие помощники нижегородцам: напитанные духом Шульгина, они принесли в соединенный стан свары и смуты и ушли из Ярославля обратно домой, производя по дороге страшные беспорядки, или как говорит летопись – «лише многую пакость земли соделаша!» Из числа казанцев остались в Ярославле только двадцать мурз и князей, дворян тридцать, головы: казацкий Лукьян Мясной и стрелецкий Постник Неелов, с первым было несколько казаков, с последним сто стрельцов. Мясной и Неелов впоследствии много потерпели от Шульгина. См. Летопись о мятежах.


[Закрыть].

Известие о сильном ополчении, собравшемся в Нижнем Новгороде, дошло и до Москвы и поляки ужаснулись. Гонсевский решился разрушить предприятие Пожарского. Чувствуя слабость своих сил и зная, какое влияние имел патриарх на умы народа, Гонсевский вздумал употребить Гермогена орудием своих замыслов: подослал к нему изменников, которые приступили к святому мужу с просьбами, чтобы он запретил Пожарскому идти к Москве.

Ревностный поборник православия, истинный сын отчизны, томившийся под стражей в стенах кирилловского подворья, твердо отверг безумную просьбу врагов веры и отечества. «Да будут благословении те, – сказал он, – которые идут на очищение Московского Государства, а вы, окаянные московские изменники, будьте прокляты»[170]170
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть].

Этот подвиг христианского героизма стоил жизни святителю. Поляки стали морить его голодом[171]171
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть], вероятно, полагая, что физические страдания ослабят в мужественном старце твердость духа. Но не таким был Гермоген: он, как пастырь добрый, а не наемник, положил душу свою за овцы; претерпел до конца и принял мученический венец 19 февраля 1612 года.

Не одни поляки опасались нового народного восстания: честолюбивый Трубецкой, передавшийся самозванцу, разбойник Заруцкий, наружно принявший сторону Исидора, но тайно мечтавший сделаться правителем России от имени сына Марины, видели в Пожарском врага. Заруцкий решился действовать против Пожарского открыто: он послал казаков в Ярославль, чтоб помешать соединению ополчения. Для этой цели пошел туда и Просовецкий.

Еще ранее того Милославский и московская Боярская дума писали 25 и 26 января в Кострому и Ярославль, вероятно, по приказанию поляков, чтоб эти города признали власть Владислава, не помогали Трубецкому и Заруцкому, а лучше бы прислали к гетману Хоткевичу выборных людей с повинной[172]172
  См. «Собрание государственных грамот и договоров», т. II– 276 и 277.


[Закрыть]. Но верные ярославцы не думали повиноваться боярам, находящимся во власти поляков; теперь же, узнав о намерении Заруцкого, приготовились к обороне и послали к Пожарскому и Минину, которые были еще в Нижнем Новгороде, просить помощи.

Помощь немедленно была послана под начальством князя Дмитрия Петровича Лопаты-Пожарского и дьяка Семена Самсонова. Лопата и Самсонов предупредили Просовецкого: заняв Ярославль, они переловили казаков Заруцкого и посадили в тюрьму. Просовецкий, узнав о том, воротился к Суздалю[173]173
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть].

В Балахне Пожарский был принят с восторгом и получил от ее жителей денежное вспоможение. Здесь присоединились к нему Матвей Плещеев и дворяне других городов. Такой же прием сделали князю и жители Юрьевца, дали денег и людей. Татары юртовские, получившие от юрьевцев пособие, также в значительном числе стали под знамена нижегородские.

В Решме Пожарский получил через посланных от Артамона Васильевича Измайлова сведения о псковских происшествиях[174]174
  См. Летопись о мятежах.


[Закрыть]. Отсюда пошел он в Кинешму, где все ополчение имело роздых. В Плесе[175]175
  О Кинешме сказано уже в прим. 124. Плес – заштатный город на Волге, 54 верстами ниже Костромы.


[Закрыть] верные из жителей Костромы встретили Пожарского с неприятными вестями: костромской воевода Иван Шереметев со своими единомышленниками, вероятно, следуя увещаниям Милославского и прочих членов Боярской думы, не хотел пустить ополчение в город.

Пожарский поспешил к Костроме, где происходило уже сильное волнение. Жители разделились на две партии, большая часть была на стороне Пожарского и осилила противников.

Шереметев едва не заплатил жизнью за свой умысел, только один Пожарский смог спасти его от ярости народной. По просьбе костромичей Пожарский дал им новых начальников – князя Романа Гагарина и дьяка Андрея Подлесого.

В Костроме явились к Пожарскому суздальцы с просьбой о помощи против Просовецкого, который угрожал их городу. Пожарский отправил в Суздаль отряд войска с князем Романом Лопатой-Пожарским. Казаки, узнав об этом, убежали из-под Суздаля к Москве.

Жители Костромы также пожертвовали на земское дело немалую сумму денег, поставили ратников и с благословениями проводили соединенное ополчение, которое выступило из Костромы на Ярославль[176]176
  См. Летопись о мятежах. О костромских ратниках см. «Взгляд на историю Костромы», сочинение князя Козловского.


[Закрыть].

Ярославцы и собравшиеся из других городов люди, движимые чувствами истинного усердия, поспешили навстречу христолюбивой рати. Они переправились за Волгу и там поднесли Пожарскому хлеб и соль и богатые дары; бескорыстный стратег принял хлеб и соль, поблагодарил ярославцев, но от даров отказался.

Пожарский предполагал недолго пробыть в Ярославле, но непредвиденные важные обстоятельства задержали его в этом городе целых полгода, из которых главным было известие, что Трубецкой и Заруцкий предались самозванцу[177]177
  В Летописи о мятежах сказано, что Пожарский узнал об этом еще в Решме, но в окружной грамоте, писанной из Ярославля, Пожарский говорил, что он узнал о новом предательстве Трубецкого и Заруцкого в Ярославле, почему там и остановился. См. «Собрание государственных грамот и договоров», т. II—28.


[Закрыть].

За эту медленность нетерпеливые патриоты, в том числе и Палицын, роптали на вождя и даже обвиняли его, кроме бездействия, в бражничестве[178]178
  См. «Сказание Палицына».


[Закрыть]. Но могли этот великий человек, бескорыстно совершивший свои подвиги, унизиться до такой мелочности, мог ли в бездействии и пирах забыть свое великое дело?!