Текст книги "Бал для убийцы"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– А где она сейчас?

Рита махнула в пространство половником.

– С утра убежала к подружке делиться впечатлениями. Пусть, по крайней мере, под ногами не вертится. Днем нас ждут в прокуратуре… Ох, Джейн, лишь бы она не наболтала там лишнего!

Майя подошла к ней, решительно отобрала половник, бросила его в мойку и взяла Риту за плечи:

– Чита, мы еще подруги?

– При чем здесь… То есть, конечно, подруги.

– Тогда скажи мне, что утаивает Лика!

Глаза Риты широко раскрылись, и ресницы воздушно захлопали (наверное, именно этой невинностью во взоре она и покорила Севушку).

– Почему ты решила, что она что-то утаивает?

– Роман арестован, – напомнила Майя.

– Задержан…

– Неважно. Следы на этаже – я имею в виду материальные следы, которые можно пощупать, – только мои и Романа. Правда, мы видели мальчика…

– Какого мальчика? – суеверно прошептала Рита.

– В костюме гнома. И слышали шаги за закрытой дверью, но этого не проверишь. Однако я очень хорошо их запомнила: шаркающие, с пристукиванием… Я уверена, это был убийца.

– Мальчик – убийца?!

– Нет, нет, слишком уж жутко… У меня другая версия – сумасшедшая, конечно, я согласна… Но, может быть, кто-то прошел по коридору, опираясь на палку?

– Роман?

– Отпадает, Романа я собственноручно заперла в музее.

– У него мог быть второй ключ.

– Чита, ты рехнулась! Зачем ему? Где мотив, хоть самый завалящий?

Рита потупила взор.

– Но ведь ты сама рассказывала: помнишь, они подрались из-за тебя… Ну, после моей свадьбы.

– Господи! – опешила Майя. – Когда это было!

Наступила пауза. Рита, выхватив из мойки многострадальный половник, снова принялась что-то мешать в кастрюле. В конце концов Майя не выдержала:

– Послушай. Ты всерьез веришь, что Роман мог убить? Наш с тобой Роман, который качал нас на качелях во дворе?

Рита еле слышно всхлипнула.

– Тогда кто? Этот твой хромой убийца? Ты начиталась Александры Марининой.

– Не обязательно хромой, – медленно проговорила Майя и выдала то, что давно вертелось на языке: – Палка могла быть частью маскарадного костюма.

Рита нахмурилась и замолчала, переваривая информацию.

– Но Лика была одета Домино, ты же знаешь.

– Никто и не говорит о Лике, – убежденно сказала Майя.

– Тогда что тебе нужно от нее?

– Чтобы она рассказала то, что видела. Я почти уверена, ты не позволяешь ей это сделать, даже знаю почему… Ты думаешь, это ее шприц разбился возле двери музея?

Рита неожиданно всхлипнула.

– Я выбросила эту гадость, выбросила! Как только увидела!

– Ты о чем? – не поняла Майя.

– Сама знаешь. – Рита швырнула многострадальный половник в мойку и заговорила горячо, словно в исступлении: – Я даже к врачу не решалась обратиться. Открой раздел объявлений в любой паршивой газетенке: «Быстрое качественное излечение! Полный отказ от, мать ее, зависимости! Анонимность гарантируется!» Черта с два анонимность. Те, кому надо, пронюхают в два счета. А для Севушки это смерть, пойми ты. Он мне никогда не простит… Для него ведь карьера – смысл всей жизни! Нет, я не могу…

Майя прикрыла глаза, сжала пальцами виски – и ее осенило.

– Ты хочешь сказать, Лика принимает наркотики?

– Я уже говорила тебе: я выбросила…

– И поэтому вы оба испугались, – пробормотала Майя. – Вы оба – ты и Сева, когда речь зашла о шприце. Вы решили…

Рита отвернулась, смахнув слезу с уголка глаза. Майя выждала ровно секунду: столько понадобилось сыщицкому азарту, чтобы на обе лопатки уложить боязнь выдать тайну следствия («А, наплевать. В конце концов, никаких подписок о неразглашении с меня не брали»).

– Чита, в шприце был не наркотик.

– А что тогда? – сухо спросила Рита, не поверив.

– Горючая смесь: бензин плюс еще какая-то гадость. Ее впрыснули через замочную скважину… Послушай, позволь мне поговорить с Ликой, пусть она скажет только мне, – умоляюще проговорила Майя. – Мне одной. Историю с наркотиками можно опустить. Но если она поднималась на третий этаж во время маскарада, то должна была видеть убийцу.

– А ты не боишься? – неожиданно спросила Рита.

– Чего именно?

– Что ты построила слишком сложную версию. Наркотики, трость как часть маскарадного наряда… Вдруг на самом деле все обстоит проще? И преступником действительно окажется Роман?

Глава 7

Новый охранник на входе был плотный, похожий на кубик, с черным коротким «ежиком» на голове, перебитым носом и сексуальной ямочкой на подбородке. Единственное, что роднило его с женоподобным Эдиком, – это та же пятнистая униформа с фирменной нашивкой на нагрудном кармане (оскаленная морда кого-то из семейства кошачьих на фоне стилизованного щита и надписи «Эгида» в красивом полукруге из лавровых листьев), кобура на поясе и квадратик рации.

– Привет, – сказал он Майе, заинтересованно пройдясь взглядом по ее фигуре сверху вниз и опять вверх. – Что вы хотели?

– Я жду одного мальчика.

– А я вам не подойду?

– Увы.

– Жаль, – охранник непритворно вздохнул. – Вы-то как раз, наоборот, в моем вкусе. И в каком же классе этот счастливчик?

– В третьем.

Он посмотрел на часы.

– Урок заканчивается через двадцать минут. Придется подождать… А вы мама?

– Что? Ах, да… В некотором смысле.

Жаль, он не пропустит ее наверх – Майю как магнитом тянуло подняться по каменным ступеням и вновь, из какого-то извращенного наслаждения, ощутить атмосферу того вечера (свежеокрашенные деревянные перила, ряд широких окон, освещающих пятна крови на полу…). Не выдумывай, одернула она себя, пятна давно замыли, убрали осколки стекла и опечатали двери в сгоревший музей и ни в чем не повинный кабинет истории…

Она присела на банкетку под плакатной Снегурочкой, сняла шапочку, тряхнув волосами, и вдруг услышала:

– А вы кто? Папа?

– Папа, папа, – отозвался знакомый голос.

Она повернула голову и в очередной раз подумала, что мир тесен, словно пригородный автобус. Артур, ее бывший тренер, бывший любовник (звучит пошло, но верно), чемпион мира и окрестностей, второй дан айкидо, приветливо улыбнулся, блеснув влажными очками, и присел рядом.

– Вы кого-то ждете? – опять встрял бдительный охранник.

– Сына. Он учится в третьем «Б».

– Так вы муж и жена, что ли?

– В некотором смысле.

Майя вдруг рассмеялась и хлопнула себя по лбу.

– Как же я не сообразила! Гриша Кузнецов – твой сын?

– Да, – невозмутимо отозвался Артур. – А Лера – моя дочь.

– Я и забыла, что ты тоже Кузнецов. Вернее, не сопоставила: слишком распространенная фамилия.

Понятно, почему маленький гном показался ей тогда знакомым: те же, только немного уменьшенные черты лица, тот же поворот головы и манера удивленно поднимать правую бровь…

– Он точная твоя копия.

– Ага, – он фыркнул. – И буквы пишет так же коряво, и даже ошибки сажает те же. А ты похорошела.

– Ну уж!

– Правда. И новые очки тебе очень идут. Как тебя угораздило вляпаться в историю с убийством?

Майя пожала плечами:

– Вот так… Оказалась в плохое время и в плохом месте.

– Надеюсь, тебя не подозревают?

– А тебе известны подробности?

– Следователь просветил. Он очень ненавязчиво расспрашивал о тебе…

– И что?

– Я попытался втолковать ему, что коли охраннику размозжили череп десятком ударов, то это сделала уж точно не ты.

– Почему? – заинтересованно спросила она.

– Ты, дорогая моя, нанесла бы один-единственный удар. Вот сюда. – Он торжествующе ткнул себе указательным пальцем в середину лба. – Техника мэн-учи, если помнишь. Этого оказалось бы более чем достаточно.

Такая мысль не приходила ей в голову. Она с некоторым удивление посмотрела на собственные ладони и подумала: я помню. По крайней мере, вспомнила бы при случае (к примеру, если бы Эдик прижал ее к темной стеночке), и руки, послушные наработанному рефлексу, сделали бы все сами…

Прозвенел звонок (последний в этой четверти и в этом году), и будто открылись некие шлюзы: радостные вопли прокатились по коридору, и орда малышей ввалилась в вестибюль (старшеклассники, видимо, еще маялись за партами, ожидая, когда отпустит учитель). Гриша (Артур в уменьшенном варианте), одетый в новенький вельветовый костюмчик и с рюкзачком за спиной, вылетел из общего потока, как пробка из бутылки, и подскочил к папе.

– А Нелли Григорьевна мне поставила «пять» по русскому, – заорал он, стараясь перекрыть шум. – А ты мне сказал…

– Скажи тете Майе «здравствуйте», – строго перебил Артур, завязывая шарфик на сыновней шее.

– Здрассь! Пап, а ты обещал купить Бэтмена, если по русскому будет…

– Не тарахти и не вертись. Нелли Григорьевна не ругала тебя, что пропустил математику?

– Нет. Она сказала: раз такое важное дело…

– Вас вызывали в прокуратуру? – спросила Майя. Артур хмуро кивнул:

– И похоже, без тебя не обошлось: это ты доложила следователю, будто Гриша гулял по третьему этажу во время дискотеки?

Майя покаянно посмотрела на него.

– У меня не было выхода. Я надеялась, Гриша подтвердит, что Роман не мог убить охранника, он сидел взаперти в музее…

– Гришка еще ребенок. Что он понимает?

– Все понимаю, – солидно произнес Кузнецов-младший. – И вас я запомнил. Вы подружка учителя, который ведет уроки в старших классах. Он называл вас тетей Женей.

Артур удивленно поднял бровь.

– Не Женей, а Джейн, – пояснила Майя. – Детское прозвище, из фильма про Тарзана.

– Папа, а кто такой Тарзан?

– Это дикарь из джунглей. Вроде тебя.

– Вовсе он не дикарь, – заступилась она и присела перед малышом на корточки. – Гришенька, скажи, ты видел кого-нибудь в тот вечер, когда в школе была дискотека? Я имею в виду, на третьем этаже?

– Только вас и дядю, который охранял дверь.

– Дядю Эдика?

Гриша беспечно пожал плечами и попытался улизнуть, но Майя проворно поймала его за рюкзачок и притянула к себе.

– Когда ты его видел?

– Когда бегал по коридору. На дискотеке мне надоело, и Дед Мороз уже ушел… Я стал играть в разведчика.

– То есть ты за кем-то следил?

– Я же незаметно.

– А что делал охранник?

Мальчик немного подумал и выдал оригинальную мысль:

– Наверное, тоже играл в разведчика.

– Почему ты так решил?

– Потому что он крался по коридору. Тихо-тихо, только кроссовки у него были скрипучие. Потом выскочил и закричал…

– На тебя?

– Нет, меня он не заметил.

– На кого же?

– Здравствуйте, тетя Джейн!

Майя повернула голову. Теперь, кажется, все были в сборе: Келли – в короткой юбочке (и куда только учительница смотрит!), с сумкой через плечо, уже заметная грудь гордо выпирает из белой водолазки… Валя Савичева, одетая в светлые брючки и длинный свитер с широким горлышком. Третьей, как догадалась Майя, была Лерочка Кузнецова – дитя своего века: коротко, почти наголо остриженная головка с грациозным затылком, громадные серьги в ушах, кожаная «рокерская» курточка и черные ботинки на рифленой подошве, стиль «милитари», не хватает американской штурмовой винтовки и подсумка с гранатами.

– Ну как? – спросил Артур.

– Все в порядке, отстрелялась, – доложила «рокерша», с интересом взглянув на Майю. (Ничего, мол, батя, у тебя подружка. Старовата, правда, уже за тридцатник, но если новую фуфайку и костыли поприличнее…) – Последнюю задачу, правда, пришлось «содрать» у Веньки Катышева (сама бы в жизни не решила). Ну да с него не убудет.

– Троек много?

– Математика и физика. Терпеть их не могу.

– А собиралась в политех…

– Ничего, еще только вторая четверть. Зато у Вальки – все тип-топ, все пятерки, даже по физкультуре. Как это она нашу Тумбу уговорила, ума не приложу.

– Брала бы пример, – глубокомысленно заметил Артур.

– У нее стимул: они с Келли после школы в Штаты собрались рвать.

– Правда? – удивилась Майя.

Валя шутливо (но чувствительно) ткнула подружку локтем под ребра.

– Выдумщица. Майя Аркадьевна, скоро отпустят Романа Сергеевича?

Трогательная забота.

– Не знаю. Много неясного…

– Но он же не мог убить!

– Не мог, – вздохнула она. – Однако такое впечатление, что кто-то очень хитро его подставляет.

Они вышли из школы вместе, и в очередной раз Майя тайком удивилась: всего сутки прошли с недавней трагедии, но – солнечный день, мягкий снежок под ногами, гомонящая ребятня, и у всех, даже самых непроходимых двоечников, радость и возбуждение на лицах в преддверии двухнедельной свободы. Свобода и смерть – понятия несовместимые, особенно в детском возрасте…

У ворот папа-Кузнецов озабоченно посмотрел на часы:

– Совсем из головы вылетело. Мне еще нужно зайти в магазин за продуктами… Лера, отведи Гришку домой.

Та недовольно сморщила носик.

– Опять с малышней возиться. Пусть лучше с вами идет, у нас с Валькой дела.

– Лерка, перестань, – тихо сказала Валя. – Он твой брат все-таки. Если хочешь – пошли в магазин вместе.

Артур пожал плечами:

– Ну, если никто не против… Майя, не составишь нам компанию?

– Мое положение довольно серьезно. Связь между мной и школьным охранником пока не установлена…

– Но она есть, – понятливо закончил Артур. – Никогда не поверю, будто ты с ним спала.

– Типун тебе, – ужаснулась она такому предположению. И вдруг, сама не ожидая от себя такого, подробно и обстоятельно выложила ту давнюю историю, приключившуюся по дороге с Риткиного бракосочетания.

Артур молча выслушал и присвистнул:

– Вон оно что…

В гастрономе (супермаркете по-нынешнему) было тепло и многолюдно: они стояли в очереди в кассу, вокруг колыхалась толпа, в праздничной витрине сияла елочка в бумажных гирляндах, и это создавало у Майи ощущение если не праздника, то некоей его иллюзии. Она расслабилась – пожалуй, впервые после полутора суток замордованного бега по кругу: дом – прокуратура – полубезумные диалоги со свидетелями (подозреваемыми) – диалог со следователем (Колчин любезно позволял ей вмешиваться в ход дознания, правда, непонятно из каких соображений) – снова дом…

– Значит, меня ты отметаешь? – спросила она.

– Я тебе уже говорил. Ты неплохо обращалась с боккеном. – Артур уже укладывал покупки в сумку. – Жаль, что ты бросила занятия.

– По-твоему, тот, кто убил охранника, был слабым физически?

– Или он потерял голову, или здорово испугался – версий уйма. А возможно, преступник хотел создать именно такое впечатление… Вообще, убийство выглядит как непреднамеренное, в состоянии аффекта – но только на первый взгляд.

– Почему?

– А откуда оружие-то? И куда оно потом исчезло?

– Палка… – Майя задумалась. – Может быть, швабра?

– Откуда такая мысль?

– Это первое, что пришло на ум.

Артур фыркнул.

– Ты еще скажи, что убийца – уборщица (пардон, техничка). Ручку швабры обычно делают из мягкого материала – сосны, к примеру. И потом, уж будь уверена, твой следователь каждую мало-мальски подходящую палку в окрестностях школы обнюхал вдоль и поперек. Я видел его в работе: он крепкий профессионал, хотя и выглядит придурком. А самое главное – пожар в музее… Ты не в курсе, что там загорелось?

– Эксперт утверждает, бензин.

– Значит, имел место поджог, – сделал он неутешительный вывод. – Значит, преступник готовился заранее, и очень тщательно: возможно, хотел убить Эдика и спрятать концы в пожаре. Однако ты вмешалась не вовремя… Да, девушка, пробиваю. Полкило сыра, сметана, шоколад, печенье, два йогурта… Гриша, тебе какой йогурт, с бананом или клубникой?

– И с бананом, и с клубникой. И не забудь про сливу.

– А в животе не слипнется? – улыбнулся Артур.

– Не-а. – Гриша поправил сползающий рюкзачок и отправился гулять вдоль окон, разглядывая выставленные там фигуры из папье-маше (некто небесталанный убрал таким образом магазин к текущим праздникам).

Валя с Лерой что-то живо обсуждали возле отдела бижутерии, где дешевые «хрустальные» башмачки, сердечки, сосульки и знаки Зодиака радостно переливались за витринным стеклом.

– Они не поссорились? – спросила Майя.

– Кто? – отозвался Артур. – А, Лера с Гришей… Это все болезнь роста. Гришка спит и видит себя в их компании: интересно же, старшеклассники как-никак. А тем, наоборот, с малышом неохота возиться. Впрочем, Валя его защищает.

– Гришка хороший, – подтвердила Валя, подходя поближе. Они с Лерой, оказывается, успели обзавестись новенькими кулонами: те самые знаки Зодиака, две одинаковые пластмассовые фигурки, вправленные в копеечные камешки на цепочке, два Козерога («У нас дни рождения в один месяц, представляете?»). – И чего его на дискотеку не пустили? У него даже костюм был…

– Это не твое произведение? – спросила Майя.

– Гном? Нет. – Валя покачала головой. – Но на будущий год обязательно что-то придумаем, да, Гриш?

– Валька может, – с уважением подтвердила Лера. – Она знаете какие костюмы придумывает? Закачаетесь.

– Удирает, – вдруг тихо сказал Гриша, глядя в окно, – сказал задумчиво, вроде бы ни к кому не обращаясь.

– Кто удирает? – не поняла Майя.

Мальчик не ответил. Он смотрел почему-то сквозь витрину, в одну точку…

Майя повернула голову и проследила за его взглядом. Там, за стеклом, на улице, обтекаемый возбужденной людской массой, неподвижно стоял человек. Лица было не разглядеть (минус четыре: глаза надо было беречь, а не зарабатывать орден имени Сутулова на лекциях и практических занятиях по педагогике), но – черное кашемировое пальто, и белый шарф, и характерная форма головы…

Вовсе он не удирает, хотела сказать Майя, но тут человек, будто поняв, что его засекли, резко развернулся, сделал шаг в сторону и исчез из поля зрения, смешался с толпой, стал ее частью.

– Гриша, – зачарованно прошептала Майя. – Ты видел в коридоре кого-то, одетого в карнавальный костюм, да? Это был Дед Мороз?

Пока добирались из Пензы в Москву, настроение у Любушки было преотличное. Казалось, сама мысль о том, что она одна, без папенькиного строгого ока, путешествует в настоящем вагоне, по настоящей железной дороге, страшно ее забавляла. Вечером, когда пришел проводник и принес лампу, она попросила, чтобы ей подали чай с сахаром и вазочку с пирожными-эклер из вагона-ресторана.

– Только вам, милостивый государь, ничего не перепадет, – лукаво предупредила она Николеньку.– Вы склонны к полноте, вам сладкое вредно.

Хорошо, что так получилось. Петя, конечно, был предпочтительнее (чего стоили только глаза, жгучие, как у цыгана, который служил в папенькином имении, а черные волосы, постриженные по последней моде, а столичные усики…). Впрочем, внешность порою обманчива: что под ней-то? Малодушие и готовность отступиться от своего – а как романтично все начиналось! Будто в бульварных романах: неожиданное письмо, таинственный человек в черном, выстрелы на вокзале… Николенька представлялся ей менее завидным: ни Петиной внешности, ни коляски с рысаком в серых яблоках, ни своего имения, лишь непритязательная квартира в доме купца Василия Кузьмина – того, чьи пекарни снабжали хлебом всю губернию. Однако в этом были свои прелести: Николенькой – сразу видно – можно было вертеть как душа пожелает. И ведь не испугался, вызвался ее сопровождать…

А потом, после пересадки в Москве, Любушка вдруг резко помрачнела. На вопрос Николеньки она задумчиво поджала губы и неожиданно выдала:

– Тебе не кажется, что за нами следят?

Он удивился:

– Кто?

– Господин из соседнего купе. У него еще такие неприятные складки в уголках губ. Он ехал с нами с самого начала и тоже сделал пересадку в Москве.

– Это еще ничего не значит, – заметил Николенька.

Люба вздохнула:

– Ты прав. А я просто дура.

Он успокаивающе тронул ее за плечо:

– Письмо – вот что виновато. Ты нервничаешь, вот и мерещится всякое.

Однако она видела – Коля тоже слегка встревожился.

Уже под утро, когда небо стало фиолетовым, она не выдержала. Накинула халатик поверх пеньюара, отворила дверь и тихонько вышла в коридор. Странное беспокойство прочно угнездилось в сердце. Она выглянула в окно – темень и мокрый снег, фонари на станции и какие-то тени в желтых кругах, четко, словно оловянные солдатики, застывшие на платформе. Поезд стоял.

– Что там? – спросила она проводника.

– Полицейская проверка, барышня. Ищут кого-то. Идите-ка вы, голубушка, в свое купе. Не ровен час, простудитесь.

Она постучалась к Николеньке, но тот не отозвался. Потихоньку начиная злиться, она постучала сильнее, потом дернула за ручку – и чуть не упала: дверь оказалась открытой. Почему-то обмирая, Любушка сделала шаг внутрь – зеркало на миг отразило ее бледное, почти белое лицо в полумраке и спутанные волосы. Она наклонилась над постелью и потрогала одеяло, надеясь разбудить спутника. И лишь через несколько секунд сообразила, что Николеньки в купе нет. Только подушка лежала высоко – так, словно под ней-

– Вы не должны были так рисковать, – глухо и взволнованно произнес голос за перегородкой. – Разве нельзя было направить другого исполнителя? Вас ищут по всей России!

– Это дело чести, – отозвался другой. – Он был предателем, из-за него погиб весь отряд, в полном составе. Там, в Финляндии… Только я спасся, по счастливой случайности.

– Тем более вы не имели права…

– Сейчас меня интересует другое. Почему он начал стрелять? В кого?

– Может быть, он решил, будто организация поручила мне его ликвидацию? – слегка растерянно произнес Николенька. – Нет, невозможно. Он не мог знать меня в лицо.

– Где вы спрятали груз?

Коля что-то невнятно ответил – Любушка не сумела разобрать, как ни прислушивалась.

– Вы с ума сошли! Немедленно…

Она сунула руку под подушку. И нащупала небольшой кожаный саквояж. Саквояж был не новый: кожа на боках истерлась и потускнела. Папа, пока не забросил практику, ходил к больным с таким же. Только от папиного чемоданчика пахло по-другому: йодом, карболкой, лекарствами… Те запахи, связанные с больницей, Любушку всегда немного пугали – с тех пор как пришлось две недели провести в хирургическом отделении с приступом аппендицита.

Поколебавшись, она щелкнула замочком и извлекла на свет кипу исписанных листов бумаги. Прочесть их в темноте она не могла, а зажечь свет побоялась. Равнодушно бросив их на постель, Любушка снова запустила руку в саквояж.

И неожиданно для себя вытащила револьвер.

Дневник

«Я был единственный, кто спасся – по чистой случайности или по Божьему провидению, только в то утро я проснулся раньше обычного. Здесь, в Швейцарии, я отучился рано вставать: сама природа располагала к отдыху и безмятежности – девственно белоснежные горы, словно сошедшие с рождественской открытки, свежее молоко (мне приносила его служанка госпожи Ивановой-Стеффани – в ее усадьбе в окрестностях Сант-Галлена я провел несколько восхитительных месяцев, пока в России по моему следу рыскали ищейки охранного отделения). Госпожа Стеффани была русской, сочувствовала идеям террора и близко знала Скокова. Скоков умер в застенках весной 1907 года. Перед смертью он успел сообщить, что выдал его агент охранки Челнок. Дорого я дал бы, чтобы узнать, кто скрывается под этим псевдонимом – наверняка ведь кто-то из наших, из особо проверенных. Возможно, тот, с кем я здороваюсь за руку и приветливо улыбаюсь при встрече…

Я вышел на крыльцо, одетый как турист в заснеженных горах: в плотные штаны из козьей шерсти, высокие альпийские ботинки, полосатые гетры и штормовую куртку, взятую вчера напрокат у господина Олева Кайе, управляющего отелем. Грех было не воспользоваться погодой: из трех недель, проведенных в горах, едва ли не две трети всего времени я был занят работой нашего штаба, под крышей, при искусственном освещении, и даже не сумел загореть, что само по себе могло вызвать подозрения…

Дальние вершины были уже озарены солнцем, которое окрашивало снег в два цвета: сиреневый и светло-розовый. И наш отель – двухэтажный особняк под черепичной крышей, с башенкой и затейливой вывеской „Приют горных странников" – вызывал мысль о пряничном домике. Тропа позади отеля медленно поднималась вверх, вдоль маленьких аккуратных елочек, высаженных двумя стройными рядами (здесь, в этой игрушечной стране, случайностей не признают: даже пейзажи вокруг гостиниц выстраивают строго в соответствии с законами геометрии). Вернуться предстояло к десяти утра: на заседании совета Боевой организации заслушивался доклад представителей Центра о предстоящем покушении на Столыпина и фон дер Лауница, петербургского градоначальника. Суляцкого и Кудрина, непосредственных исполнителей, загодя отослали в Питер осмотреться на месте.

Дислокация базы была выбрана идеально: „Приют горных странников" стоял на отшибе, в стороне от дорог, и жил замкнутой жизнью. Владельцы, сочувствующие идеям террора, всякому стороннему путнику давали один и тот же ответ: все места заняты, и отправляли дальше по Иматре, за Беслау и Кижин (тамошняя долина кишмя кишит отелями), поэтому „боевка" чувствовала себя здесь в безопасности.

Лишь однажды правила были нарушены – в самом конце января, поздним вечером, когда вьюга за окнами выла совершенно по-волчьи, остервенело бросая в бревенчатые стены снежные заряды. И настроение у меня было мрачное и подавленное, несмотря на потрескивающие дрова в камине. Кружка глинтвейна уютно грела ладони, а я сидел в глубоком кресле, точно лорд-аристократ, владелец древнего замка с привидениями, слушал вьюгу и думал: что-то должно случиться…

Это самое „что-то" предстало в образе пары спортсменов-лыжников, заблудившихся в пурге. Высокий стройный юноша, студент Йелъского университета, будущий юрист, и его невеста, очаровательная девушка лет семнадцати, обладательница великолепных, струящихся водопадом черных волос и блестящих глаз, искрящихся живым лукавым огнем. Олев Кайе, управляющий отелем, не хотел их впускать, но девочка, совершенно окоченевшая от холода и прятавшая озябшие руки под куртку, смотрела сквозь стеклянную дверь так жалобно, что пожилая Дора, супруга Олева, прикрикнула на мужа: „Что же ты держишь людей на пороге, старый дурень! Прошу вас, господа, входите, не обращайте внимания на моего недотепу, мы всегда рады гостям".

И Олев стушевался (он привык всегда полагаться на супругу – у нее была настоящая деловая хватка, а он любил лишь играть с постояльцами в нарды и курить трубку у камина), открыл дверь и впустил в холл вместе с пришельцами порцию морозного воздуха. И почему-то в затхлом помещении сразу стало легче и приятнее дышать – будто забил живой ключ в затоне, где уже много лет вода зарастала ряской.

Они оказались настоящей душой компании, эти двое. Во второй вечер, отогревшись и восстановив силы, они устроили концерт для постояльцев: студент прекрасно играл на фортепиано, его невеста весьма профессионально, с истинным вдохновением исполняла шансоны и русские романсы. Господа революционеры, многие из которых уже много лет не были на Родине, едва не прослезились. Особенно расчувствовалась мадам Элеонора („Бэлла"), руководившая в отряде Карла группами наружного наблюдения (именно ее люди, игравшие роли извозчиков, рассыльных и уличных продавцов, устанавливали ежедневные маршруты будущей жертвы, распорядок дня и численность охраны). Когда девушка спела „Однозвучно звучит колокольчик", Элеонора грациозно встала, подошла к сцене и, смахнув слезу, поцеловала исполнительницу в щеку.

– Этот романс очень любила моя матушка, – сказала мадам Элеонора. – Она умерла в Нижнем Новгороде два года назад. Представьте, у меня даже не было возможности узнать, где теперь ее могила. Спасибо вам, милочка. Вы возвратили мне детство…

Все зааплодировали, Элеонора села рядом со мной и прошептала:

– Замечательно, не правда ли? Андрэ повезло с невестой. Обратите внимание на ее волосы. Прелестно, правда? Цвет крыла ворона, весьма редкий нынче, с синим отливом… У меня в молодости были такие же.

Тем временем все закричали: „Бис!", Андрэ улыбнулся, продемонстрировав великолепные зубы, взял аккорд, и девушка запела что-то веселое, зажигательное, из репертуара парижской звезды оперетты Линды Матринэ. Элеонора забыла обо всем на свете (у ее мамочки, похоже, были довольно разносторонние вкусы). Я, признаться, увлекся не меньше: было нечто такое в этой юной паре, что располагало к ней – с первого взгляда и навсегда. Я тогда подумал: жаль будет, когда они съедут, искренне жаль…

Они просили приютить их лишь на одну ночь, но когда девушка робко спросила у Доры разрешения остаться подольше, та только махнула рукой: живите сколько захочется. Все были рады, даже старик Черниховский, видный деятель партии „Народная воля" (разыскивался охранкой с памятного января 1905 года), перестал жаловаться на мучившую его подагру и заблестел глазами. Когда в отель нагрянула полиция, он заперся в комнате наверху, сжег партийные списки и адреса конспиративных квартир и застрелился, не желая сдаваться живым. Впрочем, это будет потом, через несколько дней, а пока…

Пока гости вовсю развлекали постояльцев и развлекались сами, деля время между прогулками по окрестностям, беседами в столовой вокруг самовара и импровизированными концертами по вечерам. Вскорости у Андрэ обнаружился еще один талант: он замечательно умел рисовать портреты. Однажды мы с Элеонорой застали его за этим занятием: он сидел в холле, оседлав стул и пристроив на его спинке лист плотной бумаги. Его невеста расположилась напротив, забравшись с ногами в низкое кресло перед камином, – очаровательная головка склонилась набок, тонкие музыкальные пальцы в легкой рассеянности касаются виска, скрываясь в шелковых волосах – тех, что вызвали у мадам Элеоноры такое восхищение. Отсветы пламени из каминного зева падали на девушку сбоку, и я вдруг заметил, что цвет волос ненастоящий: краска, очень качественная краска, которую можно различить, только подойдя вплотную. Впрочем, это меня нисколько не насторожило: в конце концов, мы находились в свободной стране, где красить волосы никто не запретит.»

Элеонора подошла к Андрэ сзади, заглянула через плечо и ахнула от восторга.

– Алекс, вы только посмотрите, – обратилась она ко мне.

Я послушно посмотрел. Рисунок и впрямь был неплох: юноша очень точно схватил позу (задумчивость и по-детски трогательная беззащитность), и огненные блики в волосах, и антрацитовую глубину зрачков – видимо, он хорошо изучил ее, свою модель, изучил на уровне чувств и невысказанных мыслей, разлитых в воздухе… Интересно, сколько ее портретов он успел написать за время их знакомства? И сколько хранил у себя? Наверняка несколько десятков, не меньше – масляных, акварельных или вот таких – выполненных острыми профессиональными штрихами. Его манера чем-то напоминала Фредерика Лорье, чья гравюра „Тильзитский мир" висела когда-то в доме моих родителей. Разве что легкости ему все-таки не хватало: академичность и еще раз академичность, и излишне четкое, почти механическое воспроизведение деталей…

Воодушевленный вниманием, Андрэ продемонстрировал нам несколько карандашных пейзажей из своего альбома, нарисованных здесь, в окрестностях. („Жаль, при мне не было красок… Но согласитесь, очень уж это нелепо – брать с собой мольберт на лыжную прогулку…") Это оказались зарисовки отеля и природы вокруг. Мадам Элеонора тут же была одарена одним из шедевров: заснеженные сосны в ясный день, светло-серые тени по белому полю, уходящему далеко за горизонт, и одинокая фигура лыжника („Лыжницы, – поправил Андрэ. – Это моя невеста. Мы пропустили нужный поворот в миле отсюда и заблудились").