Текст книги "Дневники 1870-1911 гг."
Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 47 страниц)
17 (30) августа 1905. Среда
<...> По газетам – толки о мире. Но в душе было еще упование, что мир не будет бесславным для России. Линевич стоит еще со своим войском против японской армии, и знать же силен он, что вот уже сколько месяцев японцы не осмеливаются напасть на него. Должно быть, скоро будет большое сражение, и в нем, наверное, мы победим, а тогда положение дел совсем изменится; мы еще можем со славою для себя кончить эту войну.
Так мечтая, я в самом хорошем расположении духа делал обычный получасовой моцион от библиотеки к дому и обратно перед вечерней работой; надеялся много писем написать сегодня вечером. Увидев Акилу Кадзима, остановившегося на крыльце, я подозвал его, чтобы спросить что-то. Он ответил и говорит: «Мир заключен, получена телеграмма из Америки». Меня точно холодной водой обдало. Мгновенно отлетела веселость и охватила тоска. Совершенно так, как было при разбитии нашего флота, когда я, не зная о том, весело шагал между домом и библиотекой, мечтая о возможной победе Рождественского, и неожиданно увидел у соседа красный флаг, возвещающий, что он уже разбит.
Мир! Но, значит, это не смываемый веками позор России! Кто же из настоящих русских пожелает теперь мира, не смыв хоть бы одной победой стыда беспрерывных доселе поражений? Мир – это новое великое бедствие России... Я проворчал что-то Акиле, ушел к себе и целый вечер не мог заняться делом, а перелистывал и читал накопившиеся «Московские Ведомости».
19 августа (1 сентября) 1905. Пятница
От переплетчика Хрисанфа привезли 14000 Евангелий. Всего будет 68000 – всем военнопленным по Евангелию. Покончивши с рассылкою крестиков, станем рассылать и Евангелия.
Семинаристы прибыли из Босиу – те, которые проводили там каникулы, другие явились из своих домов, ученицы прибыли из Тоносава. Вновь поступающие в Семинарию и Женское училище тоже почти все собрались.
24 августа (6 сентября) 1905. Среда
Ночью, прежде чем успел заснуть, часов в 11, обратил внимание на почти без перерыва звеневший телефонный колокольчик. Вышел узнать, почему это, и застал в коридоре Никифора, сторожащего ночью мою комнату, и жандарма. Никифор говорит:
– Сорок человек гвардейцев идут охранять Миссию.
– Что за причина?
– В городе бунт, народ волнуется по городу и жжет полицейские дома.
– Из-за чего?
– В парке Хибия было народное собрание с противоправи-тельственными речами. Полиция стала запрещать это и разгонять народ, произошла свалка, в которой полиция пустила в ход сабли. Все это крайне раздражило народ против полиции, и теперь толпы ходят по городу и разбивают и жгут полицейские дома и будки.
Действительно, в городе в разных местах виднелось зарево. Между тем встали и наполнили коридоры ученики и все живущие в доме. Я пошел было обойти вокруг дома. Полицейские догнали меня и с тревогою попросили скрыться в доме. Шум и беготня полицейских наполняли двор. Гвардейцы с ружьями взяли в охрану все трое ворот, так как полицейских мало было для крепкой охраны; притом же народ именно против полиции бунтует. Меня наши уговаривают спрятаться, внезапно явившийся среди них полисмен тоже. Я рассмеялся на это, так как не ощущал ни малейшего страха или тревоги. Наконец я отправился на третий этаж, чтобы оттуда с полукруглой веранды посмотреть на многие зарева в городе и послушать рев разъяренной черни. Со мною увязались Никанор, слуга мой, и Марк, сторож мой ныне. Никанор все уговаривал меня не стоять, – видно-де, и сажал на стул. Рев народа делался все ближе и ближе. Множество солдат пробежало к нижним воротам. Наконец толпа с ревом и визгом остановилась у ворот и стала ломиться в них; гвардейцы, снаружи и внутри охранявшие ворота, защищали их и уговаривали толпу. Чугунные ворота не уступили напору, только замок сломался, но железное кольцо удержалось. После долгого крика и визга, похожего на кошачий – тысячи котов вместе, толпа, не переставая визжать, повалила мимо. Был еще напор на малые ворота вверху, тоже охраненные гвардейцами, потом стук и треск в ворота Женской школы и Семинарии, также защищенные солдатами; и толпа повалила жечь ближайший к Миссии полицейский дом, в чем и успела. Всю ночь продолжались крики волнующейся черни и виднелось в разных местах зарево, на дворе же Миссии не прекращался шум и говор солдат, которых вслед за первым взводом в 40 человек прибыл поспешно второй, всех же было больше сотни.
Утром в 6 часов я отправился поблагодарить капитана гвардейцев, который ночью прислал мне свою карточку с уведомлением, что охранит Миссию. Гвардейцы наполовину бодрствовали, наполовину спали на полу в ученической столовой, на соборном крыльце и везде, где можно.
Первоначальною причиною волнения служит недовольство за-ключенным миром. Почему с России не взята контрибуция? Зачем ей отдана половина Сахалина? Коно Хиронака, известный своим беспокойным характером политический деятель, подал петицию Императору, чтобы делегаты были наказаны и мир не ратифицирован. В Хибия-парке были зажигательные речи в тон этой петиции, остановленные полицией, с чего и загорелся сыр-бор.
День прошел в обычных занятиях. В школах шли занятия, я писал письма к военнопленным.
Взвод гвардейских солдат весь день был во дворе Миссии, и часовые охраняли все ворота. К вечеру число солдат удвоено, всего стало 120 человек. <...>
25 августа (7 сентября) 1905. Четверг
Для Миссии ночь прошла спокойно. Но в городе было немало волнения и пожаров: сожгли полицейские дома в Асакуса, Сиба, Канда. Почему-то озлобление перешло против христианских мест проповеди: сожгли протестантские церковные дома, один епископальный, два методистских, в Асакуса, Ситая и Хондзё, и католический в Фукагава. Деревянные дома разрушали, стаскивали лом на средину улицы и жгли, чтобы не спалить соседних домов; епископальный кирпичный разобрали по кирпичам; захваченное в проповеднических домах имущество и книги тоже все пожгли. Но наших православных проповеднических домов нигде не тронули, хотя пробегали мимо их. В Ситая наш проповедник (Тит Косияма), ожидая разгрома, поспешил вынести иконы и все свое имущество к соседнему христианину, но дома не тронули. Когда сожгли соседний с протестантскою церковью полицейский дом квартала Канда (в котором и наша Миссия), то набросились было на протестантскую церковь, чтобы сжечь ее, но солдаты не дали. Кричали там: «Теперь Никорая надо бы сжечь, да солдаты мешают» (под Никораем разумеются все миссийские здания). Некоторые и устремлялись было к Миссии и к нашим школам, но гвардейцы преградили им дорогу и не дали коснуться ни Миссии, ни школ. 12 солдат охраняли Семинарию и 12 других Женскую школу. Учащиеся были в тревоге всю ночь, видя недалекий пожар и слыша рев толпы.
Семинаристы очистили нижний этаж своего дома для учениц, чтобы принять и защитить их, если нападут на Женскую школу, сами же стеснились на втором этаже и почти всю ночь не спали, почему и классы у них сегодня были только до обеда; все ослабели и после обеда отдыхали.
Оказывается, что Миссии, действительно, готовился разгром. Вчера в Асакуса на 12-ти этажной башне было вывешено крупное объявление, гласившее: «В 8 часов вечера Никорай будет гореть». Такие же афиши были наклеены по городу на многих телеграфных столбах. Поэтому к 8-ми часам многие любители зрелищ толпились на местах, откуда хорошо виден Собор, чтобы полюбоваться, как он будет гореть. Иные искали возвышенных мест, чтобы еще лучше видеть и наслаждаться. Настает 8 часов, все таращат глаза по направлению к Миссии. Проходит 8 часов, все в недоумении спрашивают: «Что же не горит?» И так далее, пока все, разочарованные, расходятся. Исайя Мидзусима, ходивший вечером по городу, наблюдал одну толпу сих зрителей и рассказывал, что слышал.
Под вечер был здесь и Mr. Andre спросить от имени Французского Посланника: в каком состоянии Миссия?
– Слышно, что здесь толпа очень буйствовала и что солдаты стреляли и одного убили, правда ли? – говорит.
– Правда, что толпа буйствовала, но не очень; солдаты не стреляли и никого не убили, – отвечаю.
– В городе сожгли одно католическое место, а в эту ночь угрожают сжечь Католическую женскую школу (что не так далеко от нашей Миссии) и другой католический дом. Но войско уже охраняет их.
– У нас, слава Богу, все проповеднические места в городе це-лы.(Мне показалось, что Mr. Andre, при всей своей доброте, не порадовался этому.)
– Достается и другим, – продолжал Mr. Andre.
– Американское посольство охраняют 400 солдат, Английское тоже много. На них народ сердится за трактат о мире.
Во Французском посольстве 80 солдат для охраны.
Но правительство уже приняло строгие меры. Вчера издан указ, которым изгоняются из Токио и столичного округа все замеченные в буйстве. Неповинующиеся сему попадут в тюрьму.
Указ дал другой тон и охраняющим войскам. Сегодня капитан, собрав своих гвардейцев в кружок у окна канцелярии, давал им инструкцию, как обращаться с буянами. Между прочим слышалось: «Правительство старалось вразумить их, но тщетно, теперь – обращаться с ними, как с бунтовщиками (боодоо)»*.
– То есть как же? – спрашиваю я пояснения у секретаря Давида Фудзисава, с которым вместе мы слушали слова капитана.
– Стрелять, – поясняет он.
Конечно, при такой мере бунт не замедлит утихнуть.
В шестом часу вечера я вышел сделать обычный моцион, – о Боже, какие меры охранения! Три полисмена стали на улице у ограды на протяжении от библиотеки до дома, на котором я ходил, один полисмен внутри двора стал, не спуская меня с глаз, один жандарм тоже вышел на улицу, другой стал у библиотеки; да двор солдатами наполнен. Но так как «у семи нянек дитя без глазу», то и я отлично бы погиб, если не было Воли Божией не погибнуть. А, кстати, в городе сегодня и ходит слух, по словам Исайи Мидзусима, что «Николая убили».
Народ весь день около Миссии проходит в удвоенном, иногда в упятиренном против обыкновенного количестве, взглянуть, «что, мол, тут творится?», а иные, вероятно, и сообразить, как удобнее напасть на Миссию и разгромить ее.
26 августа (8 сентября) 1905. Пятница
Оказывается, что вчера Токио поставлено было прямо на военное положение, зато же и бунта как не бывало. Ночь прошла совершенно спокойно – нигде ни пожара, ни волнения; сегодня целый день то же. Военные патрули ходят по городу с властью нигде не допускать никаких сборищ; видя собравшихся, уговаривать разойтись, если не слушаются, то выпалить холостым зарядом, если это не действует, то палить в скопище, всячески остерегаясь при этом только, чтобы не убить простых зрителей. Таков наказ войску от генерала Сакума, под власть которого отдано Токио. Миссия обратилась в военный стан; отсюда рассылаются патрули по окрестности Миссии и сюда обратно собираются. Небольшое количество солдат всегда остается при Миссии, и часовые под ружьем и ранцем стоят у всех ворот. Вот так бы действовать правительству в России, тогда не было бы отвратительного кровавого списка убийств губернаторов, полицмейстеров и множества городовых...
Протестантских станов в городе сожжено не три, а много; в одном только квартале Ситая сожжено 4 проповеднических дома их, в Сиба сожжена недавно построенная церковь их. Забавны меры, принятые некоторыми из протестантских проповедников, чтобы защитить свои обиталища: один наклеил на своем доме объявление, что «отдается в наем», другой вывесил на доме белый флаг, третий повесил на стене огромную надпись, что в его церкви множество сторонников народа. Все это описывают сегодняшние японские газеты. Из газет четыре вчера разом запрещены. Католический патер, убежавший из подожженного своего стана в Фукагава, куда-то так запрятался, что его сегодня везде искали, и в нашей Миссии по телефону из Министерства, где производятся следствия, спрашивали, не знаем ли, где он. Причем, кстати, телефонировали оттуда, чтобы мы не беспокоились, приняты все меры к безопасности Миссии.
Истинно, мы должны благодарить Бога за чудное покровительство! Мы бы, кажется • больше всех должны пострадать, и между тем мы совершенно целы и в Миссии, и в городе; <...> Не явный ли знак, что Ангел Божий охраняет нас, несмотря на все наше недостоинство?
Заключение мира принесло новую работу: множество вопросов от военнопленных, на которые надо отвечать; устал сегодня, пиша письма по самым разнообразным предметам.
30 августа (12 сентября) 1905. Вторник. 31 августа (13 сентября) 1905. Среда
То же дело. Отправка крестиков, причем всюду отправляется потребное количество шнурков, по 3 фута на крестик; занимается преимущественно иподиакон Моисей Кавамура, отправкой Евангелий редактор Петр Исикава, и дело это нелегкое; сегодня Евангелия отправлены в пять мест, из которых в Нарасино только пошло 13325 книг в 58 ящиках. Я занят больше всего разбором и рассылкою получаемых из России русских книг и корреспонденциею с военнопленными.
Написал также сегодня письмо к о. Алексею Савабе. Пишет из Коодзимаци: «У меня дела мало, скучно; дайте дела, буду работать». В ответ на это я убеждал его заботиться о своих прихожанах и проповедовать язычникам. Дело его собственное, священническое, у него пред глазами и вопиет к нему, а он просит дела! Если бы он так усердно стал служить на своем приходе, как служил у военнопленных, то был бы прекрасным священником. Всячески убеждал его, но едва ли будет успех.
Военное положение все еще продолжается; солдаты, рассеянные по городу, охраняют спокойствие граждан. И это спокойствие вполне восстановилось.
2 (15) сентября 1905. Пятница
Вечером, в 9 часов, получена следующая телеграмма от Святейшего Синода на русском языке латинскими буквами:
«2 сего сентября исполняется 35-летие со дня назначения вашего на должность начальника Миссии. Обозревая мысленно вашу деятельность за столь продолжительное время, Святейший Синод прежде всего не может не вознести горячей благодарности Господу Богу, благоволившему благословить ваши плодотворные труды в деле насаждения и распространения Христовой веры на Дальнем Востоке, а затем считает долгом изъявить вам глубокую признательность за ваши неусыпные заботы о вверенной вашему водительству пастве, особенно за отеческие попечения о духовном утешении и просвещении раненых и пленных русских воинов, находящихся ныне в Японии. Молим Всевышнего Мздовоздателя, да воздаст Он Своими великими и богатыми милостями вашему Преосвященству за все вами содеянное и да укрепит ваши силы на продолжение ваших многополезных трудов на пользу Святой Православной Церкви.
Алексий, архиепископ Тверской, Гурий, архиепископ Нов-городский, Лаврентий, епископ Тульский, Вениамин, епископ Калужский».
Первенствующего члена, Санкт-Петербургского Митрополита, ныне нет в Петербурге, лечится в Крыму, но, конечно, не без его согласия эта телеграмма.
К глубокому сожалению и стыду, нисколько не чувствую себя заслуживающим такое высокое внимание и похвалу, а потому почти нисколько не обрадовался. Приятно только то, что Миссию начинают ценить.
11 (24) сентября 1905. Воскресенье
Из Хаматера получена большая священная картина, написанная на полотне, – «Нагорная проповедь Спасителя». Мы же отсюда посылали полотно и краски, но то же мы делали и для других мест военнопленных, куда просили это. Я думал просто давать занятие военнопленным, чтобы спасать их от скуки и уныния, и совсем не думал, чтобы из этого вышло что-нибудь серьезное. Но в Хаматера оказался превосходный, талантливый живописец. «Нагорная проповедь» – его прекрасное произведение, вполне достойное занимать место в Соборе. Весьма жаль, что я не знал прежде, что такой редкий живописец скрывается в числе порт-ар– турских нижних чинов, он бы мог написать для Собора несколько священных картин. Тем не менее и теперь я послал ему предложение написать еще хоть одну картину из Нового Завета, – например, «Воскрешение Лазаря» или «Вход Господень в Иерусалим». Быть может, до отъезда в Россию успеет. Послал ему 20 ен не в виде платы за картину, а в знак моей благодарности.
13 (26) сентября 1905. Вторник
Кончена рассылка Евангелий военнопленным.
Немалое дело было. Один переплет только 68 тыс. экземпляров наших трудов стоил! 80 человек 70 дней трудились над переплетом, и 150 женщин складывали листы; 6 мастерских соединенными силами работали. Цена Евангелия с печатью и переплетом стоит 15 сен; для офицеров с золотым тиснением несколько дороже.
Презанимательная старая японка – пресвитерианка из Йокохамы посетила меня, выражала свою радость, что я остался в Японии, также что война теперь кончилась; несколько раз принималась молиться – по-протестантски, своими словами, нескладно. «У меня вот что главное!» – несколько раз повторяла она, потрясая свертком листов, на которых крупнейшими литерами напечатаны изречения из Священного Писания; листы действительно истрепаны. Желая доставить ей удовольствие, я попросил ее прочитать самый первый лист, и – увы! живая и бойкая баба оторопела, – не может; чтобы замять дело, я стал читать лист, – и она со мной, – так мы и доехали до конца, после чего она распрощалась; но так как она принесла мне в подарок корзинку винограда, то я подарил ей Альбом Собора, от чего она пришла в неописанное восхищение.
26 сентября (9 октября) 1905. Понедельник
Отменено военное положение в Токио. Поэтому солдаты, жившие в Миссии для охраны ее и державшие караул у ворот, возвратились в казармы. Ворота по-прежнему стали охранять одни полицейские; жандармы, помещавшиеся в комнате, смежной с моей, перешли в прежнее свое помещение, доселе занятое солдатами, – квартиру Львовского.
28 сентября (11 октября) 1905. Среда
Был опять французский корреспондент Ludovic Naudeau. Спрашивает:
– Рад ли я миру?
– Что кровопролитие остановлено, этому я не могу не радоваться; но не могу сказать, что рад миру, завершающему ряд беспрерывных наших неудач в войне.
Он начал рассказывать то, что сам видел на войне, и уверял, что в Мукденском сражении победа почти была наша, и была бы наша, если бы Куропаткин не отдал приказание отступать. Заговорив о разбитии нашего флота, он сказал между прочим:
– Бог одарил Россию сплошным континентальным пространством, она совсем не морская держава, но она не хочет этого понять и из подражания другим делает себя морскою державою, заводит большой флот, зачем он ей? Он не может быть таким хорошим, как у держав, своим положением обязанных быть морскими. Ну его и разбили...
Я ему сказал, что его мысли буквально те же самые, что у меня.
5 (18) октября 1905. Среда
Среди самого спешного письма в Мацуяма докладывают:
– Штабс-капитан Армии Спасения Гамильтон.
– Скажите, что очень занят весьма нужным делом к военно-пленным.
Приходят опять сказать:
– Да и у него тоже дело, касающееся военнопленных.
Выхожу – очень симпатичный молодой англичанин, говорит:
– Мы приготовили Священное Писание для пожертвования русским военнопленным. В какие места нам направить пожертвования и нельзя ли через вас?
– Через меня будет лишняя проволочка времени, а теперь нужно торопиться. Отправляйте прямо.
Он развернул добытый в Военном министерстве список всех мест, где живут военнопленные, с означением количества их. Я указал на места, куда, по моему мнению, лучше отправить, и говорю:
– Четвероевангелие они имеют все до единого, полученное от Миссии, – вот такое, – и повел его в редакцию, где лежат оставшиеся Евангелия, показать, – если кто из них получит еще и от вас Евангелие, то тоже будет благодарен: привезет домой два; но гораздо лучше, если бы они получили от вас Апостольские Послания, которых мы не успели доставить им.
– Послания мы и постараемся доставить, – ответил он и рас-кланялся; я послал с ним поклон комиссионеру Railton'y; вероятно, это пожертвование – его дело.
Лишь только он ушел, как новый посетитель, Rev. King, епис-копальный английский миссионер, мой хороший знакомый; прямо заговорил о деле, для которого пришел:
– Скажите, отираете ли вы Святую Чашу по причащении? У нас все приобщаются из Чаши, и я утверждаю, что по причащении каждого следует отереть Чашу, в видах предосторожности (от перехода какой-нибудь болезни от одного к другому), но мне возражают, что это непочтительно. Я указываю на пример Восточной Церкви, в Греческом Служебнике, который я прочитал об отирании. Ведь это практикуется?
– Без сомнения. У нас священнослужители приобщаются непосредственно из Чаши, и каждый, приобщившись, отирает свои губы, потом край Чаши.
– Губкой?
– Как же можно! Она напаялась бы Святой кровью, и ее нужно было бы мыть и сушить после каждой службы, что крайне неудобно.
– Но в Греческом Служебнике сказано, что губкой.
– Вы смешиваете два действия: губкой отирается рука над дискосом по приобщении Святого Тела, чтобы ни малейшая частица не пристала к руке и не упала.
– Значит, салфеткой (napkin)?
– Не салфеткой, а красным шелковым платом, специально для этого имеющимся в числе предметов священной утвари. Пойдемте в церковь, я вам покажу.
И я повел его в собор и у жертвенника и престола показал свя-щенную утварь и как приобщаются священнослужители. Всегда приходится дивиться, как инославные, даже хорошо расположенные к нам, мало знают о нашей Церкви и о нашей церковной практике.
6 (19) октября 1905. Четверг
Из Французского Посольства дали знать мне по телефону, что «Министерство иностранных дел разрешает мне отправиться к военнопленным, но чтобы за два или три дня раньше отправления уведомить Министерство, когда и в какие места я намерен отправиться». Потом был Mr. Andre и сказал о том же. К сожалению, до конца этого месяца я никак не могу оставить Миссию, – нужно рассылать жалованье служащим Церкви за ноябрь и декабрь, что без меня не может быть сделано. С наступлением ноября по новому стилю, если не поздно будет, посещу несколько мест. Неудобно теперь оставить Миссию и потому, что надо рассылать деньги, жертвованные из России на нужды военнопленных, в разные места на теплое платье готовящимся к отъезду больным, раненым и бедным из военнопленных, каковых денег у меня на руках еще больше 36 тысяч ен, не говорю уже о том, что каждый день нужно отвечать на пачку самых разнообразных писем; особенно нельзя оставить без ответов писем с пожертвованиями на Миссию, на иконы в память пребывания в Японии военнопленных и на разное другое.
8 (21) октября 1905. Суббота
Так как Императорский манифест о заключении мира на этой неделе обнародован, то нет причины нам более совершать Во-
13 (26) октября 1905. Четверг
Военнопленный порт-артурец Павел Петрович Хаулин из Хаматера прислал еще картину своей работы, «Воскрешение Лазаря», превосходно написанную, достойную стоять в Соборе, как и прежняя. Просится он еще поработать для Собора, в ответ на что я послал ему предложение остаться здесь после плена, чтобы расписать Собор. Не знаю только, можно ли это ему, – из запасных ли служащих он.
16 (29) октября 1905. Воскресенье
Два жандарма, жившие в Миссии для охранения ее с самого начала войны, сегодня взяты из Миссии за ненадобностью больше их охраны. Я поблагодарил офицера, приходившего снять их с этого поста, дал по фотографической карточке ему и двум прощавшимся жандармам, больше, к сожалению, ничем не могу выразить им своей благодарности; а они очень заслуживают ее: Миссия все время войны полицейскими и ими так хорошо была охранена, что нигде ни одного стекла не было разбито, не говоря уже о каком-либо большем повреждении.
17 (30) октября 1905. Понедельник
Послал о. Сергию Судзуки в Мацуяма 15 рекомендательных писем в Россию, начиная с Одессы до Петербурга, 100 рублей на дорогу и расходы между Одессой и Петербургом, 40 ен на теплое платье и 20 ен на гостиницы в России. Будет сопровождать больных и калек из военнопленных на судне до Одессы, если только они будут отправлены этим путем, если же нет, то все мое снабжение о. Сергию бесполезно и он возвратит мне его назад. А хотелось бы наградить его удовольствием путешествия по России, – стоит, – много потрудился для пленных.
20 октября (2 ноября) 1905. Четверг
Приехали комиссары принимать наших военнопленных и отвозить их в Россию: генерал-лейтенант Владимир Никол. Данилов, подполковник Андрей Андреевич Веселовский и проч., всего 6 человек. Данилов и Владимир Владимирович Мекк были перед вечером у меня. Оказывается, что все военнопленные будут отправлены во Владивосток, больные и калеки тоже. Будут перевозить их на судах нашего Добровольного флота, которых 6 для того, и на каждом могут поместиться 2500 человек. Начнут перевозить с севера, с посадкой на суда в Йокохаме, потом в Кобе, Нагасаки.
Вечером, по приглашению от Французского Посланника, я был на обеде у него, в компании со всеми нашими комиссарами и членами французского посольства.
24 октября (6 ноября) 1905. Понедельник
Были военнопленные из Сидзуока: полковник Николай Иванович Мерчанский, 65-летний старик, и другие офицеры. Мерчан– ский заплакал, вошедши, так настрадался, бедный, потерявший единственного сына в эту войну. Между прочим, видно из разговоров с офицерами, что многие из них не теряли праздно время в плену, а занимались кто чем мог, иные – изучением японского языка. Сегодня удивил меня один из них, остался после всех и говорит:
– У меня есть просьба к вам.
– К вашим услугам. Какая?
– Поговорите со мной пять минут по-японски.
– Нет ничего легче. – И начинаю говорить совершенно так, как говорю с японцами, нисколько не замедляя речи и не подбирая легкие слова и фразы. Офицер все понимает и на все отвечает почти так же свободно, как говорят японцы. Подивился я способности и прилежанию. Собирается потом приехать в Японию, чтобы окончательно изучить язык и страну. Невольно подумалось: вот миссионера бы сюда, такого способного и прилежного. Но куда! Духовенство русское бесплодно родить даже одного.
28 октября (10 ноября) 1905. Пятница
Из Кумамото подполковник Александр Исидорович Вепри– цкий пишет, что матросы и солдаты, которых всех там 6000, бунтуют. Прежде я предложил Веприцкому озаботиться снабжением теплыми вещами нижних чинов там, он попросил на это 6000 ен, которые я немедленно и послал ему. Но сначала матросы, а потом солдаты потребовали у него, чтобы эти деньги розданы были им на руки: «вещей-де нам не нужно... а деньги эти наши, собраны от наших отцов и матерей». Веприцкий отвечал, что не имеет права раздать, деньги присланы на покупку теплых вещей. Те заупрямились и наговорили еще разное: «Нас посто-янно обманывают, денег нам присылают много и часто, но их офицеры не дают нам, крестики нам обещаны серебряные, а раздали медные», и так далее. Веприцкий положил прислать мне обратно деньги назад, за удержанием того, что пойдет на вещи военнопленным в Куруме, где люди не бунтуют.
Теперь я понял слова генерала Данилова, вчера оброненные им в разговоре со мной: «В Кумамото бунт, – просят оттуда взять пленных поскорее».
Кстати, и из Хаматера, где 22 тысячи порт-артурцев, сегодня подобное же известие. Отец Роман Циба пишет, что военнопленных посещают люди, говорящие им революционные речи, чем произвели разделение, и военнопленные, разделившись на две партии, задают сражения черепицами и камнями, и много уже между ними раненых.
29 октября (11 ноября) 1905. Суббота
Еще письмо от подполковника Веприцкого из Кумамото; пишет опять о возмущении нижних чинов и между прочим, что ему принесли в доказательство того, что их обманывают, крестики, полученные от Миссии, «в которых от трения сейчас же обнаруживается красный цвет, и излом – красный». Веприцкий «препровождает сюда при письме три таких крестика».
Крестиков этих при письме я не получил, но, встревоженный, тотчас же стал производить опыты с имеющимися у меня крестиками, и о ужас! Они совершенно правы: под белым серебряным цветом при трении тотчас обнаруживается красный – медный, излом тоже совсем красный; у позолоченных только излом несколько побелее, должно быть, прибавлено серебра к меди. У меня холодный пот выступил. Значит, мастер-японец надул меня, а я, не зная не ведая того, надул всех военнопленных. Заказ и приемка производились чрез иподиакона, ризничего Моисея Кавамура, ужели он участвовал в обмане? Мысль о сем еще больше огорчила и расстроила меня. Все остальное время дня я ходил как в воду опущенный, в первый раз в жизни со мною такой большой скандал; 70 тысяч военнопленных могут сказать обо мне, что я обманул их: обещал серебряные крестики, дал медные, значит, разность положил себе в карман; что может быть позорнее и печальнее этого!
30 октября (12 ноября) 1905. Воскресенье
<...> Имел разговор с иподиаконом М. Кавамура о крестиках, и когда высказал, что невольно приходится подозревать его в соучастии с мастером в обмане, то он заплакал. На слезы, впрочем, он слаб, и я не сдался, а сильно потребовал, чтобы он уличил мастера в обмане, коли сам невинен, и принудил возвратить сумму, на которую обманул, иначе я судом потребую у него эту сумму. (В душе, однако, я очень сомневаюсь, чтобы можно было выиграть дело в суде: писаного контракта нет, а только словесный договор, и свидетелей, кроме Кавамура, нельзя поставить.)
31 октября (13 ноября) 1905. Понедельник
Отправил иподиакона М. Кавамура и учителя Семинарии Петра Уцияма, говорящего по-русски, в Йокохаму сдать фланелевые рубашки, исподники и шерстяные чулки садящимся сегодня на судно военнопленным, отправляемым во Владивосток. Потом занялся сведением счетов по приходо-расходу денег, присылавшихся из России мне на нужды военнопленных. В приходе было 96 тысяч с половиной, остается из них теперь не более двух тысяч, так что большие расходы уже нельзя делать.
2 (15) ноября 1905. Среда
Производил исследование о крестиках. И каким же дураком, кругом виноватым, сам я оказался! Одно извинение: за всем не усмотришь, будучи один-одинешенек на все дела. Мастеру поставлено было в условие, чтобы он сделал, по составу серебра с лигатуры, точно такие крестики, какие доселе делал для Миссии уже много лет христианин Андрей Аменомия. Он отвечал, что сделает еще лучше, то есть положит больше серебра. Первоначальное условие с Андреем, много лет тому назад заключенное, было, чтобы серебра полагалось 70 частей (мне помнилось даже, что 80) и меди 30. И я был уверен, что доселе Андрей исполняет это условие. Но увы! По собственным словам Андрея, уже четыре года, как он отступил от него, стал класть меньше серебра, так что последние его крестики состоят из 50% серебра и 50% меди, по его словам. Совсем и не знал я того, что его крестики также, если потереть, тотчас являют красный цвет и в изломе красны. Эти крестики его даны были в образец новому мастеру – язычнику (по невозможности Андрею в своей небольшой мастерской выполнить в короткое время большой заказ), и неудивительно, что он обещал сделать крестики лучше, чем у Андрея, то есть разумел он, вероятно, не такими красными, как у Андрея, хотя этого не исполнил. Спрашиваю сегодня у призванного Андрея:
