Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 3"
Автор книги: Николай Погодин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
Действие третье
Картина первая
В палатке Суходолова на строительстве, днем. Павел Михайлович, Дононов.
Павел Михайлович(говорит по телефону). Ты не задерживайся, Димитрий Алексеевич, спеши… новости большие. (Положил трубку.)
Дононов. Ох, новости, новости… а тут еще жара немыслимая. И вообще трудная досталась стройка. Но прошу… рассказывайте. Кого снимают? Не томите.
Павел Михайлович. Никого.
Дононов. Вы шутите! Кого-то непременно должны снять. Без жертв нельзя.
Павел Михайлович. И в жертву вы, конечно, себя не готовили. А?.. Кого-нибудь другого – Суходолова, меня…
Дононов. Вас?! Зачем же вас?
Павел Михайлович. Значит, Суходолова! Вот оно, тайное желание!
Дононов. Извините, Павел Михайлович, я ничего не сказал.
Павел Михайлович. Черта мне в том, что не сказал. Тем только и жил. Как пропустить такой прекрасный случай, когда можно человека заклевать!
Дононов. Павел Михайлович, я не клевал.
Павел Михайлович. А заявление жены… кто раздул?
Дононов. Простите – был обязан.
Павел Михайлович. Был обязан разобраться, а не варганить грязную историю.
Дононов. Павел Михайлович, я все же прошу… Я не варганил.
Павел Михайлович. Будет, Афанасий Кузьмич.
Дононов. Пересолил… но по личному убеждению, поскольку живу с собственной женой…
Павел Михайлович. Подите вы с вашими мещанскими добродетелями!
Дононов. Значит, крепкая семья – мещанство? Интересно. Далеко же мы зайдем с подобными суждениями.
Павел Михайлович. Не семья мещанство, поймите, уважаемый товарищ, а ваши семейные добродетели, возведенные в культ общества. Вот что мещанство. Так мы дойдем до осуждения женщин за «незаконнорожденных» детей.
Дононов. Ну, если уж на то пошло, то я сам читал его письма к своему предмету… Чего он там ей не пишет, жуть! И песня, и еще нечто подобное. А дома жена сидит. Я считаю так, что если человек в личном поведении двурушничает, то он и партию способен обмануть.
Павел Михайлович. Предать… сделаться врагом народа.
Дононов. Я этого не говорю.
Павел Михайлович. Нет, говорите.
Дононов. Ну и пусть… есть логика поступков… одно из другого неизбежно вытекает.
Павел Михайлович. Вот-вот… по этой вашей логике мир состоит из двух антагонистических цветов – черного и белого. Все прочее одно двурушничество, предательство и все что угодно. Иного положения вы ни понять, ни представить себе не можете?
Дононов. Пытаюсь… не выходит.
Павел Михайлович. А есть и третье положение… потом пятое, потом десятое. Есть множество положений, которые начисто опровергают наши с вами закостенелые догмы. По догме Суходолов – бесчестный человек, по жизни – порядочный, святой…
Дононов. Не смешите. Нашли святого!
Павел Михайлович. А что он сделал?
Дононов. Прочтите письма!.. Вы их не читали.
Павел Михайлович. Читал.
Дононов. Вот как?!
Павел Михайлович. Да, так… читал. И утверждаю, что девушка эта для него – святое, драгоценное… А вы его таскать по допросам, прорабатывать, чуть ли не из партии исключать. Очнитесь.
Дононов. Не знаю… я привык определенно рассуждать.
Павел Михайлович. Из-за этой определенности часто людей в тюрьму сажали. А теперь нам трудно разобраться, кого за дело, кого без дела.
Дононов. Резкий вы вернулись из Москвы. Не жди добра. Скажите прямо, кого снимают? Меня, что ли?
Павел Михайлович. Говорю вам: Суходолов остается на прежней должности, а вас назначают начальником строительства Кедрового стана.
Дононов. А парторгом кто же? Будет новый человек?
Павел Михайлович. Да, новый… я.
Дононов. Вот так новости! Сразу не охватишь. Что особенного в этом Суходолове?! И вот поди ж ты… мною жертвуют, а его не тронули. Рука? Рука. А где? Не знаю.
Павел Михайлович. Проникновенно рассуждаете, Афанасий Кузьмич.
Дононов. Я рассуждаю по-житейски, без колера. Не отнимая у Суходолова его положительных качеств, я все-таки скажу: видали мы и таких. Били его? Били. Случалось, что висел на волоске? Случалось. Я ведь очень внимательно вчитывался в его личное дело… поразительно, как он уцелел!
Павел Михайлович. А мне можно сказать? И тоже без колера.
Дононов. Пожалуйста, говорите.
Павел Михайлович. Самое странное для вас, что уцелел. Как я вас понимаю! Не любите вы Суходолова.
Дононов. Но что же я такое? Человеконенавистник, может быть, по-вашему?
Павел Михайлович. Вы развивались в определенном направлении… односторонне.
Дононов. В каком же?
Павел Михайлович. В направлении недоверия к людям, нетерпимости, человекобоязни. А это и есть ограниченность и односторонность.
Дононов. Да, конечно, воспитание у меня еще то… резкая была школа. А у вас какая школа, Павел Михайлович?
Павел Михайлович. Коммунистическая… ленинская, как у большинства людей моего поколения.
Дононов. С Кировым работали, вам посчастливилось… Эх, дорогой мой, да разве я ничего не понимаю?.. Ленинские нормы, принципы… как это может быть чуждо каждому настоящему коммунисту? Но надо время.
Павел Михайлович. Я знаю. Человек вы еще молодой, у вас есть огромное положительное качество – преданность партии. Меня не это беспокоит.
Дононов. Что же… говорите.
Павел Михайлович. Боюсь, обидитесь.
Дононов. Ну, что там… мы же серьезно говорим.
Павел Михайлович. Вы – мещанин, Дононов. Вот в чем ужас.
Дононов. Простите, что смеюсь. Смешно! Чепуха, Павел Михайлович! И нисколько не обидно. Это ведь Суходолов вас настропалил. Не верьте. У него в голове вечные завихрения, фантазии… А я действительно человек осторожный, с определенным чувством меры, люблю порядок. Вот вы скептически улыбаетесь… но, извините, я не дошел бы до такой глупости, как письма какой-то паршивой девчонке… тем более что между ними ничего не было. Срам! Сто раз скажу – срам!
Павел Михайлович. Самое ужасное, Афанасий Кузьмич, что вы не умеете возвышать жизнь. Вы, наверно, часто повторяете, что жизнь прекрасна. А что оно такое – это прекрасное? По моему разумению, самое прекрасное в жизни есть человек… и не всякий человек… он может быть отвратителен и даже недостоин жить среди людей… Но когда я встречаю на своем пути человека, нашего современного советского человека, наделенного огромной душевной красотой, мне делается еще радостнее жить. Ибо человек, свободный от капитализма, новый, цельный, да к тому же наделенный душевной красотой, для меня есть какое-то совершенство, радость. Я в нем вижу будущее мира, коммунизм. А коммунизм не в камнях, он в людях.
Входит Суходолов.
Суходолов. Рад тебе, Павел Михайлович! А с тобой, Дононов, кажется, еще не виделись? Здорово.
Дононов. Даже не помнишь, виделись или нет!
Суходолов. Да ведь ты больше с моей женой общаешься…
Дононов. Поневоле приходится, раз ты с нею не общаешься.
Суходолов. Может быть, думаешь жениться… даже и тебе не рекомендую.
Дононов. С одной женой живу… с собственной.
Суходолов. До чего похоже! Моя жена тоже на меня смотрит как на свою собственность… Вы что?.. Из одной деревни?
Дононов. А ты кичишься своим пролетарским происхождением!
Суходолов. Кичусь. Лаптем щи не хлебал.
Павел Михайлович. Довольно! Стыдно должно быть! Большие люди… (Помолчал.) Я уполномочен вам объявить решение, касающееся каждого из вас. Тебе, Димитрий Алексеевич, ставится на вид то, что ты занял неправильную линию в отношении партийного руководства…
Суходолов. Мне?!
Павел Михайлович. Тебе! Но и руководство решено укрепить парторгом ЦК. Товарищ Дононов назначен начальником строительства Кедрового стана.
Дононов. Радуйся и веселись!
Суходолов. А кто парторг ЦК? Еще не назначен?
Павел Михайлович. Нет, назначен. Я.
Суходолов(Дононову). А ты не рад?
Дононов. Когда официально будем оформляться?.
Павел Михайлович. Время не терпит, хоть сегодня.
Дононов. Слушаюсь. Теперь, товарищ Суходолов, твои личные дела будут меня меньше всего касаться. Можешь спать спокойно. (Уходит.)
Суходолов. Какой тяжелый человек!
Павел Михайлович. Его несчастье в том, что он сам понять не может, что в нем настоящее, что временное. По закону вещей, он должен в этом разобраться. Как думаешь, на новой должности справится?
Суходолов. Давно не было у меня такого радостного настроения. Вот ведь… Пойми меня… здесь на столе, вон там перед тобой, лежат проекты наших ученых… в этих проектах масса риску и страшная заманчивость… Хочется подарить народу миллионы неожиданной экономии… Реальные миллионы… Но наши отношения с этим Дононовым стали такими, что и по большим вопросам говорить немыслимо. А ведь он – дельный хозяйственник и на Кедровом себя покажет.
Павел Михайлович. Приезжай нынче вечером ко мне домой.
Суходолов. Нынче не могу. Завтра можно?
Павел Михайлович. Занят… чем?.. Впрочем, не спрашиваю.
Суходолов. Как мое дело, прекратилось?
Павел Михайлович. Мы в обкоме посоветовались и решили прекратить. Большинство решило.
Суходолов. А Дононов свои обвинения не снял?
Павел Михайлович. Не снял и никогда не снимет. Тут убежденность. Но твои противники тебя же и реабилитировали.
Суходолов. Противники… Они противники всего, что не укладывается в их птичьих представлениях. Стоили они мне крови.
Павел Михайлович. Новый мир рождается в муках. Я повторяю эту простую истину к тому, что он рождается. Но с мещанами воевать надо. Они даже коммунизм хотят видеть мещанским раем. Покой, упитанность и ничегонедуманье.
Суходолов. А теперь, когда нет официальщины, когда ты… словом, теперь, а не тогда, когда ты на меня кричал… я признаюсь тебе в том, чего ни в какой протокол не запишешь. Я действительно люблю одну девушку, которая моложе меня лет на двадцать пять.
Павел Михайлович. Если пошло у нас так откровенно, то скажи серьезно, как определить твою любовь? Что с тобой случилось, Димитрий Алексеевич?
Суходолов. Сам не знаю. Да и любовь ли это в распространенном смысле, если серьезно говорить? Другое что-то… может быть, одна мечта.
Павел Михайлович. Мечта… Понятно. Это красиво, благородно… Но о чем мечта?
Суходолов. Как – о чем? Ни о чем.
Павел Михайлович. Так не бывает. Мечта есть высшее стремление души к чему-то ей, душе, недостающему. К чему?
Суходолов. Я не знаю. Хочу поймать, конкретизировать и не умею.
Павел Михайлович. Потребность подлинной любви, если ты ее не знал?
Суходолов. Наверно… да. Скорей всего.
Павел Михайлович. Может быть, и так, что тебе не хватало в жизни проникновенной женской дружбы.
Суходолов. Да-да, очень не хватало.
Павел Михайлович. Бывают среди нас неистребимые романтики. Ты не из их числа?
Суходолов. Есть и этот грех.
Павел Михайлович. А то случается и так: было у нас что-то дорогое в молодости и не состоялось, кануло бесследно, а потом оно и воскресилось в каком-то другом человеке.
Суходолов. Кануло бесследно и вернулось… Тоже верно.
Павел Михайлович. Но что же, наконец?
Суходолов. Все это вместе, может быть?
Павел Михайлович. Тогда у тебя громадная любовь.
Суходолов. Странные беседы мы с тобой ведем в служебном кабинете. Не находишь?
Павел Михайлович. А ты за окно глянь… бесконечный человеческий поток. Ты думаешь, все они ничего подобного не переживают? Переживают так или иначе, и бесконечно. Нет, Суходолов, то, о чем мы говорим сейчас с тобой, – дело очень серьезное, но тут никогда до конца не договоришься. Одно я вижу – тебе очень трудно.
Суходолов. Дай твою руку, Павел Михайлович. Благодарю. Это все и трудно и громадно, и хватит одной лишь царапины, чтобы все уничтожить. Стоит мне подумать, что девушка эта может засмотреться на кого-то, и все мое волшебное видение превращается в пошлый анекдот. Ты должен поэтому понять, почему я не стремлюсь к близости, почему одна мечта.
Павел Михайлович. Митя, ты ее знаешь, лично, изучил?
Суходолов. Нет, не знаю. А мне и не надо. Вдруг окажется совсем не то.
Павел Михайлович. Понимаю. Но признайся, возраст тоже роль играет.
Суходолов. Тоже.
Павел Михайлович. Но если уж мы так откровенны… то ты ведь к ней идешь? Зачем?
Суходолов. Проститься. Она уезжает.
Павел Михайлович. Сильная у тебя натура. Я не ошибся. Но ведь трудно, скажи правду.
Суходолов. Выразить невозможно.
Павел Михайлович. А пойдешь…
Суходолов. Пойду.
Картина вторая
Комната в старинном деревянном доме, где живет Майя. Солнце. Перед вечером. Майя, Клара.
Майя. Нет, ты не уходи. Хотела чем-то с тобой поделиться, но вот забыла чем.
Клара. Не забыла, а не хочешь. Ты умеешь прятать в своей душе тайны.
Майя. Душа – не проходной двор.
Клара. И мыслить умеешь. Удивительная мысль. Надо записать.
Майя. Мысль тривиальная, и записывать ее не стоит.
Клара. А вот я всегда со всеми делилась, и в душе какая-то противная пустота образовалась.
Майя. У тебя развивается самокритичность. Еще недавно ты была очень довольна собой. Ты всегда высказывала бурное желание познакомиться с моим поклонником. Радуйся. Он сейчас придет.
Клара(ошеломлена). Кто придет? Кто придет?
Майя. Чего ты испугалась? Он преимущественно лирический поклонник. Впрочем, все поклонники лирические. Но что с тобой?
Клара. Просто не могу прийти в себя.
Майя. Клара, милая, неужели ты не видала ни одного живого поклонника?
Клара. Не то… Как его зовут?
Майя(веселясь). Юра… Митя… Сережа… Иван Иванович!
Клара. Сколько же их у тебя?
Майя. Миллион!
Клара. С ума сойти! Да разве можно говорить такие вещи?!
Майя. Ах, Клара, ну какая же ты буквальная! Неужели ты не ощущаешь символов? А я могу вообразить этот миллион каких-то милых, дорогих мне, разбросанных по всей планете… и каждый мог бы сделаться моим поклонником, пройти со мной жизнь, спеть мои песни.
Клара. Ну что ты говоришь?! Как можно говорить такие вещи! Это кошмар.
Майя. Мещаночка ты у меня. Все мещане – люди постные, благонамеренные, середка на половине.
Клара. Ты это сто раз говорила.
Майя. Еще минута, и он появится. Могу рассказать, что он будет делать.
Клара. Да кто он, наконец?
Майя. Один из названного миллиона. Некто серый. Сейчас он явится, страшно аккуратно пожмет мне руку и непременно спросит: «Как самочувствие?» Затем попросит позволения присесть, попросит позволения закурить, попросит позволения посидеть у меня некоторое время. Я думаю, что он живет на свете с чьего-то позволения, и если это позволение кончится, то он тут же умрет со страху. Чарующая личность. Приготовься к встрече. Вот он.
Входит Терновников.
Терновников. Позвольте войти? Это я, Терновников.
Клара(вырвалось). А я ждала…
Майя. Чего?
Терновников. Простите, Майя Сергеевна, у вас гости, я могу зайти в следующий раз.
Майя. Это моя подруга… кстати, единственная… Знакомьтесь.
Терновников(подавая руку Кларе). Терновников. (Майе). Как самочувствие?
Майя. Как всегда.
Терновников. Не подвергались?
Майя. Заболеваниям? Нет, не подвергалась.
Терновников. Позвольте присесть?
Майя. Садитесь, прошу вас.
Терновников. Благодарю. Позвольте закурить?
Майя. Курите, пожалуйста.
Терновников. На стройке были оглушительные взрывы. Вы слыхали?
Майя. Слыхала… да… А что?
Терновников. А что ж… я ничего особого высказать не собирался. Так… ничего.
Майя. Колебание атмосферы… звук.
Терновников. Не спорю, звук… но очень сильный.
Майя. Сильнее не слыхали?
Терновников. Звуки, по-моему, вредят… Нервная система…
Майя. А некоторые звуки даже убивают… звуки бомб.
Терновников. До нашей периферии не докатилось. Вы переживали?
Майя. Переживала… в детстве.
Клара. Где вы служите, уважаемый товарищ?
Терновников(строптиво). А какое это может иметь значение? Служба службой, а человек человеком. Если не нравлюсь, не обращайте внимания. Я ведь здесь никому не нравлюсь.
Майя. Товарищ Терновников, что с вами случилось?! Вы никогда столь острых вопросов не касались.
Терновников. А сегодня коснусь. Поскольку являюсь предметом вашего невнимания, то и коснусь. Все открылось!.. И мысли у меня подработались, теперь не обижайтесь. Большие люди интересуют вас, уважаемая Майя Сергеевна, люди всесоюзной категории. Вот почему я так продолжительно испытывал на себе ваше безразличие. Тяжелый факт, но больше не будем. Я вас не осуждаю, потому что вполне понимаю. Не только покоряюсь, но приветствую, выбор правильный. Я же останусь глухим и немым ко всему дальнейшему. Разрешите посидеть еще некоторое время?
Майя. Нет, не разрешу. Вы притворялись забитым и безобидным.
Терновников. А вам заметно было, что Терновников ходил к вам, умываясь слезами предварительно? Не замечали. Для кого же он рыдал так долго? Для себя или для него?
Майя. Молчите!
Терновников. Что молчать… имеющийся материал говорит сам за себя. Но повторяю: не будем. На вашем месте я тоже точно так поступил бы. Чего теряться. Всесоюзная категория повыше периферийной.
Майя. Прощайте, Терновников, я уезжаю домой, больше мы никогда не увидимся.
Терновников. Вы шутите?! А как же он… тут останется?
Майя. Больше мы никогда не увидимся.
Терновников. Тогда другая ситуация… и, может быть…
Майя. Прощайте.
Терновников. А руки вы мне не подаете?
Майя. Подаю. Вы ни в чем не виноваты.
Терновников. Непонятная вы девушка. За то и любил. И на вечную разлуку с крайней тоской заявляю вам: любил, как мог. (Уходит.)
Майя. Наконец вспомнила, о чем я хотела с тобой поговорить. У меня из бумаг в чемодане пропали два письма.
Клара. Эти письма имеют для тебя ценность?
Майя. Огромную.
Клара. Да?
Майя. Безмерную.
Клара. А вот поделиться со мной не хочешь.
Майя. Это невозможно.
Клара. Но объясни мне, почему?!
Майя. Почему никто не видит, как распускаются цветы, как создается колос, как возникает буря!
Клара. А если не цветы? А если грибы?
Майя. Мне начинает казаться, что ты за мной подглядывала.
Клара. Вот твои письма… смотри.
Майя. Откуда они взялись?
Клара. Разбрасывать не надо.
Майя. Ты читала? Умоляю тебя, не рассказывай… даже после того как я отсюда уеду. Может быть, это первое и последнее в жизни…
Клара. Неужели ты с ним живешь?!
Майя. Какая ты… какая ты несчастная!
В дверях появляются Ксения Петровна и Дононов.
Ксения Петровна. Скажите, девушки, кто из вас двоих состоит в отношениях с моим мужем?
Дононов. Ксения Петровна. Я не хотел бы… очень не хотел бы. Я там побуду, во дворе… Не обижайтесь. (Уходит.)
Ксения Петровна. Я повторяю, девушки, кто из вас состоит в отношениях с моим мужем?
Клара. Кто вы? Что вам нужно?
Ксения Петровна. Мне нужно потолковать с той из вас, которая состоит в отношениях с моим мужем Димитрием Алексеевичем Суходоловым.
Клара. В каких отношениях?
Ксения Петровна. В каких?! В определенных. Жену на пустое место не меняют… ее меняют на кого-то.
Клара. Что ж будем делать, Майя… говори.
Майя. У меня никаких отношений.
Ксения Петровна(приблизившись к Майе). Очень приятно… хоть посмотреть вблизи. Такой именно я тебя и представляла. Он к таким неравнодушен, к чистеньким. Как же это – нет отношений, а? Ты ведь готова сквозь землю провалиться передо мной. Когда у женщины с мужчиной ничего нет, она козырем держится. А ты потешилась с чужим мужем – теперь на его законную супругу смотреть жутко. Не бойся, за косы волочить не стану. Мы культурно с тобой разойдемся. Но все-таки ты давай говори.
Майя. У меня нет никаких отношений.
Ксения Петровна(берет со стола письмо, которое давно заметила). А это что? Чей почерк? Его почерк. (Читает.) «Песня моя!» Батюшки! Он ее песней зовет. Какая глупость! В трезвом виде он не мог бы выдумать, значит, пьяный писал. Так оно и водится. Где девки – там и выпивка.
Клара. А вы, мадам, однако, прекратите эти выражения.
Ксения Петровна. Извините, не буду, увлеклась. Значит, тебя, дорогая, зовут Майей. Будем считать, что мы теперь лично знакомы. Не хочу бранить тебя, потому что ты девушка интеллигентная. Тебе будет больно. Но ты должна понять, как девушка интеллигентная, насколько больно мне доказывать перед тобой свои права. Лучше всего для нас обеих – культурно и мирно пресечь эту историю. Если ты не хочешь, чтобы тебя отсюда выслали с позором и не прислали следом за тобой позорной характеристики, то в течение суток соберись и уезжай отсюда.
Клара. Вы права не имеете. Бывало, высылали. Теперь такие беззакония не пройдут.
Ксения Петровна. А ты кто такая?
Клара. Человек… подруга.
Ксения Петровна. Ах подруга… Уж не ты ли та подруга, которая стащила письма Суходолова у своей подруги, то есть у нее, и носилась с ними по городу?
Майя. Клара?! Ведь мне казалось!
Ксения Петровна. Зачем же ты таскала чужие письма?! И Суходолова позорила…
Клара. Мною руководили высокие принципиальные соображения. Я считала…
Ксения Петровна. А за мужа бороться – это не принципиальные соображения?! Она «считала»… Закройся!
Майя. Вам за своего мужа бороться нечего. По-моему, он не собирался вас оставить.
Ксения Петровна. Что ж ты святую невинность из себя корчишь?.. Или для того, чтоб чистенькой казаться?.. «Не оставит». Давно оставил.
Майя. Я этого не знаю и не узнавала. А письма… ну так что ж… Неужели он лишен права переписки? Но вы уж сами с него спрашивайте, в чем он виноват, а ко мне, пожалуйста, больше никогда не приходите. Уеду я в тот день, в который мне надо. И вот что… вы лучше уйдите, очень прошу вас. Я сделаю что-нибудь ненужное, ужасное, если вы не уйдете! Обе… обе…
В дверях появляется почтальон.
Почтальон. Майя Сергеевна, вам письмецо.
Ксения Петровна. Местное?
Почтальон. Да, местное…
Майя(берет письмо). Благодарю.
Почтальон. Уезжаете от нас, Майя Сергеевна?
Майя. Да, нынче в ночь, с экспрессом.
Почтальон. Счастливо вам. Может быть, еще наведаетесь к нам. (Уходит.)
Ксения Петровна. Читайте, дорогая. Я не уйду, покуда не узнаю, что он вам пишет.
Майя. Да, я прочту, конечно. (Читает молча). Узнать хотите! Нате! (Бросает ей письмо.) И уйдите!
Клара(в испуге). Майя!..
Майя. Уйдите обе…
Клара. Маечка, прости.
Майя. Обе… обе… (Уходит.)
Следом за ней – Клара.
Ксения Петровна(долго читает письмо). Значит, правда, она уезжает… типичное прощальное письмо. Но неужели правда? Неужели он с нею в отношениях не состоял?! Вот так новость! (До крика). Что я наделала, дура окаянная!
Вбегает Дононов.
Дононов. Что с вами, уважаемая Ксения Петровна?!
Ксения Петровна. Читайте! (Бросает ему письмо.)
Дононов. Вот удивительно, я суходоловский почерк только по резолюциям знал.
Ксения Петровна. Читайте же!..
Дононов. Читаю, читаю… Что-то неинтересное… «Благословляю вас на чистый, честный жизни путь…». Благословляет… Правильно, конечно. Полюбить желает… семью создать… Я, Ксения Петровна, ничего не понимаю.
Ксения Петровна. Ах, уважаемый, чего же тут не понимать! Суходолов приглашает ее на первое и последнее свидание. Тут это черным по белому написано. Он желает с нею повидаться в последний раз перед ее отъездом. И значит, между ними не было никаких отношений?! Это же другое… пострашнее.
Дононов. Почему же, Ксения Петровна? Не было, и хорошо… и, как говорит молодежь, замнем.
Ксения Петровна. Сказать легко! Но мы же сами толкали его в чужие объятия…
Дононов. То есть как это – мы? Может быть, дифференцируем?
Ксения Петровна. Мы толкали, мы его мучили… Мы, мы, мы! А спросите теперь, за что мы человека мучили, – сказать будет нечего. Если по правде говорить, то я, простая баба, не в меру увлекалась домашним бытом. А вы окончили какую-то общественную академию[12]12
«… какую-то общественную академию». – Академия общественных наук при ЦК КПСС – высшее партийное учебно-научное заведение, готовящее кадры теоретических работников для центральных партийных учреждений.
[Закрыть]. Вас Суходолов боялся.
Дононов. Тихо… тихо… Мучили… действительно! Распишемся.
Ксения Петровна. «Распишемся»… А я одна осталась. Ведь я за вами шла, как за идейным.
Дононов. Дорогая, не шумите. И совершенно неизвестно, кто за кем шел. И вы за мной, и я за вами. Вы не плачьте, он вернется. Мы на него воздействуем.
Ксения Петровна. Спасибо вам за ваше воздействие! «Вернется»… Никогда он не вернется. Да, я плачу… Рыдать надо, а не плакать! По земле кататься… Ведь он не какой-нибудь там рядовой, замухрышка… а большой человек!
Картина третья
Глухой берег реки, именуемый Старыми причалами. Старенький пароход, мачты парусников. Вечерние фонари. Майя, перевозчик.
Перевозчик. Гуляешь, дева, или человека ждешь какого?
Майя. Жду, сторож, жду. Что спрашиваете?
Перевозчик. Наши Старые причалы – место одинокое. Вижу, ты одна. Заметно, что томишься. Подумал, может быть, тебе на тот берег переправиться надо. Я не сторож. Перевозчик.
Майя. Спасибо, перевозчик, мне ничего не надо.
Перевозчик. Ну, я мешать не стану. Запалю вот трубочку и скроюсь с глаз. Я тоже этим занимался своевременно. Климат жаркий нынче летом. Чуешь, как из тайги потягивает?.. Гарь.
Майя. Нет, не чую.
Перевозчик. Должно быть, я один чую… Жди, развлекайся… Ждешь мальчишечку? Молчок.
Майя. Нет, не мальчишечка, а муж чужой.
Перевозчик. И так бывает. Тоже простительно… ежели, конечно, дело сердечное. Не он ли машет? Ишь ты, как спешит.
Майя. Он, он.
Перевозчик. Он?! Знакомый человек. И так бывает. Тоже простительно. (Уходит.)
Появляется Суходолов.
Суходолов. Бежал, как мальчишки бегают. Самому смешно. Но что поделаешь. Поехал на свидание и тут же повернул назад. Самолет пришлось отправить на тайгу… где-то тайга горит. Здравствуйте, моя дорогая, не сердитесь.
Майя. Нет, я не сержусь, но возвращаться – плохой признак. Вы не верите?
Суходолов. Пустяки. У меня весь день прекрасное настроение, и никакие признаки его не разобьют.
Майя. Чему же вы так радуетесь?
Суходолов. Тому, что ждал увидеть вас, а теперь тому, что вижу.
Майя. А зачем видеть-то, Димитрий Алексеевич?
Суходолов. Ни за чем.
Майя. Опять, как в первый раз… я на всю жизнь запомнила. Но так не может быть! Где-то в душе должно быть желание какое-то, какая-то цель… не знаю что, но есть же что-то.
Суходолов. О милая, конечно, есть! Могучее желание увидеть ваши юные глаза, послушать, как вы говорите, прикоснуться к вашему плечу… и еще тысяча вещей, от которых невыразимо бьется сердце. А попросту… попросту я хотел проститься с вами.
Майя. Димитрий Алексеевич, вам нельзя со мной встречаться?
Суходолов. Вопроса не понимаю. О чем вы говорите?
Майя. У вас были тяжелые неприятности… жена… и вообще. До меня дошло.
Суходолов. Каждой женщине – и моей жене тоже – трудно понять все, что со мной происходит. Нет, Майя, никакие неприятности не удержали бы меня, но дело в том, что я сам не мог… точнее, не стремился к встречам… мне ничего не надо.
Майя. Да, я знаю… только песня.
Суходолов. Только песня… сонет… я вам писал.
Майя. Сонет Петрарки… Димитрий Алексеевич, вы какой-то удивительный, вы подняли меня за облака, а я обыкновенная, и у меня есть поклонники. Я собираюсь выйти замуж.
Суходолов. Все это и не должно меня волновать.
Майя. Но ваши письма!.. Сложно, необыкновенно.
Суходолов. Нет, друг мой, все очень просто. Вот слушайте. Я вас возвысил, одухотворил, и мне это приятно, греет, очень дорого, останется до конца моей жизни. Так, понимаете? А если было бы другое, совершенно обыкновенное, то первый ваш поклонник убил бы всю мою любовь. Началась бы ревность, упреки, ссоры – и от моей Майи ничего бы не осталось. Знаем мы это сомнительное счастье стареющих Ромео с молоденькими женами.
Майя. Не заставляйте возражать… вы не стареющий.
Суходолов. Пусть так, но, Майя… вы не обижайтесь, я вовсе не хочу сказать, что вы из легкомысленных. И вообще мы с вами затеяли опасный разговор, легко обидеть друг друга. Вы поймите меня в том смысле, что в моей трудной, очень суровой жизни вы, Майя, мой подснежник.
Майя. С вами страшно. Ума можно лишиться.
Суходолов. Подснежник мой…
Майя. Димитрий Алексеевич, не надо.
Суходолов. И это пройдет, как единственный миг огромного счастья.
Майя. Вы загипнотизировали себя и меня своими письмами. Сначала вы меня выдумали, а потом поверили в свою выдумку.
Суходолов. Я люблю вас.
Майя. Не надо, Димитрий Алексеевич. Я земная.
Суходолов. Я люблю вас.
Майя. Ваш подснежник от первого прикосновения завянет, и от Майи ничего не останется.
Суходолов. Эх, дорогая, не завял бы, да вот горе, что поздно! Какая старая история, черт бы ее побрал! Я говорю вам, что удавился бы с горя, если бы моя Майя только бросила бы на кого-то не тот взгляд… Вы правы, не надо. И сгинь, моя бесценная колдунья! Смешно, наверно, поглядеть со стороны.
Майя. Вы удивительный, вас можно одухотворять.
Суходолов. А я чего хочу? Я как раз и стремлюсь к тому, чтобы мы дружески любили друг друга. Я хочу условиться с вами о том, чтоб нам переписываться, не терять друг друга из виду, иногда встречаться.
Майя. У меня будет муж, и мне влетит за это.
Суходолов. А вы ему скажите, что тут одна поэзия.
Майя. Не поверит.
Суходолов. Разве что… Когда-нибудь потом, когда все это заживет, я расскажу вам, как меня мучили за эту поэзию. Но вот и наш самолет летит. Если не сбросит вымпела – я свободен на весь вечер. Тут у меня знакомый перевозчик, возьмем лодку.
Майя. Еще и тайга должна мешать! А впрочем, к лучшему.
Суходолов(смотрит в небо). Ну что же ты, голубчик, не томи!
Майя. Будет вымпел. Вы хотите, чтоб он был.
Суходолов. Чего хочу? Пожара? Вы не представляете себе, какую опасность для нас представляет пожар в тайге.
Майя. Будет вымпел. Ваш самолет делает круг.
Суходолов. Какая неприятность!
Майя. Вот вам вымпел! Получайте…
Суходолов. Чему вы радуетесь?
Майя. Вы думаете? Я тоже думаю, что радуюсь.
Суходолов. А нам сейчас придется распрощаться… и, кто знает, может быть, мы никогда уж больше не увидимся.
Майя. Теперь я вам скажу всю правду! Только на несколько минут забудьте про вымпел, про тайгу, про все на свете… Можете?
Суходолов. Наверно… да. Скажите.
Майя. В этом «наверно, да» вы, Димитрий Алексеевич, весь как есть, бесконечно цельный человек. Я это говорю серьезно, а не из одной симпатии к вам. Я тоже цельная. И говорю вам, что я сделала бы для вас все, на что может быть способен человек, когда он любит, когда он преклоняется… Нет, не надо меня поправлять. Я говорю то именно, что хочу, что созрело в душе. Ведь вы, мой милый, писали мне, а ответа не просили. Вы как-то про меня совсем забыли…
Суходолов. Я?.. Как я мог забыть?
Майя. То есть вы помнили, но помнили как имя, как портрет, как образ и забыли, что образ этот тоже чувствует, что там кипит кровь и сердце… Милый, вы не обижайтесь. Вот и накипело. Вот я теперь и говорю, что вам той высоты не снилось, на какой вы стоите в моем воображении. И то, что вы сейчас мне говорили, делает вас еще лучше. Еще невыносимее с вами прощаться. Страшно! Страшно, что я не боюсь разрушить мое солнце, а вы боитесь. Вы боитесь будничной жизни со мной, а я эту жизнь с вами считаю праздником. Но я девчонка… обнаглела… и всякое соображение потеряла. Люблю так, что хоть топись. Но, милый мой, ведь потому вы так и дороги мне, что я для вас – одна поэзия, подснежник… А теперь прощайте… до слез… И помните, что я… словом, если позовете, все брошу, прилечу. (Уходит.)
Суходолов. Ушла… и звезды падают. Жара. Вот говорят – «запутался» и понимают под этим простую связь. Нет, когда мысли путаются с чувствами и сам не знаешь, где мысли и где чувства, когда твое сердце восстает против разума… Да о чем я бормочу?! Вернуть ее надо. Позвать сейчас же. Майя! Вернитесь, Майя!
