Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 3"
Автор книги: Николай Погодин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
С некоторой торжественностью Меллинген пожимает руку Эйнштейну и треплет его по плечу с дружеским выражением лица. Аплодируя, гости устремляются к ним, и получается что-то похожее на очередь пожимающих руку Эйнштейна. Фей стоит рядом, называя вполголоса имена гостей.
Сенатор(вырывается вперед). Простите, господа. Мистер Эйнштейн говорил сейчас об ответственности. Я хочу знать, что это такое?
Эйнштейн. По-моему, это Галилей… костер… «А все-таки вертится…»[54]54
«А все-таки вертится…». – Выражение «а все-таки она вертится» приписывается великому итальянскому астроному, физику и механику Галилео Галилею (1564–1642). Привлеченный к суду инквизиции за приверженность к «еретическому» учению Коперника о движении Земли, он вынужден был стоя на коленях поклясться в том, что отрекается от ереси. По легенде, после отречения Галилей, топнув ногой, сказал: «А все-таки она вертится». Эта легендарная фраза употребляется как формула непоколебимой убежденности в чем-либо.
[Закрыть].
Меллинген. Вы говорите о чести науки?
Эйнштейн. Но честь без ответственности гроша ломаного не стоит.
Сенатор. Хорошо. Я отвечаю перед своими избирателями. Это понятно. Но мистер Эйнштейн только теоретик…
Меллинген. Послушай, милый мой, у этого теоретика больше избирателей, чем у всех сенаторов вместе взятых за сто лет.
Сенатор. Потомство… Может быть… Я не буду спорить…
К Фей подходит издатель.
Издатель. Фей, раз вы взяли на себя роль гида, представьте меня доктору Эйнштейну…
Фей(Эйнштейну). Мистер… (Имени не слышно.)
Издатель. И вдобавок еще сенатор.
Издатель. Слышите, доктор, сколько яду.
Эйнштейн. Конечно, слышу. Я вспомнил свою молодость…
Издатель. Как раз о молодости я хотел сказать вам. По моим соображениям уже тридцать лет тому назад вы должны были остановиться. А вы не останавливаетесь. Я слышал, что вы сейчас создаете нечто новое… феноменальное…
Эйнштейн. Боюсь, что это нечто останется только феноменальным.
Издатель. Пусть. Не мне судить о вашей теории единого поля… Но я слышал, что она так же колоссальна, как проста. Мне посчастливилось встречаться с Эдисоном… Вы – родные братья. Он тоже никогда не мог остановиться… Присмотритесь к американскому народу. Европе хочется до слез, чтобы мы остановились, а мы не останавливаемся…
Фей. Вот это уже говорит настоящий сенатор.
Издатель. И говорит серьезно.
Эйнштейн. А русские?
Издатель. Русские?.. Они – загадка. Но они не останавливаются и, конечно, хотят, чтобы остановились мы.
Фей. А мы хотим, чтобы остановились они.
Издатель. Тоже верно.
Эйнштейн. Это звучит смешно, как в мольеровских комедиях, но не дай бог, если такая веселая ситуация превратится в шекспировскую трагедию. Не хотел бы я дожить до того дня, когда вы столкнетесь с ними.
Издатель. Мы не столкнемся с ними. Мы завтрашние союзники. Вы это увидите.
Эйнштейн. А Гитлер это знает?
Издатель. Знает, но не верит. Он дурак, а дураки восторженны…
Меллинген. Простите… сейчас будет петь наша знаменитая певица… Их у нас называют стар – звезда… Фей, пойди за нею. Что-то она долго занимается собой…
Фей. С удовольствием… Господин великий человек, вы сейчас снизитесь до джазового пения… Но какое это удивительное пение! (Уходит.)
Издатель. Вас не шокируют странности этой девушки?
Эйнштейн. В молодости я был такой же забияка, как она… Шокируют тупицы. А она умница.
Меллинген. Выйдет замуж – и от ее эксцентричности ничего не останется.
Возвращается Фей.
Фей. Артистка сбежала.
Меллинген. Фей, не шути.
Фей. Пойди и посмотри сам. Оставила белые перчатки… Кто-то ей сказал, что она будет петь перед пророком… У нее сразу же сел голос. А на перчатке карандашом написано: «Больна. Простите. Уезжаю».
Король шляп. Сел голос… Работа на рекламу.
Фей. Ну, знаешь, если бы мне сказали, что я буду петь перед пророком, я тоже бы сбежала. Учти, что она верующая и поет на богослужениях.
Эйнштейн. Как, в джазе – и на богослужениях?!
Меллинген. Не удивляйтесь. Вы в Америке. (Поднял руку.)
Заиграла музыка.
Дама средних лет. Мистер Эйнштейн. Подарите мне минуту. Я хочу получить ваш автограф.
Эйнштейн. С удовольствием, мадам.
Подходит дама в красном. Молча протягивает блокнот. Эйнштейн расписывается.
Дама в красном. Мерси. Гранд мерси. (Величественно отходит.)
Эйнштейн. Кто она?
Фей. Председательница общества дочерей Иисуса.
Эйнштейн. Какое это имеет отношение к богу?
Фей(с интонацией Эйнштейна). Я отвечу вам, как вы ответили одному епископу: никакого.
Эйнштейн. Это так отрадно.
Фей. Адамсы – мои друзья… Элла, Чарли. Я очень люблю их, и вам советую к ним присмотреться. Городишко наш тупой и скучный.
Элла. Город не может быть тупым, Фей.
Фей. Ого… Целые страны могут тупеть.
Чарльз. Мы скромные люди, профессор, но что касается американского образа жизни, то можем вам помочь в нем разобраться.
Эйнштейн. Мне у вас очень нравится… Но образ жизни… вот сейчас… ничего не могу понять… Здесь так шумно… я как-то нетрезв…
Элла. В этой шумной стране легко помереть в одиночестве. (Приветливо.) Чарли, дай дорогу Притчарду.
Притчард стоит рядом в нерешительности и волнении.
Чарльз. Антуан Притчард, наш знаменитый физик.
Эйнштейн(восторг). Здесь! Притчард! Антуан! Как тривиальны наши представления… Вы же красавец!
Фей. Природа редко дает людям все… ему – дала.
Эйнштейн. Идите же сюда, Притчард… дайте вас обнять.
Притчард(радость и смятение). В эту минуту надо молчать… или сказать что-то очень простое. Но рвутся вперед неуместные слова. Я хочу сказать, что жил не зря… О доктор, о учитель, как хорошо, что вы приехали в эту страну!
Эйнштейн(заливаясь смехом). Учитель… Я учитель?! Что вы! Отовсюду меня выгоняли, как никудышного профессора.
Притчард. В это слово я хотел вложить не профессорский, а иной смысл… высший.
Эйнштейн. Бросьте высший смысл. Я давно мечтаю вас обнять за ваши парижские уравнения.
Фей. Уравнения? Математика? Конечно, ужас!
Притчард. Математика не ужас, а художественная работа с очень твердым материалом, мисс… (Эйнштейну.) Я страшно сомневаюсь в этих уравнениях.
Эйнштейн(почти восторг). Это безумно интересно! Вы сомневаетесь! Простите, дорогой мой, я представлял вас вполне законченным, а законченные люди в большинстве – недалекие. Вот видите, как плохо я о вас думал.
Притчард. Моя беда в обратном… Я ни на чем не могу остановиться.
Эйнштейн(живо, с весельем). И не останавливайтесь! Если я что-нибудь сделал для науки, то только потому, что сомневался и ни на чем не мог остановиться. И до сих пор остановиться не могу. А кажется, пора бы… Как?.. Пора?.. Или потяну еще?
Фей. Неужели вам нужны комплименты?
Эйнштейн. Нужны. Я, конечно, знаю, на что способен, но хочется услышать и от других. В особенности от таких, как вы.
Фей. Я не скажу вам ничего. Пусть это сделает мистер Притчард. Он смотрит на меня с ненавистью. Он уже ревнует.
Притчард(чуть задет). Мы незнакомы…
Фей. Зато я знаю вас. Вы же звезда. Вас показывают на экране. И вы там выглядите обаятельнее всех киноактеров мира и еще разочарованным.
Эйнштейн(счастлив). Вижу, пора вас познакомить. (Притчарду.) Моя новая приятельница… Мисс…
Фей. Мисс Фей.
Притчард. Фей… Это красиво… Поэтично…
Фей. «Фей» – это старая обувная фирма. Я, как говорится, отпрыск древнего рода средних богачей Америки… А вы супермен и душка.
Эйнштейн. Вы на нее не обижайтесь. Она называет меня «господином великим человеком», я не обижаюсь. Так как же с вашими уравнениями? С удовольствием послушаю, в чем вы сомневаетесь. Готов поспорить.
Фей. Затеять здесь ученый диспут было бы восхитительно. Но сейчас начнутся танцы. Вас затолкают. Знаете что? Пойдемте отсюда. Вашего отсутствия никто и не заметит. Это даже сделает вам рекламу. Поехали. Захватите вашего последователя, который молится на вас. И пошли отсюда.
Эйнштейн. По-моему, неловко.
Фей. Вам все сойдет, раз Дизи назвал вас гением. Он действительно друг президента.
Притчард. А куда же вы хотите ехать?
Фей. К Адамсам. (Эйнштейну.) Там вы увидите настоящую Америку.
Эйнштейн. А здесь разве не Америка?
Фей. Настоящая Америка не состоит из одних миллиардеров. Их очень мало. Поехали к Адамсам.
Эйнштейн. Если разрешите, мы это сделаем в другой раз…
Фей. Тогда пошли в сад. (Берет Эйнштейна и Притчарда под руки.)
Все трое незаметно уходят.
Эпизод второй
Старые деревья. Беседка. Из освещенных окон доносится музыка. Фей, Эйнштейн и Притчард идут молча.
Фей. Вот видите. Я ошиблась. Вместо танцев гостей решили услаждать Моцартом.
Притчард(останавливаясь). Почему вы даже о Моцарте говорите с иронией?
Фей. Потому что мне смешно, когда в этих домах подражают венской аристократии прошлого века. (Эйнштейну.) Сегодня я прочла в одном журнале массу небылиц про вас. Но то, что вы любите музыку, конечно, правда?
Эйнштейн. Правда.
Фей. Мы жить не можем без сенсаций. Там написали, что вы играете на скрипке.
Эйнштейн. Тоже правда.
Фей. Тогда, быть может, правда, что вы романтик… или мистик. Вы уединяетесь со своей скрипкой, выбираете для этого старинные храмы, играете с нажимом…
Эйнштейн(смеясь). Ах, негодяи! Так и написали «с нажимом»? Это надо учесть на будущее… Но как они все это узнают?.. Романтик – может быть. Мистик – нет… Скрипач… немного… Моцарт для меня… этого мне и не выразить никогда… Для меня Моцарт сливается с теоретической физикой. Там беспредельность высшей математики, как беспредельность высших музыкальных построений. Работы Антуана Притчарда покорили меня своей красивой логикой. Это уже эстетика, нечто бесконечно прекрасное в мире познания. Словом, я не умею говорить, но гении музыки стоят рядом с гениями физики.
Притчард(по-итальянски). Тогда вы Моцарт современной физики.
Фей. Не понимаю.
Притчард. Моцарт – это чудо гениальности.
Эйнштейн. Весьма польщен, но этого Моцарта на всем земном шаре понимает не более тридцати человек.
Фей. Больше. Тысячи. В том журнале написано, что теперь вас понимают отдельные студенты, а еще недавно вашу теорию понимали лишь тринадцать человек в мире.
Эйнштейн. Когда-то человек не мог посчитать своих овец. Арифметика была для него той же теорией относительности…
Притчард. А теперь сообщения огромной важности могут быть сделаны одним звуком, одним тире…
Пауза. Появляется Байрон.
Байрон. Эй, вы! Как вы называетесь? Высший свет, кажется? Элита! Мне хочется вас повеселить. Мистер Гитлер забирает Чехословакию. Мистер Гитлер сейчас по радио кричит об этом на весь мир. Русские проводят большие маневры противовоздушной обороны. У них в Ленинграде полное затемнение. Развеселил я вас или нет? Вам нравится делать вид, будто вы упиваетесь этой дохлой музыкой. Доброй ночи! Гитлер живет по ту сторону земного шара. А мы здесь сами! Мы элита! (Уходит.)
Эйнштейн(Фей, Притчарду, тревожно). Кто этот господин, почему он так ведет себя?.. Ему можно верить?
Притчард. Я не знаю.
Фей. Он из богатого дома… Назвался Байроном… бросил вызов обществу. Буря в стакане воды. Но вещи говорит всегда серьезные.
Эйнштейн. Если правда, что они проглотили Чехословакию, то надо кричать.
Фей. Пусть кричит мистер Гитлер. Не унывайте. Наш бал в разгаре. Розовый шелк переливается, как в раю. Или вам уже не кажется наш мир розовым?
Эйнштейн(с болью). Миссис… мисс, простите, я плохо говорю на американском языке, но несчастье на всех языках есть несчастье. Гитлеровскую войну может предотвратить только всемирное стихийное бедствие.
Фей. Американский язык забыл слово «несчастье». Здесь не любят уныния.
Крадучись, подходит король шляп. Следом идет Меллинген под руку с сенатором.
Король шляп. Мистер Эйнштейн, разрешите пожать вашу руку. (Пожал.) Вот и все… Видно, вас расстроил этот несчастный тип.
Эйнштейн. Несчастный – может быть, но тип – не думаю… По-моему, он очень умный человек. Вы поняли, что он сказал?
Король шляп. Мистер Эйнштейн, бросьте политику. Пусть политикой занимается наш умный папа в Белом доме. (Очень быстро оглядывается на Меллингена).
Тот грозит ему пальцем.
(Берет Эйнштейна под руку и уводит в сторону.) Хотите рассеяться? Очень помогает. У меня собственный самолет, и мы прыгнем с вами в Лос-Анджелес. Я вам не предлагаю крайних развлечений. Я их не выношу. Но в киногороде вы встретите очаровательных артистов.
Эйнштейн. Позвольте мне чуть-чуть подумать… одному.
Меллинген(взял под руку короля шляп). Не надо, мальчик, мучить хороших людей.
Король шляп. Вы же не слыхали, что я ему предлагаю.
Меллинген. Не слыхал, но знаю. Я знаю вас и всех таких, как вы. Уйдите.
Король шляп. Благодарю вас. Я, кажется, зарвался. (Уходит.)
Подходит великосветский репортер.
Великосветский репортер(Эйнштейну). Доктор, скажите несколько слов в микрофон. Вас услышит вся Америка.
Эйнштейн(смятение). Что я скажу?
Фей. Говорите, что вы безумно счастливы, что Америка в вас поверила.
Эйнштейн. Да-да…
Фей. Вот и скажите.
Эйнштейн(в микрофон). Сюда я привез мои лучшие надежды и верю, что в этой стране я могу осуществить свое жизненное назначение. Я очень счастлив, господа. Больше ничего не могу сказать.
Великосветский репортер благодарит и удаляется.
Фей. Ого… Трагично. Но ваши трагические ноты ни до кого не дойдут.
Подходит садовник.
Садовник. Мистер Эйнштейн. Я простой человек и здешний садовник, а вы так знамениты. Мне очень хочется пожать вашу руку.
Рукопожатие.
Фей(садовнику). А вы знаете, чем знаменит Альберт Эйнштейн?
Садовник. Не знаю, мисс. Но я думаю, что небесные вещи мистера Эйнштейна – это для богатых, а бедным подходят вещи земные.
Эйнштейн. Это, конечно, не так. Но вы подумайте, какую мысль выразил этот человек: идеализм для богатых, а для бедных подходит материализм. И он прав.
Эйнштейн, Фей, Притчард, садовник отходят. На первый план выходят Меллинген и сенатор.
Сенатор. Что ты скажешь о мистере Эйнштейне?
Меллинген(иронически). А мне хочется услышать, что думает о нем мой друг сенатор?
Сенатор. Хорошо. Я скажу. Кого ты пригласил в свой дом? Он же красный.
Меллинген. Он? Ты нездоров. Этого я не ожидал даже от тебя… Впрочем, ты и Рузвельта считаешь красным.
Сенатор. Ты знаешь, я здоров как буйвол, а он красный, и нечего перед ним вилять хвостом, будь он хоть сам Ньютон.
Меллинген. Да, Ньютон и даже больше.
Сенатор. Это не важно. Я хочу знать, для чего тебе понадобился этот Эйнштейн?
Меллинген, не отвечая, вынимает сигару, любуется ею и передает сенатору… Тот закуривает. Раздается выстрел.
Иди к дьяволу. Я ненавижу эти идиотские шутки.
Меллинген(смеется до самозабвения). Вот другая, настоящая. Лучше нет в мире…
Сенатор. Я знаю твои идиотские шутки.
Меллинген. Клянусь, настоящая «гавана».
Сенатор закуривает. Раздается два выстрела.
Сенатор. Слушайте, сэр! Это высший идиотизм.
Меллинген(смеясь, как прежде). Ошибка. Я напутал. Клянусь. Вот третья.
Сенатор. Ни за что не поверю.
Меллинген. Будешь жалеть. (Закуривает.) Мне этот сорт делают по специальному заказу. Больше нет. Тебе остается следить за дымом.
Сенатор. Я хочу знать, что ты думаешь о мистере Эйнштейне?
Меллинген(раскуривая сигару). Забавный человек… Довольно интересен. Личность! (Курит.) В науке – гений. Большой, громадный… Его, конечно, будут у нас рекламировать. Практически Америке он ничего дать не может. (Подумал.) Приятен он – не очень. Из утонченных… Дон-Кихот… Вместо того чтобы думать о положении частицы в пространстве, этот странный физик все время думает о положении человека в современном мире. Им все не так… Все они похожи друг на друга. А без них нельзя. Нельзя, я знаю. Ничего не выйдет. (Увидел Фей.) Фей, подойди к нам.
Фей подходит.
Меллинген. Женщины проницательнее нас. Фей у нас умница. Скажи, что ты думаешь о нем… об Эйнштейне.
Фей. Дитя… дитя, которое явилось в этот грязный мир слишком рано… трагически рано… из будущего.
Меллинген. Вот как!
Фей. Да, так… трагически рано.
Эпизод третий
Большая черная школьная доска на белой стене. Много света. На доске два знака из Менделеевской таблицы: «92» и «56». Под ними жирно написанный знак вопроса. Входит Гарри Гордон.
Гордон(раздраженно). Здесь тоже никого. Значит, я не туда попал… Или здесь у них происходит то же самое, что и там, в Колумбийском?
Входит Джюли.
Джюли(в смятении). Вы давно в этом кабинете?
Гордон. Какой же это кабинет. Непохоже.
Джюли(сердится). Да, мистер… я не знаю, кто вы… это есть рабочий кабинет доктора Эйнштейна.
Гордон(веселясь). Как же он здесь работает?
Джюли. Очень хорошо работает. Просто у доски… с мелком в руке. Зачем вы сюда вошли?
Гордон. Чтобы увидеться с доктором Эйнштейном.
Джюли. Вы с ним знакомы?
Гордон. Да, я знаком с ним.
Джюли. Часто с ним видитесь?
Гордон. Увы, девочка, не часто. Я с ним не виделся с того дня, когда мы здесь собрались, чтобы похоронить его жену. Значит, три года.
Джюли(успокаиваясь). Ах, вон что… вы не чужой… из этих.
Гордон. О да… Я как раз из их компании. Но что вас беспокоит?
Джюли подбегает к доске и стирает цифры.
Это? Девяносто два… пятьдесят шесть… Более или менее понятно.
Джюли(перебивая). Вы не должны… Боже, какая я… Меня послали стереть цифры, а я принялась болтать с вами.
Гордон(усмешка). Если так, то уж сотрите знак вопроса. В нем-то и вся суть.
Джюли. Вы думаете?
Гордон. Полагаю, что так. Тот, кто вас послал сюда, он тоже обеспокоен… как вы?
Джюли. Обеспокоен. Он велел мне стереть эти цифры.
Гордон. Великолепно. Бор[55]55
Бор, Нильс (1885–1962) – датский физик, один из творцов квантовой теории, лауреат Нобелевской премии. В 1943 году был вывезен на самолете из Дании в США, где пробыл до конца войны, принимая участие в разработке теоретических вопросов, связанных с созданием первых атомных бомб.
[Закрыть] здесь?
Джюли. Бор… Я не знаю, что за Бор.
Гордон. Нильс Бор. Он вчера прибыл в Америку. Вы, видимо, сотрудница физических лабораторий, надо знать имя Бора.
Джюли. Простите, профессор Бор из Европы. Да, он к нам приехал сегодня. Странный. Говорит шепотом.
Гордон(как бы про себя). Это он. Вчера он был в Нью-Йорке у Ферми[56]56
Ферми, Энрико (1901–1954) – итальянский физик, создатель итальянской школы современной физики. Во время второй мировой войны руководил в США исследовательскими работами в области военного применения ядерной физики.
[Закрыть], сегодня – здесь. Вы присутствуете при величайшем из моментов истории человечества, дитя мое. Кажется, Бор привез из Европы деление урана. (Подходит к доске, пишет те же цифры.) Уран – девяносто второй элемент таблицы Менделеева. Барий – пятьдесят шестой… Не так ли, девочка?
Джюли. Мистер… кто вы? Вы не должны…
Гордон. А знак вопроса, который вы так и не стерли, означает изумление, недоумение… может быть, восторг. Речь идет о разломе ядра урана на две половинки.
Джюли. Я не все понимаю, о чем вы говорите, но вы не должны… Доктор будет расстроен, если узнает, что вы прочли эти цифры.
Гордон. Доктор Эйнштейн, девочка, мудрец, а мудрецы наивны. Великий Менделеев дал нам азбуку, а мы теперь учимся складывать по ней новые слова… Слово «деление» у всех на языке, но ваш мэтр думает, что его можно стереть. Антуан Притчард тоже здесь?
Джюли. Боже, да вы все знаете. Я вас прошу, не выдавайте меня. Доктор будет очень огорчен. Мы все боимся его огорчать.
Гордон. Успокойтесь. Мэтр не должен огорчаться. В его жизни настал великий день.
Стремительно входит Эйнштейн, за ним – Притчард.
Эйнштейн(не видит Гордона). Когда в девятнадцатом году Резерфорд[57]57
Резерфорд, Эрнест (1871–1937) – великий английский физик, своими фундаментальными открытиями заложивший основы современного учения о радиоактивности и строении атома.
[Закрыть] в Англии расколол ядро атома азота, я говорил о том же самом, о чем вам говорю сейчас. Человечество не готово работать с энергией атома.
Джюли уходит.
Притчард(Эйнштейну). Гордон вовремя приехал в Принстон. (Гордону.) Здесь происходят потрясающие события, мой друг.
Гордон(с удивлением и долей иронии). Но наш мэтр говорит, что мы не готовы работать с энергией атома. Я не раз читал эти ваши слова.
Эйнштейн. Слова… Вы их не забыли?
Гордон. Но как же… много писали и о том, что вы не верите в самую возможность человека работать с энергией атома.
Эйнштейн. Да, не верил. Не хотел верить. Цепенел при мысли о чудовище…
Гордон(изумлен). О каком чудовище?!
Эйнштейн. О том, что прячется от нас за этой милой фразой «энергия атома». Резерфорд говорил о том, что внутриатомная энергия в серьезных размерах есть сущий вздор.
Гордон. Но теперь нельзя сказать, что это сущий вздор.
Эйнштейн. Прошу прощения, я хочу довести мою идею до конца. Не верил, потом не хотел верить и не содействовал.
Гордон. Как – не содействовал?
Притчард. Гарри, нельзя так. Вы как-то агрессивны…
Гордон. Пойми, Антуан, здесь не простой спор. С тех пор, как появилась в мире знаменитая формула Эйнштейна о взаимосвязи массы и энергии, как можно говорить, что не содействовал? Вы родоначальник нового века в науке. Вы римский папа современной физики…
Эйнштейн(теряя самообладание). «Папа»!.. «Родоначальник»!.. «Предтеча»!.. «Гений»! К черту пап! К черту гениев!
Гордон(улыбка). Не я… сам Ланжевен[58]58
Ланжевен, Поль (1872–1946) – французский физик, общественный деятель, сторонник диалектического материализма. Принимал активное участие в разработке теории квантов и особенно теории относительности.
[Закрыть] вас так назвал. Посылайте его к черту.
Эйнштейн. Тоже… знаете ли… сомнительные комплименты.
Гордон. Тогда весь мир вам говорит сомнительные комплименты.
Притчард. Очень странный спор. Скажите, Гарри, что вас так волнует?
Гордон(волнение). Я ехал в Принстон, как мусульманин в Мекку[59]59
Мекка – город на Западе Саудовской Аравии, где находится священный храм мусульман Кааба, главное место паломничества верующих.
[Закрыть]… простите за избитое сравнение… но это так и есть. Мне хотелось стать перед вами на колени, Альберт Эйнштейн. Все мы, кто делает физику в Америке, знаем, что случилось здесь. Мы ликуем.
Эйнштейн. Зачем же передо мною на колени? Станьте перед Бором! Это (указал на цифры) не мое – его. Профессор Ган[60]60
Ган, Отто (1879–1960) – немецкий физик и радиохимик. В 1939 году совместно с Ф. Штрасманом открыл деление атомных ядер урана под действием нейтронов – цепную реакцию.
[Закрыть] в Берлине, Ирен и Фредерик Жолио-Кюри[61]61
Жолио-Кюри, Ирен (1897–1956) и Фредерик (1900–1958) – крупнейшие французские ученые в области физики атомного ядра, лауреаты Нобелевской премии. В 1934 году ими было сделано одно из крупнейших открытий в ядерной физике – явление искусственной радиоактивности. Еще в 1935 году после открытия нейтрона они указали на возможность практического использования атомной энергии.
[Закрыть] в Париже… Мало ли было великолепных опытов с ядром? (В сторону Притчарда). Кланяйтесь ему. Еще вчера он был у финиша. И не о пальме первенства надо нам теперь думать. Сейчас надо думать о другом.
Гордон. О чем другом?
Дальнейший диалог ведется медленно, как бы через силу, с паузами.
Эйнштейн. Скрыть…
Притчард. Я понял!
Эйнштейн. Скрыть… на долгие годы… лучше навсегда… Скрыть, что энергия атома реальна. Сказать словами мудрого ирландца Резерфорда: «Внутриатомная энергия в больших размерах есть сущий вздор»… и все…
Гордон. Какая печальная идея!
Эйнштейн. Печальная, я знаю… ужасная идея.
Гордон. Но зачем, скажите!
Эйнштейн(у доски). Мы где-то близко от самой субстанции. Мы бродим где-то рядом с богом. Можно пожимать плечами, можно сказать, что я сошел с ума. Субстанция, бог, природа – для меня все это едино и реально… важно понять, что мы затеваем игру с чем-то сокровенным… Я не мистик, но я боюсь мести, которой может ответить нам потревоженная природа. Я призываю вас, молодые люди… заклинаю… умоляю… Надо скрыть… все!
Гордон. Сегодня мне позвонил профессор Ферми. Он посчитал количество калорий и в восторге от своих подсчетов. Ферми повторял мне: «Пришла пора для прекрасной физики».
Притчард. Гарри, не усложняйте дела. Если Эйнштейн будет настаивать, то и Ферми согласится. Что бы то ни было, у нас есть один авторитет!
Гордон. Вы что же, хотите удушить науку?
Эйнштейн. Это не наука, а часть ее, притом ничтожная, не лучшая.
Гордон. Не знаю. Не буду спорить. (Эйнштейну.) С вами не спорят. Вам подчиняются. И я пошел бы за вами… но не уподобляемся ли мы той девушке-лаборантке, которая прибежала сюда стирать ваши надписи? Время гениальных одиночек прошло. Что вы сделаете с немцами, если они будут работать с энергией атома? И может статься, что профессор Ган в Берлине давно опередил всех нас…
Притчард. Профессор Гордон говорит дело. Увы, он прав. С немцами теперь не свяжешься, не договоришься. Но чему вы радуетесь, Гарри?
Гордон(торжественно). С тех пор, как человек открыл огонь, он ничего не сделал лучшего.
Эйнштейн(с болью, горечью). Ну, значит, я отстал от вашего цивилизованного человека. Боюсь. Старик. Наивен. Вы молоды. Дерзать хотите. Не боитесь. Я тоскую. Вы в восторге. И что я могу с вами сделать? Ничего. (Уходит.)
Гордон. Что скажешь, Антуан?
Притчард. Ничего не понимаю. Он в каком-то отчаянии и рассуждает, как дитя.
Гордон(жестко). Нет, друг мой, он не дитя. Он великий политик и хочет устраниться. Точней, он устраняется. Он, как никто в мире, видит грандиозные последствия современных открытий… остановить он ничего не может. Он хочет что-то сохранить в том идеально-чистом виде, в каком была его наука до сих пор.
Притчард. А ты считаешь, что разлом ядра урана не есть идеально-чистая наука?
Гордон. Какого черта притворяться… Мы высвободили чудовище… Эйнштейн прав… Это чудовище, какого не знал мир.
