Текст книги "Бал для убийцы"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3

И снова она подумала: ничего не изменилось. Словно время случайно застыло в капельке янтаря, и Майя вдруг волшебным образом перенеслась в прошлое. Двигатель древнего «запорожца» уютно урчал на холостых оборотах, Роман поджидал ее рядом – в неизменной кожаной куртке и без шапки.

– Смотри, простудишься, – сказала она, выходя из подъезда.

– Вот еще, – хмыкнул он в ответ. – Прошу, леди, ландо подано.

Она царственным жестом подергала замок (дверца открылась с пятой или шестой попытки), царственно опустилась на жесткое сиденье и подумала: хорошо! Грела печка, и пушистая коричневая обезьянка, висевшая на зеркальце заднего вида, строила забавные рожицы.

– Между прочим, меня звали отмечать Новый год на губернаторскую виллу.

– В самом деле? – весело отозвался Роман, пристраивая трость сбоку от сиденья.

– Обещали божественную программу: балык, икра, голые министры и один голый советник по связям с общественностью.

– Севка, что ли? – Роман хохотнул. – Действительно, заманчиво. Что ж не согласилась?

Майя задумалась над этим простым вопросом. Живо представилась собственная квартира, из которой только что вышла, – родное до омерзения, чистое опрятное гнездышко холостяка-хроника женского пола: яркие занавесочки на окнах, фикус на подоконнике и даже пресловутые семь слоников на телевизоре (достались от мамы), призванные принести счастье…

– Решила выслушать твои контрпредложения, – сказала она.

На сей раз он слегка сконфузился.

– Видишь ли, у нас в школе новогодний бал для старших классов – наш босс решил поиграть в демократию и разрешил пляски с переодеваниями до одиннадцати. Ну а мне приказали быть дежурным на этом мероприятии. Оказался крайним, так сказать. Так что если ты не против…

– В школе? – Она рассмеялась от неожиданности – слишком велик был контраст: загородный особняк с «тройками» (интересно, предусмотрено ли для желающих какое-нибудь ноу-хау вроде охоты на медведей со специально оснащенных БТРов?) – и новогодняя елка в актовом зале в обществе рано созревших десятиклассниц.

– Десятиклассницы будут дрыгаться на дискотеке, – успокоил ее Роман. – Нам с тобой там находиться совершенно не обязательно.

– А где же мы будем находиться? – светски поинтересовалась Майя. – В учительской? Там такие жесткие столы! Они наверняка оставляют ужасные синяки на бедрах…

– Там есть еще диван, – невозмутимо ответил он – Немного продавленный, и пружины кое-где вылезли наружу, но в общем и целом… А самое глав ное – я угощу тебя праздничным ужином и покажу свой музей. Ну, как?

Она вздохнула.

– Нахал ты, братец.

– Отлично. – Он повеселел. – Я заеду за тобой, так что будь готова.

Он будто точно знал, каков будет ответ.

Ощущение дежа-вю продолжалось, словно они и не расставались все эти годы: школа была расположена так, что Майя, выходя из института, по дороге к автобусной остановке волей-неволей проходила мимо, искоса поглядывая на красно-белый кирпичный рисунок на стене (стилизованная Спасская башня, мавзолей и надпись поверху: «За детство счастливое наше – спасибо, ро…я с…рана!»). А также на вечно гомонящую малышню у парадного подъезда, приземистые елочки и тонкорукие березки, особенно красивые в сентябрьском жарком золоте.

Сейчас, впрочем, елочки по самые макушки были укрыты сугробами, а на березовых ветках серебрился пушистый иней. Роман подрулил к воротам, заглушил мотор и вышел наружу.

– Значит, здесь ты и обосновался? – спросила Майя.

– Угу.

– Учительницы, поди, хорошенькие?

– Целый табун, прохода не дают. Всю дверь исписали любовными посланиями.

– Кошмар, – притворно ужаснулась она. – Как же ты в одиночку…

– Почему в одиночку? – возразил он, ступая на укатанную дорожку и слегка опираясь на палку. – Нас целых трое: я, директор и завхоз (семьдесят четыре года, но старикан боевой). Остальные, правда, женского пола, даже военрук и физкультурница. Есть еще четвертый – охранник у входа, но он не в счет.

– Почему не в счет? – заинтересовалась она.

– Сама увидишь.

В ярко освещенном вестибюле толкался празднично разодетый народ. Кто-то штурмом брал гардероб, где предсмертным воем исходила вахтерша, кто-то переодевался тут же, на длинных скамейках вдоль стен, горделиво демонстрируя друзьям карнавальный наряд. В толпе Майя увидела Анжелику в вожделенном костюме Домино: водолазка и узкие лосины в яркую черно-бело-красную клетку, пышное кружевное жабо вокруг шеи и белые перчатки на изящных кистях. Костюм был великолепен: если Лика в шитье была «ни бум-бум» (как и Ритка, избалованная богатеньким супругом), то Валя Савичева действительно заслуживала звание мастера. Вскоре Майя заметила и ее: девочка стояла у стены, дожидаясь, пока схлынет столпотворение у входа.

У нее было худенькое лицо со вздернутым носиком, бесцветные глаза и немного скошенные вперед передние зубы, по которым лет десять назад плакали металлические скобки (мама, трудившаяся на износ в своей «Пушинке», вовремя недоглядела). Одета она была демократично: в светло-голубой джемпер с широким воротом и джинсы, заправленные в меховые сапожки. За спиной висел тугой, как мячик, молодежный рюкзачок. Странно, но этот простенький наряд ей удивительно шел.

– А что же ты без костюма? – спросила Майя. Валя подняла голову и пожала плечами:

– У нас вечно так: сапожник без сапог. А вообще, шить на себя ужасно скучно. Вроде как самой себе писать открытки ко дню рождения.

Майя улыбнулась в ответ и, не удержавшись, взъерошила собеседнице волосы. Да, черные волосы – вот что, пожалуй, доминировало в Валином облике. Не просто черные, а черные, как воронье крыло, с синим отливом, густые и струящиеся вдоль спины, словно водопад, до самой поясницы. Мечта всех режиссеров и операторов, снимающих рекламу шампуней и бальзамов-ополаскивателей.

Меж тем Анжелика, стоя в отдалении, увидела их и приветственно помахала рукой. Валя ответила тем же и проговорила:

– Пусть уж лучше Келли… Она красивая, и костюм ей идет, правда?

– Правда, – с чувством ответила Майя. – Костюм просто сказочный.

– Вот видите. К тому же все и так знают, кто его шил. Так что мое честолюбие вполне удовлетворено. – Она помолчала. – В прошлом году я одной подружке помогала делать наряд Пиковой дамы. Так она выиграла на конкурсе главный приз – плейер с наушниками. И при всех отдала его мне, представляете?

– Хороший плейер?

Валя хмыкнула:

– Не знаю, она потом забрала его назад… А вы пришли с Романом Сергеевичем? Вы ведь друзья детства?

Майя кивнула, вполуха слушая шушуканье за спиной: перезрелые девицы обсуждали подружку своего учителя («А она ничего – и фигурка, и прикид».– «Ну, прикид-то, положим, я видала и покруче… Интересно, сколько ей лет?» – «Поди все тридцать, а то и тридцать три…» – «Пожилая, но еще на ногах». – «Ой, девки, а Галка-то из девятого „Б" – она же в Ромушку влюблена по уши!» – «Галка? Это страшилище?!»).

– А это тоже твое творение? – спросила Майя, выделив в толпе Снежинок, Снегурочек, фей, принцесс и павлинов, забавную Бабу Ягу в кроссовках, пестрой юбке и маске с крючковатым носом, спускающимся ниже подбородка, точно шланг противогаза.

Валя фыркнула:

– Ни ума, ни фантазии. В настоящем костюме должно что-то выделяться, какая-то яркая деталь. Все остальное служит фоном. А тут… Я непонятно объясняю, да?

– Наоборот, очень понятно. Похоже, ты и впрямь классный мастер.

– Наверное, – безразлично отозвалась она, по-прежнему наблюдая за лесной ведьмой. – Где-то я ее уже видела. Только не могу вспомнить, где именно… Здравствуйте, Роман Сергеевич!

– Здравствуй, Савичева. Ты видела Леру Кузнецову? Этот сорванец Гришка, похоже, все-таки увязался за ней.

– Гриша? – вспомнила Валя. – В костюме гнома, да?

– Я ему покажу гнома. Сказано было: дискотека для старших классов. А он в каком? Еще опять школу подожжет…

– Да он тихий, – заступилась она. – И потом, куда же Лерка без него? Все-таки младший брат.

– Тихий, – проворчал Роман больше для порядка. – Как неизвлекаемая мина…

Отвечая на многочисленные «Здрассьте», они вырвались из толпы, и дышать стало легче. Майя подошла к зеркалу, над которым висел весьма недурно выполненный плакат: сексапильная Снегурочка панибратски треплет за холку жутковатое страшилище с чешуйчатым телом – ну да, год Дракона по восточному календарю… Поправила прическу и очки, мимоходом подумав: а я еще ничего. Не первой свежести, конечно, и слепа, как летучая мышь, однако кожа упругая, грудь не обвисла, и талия где положено… И – одна («В тридцать три мужа нет – и не будет» – народная мудрость). То есть, конечно, не монашка: случались нечаянные связи разной продолжительности, но все заканчивались ничем. Бросала она, бросали ее (кольнуло одно из давних воспоминаний: ласковый шепот в темноте, ощущение прохладных простыней и чужих чутких пальцев, которые осторожно снимают с нее очки, потом касаются ее волос, потом расстегивают пуговицы на блузке, опускаясь все ниже, потом в дело вступают губы, немного влажные, насмешливые и причудливо изогнутые. У их обладателя было реликтовое имя Артур, и он тоже носил очки в тонкой черной оправе. Ложась в постель, он укладывал их на тумбочку вместе с Майиными, нарочно переплетая их дужками – так, что создавалось впечатление, будто и очки занимаются любовью…). Чего-то в тебе не хватает, подруга. Ощущения внутреннего огня, тайны, как, например, в этой чертовке Келли. Прекрасная дама в серебристой шали, хрустальным видением мелькнувшая в створке трельяжа, но не Роковая женщина. Не Дама Пик.

Между тем на нее кто-то смотрел. Взгляд был пристальный и отнюдь не дружеский и принадлежал не Роману: тот строго отчитывал какого-то взъерошенного юнца, по виду отпетого школьного хулигана. Более внимательно посмотрев вокруг, она быстро установила его источник. И изумилась про себя: надо же, как тесен мир…

Охранник в традиционном камуфляже, с выставленной напоказ рацией и кобурой, за долю секунды успел отвести глаза, но Майя уже засекла его белесую челку и направилась прямо к нему, призывно улыбаясь и чуть покачивая бедрами.

– Мы с вами, кажется, встречались раньше? – певуче произнесла она.

Охранник, стиснув зубы, проговорил в пространство:

– Вы ошиблись, дамочка. Я вас в первый раз вижу. И, надеюсь, в последний.

Она притворно удивилась:

– Ну как же. Вас ведь зовут Эдик? Чудесное имя. Помнится, вы так блестяще владели рукопашным боем – у меня до сих пор фантомные боли в нижней челюсти. За что же вас разжаловали? Не смогли справиться с инвалидом?

– Я этому инвалиду… – Злые, как у хорька, глаза Эдика метнулись к Роману и обратно. – Между прочим, я при исполнении. Будете приставать – вызову милицию.

– А у меня пригласительный. – Майя помахала в воздухе белым глянцевым квадратиком. – Я здесь на законных основаниях.

– Да? И кого ты будешь изображать? Для Снежинки ты старовата… Бабу Ягу, я угадал?

– Баба Яга у вас уже есть, – заметила она. (Действительно, костюм был не шедевр – просто нагромождение старых тряпок и забавная маска из папье-маше… Однако шаркающая походка, согбенная спина, кособокость – словом, имидж выдержан неплохо.) – Кстати, прости за любопытство, за что ты на меня тогда взъелся? Лично тебе я вроде ничем не насолила… Или у вас с боссом были… гм… отношения интимного свойства?

– Пошла вон, – процедил Эдик (однако мучительно покраснев: неужели угадала?).

– Интересно, где он сейчас, твой босс?

– Сидит, – хмыкнул страж. – Дали, козлу, восемь лет за хищения.

– Встретила старого друга? – улыбнулся подошедший Роман. – Пойдем, я уже заждался.

– Закончил воспитательные дела? – спросила она.

– Их нельзя закончить, – выспренним тоном заметил он. – Они и после смерти будут преследовать меня.

На третьем этаже, куда они поднялись, было гораздо тише. Желтый свет фонаря со школьного дворика проникал сквозь широкие окна и создавал ощущение легкого интима. Майя ступала неслышно, глядя по сторонам с неизъяснимым чувством разведчика, после долгих лет вернувшегося на родину. Странно: никогда она не вспоминала школьные годы (два нелепо толстых альбома с фотографиями исправно пылились в самом дальнем углу на антресолях), никогда не испытывала ничего похожего на ностальгию… А вот поди ж ты.

– А помнишь, как ты в первый раз меня поцеловал? – вдруг спросила она.

Роман немного смутился.

– Помню, конечно.

– Когда это было?

– Ну…

– Не помнишь, – вынесла она приговор. – В десятом классе, и тоже под Новый год. В кабинете биологии.

Он рассмеялся и привлек ее к себе.

– На нас свалился скелет. Прибежала биологичка, и нас вульгарно застукали.

Они поплутали еще немного, и наконец Роман остановился и завозился с ключами.

– Кабинет истории, – пояснил он. – Моя вотчина. Пыль веков, смотри не расчихайся. А то снова застукают.

– Некому, – возразила она. – Все на дискотеке.

Дверь открылась. Майя зашарила рукой по стене в поисках выключателя. Роман мягко остановил:

– Не надо. Смотри: и так светло.

– Правда, – согласилась она. – Так даже лучше.

– Подожди здесь, ладно?

– А что будет?

– Будет сюрприз.

Он скользнул куда-то в полумрак, ловко обходя острые углы, высветился на фоне белесого окна, наклонился и чиркнул спичкой.

– Прошу к столу, госпожа.

Майя, не удержавшись, тихонько присвистнула. Две парты, поставленные встык посреди пустого класса, представляли собой умело сервированный столик на двоих – настоящая белая скатерть, сыр, зелень, лосось, артишоки, французское шампанское и – «Золотистый ликер», привет из давних времен, как из другой жизни. Свечи в тяжелом бронзовом канделябре – предвестник нечаянной сказки для взрослых. Майя и в самом деле вдруг почувствовала себя сказочным персонажем – к примеру, Гердой из «Снежной королевы», только еще не в ледяном королевстве, а раньше, в маленьком уютном доме среди островерхих крыш со множеством флюгеров.

Она подняла ликер и посмотрела на свет, на пламя свечи, любуясь песчинками, поднимающимися со дня.

– Знакомый дипломат привез из Греции?

– Увы, душа моя, купил в киоске возле дома. Шестьдесят рэ за бутылку.

Она тихонько рассмеялась – даже это не испортило сказки, скорее наоборот.

– Ты циник, – оглядела стол и добавила: – Циник и романтик. Сейчас напоишь старую женщину до полной нирваны и совратишь прямо тут, под портретом Суворова.

– Ничего подобного. Мы пойдем в учительскую, там диван, я тебе рассказывал…

Удивительно, но и музыка была той же самой, что, страшно сказать, сколько лет назад: приглушенная мягкая мелодия, десятый класс, новогодний бал и пустой кабинет биологии, от которого у Ромушки почему-то были ключи.

Начало приключения было в актовом зале – они вдвоем, взявшись за руки, нырнули за стену из красного бархата, а там был настоящий лабиринт. Хорошо, что Севка Бродников, комсомолец-доброволец и диск-жокей, водил ее накануне по этим лабиринтам (и даже прижал ее к стеночке, но она ненавязчиво высвободилась).

Потом Роман вывел ее в коридор, и они бродили по пустой школе целую вечность, спотыкаясь обо что-то, перешептываясь и замирая сердцем – в ожидании поцелуя, долгого, мучительного и слегка неумелого… Помнится, она запрокинула голову и бессвязно думала: какой он весь… Только мой и больше ничей, вот ведь ужас.

– За тебя. – Он протянул ей бокал с шампанским. – За то, что ты такая…

– Какая?

– Вот такая… Черт возьми, ты могла бы сейчас трескать черную икру и обниматься с голым губернатором.

Она отправила в рот ломтик сыра и возразила:

– Здесь круче. Севка говорил, у губернатора на даче два этажа, а тут целых три. Так что считай, ты его переплюнул.

Они чокнулись. Два бокала с изысканным вином вспыхнули в пламени свечей, заискрились и отозвались хрустальной мелодией, отчего-то вызвав ассоциацию с боем часов в старомодной гостиной – нездешней и не из нашего времени. Словно отреагировав на этот звук, дверь осторожно приоткрылась, и в проеме показалась голова в красном капюшончике гнома. Гриша, сообразила Майя, младший брат Леры Кузнецовой. Голова склонилась набок, оценила обстановку и произнесла хорошо поставленным голосом Горбачева:

– Это нормально.

– Брысь, – сказал привычный ко всему Роман.

Голова послушно исчезла. Послышался дробный топоток, усиленный эхом коридора, – будто и вправду лесной гном выбежал на секунду из своей сказки и тут же вернулся, как примерный мальчик.

– А он на самом деле что-то поджег?

– Что?

– Ты сказал: «Он опять подожжет школу».

– А. – Роман усмехнулся. – До этого не дошло, но… У них намечалась контрольная по математике. Он взял коробку из-под ботинок, положил туда будильник, обмотал снаружи проводами и сунул в стол гардеробщице. Та услышала тиканье, хлопнулась в обморок, все классы срочно эвакуировали – понятно, контрольную перенесли на другой день.

– Как же определили, кто учинил теракт?

– Папа-Кузнецов опознал будильник. Он всегда по нему вставал на работу, а в то утро проспал. Устроил отпрыску допрос с пристрастием… А вообще, должен тебе сказать, в этом дурдоме еще и не то бывает. Помнишь нашу Галину Андреевну?

– Литераторшу? Неужели еще не на пенсии?

– Представь себе. С виду – этакий божий одуванчик, но детки у нее по струнке ходят. Аж завидно: у меня-то больше на головах…

Она потянулась – сладко, до хруста в костях, и спросила:

– А где же твой Алмазный фонд? Ты обещал показать.

– Ты имеешь в виду музей? Тебе и в самом деле интересно?

– Очень. – Она протянула руку (свеча едва не обожгла, но даже это было приятно) и провела ладонью по его жестким волосам.

– Все-таки ты сумасшедшая.

– Да, – легко согласилась Майя. – Из всех великосветских развлечений предпочитаю ночь в пыльном музее вместе с рухлядью и одноногим Сильвером.

Здесь было вовсе не пыльно, а почти стерильно чисто – видно, Роман каждую вещицу заботливо, даже любовно обхаживал с тряпочкой в руках. На длинных столах вдоль стен были разложены предметы, принадлежавшие когда-то бабушкам и дедушкам нынешних шалопаев – тех, что с гиканьем отплясывали сейчас в актовом зале вокруг новогодней елки. Предметы были старинные, а большей частью – просто старые, до которых, надо думать, мамины и папины руки не доходили, чтобы выбросить. Потрепанные кисеты и позеленевшие перьевые ручки, курительные трубки и мелкие монеты, давно вышедшие из употребления. Ленточка от бескозырки, выгоревшая на солнце пилотка, чьи-то лапти, перевязанные веревочкой…

Однако самую значительную часть экспонатов представляли фотографии. Они оккупировали все стены и, казалось, жили здесь собственной жизнью, точно соседи по большой коммунальной квартире. Они ссорились и мирились, затевали склоки на общей кухне и целовались где-нибудь в укромном уголке, замирая от сладкого ужаса. Те самые, извлеченные из семейных альбомов бабушки и дедушки в пору голодной и счастливой молодости. Женщины – большеротые и длиннорукие, в платьях стиля «Военный коммунизм» и с короткими прическами. Мужчины – важные и усатые, с щеголеватой строгостью в глазах… А вот смеющееся юное лицо на фоне подбитого немецкого танка – привет с фронта, рядом – письмо треугольником, еще письма с выцветшими, местами расплывшимися чернилами, одно – даже написанное по-французски, со штемпелем Сен-Жермена (ого!), начинающееся фразой: «Mon amour…»

А вот совсем истертая временем тетрадь в коричневой клеенчатой обложке – края страниц пожелтели и загнулись, чернила выцвели и едва различимы… Майя не сдержала любопытства: чужая, давно прошедшая жизнь притягивала как магнитом. Она осторожно развернула, опасаясь, как бы ломкая бумага не рассыпалась под пальцами, всмотрелась в написанное…

«Я был единственный, кто спасся – по чистой случайности или по Божьему провидению, только в то утро я проснулся раньше обычного. Здесь, в Швейцарии, я отучился рано вставать: сама природа располагала к отдыху и безмятежности – девственно белоснежные горы, аккуратные, словно на рождественской открытке, свежее молоко в специальных пакетиках с красочным изображением коровы на лугу (мне приносила его служанка госпожи Ивановой-Стеффани – в ее усадьбе в окрестностях Сант-Галлена я провел несколько восхитительных месяцев, пока в России по моему следу рыскали ищейки охранного отделения). Госпожа Стеффани была русской, сочувствовала идеям террора и близко знала Скокова. Скоков умер в застенках весной 1903 года. Перед смертью он успел сообщить, что выдал его агент охранки Челнок. Дорого я дал бы, чтобы узнать, кто скрывается под этим псевдонимом – наверняка ведь кто-то из наших, из особо проверенных. Возможно, тот, с кем я здороваюсь за руку и приветливо улыбаюсь при встрече…»

– Ау!

Майя с трудом возвратилась из незнамо какого далека и зачарованно спросила:

– Ромушка, откуда у тебя все это?

– Да так, – откликнулся тот. – Собирал с миру по нитке. Кстати, то, что ты держишь, – очень ценная вещь… с исторической точки зрения, я имею в виду. Любой музей с руками оторвет. Знаешь, чей это дневник?

– Чей? – Ей и вправду было интересно.

– Аристарха Францевича Гольдберга, одного из активистов эсеровской «боевки». Был такой знаменитый «охотник за провокаторами».

– То есть это предок кого-то из твоих учеников?

Роман пожал плечами:

– Стало быть, так… Только я никак не могу дознаться, кого именно.

– Почему? Разве ты не вел учет?

– Вел-то вел. Но в последние дни тут такой тарарам стоял… Наш директор вдруг объявил, что ожидается телевидение (кто-то наверху неожиданно озаботился патриотическим воспитанием школьников: дети должны знать свои корни… ну и т. д.). Пришлось в спешном порядке доделывать экспозицию, а она на тот момент была почти пустая. Я кликнул клич: несите, мол, кто что может. Кто-то и принес.

– А по именам и фамилиям нельзя догадаться?…

– Никаких намеков. Я уж всем классам показывал, просил, чтобы хозяин назвался…

– И что?

– Не назвался.

Майя с сомнением посмотрела на Романа:

– Неужели так бывает?

Он рассмеялся:

– Ты удивишься, но – бывает. Попадает уникальный экспонат в музей, а каким образом…

Он медленно прошел между столами, сильнее обычного опираясь о палку, перехватил Майин взгляд, виновато пожал плечами: извини, мол, укатали сивку крутые горки.

– Болит? – сочувственно спросила она.

– Иногда бывает, ближе к ночи.

– А разве уже ночь?

Они оба прислушались: в самом деле, темень за окнами, погасшие фонари и тишина – похоже, дискотека благополучно завершилась.

– Нас с тобой найдут и арестуют, – тихо сказала Майя.

– И посадят в одну камеру. Чего еще можно пожелать на Новый год? – Он посмотрел на часы. – Кстати, наш заклятый друг каждые два часа делает обход на предмет возгорания и проникновения дудаевских боевиков. Эх, выбить бы у шефа деньги на сигнализацию…

– А разве тут нет сигнализации?

– Только противопожарные датчики.

Майя рассмеялась:

– Что здесь можно украсть?

– Черт его знает. Пару дней назад я нашел в замочной скважине обломок – какие-то придурки пытались подобрать ключи. А еще кто-то ковырял порог под дверью – то ли ножом, то ли стамеской…

Она нагнулась, прижав очки к переносице: действительно, порог изуродован – неумело, по-детски, будто некто всерьез намеревался проделать щель и проникнуть в музей через нее. Однако порог оказался крепким, и злоумышленник отступил несолоно хлебавши.

– Зачем он это сделал?

– Ради практики, очевидно.

Она повернулась лицом к окну, выходящему во двор. Удивительно: казалось, будто снег светится, и белые искры, вспыхивая, продолжали кружиться в воздухе, опускаясь на крыши и подоконники. Совсем как тогда, в тот вечер, когда Ромка поцеловал ее в пустом классе. Она тоже стояла возле окна, обняв себя за плечи, замирала и ждала, когда он наконец прикоснется к ней…

– И луна была такая же, – вслух произнесла она и добавила фразу из классики: – Такая, что, глядя на нее, невольно хотелось совершить преступление.

– А поцеловать тебя – это преступление? – спросил Роман.

Она обернулась и увидела его брови, которые срослись кончиками у переносицы. И глаза. Глаза, совершенно поглощающие свет. И ее саму. И все вокруг… («Бойся мужчин со сросшимися бровями, – говорила Матушка Гусыня, – ибо таким мужчинам одна дорога: в лес по февральскому снегу. Они оборотни – не совсем звери, но уже и не люди…»)

– Выпить хочется, – прошептала Майя.

– Эх, а я бутылку оставил в кабинете. Сейчас принесу…

– Сиди уж, одноногий Сильвер. – Она легонько, летяще поцеловала его в губы.

– Это я одноногий? – возмутился он. – Хочешь наперегонки?

Он вскочил было со своего места, но Майя, грациозно опередив его и заодно завладев ключом, скользнула за дверь и повернула ключ в замочной скважине. В дверь стукнули.

– Свободы меня лишила, да? Имей в виду, это против Конституции и Билля о правах.

– Я знаю, – тихонько отозвалась она. – Но я почему-то боюсь. Вдруг я вернусь, а ты исчезнешь.

– Куда я денусь, господи?

– Не знаю. Но такие, как ты, любят исчезать в самый неподходящий момент.

Вздох.

– Ладно, только быстрее. И смотри не наткнись на Эдика.

– Ничего, ты меня защитишь.

В коридоре было тихо, а с головой творилось что-то неладное (никогда не мешай ликер с шампанским…). Пол покачивался, и это казалось ей забавным. Надо держать ушки на макушке: в тишине шаги раздаются далеко, но чертов Эдик в своих кроссовках ступает неслышно, как чукча-охотник…

Дверь кабинета истории оказалась на замке – естественно, все нормальные люди, уходя, запирают дверь. Она завозилась с ключами, отыскивая подходящий, и вдруг замерла на одной ножке, затаив дыхание.

Шаги. Так и есть – тихие, почти крадущиеся, со странным пристуком, вызывающим ассоциацию… с чем? Она на секунду вообразила, что Роман каким-то образом выбрался из заточения. Потом отбросила эту мысль. Борясь с паникой, она повернула ключ в замочной скважине. Дверь неожиданно подалась. Майя почти ввалилась внутрь, захлопнув ее за собой и переводя дыхание. Пронесло. Шаги приблизились, потом отдалились, кто-то негромко хихикнул, словно потешаясь над Майиной неуклюжей игрой в прятки… И вновь стало тихо.

Неизвестно, сколько она простояла так, боясь пошевелиться и вздохнуть лишний раз. Потом, хмыкнув, заставила себя отлепиться от стены и, не зажигая электричества, осторожно двинулась вперед, точно разведчица в тылу врага. Впрочем, было не темно: луна по-прежнему светила в окно, делая мир похожим на черно-белую фотографию. Ярким пятном выделялась скатерть, видны были и потухшие свечи – напоминание о недавнем празднике, и тарелки с закуской, и бутылка ликера.

Майя подошла к столу (он заметно качнулся вправо – ну и надрызгалась ты, старуха!), взяла бутылку, покачала ее в руке. Благородная форма, изысканное черное стекло и песчинки у дна. Без дна. Бездна. Она ощупью нашла бокал, плеснула божественного нектара и на миг отразилась в окне.

– За тебя, подруга. – Она протянула руку, чокнувшись со своим отражением в мире по ту сторону стекла. Поднесла к губам…

Дикий, оголтелый перезвон будто бритвой полоснул по ушам. Бокал выпал из руки, немо разлетевшись на осколки, ликер брызнул на платье, а небесный звон продолжался, исходя, кажется, отовсюду сразу.

Ромка. Она вспомнила о нем и, преодолевая слабость в коленках, выбежала в коридор. И понеслась в полосах бледной луны, улавливая носом странный и страшный запах, исходивший из-под двери музея.

Запах дыма. Рыжие сполохи, особенно жуткие здесь, в орущем благим матом полумраке.

– Рома! – закричала Майя, колотя в дверь. – Ромушка!!!

Ключи. Она похлопала себя по карманам. Эти гребаные, долбаные ключи – она оставила их на столе в кабинете истории… Разбежавшись, Майя ударила плечом в дверь. Взвыла от боли, снова разбежалась, снова ударила…

– Ромушка, ты жив? – закричала она, заходясь сердцем.

– Жив! О черт, я не могу подойти… Здесь все горит!

Она не сразу осознала, что дверь подалась. Вдруг раздался треск, Роман, окутанный дымом, в тлеющей одежде, налетел на нее, и они вместе, обнявшись, вывалились в коридор. Жалобно хрупнуло стекло: очки в тонкой оправе слетели с носа и вмиг закончили свое земное существование.

Горела дверь изнутри, горела почему-то часть пола и несколько стеллажей – Романовы экспонаты, которые он собирал с таким великим трудом…

– Там огнетушитель, – прохрипел он и метнулся назад, в пламя.

– Не смей! – взвизгнула Майя, бросаясь следом.

Прошло еще несколько секунд, которые показались ей вечностью. Там, в дыму, что-то громыхнуло, зашипело, точно рассерженная кошка, и в огонь с силой ударила пенная струя. Майю, оказавшуюся в опасной близости от места событий, окатило с ног до головы. Заряд углекислоты мгновенно опрокинул ее на пол и накрыл снежной шапкой, точно елку на школьном дворе. Она попыталась ощупью найти дверь, но вместо этого почему-то уперлась лбом в ножку стола.

– Ромушка, – прорыдала она. – У меня глаза щиплет…

– Зачем тебя, идиотку, понесло назад? – послышался рассерженный голос.

– Ты бы без меня…

– Это точно, без тебя бы я пропал.

Чьи-то сильные руки подхватили ее под мышки и выволокли в коридор.

– Ну вот, – огорченно сказал Роман, – пропала косметика. Пойдем, я тебя хоть умою.

Вместе они кое-как доплелись до туалета с целомудренной табличкой «Мальчики» (девочки писали этажом ниже). Должно быть, они имели весьма предосудительный вид: хромой Роман исполнял роль поводыря и щеголял в почерневшем и местами прожженном костюме, лишь повязка дежурного издевательски алела на рукаве. Майя, совершенно ослепшая, была похожа…

– Я, наверное, похожа на новогоднюю елку, – высказала она мысль по этому поводу.

– Да? – Роман с сомнением оглядел ее снизу вверх. – Ну, если тебе нравится так думать…

…А по лестнице вверх уже грохотали сапоги, и перед парадным крыльцом в синих отсветах «мигалок» стояли две пожарные машины, яркие и красивые, точно американские игрушки для состоятельных детей…