Текст книги "Дневники 1870-1911 гг."

Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 47 страниц)

– Ты зачем же изменил условие? Ты должен был класть 80% серебра и 20% лигатуры.

– 70% серебра, – поправил он меня.

– Положим, что 70, быть может, я действительно забыл, условие заключалось много лет тому назад. Но почему же ты не клал 70% ?

– Серебро стало дорого, я сообразовался с ценою серебра и с тем, чтобы крестик был всегда не дороже 10 сен, как условлено было.

– Но отчего же ты мне этого не сказал? Ведь я всегда принимал твой крестик за серебряный, так говорил об нем всегда христианам. А он уже давно перестал быть серебряным, и если верно, что ты клал в последнее время 50% серебра и 50% меди, то он полусеребряный, так следовало его и называть, а не серебряным, причем люди могут подумать, что мы их обманываем, продавая им крестики фальшивой поделки.

Молчит Андрей, но видно, что сознает себя виновым, так как говорит все время с дрожью и запинаясь.

Не стал я объяснять ему, какая беда теперь вышла, что в Кумамото пленные бунтуют между прочим из-за крестика, говоря, что их обманули, обещали серебряный, а дали медный. А спросил только настоятельно:

– Скажи точную истину; правда ли, что твои крестики полу-серебряные? Не хуже ли? По красному цвету внутри их трудно поверить, что в них наполовину серебра.

Но Андрей заклялся, что правда, никак не хотел отступиться от этого, с чем я его и отпустил.

Послал я Кавамура к химику-лаборанту, чтобы разложил содержимое крестиков и в точности определил, сколько серебра и лигатуры как в крестике Андрея, так и нового мастера. Но намеченный нами лаборант закрыл свою лабораторию и не производит больше таких опытов, а посредством пробирного камня исследовал и сказал, что в крестике мастера-язычника не больше 30% серебра, в крестике Андрея побольше, но сколько именно, не взялся определить.

Новый мастер заклялся, что он отнюдь не спускался ниже 38% и 36% серебра; по расчету цены разность между 36% и 50% серебра образцового крестика (то есть Андреева) выходит, что он лишнего получил от всего заказа (в 6600 ен) только 250 ен, каковые и возвращает Миссии. Я взял деньги и прекратил дело.

3 (16) ноября 1905. Четверг

Почти каждый день теперь посещают офицеры из разных мест. Отпускают их на 3-4 и даже больше дней, по истечении которых они непременно должны явиться в свое место, рискуя, в случае просрочки, подвергнуться выговору или лишению отпуска вперед. Все это так унизительно для наших бедных офицеров, начиная с младших до генералов! Но терпеть должны, наподобие школьников, которых держат под строгой ферулой.

Сегодня были из Нагоя четыре молодцеватые морские кондукторы. Хвалили Стесселя и генерала Фока; от них первых слышу эту похвалу, все доселе находили разные причины порицать обоих этих генералов.

• 4 (17) ноября 1905. Пятница

Встал с таким бодрым расположением работать целый день, то есть писать к военнопленным на их письма, которых каждый день приходит не меньше десятка, часть из них непременно с деньгами на Миссию и на разное. К несчастью, заглянул в «Japan Daily Mail» и совсем расстроился: в России везде бунты, во Владивостоке бунт, в Хаматера бунт, в Кумамото бунт. Ужас! Забунтовало и мое сердце, вялость к работе напала. И потащился весь день с мрачным колоритом. Как ни муштруй себя, а в машину не обратишь, жизнь кладет свой отпечаток на душу.

8 (21) ноября 1905. Вторник

Ровно 25 лет, как я в последний раз приехал в Японию. Слава Богу, что следующее 25-летие придется встречать в могиле, в одиночестве, так как и черви перемрут.

Был из Сендая военнопленный военный губернатор Сахалина генерал-лейтенант Михаил Николаевич Ляпунов с одним из своих адъютантов. Много грустного рассказал он про наше административное неустройство, как все его представления в Петербург оставались без всякого исполнения, как его оставили без войска – на всем Сахалине было только 15 тысяч, и прочее; в заключение чуть не заплакал, говоря: «И вот я взят в плен, арестант». А адъютант рассказал про чудовищную жестокость японцев: отряд в 130 человек русских отдался в плен им, и они, связавши всем руки, вывели их на поляну, вырыли могилу и всех до единого изрубили, двух офицеров даже с истязанием, и зарыли в землю. Один русский солдат, скрытно следуя за отрядом, все это видел и ныне, будучи в плену, рассказал Ляпунову, которым составлен протокол, имеющий быть обнародованным после плена. <...>

11 (24) ноября 1905. Пятница

Давно уже началось то, что утром встаю глухим на правое ухо, но мало-помалу глухота отходит и ухо вступает в обычное отправление своей службы. Так было доселе, но сегодня совсем не то: глухота не проходила целый день, и это повергло меня в отчаяние, мрачное настроение целый день, работа из рук валится. Слух так еще нужен лет на пять! И ужели наполовину пропал? Какое страшное неудобство для службы!

Ящики с книгами отправлены в Хаматера и Нагоя, а вновь наложены для Нарасино 6 ящиков и для Сендая 2 ящика.

13 (26) ноября 1905. Воскресенье.

После Богослужения всегда лучше, уныние проходит, бодрость приходит. Полуглухим – так полуглухим! И в этом виде еще можно работать, переводу Богослужения это не помешает, а это и есть главное дело конца моей жизни. Богу не угодно освободить меня от неудобства глухоты – Его святая воля!

14 (27) ноября 1905. Понедельник

С 3-х часов ночи встал, бодрый и готовый к работе, и много писем сегодня за день написал. Дождь льет целый день; несмотря на это, в Йокохаме идет посадка военнопленных на вновь прибывший пароход. Я отправил вчера туда отца А. Савабе с мо– лебенной книжкой и облачением, – если удобно, отслужить на судне напутственный молебен и передать мое благословение и благожелания.

15 (28) ноября 1905. Вторник

День бодро-рабочий, начиная с трех часов утра: письма к во-еннопленным в Америку и Пекин. Вечером был из Кумамото хорунжий Николай Михайлович Веисберг. Генерал Данилов взял его к себе в качестве чиновника особых поручений, как знатока многих языков и офицера распорядительного; ныне он приехал от генерала к Французскому Министру для переговоров о чем– то. Рассказывал, что бунт между матросами и солдатами в Кумамото прекратился; он же и убедил их успокоиться и раскаяться, причем, когда говорил речь им, один бунтовщик занес на него руку. Это был самый главный заводчик беспорядка, его на другой день раскаявшиеся товарищи избили до полусмерти, хотели то же учинить и с другими 22 главными бунтовщиками, но эти успели убежать к японцам и теперь скрываются у них. Бунт был, по-видимому, на подкладке нигилизма; бунтовавшие порассека– ли и побросали крестики, полученные от Миссии. Но теперь, раскаявшись, сокрушаются об этом и чрез Н. М. Вейсберга просят меня простить их. Я сказал Н. Михайловичу, что с готовностью прощаю и желающим вновь получить крестики, если известят меня о числе их, пошлю, крестики еще имеются. <...>

16 (29) ноября 1905. Среда

Отец Алексей Савабе явился, чтобы рассказать, как он проводил садившихся в Йокохаме на пароход военнопленных: отслужил для них на судне напутственный молебен, передал им мой прощальный привет и благословение. Все необыкновенно счастливы своим отправлением. Отъезжают на этом пароходе «Воронеж» генерал-лейтенант Ляпунов, военный губернатор Сахалина, и другие офицеры, содержавшиеся в Седае, офицеры и все нижние чины из Такасаки и проч.

В сегодняшних газетах объявлено, что по вчерашнее число выбывших из Японии военнопленных уже 16 527 человек. Так как всех русских военнопленных в Японии было 71937, то, значит, остается еще в Японии 55410 человек. Сегодня был у меня лейтенант Павел Покович-Шишко из Кёото, рассказывал, что слышал генерала Данилова говорящим, что «к Новому году ни одного пленного не останется в Японии». Дай Бог! <...>

17 (30) ноября 1905. Четверг

Был из Хиросаки военнопленный Хрисанф Платонович Би– рич, работопромышленник на Сахалине, во время же войны начальник вольной дружины. Рассказывал про такие жестокости японцев, что в ужас приходишь. Не было тогда иностранных корреспондентов, не перед кем было роль гуманных разыгрывать, и потому показали себя в своем натуральном виде: массы мирных жителей избивали без всяких причин, женщин насиловали, других женщин и детей рубили и расстреливали, так же как мужчин; русских каторжников множество и массами расстреляли, под предлогом, что «этот народ, мол, ни к чему не годный»; даже умалишенных больных повытаскивали из госпиталя и расстреляли; а другие массы каторжников, как скотов, перевезли в Де– Кастри и бросили без пищи... Поверит ли Бринкли всему этому, если рассказать ему? Ни за что! Он, если бы и своими глазами увидел эти зверства японцев, то принял бы это за оптический обман и обернувшись, тотчас бы завопил: «Русские варвары творят ужасные зверства, русские дикари свирепствуют и т. д.». <.„>

23 ноября (6 декабря) 1905. Среда

Каждый день одно и то же: письма военнопленных, ответные письма к ним и подобное. Нечем отмечать дни. Только над Россией все ниже и ниже нависают грозовые тучи; анархия царит в ней. Сегодня прочитал в «Московских Ведомостях», что даже все четыре Духовные Академии забастовали. Но для записи многообразных всероссийских бед есть история. А в Японии забастовки другого рода: завтра опять во всем Токио в школах и присутственных местах нет занятий, встречают возвращающегося с торжеством победителя русских – берегового маршала Оояма.

27 ноября (10 декабря) 1905. Воскресенье

<...> Вечером исправил прежде написанное «Окружное послание к военнопленным», убеждающее их не верить пройдо– хам-возмутителям и не подчиняться им. Из возмутителей тут главный пройдоха Руссель, живущий в Кобе и оттуда наводняющий приюты военнопленных мерзейшею нигилистскою и анархистскою литературой. Ему помогают нигилисты и анархисты из военнопленных офицеров – какой-то капитан Булгаков, живший в Сидзуока и оттуда делавший свои экскурсии в разные места военнопленных, – смущать простаков нижних чинов, какой-то еще Соловьев и другие.

28 ноября (11 декабря) 1905. Понедельник

<...> Был еще сегодня доктор из Владивостока, физиономия симпатичная, голос мягкий; привлек с первого раза; но до того стал поносить все в России, особенно войско, – «под Мукденом», говорил, «было постыднейшее бегство; бросали ружья, орудия, всё – и бежали от японцев; не хотели сражаться; царь-де велел – довольно воевать, бросайте всё и возвращайтесь по домам», – что я удивился его разглагольствию, противоречащему всем речам других, и спросил его имя; оказалось: Семен Леонидович Рашкевич.

– Да вы русский? – спрашиваю.

– Нет, еврей. Но это ничего не значит; я не потому говорю худо о войске и России, что еврей, а потому, что все это действительно так.

И пошел, и пошел опять расписывать черными красками. Когда дошел до Плеве, бывшего министра, убитого негодяями, то не было предела злохулениям его. Я пытался возражать, – не остановить! Ужасно мерзко становилось. К счастью, ушной мой врач пришел, и я распрощался с евреем, значительно поняв, почему его единоверцев ныне избивают в России.

5 (18) декабря 1905. Понедельник

Вечером был капитан Влад. Васил. Алексеев, адъютант генерала Данилова, и рассказал следующее: генерал получил вчера с парохода «Владимир» от военнопленных артурцев, бывших в Нарасино, ругательное письмо, – которое Алексеев тут же и дал мне прочитать, – письмо необычайной дерзости и ругательства за то, что генерал не спешит эвакуировать пленных, особенно их, порт-артурцев, заканчивающееся смертным приговором генералу и уверением, что по возвращении в Россию он непременно будет казнен.

Получивши это письмо, Данилов чрезвычайно рассердился и хотел задержать «Владимир» до тех пор, пока найден будет автор письма; но Алексеев уговорил его не делать этого. Данилов, тем не менее, отправился на судно и вызвал для разговора с собою унтер-офицеров. Когда они явились, то впереди всех стал один – с четырьмя Георгиями на груди и начал допрашивать генерала: Почему так медленно идет эвакуация? Почему не зафрахтуется больше судов? Почему правительство не дает средств на это? И прочее. Вопросы все новые и новые предлагаемы были по мере ответов Данилова на них. Кончилось все тем, что «Владимир» снялся и ушел.

Но генерал написал прокламацию к военнопленным в очень строгом тоне, – оную господин Алексеев тут же вынул и дал мне прочитать, прокламация, кроме некоторых грамматических и логических неисправностей, может сойти, – и предложил напечатать, – с тем и привез, чтобы оставить ее здесь для возможно скорейшего отпечатания. Напечатать я обещал, но не иначе как если она будет несколько исправлена и освобождена от шероховатостей и отлично переписана, так как печатник совсем безграмотный по-русски. Алексеев обещал завтра прислать ее в подобающем виде.

Моисей Кавамура вернулся, исполнивши поручение раздать теплые вещи отправляющимся на «Владимире», и рассказал, что пленные из Нарасино чуть бунт не произвели из-за того, что их наделяли только кальсонами и чулками. «Не может быть, чтобы нам не назначались также рубашки! Это офицеры виноваты, что нам не дают их», – стали говорить и зашумели. По требованию офицеров Кавамура должен был отправиться на судно и, с помощью перевода речей его семинаристом Романовским, разъяснить, почему даются только кальсоны и чулки, – что «нет для всех полного снабжения, – денег нет больше у епископа купить, да и вещей больше нет, ни в Токио, ни в Йокохаме, – все скуплено». Услышав эти резоны, успокоились.

6 (19) декабря 1905. Вторник

Генерал Данилов прислал вчерашнюю прокламацию для от– печатания, отлично переписанную, но не исправленную: слог плохой, логические скачки. Исправить бы? Генерал может рассердиться, что чужая рука коснулась его композиции. Пусть уж так; пойдет ведь к малограмотному военному люду. Ужасные откровенности в прокламации генерала, вроде того, что «мятежники в России жгут, режут, живых детей бросают в огонь, чего и звери не творят». Но телеграммы в газетах почти что и хуже того. Пожар мятежа все больше и больше разрастается: войско почти все в открытом восстании; одни казаки верны долгу и присяге. Балтийские провинции отложились и имеют уже свое собственное правительство. На Кавказе резня продолжается. Аграрные беспорядки разрастаются; по Волге служники везде грабят и жгут усадьбы помещиков, а их самих и управляющих бросают в импровизированные тюрьмы. Словом, в России полная анархия; и нет просвета в этой тьме, нет надежды, чтобы скоро из-менилось к лучшему. От всего этого, как ни храбрись, уныние тяжелым свинцом облегает душу, руки опускаются, работа останавливается. От бессилия принудить себя работать душой, пусть хоть механическое занятие будет; впишу сюда мое послание к военнопленным. Вот оно:

Окружное послание к русским военнопленным в Японии

Русские христолюбивые воины, достопочтенные мои сооте-чественники и возлюбленные братие во Христе!

Мир и благословение вам от Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа!

Бог судил мне быть временно вашим архипастырем, и Он видит, что я не пренебрег этим велением Его, а старался по мере сил моих служить вам. Знаю, что служение мое было недостаточно для удовлетворения ваших духовных потребностей, совесть мне говорит это, но совесть и не укоряет меня в нерадении: я делал то, что мог. И делание мое было с любовью к вам, братие. Свои письма к вам я большею частью подписывал словами «ваш брат во Христе», и я истинно чувствовал братскую любовь к вам, питаемую особенно соболезнованием к постигшему вас несчастью плена. Любовь эта возвышалась и укреплялась вашим добрым христианским поведением. Я с радостью видел, что вы, как природные христиане, во многом представляете для новых чад Церкви Христовой в сей стране пример христианских добродетелей. И эти новые чада Церкви видели это и со своей стороны также полюбили вас братскою христианскою любовью, которую и ста-рались по мере возможности являть вам. Все это было хотя некоторым утешением для вас среди тягостей пленной жизни. Так было до последнего времени. И уже настал конец вашего плена, и предстояло радостное возвращение в Отечество, к дорогим сердцу вашим родным и друзьям и для дальнейшего вашего служения Отечеству.

Но что при этом открылось еще? Увы, с печалью и стыдом только можно говорить о том, что открылось! «Спящим человеком прииде враг, и всея плевелы посреде пшеницы» (Мф. 13, 25). Вознерадели некоторые из вас, и среди этого душевного усыпления пришел враг и посеял в их души семена раздора, противления, возмущения. Какой это враг? Тот же, которого указывал Спаситель в притче о сеятеле и от которого устами Своего Апостола предостерегает христиан: «Трезвитеся, бодрствуйте, зане супостат ваш – диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого погло– тити» (1 Пет. 5, 8). Им руководимые и невидимо научаемые уже видимые враги вашего душевного мира и нашего общего Отечества земного и Отечества Небесного приходят к вам и говорят свои речи, или присылают свои сочинения, те и другие, исполненные душевного яда, и стараются отравлять вас ими. Своими коварными внушениями они стараются посеять вражду между вами, влить озлобление в ваши сердца, сделать вас врагами своего Отечества земного, затворить для вас Отечество Небесное и разверзть под вашими ногами ад душевных терзаний на земле и вечных мучений за гробом. И есть уже отравленные этим ядом и тщащиеся отравлять других. Между вами, жившими доселе везде мирно, происходят в некоторых местах ссоры, драки, побоища, доходящие до смертоубийства, – и это в чужой стране, на позорище всему свету! О горе и стыд! Но что же это значит? Из-за чего все это? Отравленные развратителями в душевной слепоте своей мнят себя тоже хотящими добра и служащими Отечеству. Это добро-то и служение Отечеству в забвении товарищества и братства и во вражде, ссорах и даже убийствах? В попрании всякой дисциплины и дерзких возмущениях? В разрушительных замыслах и наглом вторжении в дела государственного управления, в котором ничего не понимают? Какое безумие! Поясню примером. У каждого из вас, братие, есть дом, а в нем отец, у многих же и старший брат; в доме, быть может, нужно произвести поправки и улучшения; кто же когда видел на земле что-либо такое совершенное, что уже не требовало бы улучшений! Итак, отец со старшим братом советуется, как все в доме исправить и улучшить. Но представьте, что в это время к вам украдкой подходит кто-то и шепчет на ухо: «Твои отец и брат ничего не смыслят в домашнем деле; ты сам возьмись за поправки: разрушь дом, подожги ригу, – а чтобы тебе свободней было, свяжи отца и убей брата». Что бы ты сказал на это? Конечно, сказал бы: «Твой совет дьявольский; отойди от меня, сатана» (Мф. 16, 23). Вот точь-в-точь подобное теперь творится в России. Нужны исправления и улучшения по управлению в России, никто не отрицает этого. Об этом и думает, и заботится ныне наш возлюбленный Государь со своими советниками, старшими в государстве. Но враги нашего Отечества, точно змеи, прокравшись всюду в нем, вливают яд возмущения и злых замыслов во все неосторожные сердца, особенно в сердца людей, по своей малообразованности не могущих уразуметь их коварных целей, – ив России теперь сколько смуты, разладицы, взаимной вражды, убийств! Отравленные ядом возмущения обратились в братоубийц и с остервенением творят свое дело: бросают бомбы, от которых гибнут ни в чем не повинные люди, стреляют, режут, жгут... И вас, братие, эти озверевшие люди хотят обратить к этому преступному, противогосударственному и противочело– веческому служению диаволу. К несчастию плена, оставляющему вас чистыми в вашей совести и пред людьми, так как честный плен никогда не считался позором, эти коварные слуги диавола хотят присоединить несчастие, которое опозорит вас пред людьми и растерзает впоследствии вашу душу угрызениями совести, хотят сделать вас бунтовщиками и изменниками своему долгу и присяге, врагами своего Отечества, хотят обратить вас в людей– зверей, терзающих утробу своей матери России. О братие, да не будь сего! Опознайте скорей в людях, смущающих вас, волков, хотящих прикрыться овечьею одеждою, а в их речах и писаниях – яд, убивающий навеки. Вы, отравленные уже, слезами раскаяния смойте заражение и осквернение с ваших душ, очиститесь и исцелитесь; это можно, это легко с помощью благодати Божи– ей, которую призовите сердечною молитвою; если же останетесь нераскаянными, то знайте наперед, что ваша участь – ужасная участь братоубийцы Каина. Вы, еще не успевшие до дна души впитать в себя яд речей и писаний, ради Бога, поскорее изблюйте этот яд из души и будьте по-прежнему добрыми воинами, верными своей присяге служить верою и правдою Царю и Отечеству. Вы, остающиеся доселе чистыми и здравыми душею, «блюдите, како опасно ходите, не яко не мудри, но яко же премудри» (Еф. 5, 15), трезвитеся и бодрствуйте, чтобы не впасть в сети невидимого врага, расставляемые видимыми слугами его. Помните, братие, что если вы станете мутить и бунтовать, то своим скопом, своею численностью можете много зла причинить дорогому нашему Отечеству и самим себе, но добра никакого, ни малейшего, не можете сделать никому, потому что в ослеплении своем послужите врагам нашего Отечества, своим собственным злым врагам. Да удержит же Господь от сего всех вас!

Примите, дорогие мои соотечественники, слова мои с такою же любовью, с какою они направляются к вам. Усердною молитвою призываю на всех вас благословение Божие и остаюсь любящим вас вашим братом во Христе, слугою и богомольцем.

Епископ Николай.

1 (14) декабря 1905 г. Токио.

9 (22) декабря 1905. Пятница

На экзамене по Закону Божию в Женской школе, где ныне 75 учениц. Отвечали, как всегда, превосходно. Офицер в Сидзу– ока, Петр Булгаков, прислал ругательное письмо в ответ на мое Окружное послание к военнопленным. И прежде я слышал, что это самый главный мутитель нижних чинов; по письму видно, что это отчаянный нигилист и анархист. Чего-чего только он не наплел! Между прочим советует мне познакомиться с Евангелием и говорит, что это «хорошая книга», даже берется указать мне особенно хорошие места в нем; а в оправдание нынешней резни, производимой анархистами в России, прямо приводит «слова Христа: и враги человеку домашние его». Я отвечал ему коротко, но ведь к стене горох!

И (24) декабря 1905. Воскресенье

Во время Литургии появился в церкви русской священник, во время проповеди вошедший в алтарь и оказавшийся одним из священников Красного Креста, служившим в Маньчжурии при военных действиях. После Литургии был у меня, завтракал со мной и даже предложил свою службу Миссии; но я отказал ему, – не простые монахи здесь нужны, каким оказался он, о. Давид, а ученые, способные безустанно возиться с японскими рационалистами .

16 (29) декабря 1905. Пятница

<„.> Второй уже вечер провел у меня и красноречиво проговорил «Максимилиан Карлович фон Мекк, уполномоченный Красного Креста», 11-летним мальчиком в Москве, под именем Макса, подписавший на построение Собора, к8.ж6тся • 15 рублей в доме своих родителей, в 1880 году; Иван Сергеевич Аксаков тогда привез мне на Саввинское подворье подписной лист и деньги, подписанные в доме Мекков, шестьсот с лишком рублей. Ныне этот Макс – красивый, величественный джентльмен, служивший много лет в заграничных наших Миссиях, отлично знающий политику. Утверждает он между прочим, что нынешняя революция в России ведется еврейским синдикатом, помещающимся в Нью-Йорке; и много другого интересного рассказывал он.

21 декабря 1905 (3 января 1906). Среда

Из Кокура извещают, что катехизатор Василий Накараи бежал неизвестно куда, захватив с собою церковные деньги 150 ен и, конечно, только что высланное ему содержание и квартирные на одно и два лица, всего 50 ен. Человек он семейный, даже и отец жил при нем, – и все исчезли куда-то. А считался Василий Накараи хорошим и благонадежным человеком. Полагайся на людей!

28 декабря 1905 (10 января 1906). Среда

Приходит сегодня начальник Семинарии Иван Акимович Сенума, приносит подарок мне от капитана Василия Павловича Озеки (ящик, должно быть, с печеньем, – я передал обратно детям Ив. Акимовича) и говорит:

– А ведь Озеки не по своей воле отправлялся в Петербург (4 года тому назад), а по приказанию начальства; он сам об этом сказал о. Павлу Сато. И в Сибирь потом перешел по тому же приказанию, чтобы исследовать, как продовольствуются там войска.

– Значит, он фальшиво принял христианство?

– Вот об этом я хочу узнать от него, но что-то не удается видеться с ним; непременно повидаюсь на днях. Жена его, кажется, искренняя христианка.

– Может быть, только искренняя помощница мужу...

Неудивительно, что Иван Акимович несколько обескуражен:

он именно оглашал Озеки и привел его к крещению. Будучи сам искренним христианином, он, конечно, не желал бы, чтобы его наученец оказался обманщиком, проведшим его, о. П. Сато, меня, и чрез меня в России – сотрудников Миссии и кого еще! Он обласкан был Петербургским Митрополитом, о. И. Кронштадтским, – какие еще духовные лица не истощали ему свои ласки в России!

Так смиренно и симпатично было заявленное им желание: «Вера имеет важное значение для воина; хочу изучить отношение веры к благочестивому русскому воину, чтобы ввести то же в японское войско; для сего сам прежде всего делаюсь православным христианином и отправляюсь в Россию – изучить, как ввести христианскую веру в японское войско; мое начальство несочувственно смотрит на мое предприятие, но не мешает мне...» Чрез несколько времени слышалось из Петербурга от капитана Озеки, что «японское посольство в Петербурге не любит его и вредит ему; поэтому он переходит в Сибирь, чтобы здесь свободней изучить и русский язык, и все, что требуется ему по религиозной части ».

И все это ныне, по признанию самого же Озеки, оказывается стечением лжей. Был он послан в Россию шпионом, таким же, какими и во все концы России были рассылаемы японским военным Генеральным штабом шпионы в качестве фотографов, цирюльников, слуг в гостиницах и в частных домах, купцов и проч., и проч., и все офицеры, народ развитый, во всех тонкостях могущий исполнять возложенное на них поручение. И все они обманывали, лгали, хитрили, подличали, но все – в низшей земной сфере, и только господину Озеки предоставлена была честь лгать, обманывать, подличать в сфере возвышенной, отре-шенной от земных мелочей, в области религии. Если те подлы, то он неизмеримо подлее. И хороша же ты, моя любезная Япония, классическая поистине страна шпионства и поэтому – хитрости, обмана и подлости! Не хотелось бы мне этого для тебя; ты могла бы побеждать и при более благородном поведении. Напрасно ты пакостишь себе самой! Или в этом пункте человек монгольской расы никогда не поймет человека кавказской? Ну, в таком случае уж лучше быть побежденным кавказцем, чем победителем-мон– гольцем. Я скорее соглашусь умереть (говорю о себе – в общем смысле), чем сделать подлость и бесчестность в свою ли личную пользу или в пользу моего Отечества; и в последнем случае тем более. Или для монгольца эта азбука – непонятный шифр?

30 декабря 1905 (12 января 1906). Пятница

Целый день писание писем к военнопленным.

31 декабря 1905 (13 января 1906). Суббота

То же писание писем. Среди этого занятия является морской офицер из разбитых при Цусиме, как прямо себя отрекомендовал, и говорит:

– Я приехал из Нагоя только затем, чтобы встретить здесь Новый год в обществе русских.

– Значит, вы уехали от того, что ищете и чего здесь не найдете.

– Как так? Здесь же есть русские?

– Я один, да, вероятно, человека два-три случайных посетителей найдется в отелях.

– А русские священники?

– Ни одного. Впрочем, вы можете встретить здесь Новый год по-христиански; вот сегодня вечером приходите ко Всенощной, завтра утром к Обедне.

Но обескураженный моряк ушел и более не являлся. Учитель Семинарии Петр Давидович Уцияма сочинил для своей невесты, Екатерины Александровны Накаи (по родному отцу – Мален– да), два письма к крестным ее в Россию, и она принесла ко мне с просьбою отослать в Россию. Письма составлены так плохо, что их необходимо исправить, что я и сделаю. В них между прочим изъясняется история их взаимной любви. Оказывается, что они давно уже влюбились друг в друга и скрывали свою любовь, боясь не встретить взаимности. Наконец, как пишут, Бог послал им момент, в который они объяснились; и это уже было год тому назад, о чем я не имел никакого понятия, а между тем ломал голову, как сосватать Катю именно за Уцияма. Слава Богу! Он, видимо, промышляет о сироте.

1907 г.

30 декабря 1907 (12 января 1908). Воскресенье

<...> Слава Богу, в России делается спокойнее, и третья Дума, к&ж6тся • работоспособная. Только одну весьма печальную новость вычитал: о. Иоанн Кронштадтский очень болен; посетили его три архиерея вместе, в числе прочих был Московский Митрополит Владимир, и это описывается очень трогательно. Дай Господи ему еще пожить, на благо Святой нашей Церкви!

Известили сегодня, что о. Павел Савабе болен. Вчера пошел он в дом родителей о. Якова... по случаю смерти матери его; на обратном пути попал под лошадь кавалериста; кричали ему свернуть, но он за глухотою не слышал, а тот не остерегся; подняли о. Павла в бессознании с раненою головою, и теперь он лежит. И так-то старик едва жив, и тут еще такое несчастье с ним! Очень жаль бедного. <...>

1908 г.

18 сентября (1 октября) 1908. Четверг

Слава Богу, кончили мы с Накаем перевод Богослужений. Теперь надо исправить его, что, вероятно, займет года два. Сегодня начали с Ирмология. Прежде всего идет пробная читка двух экземпляров, верно ли переписан другой, с рукописи Накая. Потом начнется исправление. Прежде всего каждый стих будет прочитан быстро. Накая должно спросить, понимает [ли] все... если замедлит в ответе, значит, мысль неясна и надо выразить ее яснее. <...> Такое исправление, серьезное и вдумчивое, должно быть произведено два раза.

18 (31) октября 1908. Суббота

<...> Так как с Ирмологием у нас все кончено, – его осталось только печатать, – то мы приступили к исправлению Октоиха. <...>

16 (29) декабря 1908. Вторник

Ирмологий отпечатан, и почти без ошибок. Сегодня мы с Накаем кончили проверочное чтение отпечатанного. Всего оттиснуто 500 экз., стоит печать и бумага 437 ен 58 сен.

27 декабря 1908 (9 января 1909). Суббота

С 8 ч. Литургия. После нее панихида по о. Иоанну Кронштадтскому и Великому Князю Алексею Александровичу. Мы с Преосв. Сергием вышли в мантиях. С амвона я объяснил, что «о. Иоанн – великий благотворитель Миссии; несколько раз жертвовал большие деньги на Миссию; последняя жертва была в только что минувшем году: прислал 1000 р. в пользу Миссии, жертвовал также свящ. утварью и облачениями». <...>