Текст книги "Бал для убийцы"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава 9

– И слава богу, – истово пробормотал Артур, когда они втроем – он, Гриша и Майя – вышли из школы на морозный воздух… Хотя – какой там мороз. Так, восьмушка. – Жаль, конечно, что идея насчет опознания провалилась… Ну да этот упырь все равно себя расшифровал (и как его только к детям близко подпустили!). Ничего, теперь его надолго запрут.

– На двое суток, – тихо возразила Майя. – Дальше либо нужно предъявлять обвинение, либо отпускать. Следователь сказал, что, скорее всего, отпустят: улик против него – ни малейших.

Артур нахмурился.

– Как это «ни малейших»? А доблестные органы на что? Пусть ищут.

Он взглянул на семенившего рядом Гришу, потрепал его по плечу и улыбнулся – впервые, кажется, за долгое время.

– Ну вот наконец-то у тебя настоящие каникулы. Если никто не против, предлагаю двинуть в магазин за подарком.

– За каким подарком? – спросил Гриша.

– За Бэтменом. Ты же сам просил…

– Это когда было. Купи мне лучше гонки! Там машинки ездят по трассе со светофором…

Артур крякнул.

– Аппетиты у тебя, однако… С гонками придется подождать, малыш. Может, все же согласишься на Бэтмена?

– Не-а, – отозвался Гриша и помчался вперед по утоптанной дорожке меж деревьев и скамеек-сугробов.

Артур посмотрел ему вслед и вздохнул.

– И ведь не откажешь… Я вообще не могу им ни в чем отказать – ни ему, ни Лерке.

– А что за Бэтмен такой? – спросила Майя.

– Игрушка, – пояснил он. – Пластмассовая фигурка в маске, и к ней куча всяких прибамбасов. Гриша вокруг нее неделю крутился, как кот вокруг сметаны. А теперь – на тебе. Гонки-то дороже раз в десять.

Он помолчал и проговорил после паузы, будто советуясь с самим собой:

– Может, увезти их отсюда подальше?

– Кого?

– Леру с Гришей. Как-то не по себе, знаешь ли, от мысли, что их школьный директор подозревается в убийстве.

Гриша был уже далеко, однако услышал. Резко затормозил ботинками по снегу, подошел и спросил, глядя в упор:

– Куда ты хочешь нас увезти?

– Ну, не увезти, а просто перевести в другую школу. Правда, она чуть дальше от дома – да это не проблема, буду подбрасывать тебя утром на машине, а после уроков – забирать. Как тебе такая идея?

Малыш озадаченно засопел, склонив голову (алый помпон на шапочке клюнул вниз), и буркнул:

– Не хочу.

– Почему?

– Там все другое. Ребята новые и учителя… Не надо нас никуда переводить.

Артур кашлянул.

– Видишь ли… Тут тебе грозит опасность. Я пока не могу объяснить тебе – ты, наверное, и не поймешь…

Гриша подошел к отцу вплотную, запрокинул лицо – глаза были очень серьезны, как, должно быть, и мысль, которую он пытался донести.

– Пап, а если я пообещаю… Ну, дам честное-расчестное слово, что со мной ничего не случится?

– Миленький, да откуда ты можешь знать?…

– Я знаю, – упрямо сказал Гриша.

Майя, до того момента витавшая где-то в высоких сферах, вдруг остановилась. Что-то странное промелькнуло в словах мальчика… Нет, не в словах – скорее в интонации. В абсолютной, железобетонной уверенности – будто он сумел заглянуть в собственное будущее. Говорят, дети способны и не на такое.

Дети способны и не на такое…

Эта мысль гвоздем засела у нее в голове. Она рассеянно наблюдала, как Гриша зачерпнул пригоршню снега, скатал тугой шарик и запустил в дерево. Шлеп! На черном стволе расцвела белая отметина, брызги разлетелись во все стороны фейерверком, прощальным салютом… Да почему вдруг «прощальным»?

Не впадай в паранойю, строго приказала себе Майя. В чем ты его подозреваешь… готова подозревать? В поджоге музея? В том, что он до смерти забил охранника? Не смешно.

Однако упрямая мысль не давала покоя. Только (Майя неожиданно поняла и удивилась) имела она какую-то иную природу. Иной источник, обнаружить который в густых зарослях можно было, лишь забравшись в эти заросли.

Возле Артурова подъезда вышла заминка: в дверном проеме, наглухо перекрывая его, торчала чья-то широкая спина в отвратительно дорогой дубленке, а из недр подъезда слышался утробный собачий вой, местами скатывающийся в инфразвук.

– Я сказал типа «Фу!» в натуре! – заорала спина, теряя терпение.

Вой перешел в рычание. Слышать его было довольно жутко, и Майя невольно попятилась. Однако Гриша бесстрашно проскользнул вперед и объявил:

– Да это Кокос, он не кусается… Здрасьте, дядя Валера!

Спина развернулась и трансформировалась в молодого краснощекого детинушку типично «новорусского» облика («Наш сосед по площадке», – пояснил Артур). Детинушка упорно тянул за поводок, на другом конце которого изо всех сил упирался лапами громадный черный ротвейлер. Майя трусливо хмыкнула: такая зверина действительно может себе позволить не кусаться – заглотит целиком, не жуя, и вся недолга…

– Дохлую кошку учуял, – сердито сказал дядя Валера. – Уж что я с ним только не делал: и бил смертным боем, а он – ни в какую. И что интересно, на живых кошек ноль внимания, только если какая сдохнет…

– Вы бы на него хоть намордник надевали, – поморщился Артур. – Дети кругом…

Детинушка пробормотал под нос нечто вроде «это еще на кого намордник нужно надевать», но собаку придержал, освобождая дорогу.

– Зайдешь? – спросил Артур Майю.

Она вымученно улыбнулась:

– В другой раз. Сегодня я Ритке обещала…

– Тогда до завтра?

– До завтра.

Майя помахала им вслед, проводила глазами Арту-рова соседа с его Кокосом – мечтой эсэсовца и осталась наконец одна, посреди занесенного снегом дворика, в холодных синих сумерках.

Маленький гном в забавном капюшончике упорно стоял перед внутренним взором. Очень взрослые, серьезные глаза и нелепая уверенность в том, что ничего не случится (а может, наоборот, вполне даже «лепая»? Ну нет, паранойе – стоп!).

Игрушечный Бэтмен, страшноватая игрушка в маске с остренькими ушами и – с чем там – крыльями? моторчиком? – за спиной…

«Может, увезти их подальше?»

«Папа, а если я тебе пообещаю… Ну, дам честное-расчестное слово…»

«Слава богу, что Гриша никого не узнал…»

Никого не узнал. Просто вдруг стряхнул с себя задумчивость и улыбнулся – лукавой, слегка насмешливой, почти жестокой улыбкой, и эта улыбка была адресована одному-единственному человеку в карнавальном костюме, в полутьме школьного коридора, где на полу отпечатались белесые лунные квадратики…

– Он узнал, – сказала Майя, обращаясь к утопающим в сугробе тягам-перетягам. – Он узнал, узнал, узнал, черт возьми!…

Дневник

«…Она вошла в террор, будто бросилась с головой в черный омут – вся, душой и телом, отдав себя без остатка. Трудно было ожидать такого от юной девушки – такой самоотдачи, такого горячего стремления идти до конца… Она просилась на самые опасные участки работы, и ее иногда приходилось сдерживать, иначе погибла бы в первые же дни; тогда погибали многие гораздо более опытные. Энтузиазм хорош только при наличии холодного рассудка и трезвой головы бойца, а иначе…

Это был период торжества реакции. Охранка была сильна как никогда, многие наши товарищи гнили по тюрьмам и каторгам, иных (тоже многих!) уже не было на этом свете… И самым страшным, непереносимым было в ту пору – оказаться отрезанным от нашего движения… Представить себе трудно, что означало это для меня, „охотника за провокаторами", друга и верного соратника Владимира Бурцева (своего рода „особый отдел" в Боевой организации), – быть в стороне от событий, заключенным в Орловский централ в камеру-одиночку № 224, где лишь узкая койка, привинченная к каменному полу, узкая зарешеченная щель вместо окна, так высоко, что до нее не дотянуться, из которой в светлое время можно было видеть только кусочек голубого неба – я смотрел на него долгими часами, мучительно запрокинув голову… И – одиночество. Круглые сутки, дни, месяцы, похожие один на другой, в четырех стенах. Правда, мой адвокат добился для меня книг (их доставляет толстый библиотекарь из местного скудного хранилища). Хранилище оказалось набитым бульварными романами о необузданных любовных страстях где-нибудь в дорогом пансионе на побережье или в Венеции, где гондольеры скользят на своих длинных лодках по запутанным, как парижские улочки, каналам… Каналы вызывают в памяти родной Петербург, после чего мои мысли переключаются, и я получаю пусть короткую, но передышку.

Беллетристика захватывает меня целиком, и постепенно (к концу пятого месяца в одиночке) я перестаю различать ЭТУ реальность и ТУ – будто я, неприкаянная душа, мечусь меж двух миров, без надежды на отпущение…

Ночи переносятся хуже. Однажды я даже поймал себя на том, что лежу в темноте без сна и разговариваю сам с собой – просто так, чтобы не забыть простые человеческие слова. Пожалуй, именно в тот момент я впервые испугался по-настоящему: отныне самый сильный страх связан для меня с тишиной и осторожными звуками топора и пилы – для кого-то готовят виселицу.

Казнить в ту ночь должны были не одного, а сразу четверых: группу боевиков, взятых при экспроприации Земельного банка. С большим усилием я дотянулся до зарешеченного окна камеры. Зачем я это сделал – не могу объяснить. Может быть, надеялся посмотреть на них – в последний раз? Однако в проклятое окошко все равно был виден лишь крошечный кусочек неба… Мне удалось только услышать, как один из той группы, молодой, судя по голосу, еще мальчик, напевал какую-то задорную песню – будто шел не на виселицу, а на праздник. У меня сжалось сердце.

– Валек Кшисинский, – сказал на пятнадцатиминутной прогулке мой сосед через стенку, Анатолий Демин (убежденный эсер-бомбист, я знал его с незапамятных времен), помню, был дождь… Да, холодный, нудный, благодаря которому я сделал вывод, что сейчас осень, октябрь или начало ноября. В ботинках хлюпало, и отчаянно мерзли руки в кандалах, зато держиморды попрятались в будку дежурного и не донимали окриками. – Вот какие мальчишки ныне идут в революцию!

Помолчал и проговорил уже тише:

– Я знал его отца. Он погиб полгода назад – бомба взорвалась в лаборатории, в его руках. Валек был последним в их роду. Знаешь, я все больше прихожу к выводу, что эсдеки ошибаются в одном: нельзя всколыхнуть массы, опираясь только на теорию (пусть даже понятную, разжеванную, так сказать). Их идея хороша, но отдает маниловщиной. В ней нет духа героизма, настоящей романтики борьбы… Нет, такие вот дети – бесстрашные, готовые на все – пойдут только за нами, только в террор…

– И погибнут первыми, – вздохнул я.

– И погибнут первыми, – согласился Анатолий. – Я вспомнил сейчас одну девушку. Ее как раз принимали в организацию, незадолго перед тем, как меня арестовали. Я присутствовал на заседании штаба…

Он не успел рассказать мне подробности – отведенные нам пятнадцать минут истекли, нас развели по камерам. Время снова остановилось для меня – скоро придет жандарм (почему-то его визита я всегда жду с непонятным биением сердца) и уберет лампу. Все вокруг погрузится в непроглядную тьму, и останется только лежать на койке и думать, думать…

Однако эта ночь была наполнена для меня особым смыслом. Ожиданием чего-то важного – не обязательно доброго или злого, но – важного. Завтра в десять утра нас снова выведут на прогулку.

На следующий день Анатолий был как-то неестественно возбужден – не поймешь, веселье это или отчаянная попытка не показать свой страх.

– Завтра суд, – хрипло прошептал он, оказавшись будто случайно рядом со мной. – Скорее всего, повесят, хотя адвокат вроде бы дал надежду… Да я ему не верю. – Он закашлялся, отхаркивая кровью. – Я обещал рассказать тебе про девушку, которую приняли в организацию, но, наверное, не успею. Ты ею заинтересовался, верно?

– Да, – не стал скрывать я.

– Почему?

Я помолчал.

– Мы ехали в Петербург в одном поезде. Ее рекомендовал Николай Клянц?

Анатолий посмотрел на меня осуждающе:

– Он ведь в борьбе, как ты можешь называть его имя?

– Извини. Ее рекомендовал Студент?

– Он отстаивал ее кандидатуру перед Карлом. Она просила сделать ее исполнительницей при покушении на фон Лауница. Ей отказали.

– Почему?

Анатолий пожал плечами:

– Скорее всего, пожалели. Она, в сущности, еще ребенок. Ей бы в куклы, играть в папочкином имении… Кстати, недавно погибла ее старшая сестра. Думаю, тебе она известна…

Я вздрогнул.

– А подробности?

Анатолий слегка улыбнулся.

– Ты спрашиваешь не из чистого любопытства, я вижу… – Он вдруг приблизился ко мне и сунул мне за пазуху пачку листов бумаги. – Здесь все, что я знаю, – со мной на связи был один человек… Он служит в полицейском управлении, но сочувствует нашим идеям. Почитай, тебе будет интересно.

Я прижал бумаги локтем. Они были теплыми, а мне показались горячими, словно грелка.

– Спасибо тебе. Ты упоминал о человеке из полиции. Стало быть, смерть сестры той девушки не была случайной?

– Ее отравили, – поежившись, сказал Анатолий и снова согнулся в приступе кашля.

Потом его вырвало кровью. Я кинулся к нему, что-то закричал… Охранники наконец выползли из дежурки, лениво отпихнули меня, затем долго переругивались, решая, кто повезет арестанта в лазарет. Я не видел финала, нас растолкали по камерам и закрыли двери.

Демин умер вечером, в восьмом часу, на тюремной койке (в лазарет его так и не отправили). Судьба была милостива к нему: он не дождался суда и не увидел грубо сколоченной виселицы в Лисьем Носу. Листки, которые он передал мне во время нашей последней встречи, оказались написанными молоком. Я прочел их, только предварительно нагрев над лампой.

С тех пор я перечитывал их сотни раз, запомнив наизусть слово в слово. И, как только появилась возможность, переписал их в свой дневник. Но это уже потом, когда я бежал с каторги на Сахалине.

Оригинал, к сожалению, не сохранился – слишком много пришлось мне (и ему) пережить, слишком много верст проползти на животе. Да и бумага, на которой писал мой сосед, была отменно дурного качества: тюрьма есть тюрьма…»

Ранние зимние сумерки медленно окутывали комнату – сиреневые, постепенно переходящие в фиолетовые, потом в черные… Пусть, лениво думала она, не замечая, вернее, не реагируя ни на что вокруг. Надо бы выйти, вылезть из ступора, заставить себя хотя бы встать с дивана и зажечь свет… Да зачем? Гостей я не жду, шампанское не стреляет, тосты в честь хозяйки не звучат, все словно отравлено. Молчит телевизор в углу, под вышитой салфеткой, молчит радио (то ли я оглохла, то ли весь мир онемел), все молчит, а из источников света – только наряженная елка у окна, подключенная к реле: зажигается-гаснет, зажигается-гаснет…

Майя попробовала читать, безуспешно выбирая между «Сиренами» Ластбадера и «Темными аллеями» Бунина… Так и не выбрала, бросила, осознав, что не различает букв. Попыталась заснуть (сердобольная Ритка регулярно снабжала фенобарбиталом), но стоило прикрыть глаза, как комната с мигающей елкой предательски исчезала, возникал из небытия школьный актовый зал, мальчик в костюме гнома, преисполненное злости лицо школьного директора… Мог он запугать мальчика? Еще как мог, чем угодно, хоть двойкой по поведению. Однако вся соль в том, что Гриша не боялся. Наоборот, он… черт возьми, я сказала бы – он ощущал власть над убийцей. И даже наслаждался ею – это было видно по его лицу… Нет, не хочу об этом.

Позвонил Николай Николаевич Колчин, спросил: «Как вы?» – «Нормально». – «Второго числа с утра прошу в прокуратуру, необходимо снять официальные показания». – «Но ведь все и так ясно». – «Ничего не ясно, против Гоца по-прежнему нет ни одной улики, против вашего приятеля Романа Ахтарова – тоже, за исключением обгоревшей трости. Кстати, у вас не появилось ощущение, что Гриша что-то скрывает?»

И этот туда же.

– Честно говоря, мне претит мысль, что он как-то замешан в этом деле. Не лучше оставить его в покое?

– Лучше-то лучше, но я возлагал на него большие надежды… А так – школьного директора придется отпустить. Иначе меня живьем съедят. – Он помолчал. – Возможно, это прозвучит глупо, но… Словом, счастливого вам Нового года.

– Возможно, это прозвучит еще глупее, но вам того же.

Она положила трубку на рычаг, подошла к зеркалу, увидев себя как призрачный размытый силуэт на фоне колышущихся занавесей, бледное лицо, намек на тонкие (а в общем, обычные) черты, платье, шаль на плечах, распущенные волосы…

И услышала, как отчетливо скрипнула входная дверь.

«Я ее не заперла», – подумала Майя, ощущая липкую дурманящую пустоту во всем теле, и попятилась в глубь комнаты, к письменному столу («лобному месту», за которым мучила своих учеников… или они мучили ее). Нащупала призрачное орудие защиты: нож для разрезания бумаги, выставила его перед собой… В коридоре раздались шаги, вспыхнул свет, заставив Майю зажмуриться.

– Ты что сидишь в темноте, Джейн?

– Сева, – вздохнула она. – Ты меня до инфаркта доведешь.

Он смутился.

– Извини. Собственно, я пришел пригласить тебя в гости. Рита накрыла стол… Новый год все-таки, хоть и не слишком веселый.

Она приняла приглашение с тайным облегчением: наконец-то кто-то все решил за нее.

Обстановка действительно не блистала весельем, зато пришло ощущение покоя и безопасности. Была огромная, под потолок, елка с массой украшений, звучала музыкальная передача по ОРТ, аналог канувшего в небытие «Голубого огонька», стоял накрытый стол посреди гостиной, вызывающий ассоциацию с поминками… Пусть. Главное – не одна. Рядом Ритка в вечернем макияже, с высокой прической, настоящее парикмахерское чудо баксов за пятьдесят, не меньше, в лиловом брючном костюме от Армани и туфлях-лодочках от Ле Монти. Рядом Келли в длинном свитере из ангорки, папин подарок (Севушка любит баловать своих дам и знает толк в шмотках), рядом сам Сева в бежевой рубашке и при галстуке, открывает шампанское – моя семья, мои защитники, с которыми не страшно встретить любой пролетарский праздник – хоть Новый год, хоть День Парижской коммуны.

– Давайте бокалы, – заторопился он. – Без трех минут двенадцать. Сейчас президент будет говорить речь.

– «Мы строили, строили и наконец построили», – угрюмо фыркнула Келли. – Ура, понимаешь.

Одновременно с боем курантов зазвенели бокалы, они разом выпили, будто стараясь заглушить то ли страхи, то ли непонятное чувство вины. («Давайте не будем о грустном, – попросила Рита. – Никаких убийств, хоть сегодня, ладно? Джейн, попробуй оливье. Севушка у меня большой специалист по салатам…»)

Потом пришла из соседней квартиры Вера Алексеевна, и Майя вдруг удивилась ее тонкому шарму, которого раньше не замечала, будто та всегда скрывала его под нарочито простенькой одеждой – всеми этими платками и цветастыми кофтами «под крестьянку».

– Между прочим, мама долгое время жила за границей, – с гордостью пояснила Рита, и Вера Алексеевна смутилась. – Только привыкла это скрывать.

– Нуда, нуда, – мелко закивала та головой. – Вы-то не знаете, а были времена, когда за это можно было здорово поплатиться. Я вот ускреблась, а Сашеньку моего взяли в пятьдесят первом за низкопоклонство перед Западом.

– Сашенька – это…

– Мой старший брат.

– Тетя Майя, а когда отпустят Романа Сергеевича? – подала голос Келли, лениво поглядывая в телевизор (президент с уставшим багровым лицом, с трудом оседлав трибуну, робко попросил у народа прощения за проделанную работу в истекший период).

– Теперь скоро, – подумав, ответила Майя. – Дело практически раскрыто.

– Да уж, – усмехнулась Лика. – Тебе, папуля, надо было быть осторожнее: отдал меня в школу, где директор – маньяк…

– Не говори ерунды, – поморщился Сева и сдался: – Майя, ты со следователем на короткой ноге… Им известно, почему Гоц убил охранника?

Она пожала плечами:

– Видимо, у парня проблемы с психикой. Хотя у следователя другая версия.

– Какая? – живо заинтересовалась Лика.

– Якобы в музей попало нечто такое, что могло повредить Гоцу на выборах. А тут к открытию экспозиции ожидалось телевидение, пресса… Нужно было действовать, и быстро. Вот он и не нашел ничего лучшего, чем… Охранник, видимо, что-то заподозрил, пошел следом – и наткнулся на удар по голове.

– Он всегда мне не нравился, – подала голос Рита.

– Охранник?

– Директор.

Разговор сам по себе затих. Лика вскоре ушла к себе, на полную мощь врубив «Ди пепл», Сева с Риткой рассеянно и без особого интереса уткнулись в телевизор – но Майя чувствовала исходившее от них напряжение. Будто она, Майя, рассказала неприличный анекдот. Или случайно высказала мысль, поразившую обоих. Неосознанно, но приблизилась к некой разгадке. По какой-то непонятной ассоциации ей вспомнился дневник, который она листала в Ромушкином музее. Дневник неведомого Гольдберга. Дневник, который погиб в пламени и унес с собой свою тайну: «Дорого я дал бы, чтобы узнать, кто скрывается под этим псевдонимом – наверняка ведь кто-то из наших, из особо проверенных. Возможно, тот, с кем я здороваюсь за руку и приветливо улыбаюсь при встрече…» Интересно, узнал ли «охотник за провокаторами»… Да к чему мне это?

К тому, вдруг подумала она, что дневник – единственный экспонат, чей хозяин так и не объявился. Не улика, конечно, даже не факт, лишь маленькая деталь мозаики, относящаяся, может быть, совсем к другой картинке…

Она поднялась:

– Пожалуй, я пойду. Спасибо, что пригласили, не дали умереть в одиночестве.

– Да что ты, Джейн, – встрепенулась Рита, тоже вскочила, уронив бокал и вылив дорогущий «Наполеон» в тарелку с салатом. – Ты умница, что зашла. В следующий раз ждем тебя вдвоем с Ромушкой. Когда все закончится, возьмешь меня в подружки невесты?

Майя улыбнулась. Милая, милая Риточка, милый Сева (тот вяло махнул рукой, оставшись за столом и продолжая планомерно напиваться). Единственные близкие люди, от которых можно ожидать поддержки… Да всего можно ожидать, шепнул кто-то ехидный изнутри.

С утра улица оделась в юный белый снежок. Искрились гирлянды на балконах домов, искрились витрины магазинов и стремительно размножающихся киосков с сигаретами, водкой, шоколадками и всякой бестолковой всячиной, без которой, однако, не обходится ни один уважающий себя праздник.

У одного из киосков Майя остановилась, бросив взгляд за стекло: оттуда, из недр, весело скалилась метровая плюшевая рептилия с абсолютно человеческими осмысленными глазами (ну да, год Дракона). Вокруг рептилии расположились табором игрушки рангом помельче: наборы «Лего», елочные шары, автомобильчики и роботы-трансформеры. Ага, вон и пресловутый Бэтмен – довольно страхолюдное существо, человек – летучая мышь в ушастой маске и со сложенными крыльями за спиной. Надо же, и вокруг этого уродца Гриша «вертелся неделю»… Да, но потом почему-то охладел… Понятно почему: сверкающие великолепием гоночные автомобили, несущиеся по скоростной трассе, поразили юное воображение.

– Сколько стоит Бэтмен? – спросила Майя у продавца.

– Восемьдесят рублей.

Сущие копейки. Она покопалась в кошельке, отсчитала требуемую сумму и получила взамен усеянную звездами картонную коробку с целлулоидной крышкой.

– А автогонок у вас нет?

– Нет, – махнул рукой продавец. – Это в супермаркете, в квартале отсюда. Только, предупреждаю, они стоят гораздо дороже.

– Я знаю.

Надо было и Лере купить что-нибудь в подарок, подумала Майя. Одна беда: я ничего не знаю о ее вкусах. Как и вообще о вкусах тринадцатилетней девочки. Надо было при встрече спросить потихоньку…

Во дворе возле дома Артура стоял гомон: целая бригада ребятишек ударными темпами строила крепость из снежных блоков. Крепость обещала получиться красивой и грозной: с толстыми стенами, зубцами и двумя угловыми башнями. Одну из этих башен строители и возводили в данный момент. Майя засмотрелась, на минуту отключившись от насущных (криминальных) переживаний и вернувшись в собственное счастливое детство: у них с Ромушкой, Севой и Ритой была такая же крепость. Ну разве что поскромнее размерами. Крепость, которая за одно воскресное утро успевала десяток раз перейти из рук в руки, и Майин синий шарфик, привязанный к палке, то реял впереди атакующих, то взмывал над ледяной стеной – он тоже был бойцом, ее шарфик, и возвращался домой, овеянный славой и насквозь промокший, как и его хозяйка…

Пацаненок лет десяти – курносый, большеглазый, в бордовом китайском пуховичке – задрал голову и прокричал:

– Гри-и-шка! Чего дома сидишь, выходи!

– Иду! – отозвались из форточки на четвертом этаже. – Только валенки надену…

Майя поднялась по лестнице и позвонила в дверь. Открыл Артур, одетый по-домашнему, в клетчатую ковбойку и старенькие вытертые джинсы, но все равно, даже в этом наряде, удивительно элегантный. Улыбнулся, прижал Майю к себе, прошептал на ухо: «С Новым годом!», увлек в гостиную, к накрытому столу… Бывшие учитель и ученица, бывшие любовники – а ведь не все умерло, вдруг подумала она, его влечет ко мне, как и раньше… А меня к нему? Майя прислушалась к собственному сердцу: нет, меня сейчас волнует совсем другое. И пришла я сюда с иной целью: разобраться в своих подозрениях, попробовать… ну, если не найти разгадку (не все так просто и быстро), то хотя бы чуть-чуть приблизиться к ней.

Гриша топтался в прихожей, натягивая валенки. Майя присела перед ним на корточки и протянула купленную в киоске игрушку.

– Поздравляю, малыш. Расти большой.

Мальчик посмотрел на подарок без всякого интереса, но взял, вежливо сказал: «Спасибо», на минуту скрылся в комнате и вышел обратно.

– Пап, я к ребятам.

– Иди, – разрешил Артур. – Только смотри, от дома ни на шаг!

– Ага!

Майя почувствовала некую уязвленность. А впрочем, чего ты ожидала, возразила она себе. Ясно же было сказано: Бэтмена мы уже не хотим, а хотим машину со светофором…

– Ты собиралась о чем-то с ним поговорить? – вдруг спросил Артур, разливая по бокалам шампанское.

– Сама не знаю, – честно сказала она. – Тебе не кажется, что он что-то скрывает?

– Да ну. Опять ты за старое.

– Извини. – Она задумчиво посмотрела сквозь бокал, снова на краткий миг захваченная прошлым: мерцающие свечи в канделябре, «Золотистый ликер», белая скатерть на сдвинутых вместе партах, глаза Романа в осаде черных ресниц, под черными сросшимися бровями… Кто бы мог предположить, что невинный новогодний вечер в невинной близости от школьного музея закончится так ужасно…

– Ты сомневаешься в виновности Гоца?

Помнится, Лика Бродникова совсем недавно задала ей тот же вопрос. И, помнится, не получила вразумительного ответа.

– Сомневаюсь? Почти нет, но… остались неясности. Следователь сказал, что целью преступника был поджог музея, а охранник погиб как свидетель.

– И что?

– Зачем директору школы идти таким сложным путем? Он мог украсть ключ или подобрать отмычку… Да просто подойти к Роману и попросить. Почему он этого не сделал? Боялся навлечь на себя какие-то там подозрения? Подозрения в чем? Пусть даже в его прошлом было нечто темное и постыдное – тайна, которую он берег…

– Берег – да не сберег, – заметил Артур. – Знаешь, если хорошо постараться, то на любого можно найти компромат. И на меня, и на тебя в том числе. Но ведь мы с тобой не рвемся заседать в Думе. Вот и сообрази, сколько у нас остается подозреваемых.

Майя глотнула шампанского, поставила бокал, отрешенно прислушалась к шуму на улице: тот самый мальчишка в китайском пуховичке опять кого-то окликал:

– Ну скоро ты?!

– Разорались на весь двор, – послышался скандальный женский голос. – Людям в законный выходной покоя нет…

Накрытый тяжелой бархатной скатертью стол был придвинут к окну – надо думать, чтобы освободить пространство посреди комнаты («Лерка с Гришей вчера развлекались, – пояснил Артур. – Железную дорогу строили»), и это позволяло Майе праздно созерцать окружающий пейзаж. Три громадные девятиэтажки в форме буквы «П», кусочек улицы в просвете между ними, аккуратные кустики аллеи, полускрытая за деревьями легковушка (что-то знакомое… или почудилось?), снежный городок и раскрасневшаяся малышня…

Майя перевела взгляд на Артура и подумала: а он прав. Коли принять за основу его критерий, то подозреваемых можно пересчитать по пальцам…

Точнее, по двум пальцам.

Василий Евгеньевич Гоц и Всеволод Георгиевич Бродников. Два гладиатора на предвыборной арене (нет, не ассоциируются они с гладиаторами – скорее с двумя скандалящими покупателями в очереди). Двое, из которых остаться должен только один. Двое, для которых вся эта свистопляска вокруг школьного музея может иметь хоть какой-то смысл, учитывая грядущий и так и не состоявшийся визит телевизионщиков…

– Нет, это глупо, – вырвалось у Майи.

– Что именно?

– Подозревать Севу, – ответила она и, окончательно наплевав на логику, добавила: – Мы с ним дружим с самого детства, они с Риткой – практически моя семья, ближе у меня никого нет…

– А я, значит, не в счет? – тихо спросил Артур, пристально рассматривая елку в потушенных огнях.

– Я не то хотела сказать. Просто… Не могу представить, как Севка крадется по темному коридору и впрыскивает бензин сквозь замочную скважину. А уж тем более – бьет по голове охранника. Можешь сколько угодно смеяться, но он… Он не вписывается в эту картину.

– Тоже мне аргумент.

– Ну извини. – Майя нахмурилась, размышляя. – Все это отдает чем-то ненормальным.

– То есть действовал психопат?

– Сева вполне здоров.

– А школьный директор?

– Откуда мне знать? Следователь высказал предположение, что Гоц имел в своем прошлом (не обязательно в своем) какую-то постыдную тайну. К примеру (я фантазирую), его дедушка выдал врагам подполье…

– Чушь, – отрезал Артур. – Открой любую газету, почитай: половина мэров, губернаторов, депутатов – бывшие клиенты «Матросской тишины».

– А вторая половина?

– Вторая половина досиживает срок. В сравнении с ними Гоца вполне можно причислить к лику святых. – Он внимательно посмотрел на Майю, вяло жующую салат. – Ладно, это версия следователя. А что думаешь ты?

Майя смутилась.

– Дурацкая мысль… Но вдруг эта тайна касается его болезни? Я имею в виду какое-то психическое расстройство. Или наркотическую зависимость.

– Вот как?

– Некоторые признаки есть. Келли замечала… Впрочем, мы с ней не специалисты.

– Дела. – Он покачал головой. – Надо Леру с Гришей убирать из этой школы.

– Так ведь ничего не доказано!

– А если совсем не докажут? Опознание сорвалось, теперь против Гоца ничего нет.

– Коли он в самом деле наркоман – докажут, – уверенно произнесла Майя.

Артур усмехнулся, снова наполнил бокалы.

– Что-то мы с тобой не о том. Новый год все-таки.

– Правда. – Майя огляделась вокруг, будто очнулась. – Между прочим, я здесь впервые.

Они оба рассмеялись своему открытию.

– Действительно, впервые… И как тебе?

– Мило, – оценила она. – Хотя и тесновато.

Артур развел руками:

– Что поделаешь. Старую квартиру после развода пришлось разменять.

– А где она сейчас? Я имею в виду, твоя бывшая жена.

Он пожал плечами:

– Она даже адреса не оставила – просто собрала вещички и укатила с одним типом. Кажется, в Ригу, но я не уверен.

– Ты мне не говорил. А кто он?