Текст книги "Бал для убийцы"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Николай Буянов
Бал для убийцы

От автора: выражаю сердечную благодарность моему другу и консультанту, археологу, доктору исторических наук Геннадию Белорыбкину за неоценимую помощь в создании этой книги.

– Почему ты не хочешь туда идти? – спросил он. – Ведь это самое обычное место, мы бывали там много раз.

– Но не сегодня, – возразила она. – Ты сам знаешь, сегодня особенное число. В такой день даже самые обычные места могут преподнести какие угодно сюрпризы.

– Разве ты не любишь сюрпризы?

– Люблю, – призналась она. – Если только за них не приходится платить слишком много.

Дж. Крюс, «Тим Талер, или Проданный смех»

Предместье Тулон, пансионат «Лазурный», Франция, 1939 г.

Комната выходила окнами на солнечную сторону – отсюда открывался прекрасный вид на пляж, покрытый ярко-желтым песком (восточная оконечность Лионского залива в нежном бархатном мае, на исходе южной весны). На песке лежали синие и оранжевые топчаны для загара (прислуга уберет ближе к вечеру), тут и там стояли свернутые навесы на металлических штангах, напоминавшие цапель посреди болота, валялись куски оберточной бумаги и газеты в масляных пятнах – такое впечатление, будто постояльцы все, как один, ходили на пляж не загорать и купаться, а наполнить желудки, чтобы потом, в кафе, брезгливо ковырять вилками в тарелках: «Мон амур, я на жуткой диете – ни соли, ни холестерина, ни, упаси бог, мучного. Этот доктор берет фантастические гонорары и мучает хуже гильотины, но каков результат!» (Никакого результата: была тумбой с тройным подбородком и отечными ногами, ею же и осталась.) На гребне, намытом когда-то, миллион лет назад, отступившим морем, в лунке лежал забытый кем-то красный мяч с белой полоской вдоль экватора.

– Это наш? – спросил мальчик девочку, указывая сквозь окно.

– Нет, наш забрала бабушка. А этот, наверное, оставила Мими: она вечно забывает свои вещи где попало.

Мальчику было лет восемь. Он был одет в модный матросский костюмчик (зюйдвестка, переделанная из обычной белой рубашки, и полотняная шапочка без козырька, зато с настоящим помпоном – как у моряков на сейнере, стоящем в порту в трех милях отсюда), синие гольфы, запачканные песком, и сандалеты с оторванным ремешком. Девочка была младше. Бабушка утверждала, что она растет красавицей – в мать (впрочем, свою маму девочка никогда не видела: та скончалась при родах в маленькой и жутко грязной больнице для неимущих недалеко от Ле-Крезо, в городе, который девочка совершенно не помнила, хотя и появилась там на свет. Зачем маму занесло туда – ни родных, ни знакомых у них там не было, – она тоже не знала, а бабушка не рассказывала).

Она деловито обошла вокруг кровати, такой огромной и высокой, под марлевым балдахином от насекомых, посмотрела на лежащего мужчину и неуверенно сказала брату:

– По-моему, у нас получилось.

– По-моему, тоже. Только ни до чего не дотрагивайся. И надо подмести пол, от нас остались следы.

– От вас, сударь! Это вы целый день скакали по песку, хотя бабушка запретила…

Мужчина, лежащий на роскошной кровати под балдахином, был мертв – белая рубашка (не слишком свежая, не слишком дорогая, но приличная) была залита кровью, сочившейся из раны на груди: все симптомы красноречиво указывали на насильственную смерть, причиненную огнестрельным оружием. «Пол подметать я категорически не буду, – сердито подумал мальчик. – Что с того, что песок действительно от моих сандалет, веник – дело женское».

Он презрительно отвернулся, внимательно оглядывая комнату: не забыли ли чего. Нет, самое главное они забрали: пистолет, спрятанный в примитивном тайничке – в книге с вырезанным в страницах углублением. И дневник – старая, обтрепавшаяся по краям тетрадь в коричневом клеенчатом переплете.

– Ты не забыл, что дал мне слово? – требовательно спросила девочка.

– Какое?

– Ты обещал выбросить эту гадость в воду, чтобы никто не нашел (под «этой гадостью» подразумевался пистолет).

– Вот еще! – фыркнул он. – Пистолет еще может пригодиться. Пока мы не уберемся отсюда…

– Все равно ты не умеешь им пользоваться. А если его найдут, то бабушка…

– Ладно, ладно. Выброшу при тебе. Тетрадку они решили сохранить. Мертвому мужчине она все равно не нужна, а они, когда подрастут и научатся читать, прочтут обязательно – мальчик свято верил, что они найдут описание места, где зарыт пиратский клад (бабушка частенько рассказывала им разные истории про пиратов, затонувшие корабли и бескрайние океаны, хотя сама до этого ни разу не была даже на море). Девочка соглашалась: если бы и вправду разбогатеть, можно было бы уехать подальше отсюда, купить дом с садиком и балконом, себе – новое платье с бантом и куклу, выставленную в витрине магазина, что напротив церкви Святой Троицы, на улице Фиалок, брату – книжку с картинками, бабушке – новые очки, которые не будут сползать с носа…

Мальчика, однако, ждало горькое разочарование: дневник понятия не имел о пиратских кладах. Все страницы были заполнены неровным старческим почерком (у первого автора рано начали слепнуть глаза: сильная катаракта, заработанная в темном каземате Орловского централа). Чернила местами выцвели, местами растеклись – видимо, тетрадь немало пережила на своем веку. Лишь последняя запись, сделанная позже, почти через четверть века, выглядела лучше предыдущих. И почерк был поровнее, и перо не такое дрянное (серебряный «Данглар» в сафьяновом футляре, на столе – дети его не тронули). Видимо, мужчина писал незадолго перед смертью:

«Я нашел ее. Наконец-то я ее нашел – здесь, в этом Богом забытом месте. Она нисколько не изменилась, несмотря на годы и потрясения. Кажется, я все еще люблю ее. Или ненавижу? Говорят, будто эти два чувства очень похожи. Не знаю. Если бы не этот дневник, не записи, сделанные рукой Аристарха Гольдберга, я бы, наверное, бросил все к чертовой матери много лет назад и жил нормальной человеческой жизнью, не пряча лицо под дурацкой маской… Впрочем, пустая болтовня. Клонит в сон… Завтра все будет кончено. Завтра я убью ее…»

Глава 1

Санкт-Петербург, ранняя весна, 1909 г.

«Директору 4-го отделения

Департамента полиции

г. Санкт-Петербурга,

е. Высокоблагородию полковнику

Ниловскому Ю. Д.

Милостивый государь!

Довожу до Вашего сведения факты, касающиеся Вашего недавнего вопроса.

Убийство адмирала флота е. Высокопревосходительства Дубасова А.А. (15 декабря п. г.) и генерала Павлова А.С. (1 января с. г.) было санкционировано ЦК партии с. ров, разработка планов операций была осуществлена при участии гг. Криковича („Кравчук"), Зеленовского („Барин") и инженера Лебединцева (псевдоним неизвестен). Ответственность за теракты взял на себя т. н. „Летучий северный отряд", действующий под рук. „Карла" (настоящее имя и фамилия неизвестны). В настоящее время подойти к „Карлу" не представляется возможным – мое положение в Боевой организации весьма шаткое. Прошу ввести в действие агента Шахову для моего прикрытия. Опасаюсь подозрения со стороны подпольщиков, хотя пока их внимание сосредоточено скорее на „Барине" – на этом настаивает, в частности, „Филипповский"…»

Его всегда восхищала способность этого агента строить фразы в донесении – он поражал воображение, и Юрий Дмитриевич иногда ловил себя на том, что побаивается его, как бомбы с часовым механизмом, неизвестно на какой час заведенным.

В кабинета было прохладно (Ниловский любил холод и терпеть не мог жару, оттого прислуга в его доме никогда не заклеивала форточки на зиму) и темно: напольные часы фирмы Бренеля пробили семь, высокий потолок утонул во мраке, а вместе с ним – и полки с редкими книгами, доставшимися еще от отца, героя Балканской кампании, и портьеры темного бархата на окнах, и даже углы стола – все, кроме того, где стояла лампа под китайским абажуром. Стол был покрыт зеленым сукном и вызывал мысли о бильярде. А также о крепком кофе и хорошем вине (графин с бордовым каберне и серебряные стаканчики на подносе, на белоснежной салфетке) – все заранее приготовлено и отрепетировано, как на премьере спектакля: знающий полицейский своих агентов обязан беречь и обхаживать, словно режиссер – капризную примадонну.

До назначенного срока оставалось полчаса. Он потянулся, взял со стеллажа «Цветы зла» Бодлера, лениво перелистал и поставил назад, смахнув с корешка пыль. Пересек комнату, сел за рояль, принялся одной рукой наигрывать Скрябина – в темноте, не зажигая свечей и не глядя на клавиши.

Она появилась вместе с глухим боем часов. Юрий Дмитриевич открыл дверь, принял мокрую шубку, отметив, что женщина подавлена: она прошла через коридор молча, опустив голову и даже не взглянув в зеркало (совсем плохой признак). Ну да ничего, утрясется, уговаривал себя Ниловский. Главное – такт и верный тон в разговоре.

Читал ваши отчеты, – сказал он, усаживаясь подле нее на диван с высокой спинкой. – Весьма недурно, вы молодец. Что будете пить, Софья Павловна? Чай, кофе, шоколад?

– Кофе, если можно, – еле слышно ответила она, глядя прямо перед собой.

– Вы озябли? – Он взял ее тонкие пальцы (они и впрямь были ледяные) в свои, с успокаивающей улыбкой заглянул в глаза, в который раз подивившись их красоте – большие, широко расставленные, вспыхивающие зелеными бликами во мраке гостиной (прелестная женщина, жаль только, досталась не тому). – Может, чего покрепче? Коньячку не желаете?

– Нет. Я и так много пью в последнее время. Постепенно превращаюсь в алкоголичку.

– Что-то случилось? Вас подозревают?

– Не знаю, – проговорила она, высвобождая руку. – Ничего не знаю… Страшно.

Она с мольбой подняла глаза. Каштановые волосы, уложенные в тяжелый узел на затылке, чуть растрепались, и шелковые пряди скользнули вниз, к белой шее.

– Отпустили бы вы меня, Юрий Дмитриевич. Не могу больше, право… Сорвусь, скажу лишнее, и – конец. Погубите вы меня.

Ниловский тайком вздохнул и поднялся, чтобы приготовить кофе на спиртовке. Поставил перед гостьей инкрустированную серебром вазочку с пирожными, на которые та даже не взглянула.

– Зря вы так, голубушка. Мы все делаем дело, полезное для России. Покушение на генерала Трепова благополучно предотвращено – благодаря вам, моя дорогая, вы прекрасно сработали.

– Вы… схватили их?

– Только исполнителя. Студент, девятнадцать лет. Сумасшедший или играет такового. Однако – я уверен – на серьезных людей в Боевой организации, а тем более на тех, кто связан с ними в Думе, он вывести не способен. Это плохо.

Его тон стал жестким.

– Мне необходим Карл. Человек, стоящий во главе «боевки». Тот, кого ваш супруг снабжает деньгами.

– Но вы же знаете, – в отчаянии проговорила женщина, – Вадим никогда не состоял ни в одной партии. Его элементарно запугали. Он не спит по ночам…

– Это частности. Вам известно, чем занимается ваш муж. Он много лет собирал компромат на состоятельных клиентов своего казино, выкупал долговые расписки, не пренебрегал вульгарным шантажом и незаконными финансовыми операциями. А когда нашлись предприимчивые люди, прихватившие его на этом, он предпочел выполнить их требования, лишь бы не попадать в поле зрения властей. Что ж, он сделал свой выбор.

– Он просто испугался…

– Он испугался тюрьмы. А вы испугались того, что останетесь одна, без средств, с вечным клеймом… Вам, Софья Павловна, страх заменил любовь.

Юрий Дмитриевич прошелся по кабинету, заложив руки за спину.

– Не обижайтесь на мой тон – право слово, я уж с вами и так и этак, а вы все свое: отпустите да отпустите. Это же не извозчик: сказал лошади «Тпру!» – и готово. – Он снова вздохнул. – Вы давеча не ответили на мой вопрос: вы чувствуете подозрение к себе?

– С первого момента, – отрешенно ответила гостья. – С самого первого дня. Там ведь умнейшие люди, очень образованные и ученые конспираторы – пожалуй, даже получше ваших… Чему вы улыбнулись?

– Когда?

– Сейчас. Вы будто обрадовались тому, что мне не верят.

Он мысленно поежился: дамочка, сама того не ведая, ударила в точку.

– Вы просто неверно оцениваете обстановку, милейшая Софья Павловна. Подпольщики ощущают, что кто-то в их окружении работает на Департамент, однако их подозрения не имеют в виду никого конкретного. За последнее время провалились два крупных теракта, арестованы четыре боевика, разгромлена лаборатория, где готовили взрывчатку… Конечно, они не могли не насторожиться. Но вам беспокоиться нечего.

– А арестованные? Что они, отказываются говорить?

Ниловский будто не услышал вопроса. Не станешь же объяснять, что из четверки, взятой при подготовке взрыва на конспиративной квартире генерала Курлова, в живых остался только один человек, который сейчас пребывал в психушке под усиленным надзором. Остальные трое были мертвы: двое скончались в застенках, не выдержав пыток, третья, девушка из известной дворянской семьи, покончила с собой в кабинете следователя.

– Мы не стали вербовать вашего мужа, Софья Павловна, потому что – вы правы – товарищи раскусили бы его в два счета. Они используют его как денежный мешок – не более того. Революция, дорогая моя, требует очень больших денег. Поэтому Вадима Никаноровича хоть и подозревают, но не трогают. А вас…

Он сделал паузу. Она подняла бледное лицо, губы приоткрылись, в зеленых глазах плескалось обреченное ожидание.

– Вы слишком женщина, Софья Павловна. Вы вся – вслед за мужем, куда он, туда и вы. Вы не способны жить одна, не способны на собственное мнение. Поэтому – по определению – не способны быть агентом охранки. Так они думают.

– Но я веду себя нервно. Я оглядываюсь по сторонам, когда иду по улице. – И вдруг, без всякого перехода, она произнесла: – Можно вас спросить?

– Да, – рассеянно отозвался он.

– «Челнок» – кто это?

Она увидела, как собеседник дернулся, будто от удара током.

– Почему вы спросили?

– У вас на столе я случайно увидела донесение – оно было подписано этим псевдонимом. Он тоже ваш агент? Как и я?

Ниловский встал, давая понять, что аудиенция окончена.

– Есть хорошее правило, милейшая Софья Павловна: знать следует ровно столько, сколько необходимо. Лишняя информация порою сильно сокращает жизнь.

– Жизнь, – горько повторила она. – Лгать, изворачиваться, бесконечно оглядываться, проверяя, нет ли слежки, составлять донесения по ночам… Господи, как ужасно!

Уже подавая женщине шубку в прихожей, он спросил:

– Мне известно, что в этом месяце, к годовщине расстрела демонстрантов на Литейном, Боевая организация запланировала три террористических акта. Два из них благодаря вам были взяты под контроль. А кто намечен третьим?

– Не знаю, – удивилась она. – В моем отчете говорится о двух актах. Кто вам сказал, что их намечено три?

– А разве нет?

Она пожала плечами:

– Вы мне не доверяете?

– Просто уточняю. – Он открыл дверь.

Женщина спустилась по лестнице – он, стоя в дверях, слышал стук ее каблучков. И безмолвно ругал себя за беспечность. Чужое донесение на столе, на зеленом сукне («Милостивый государь! Довожу до Вашего сведения…»). Лист бумаги, исписанный мелким, словно бисер, наклонным почерком – таким пишут обычно эмансипированные дамы или истеричные юные поэты, сочиняющие свободолюбивые оды и доносы на собратьев по перу… Внизу стояла подпись «Челнок». Надо думать, недавняя посетительница, бросив случайный взгляд на стол, обратила внимание сначала на чужой почерк, потом – на чужую подпись. Это был промах. Второй промах Юрий Дмитриевич допустил, когда вышел на лестницу: могли бы и выстрелить сразу, с темной площадки. Или бросить бомбу – в освещенном дверном проеме он представлял отличную мишень… Эх, Софья Павловна, Софья Павловна!

Она знала о готовящемся покушении – третьем по счету. Знала, кто должен был пасть его жертвой. И даже то, что акция была намечена на ближайшие сутки (возможно, на сегодняшний вечер).

Она с трудом вышла из подъезда и встала без сил, прислонившись спиной к стене, глядя на ряд мрачных серых домов, слушая, как большие круглые снежинки опускаются на мостовую и тают в черной воде у каменного причала… Следовало бы поднять повыше воротник и спрятать озябшие ладони в муфточку… Но нет, она дышала полной грудью, подняв бледное лицо к небу и шепча молитву одними губами.

– Вам плохо, барышня?

Какой-то прилично одетый господин в темном клетчатом пальто и английском котелке, с тяжелой тростью осторожно, чтобы не напугать, тронул ее за локоть.

– Простите, что обращаюсь к вам. Мне кажется, вы больны. Вам не нужна помощь?

– Нет, нет, – поспешно ответила она. – Все в порядке.

– Вы уверены? Может быть, кликнуть извозчика?

– Я лучше пройдусь. Извините.

И пошла по набережной, не оглядываясь. Разбитной малый с русым чубом, выбивающимся из-под шапки, в распахнутой душегрейке, проходя мимо (видно, хорошо «посидел» в ближайшем кабачке), подмигнул господину с тростью:

– Хороша, а, ваше сиятельство?

– Кто такая, знаешь?

– Как не знать-с. Супруга Вадима Никаноровича Донцова – у него заведение на Васильевском и две гостиницы на Литейном. Уважаемый человек.

– А жена-то «уважаемого человека» одна по вечерам гуляет… Кажется, она из этого дома вышла?

Парень озадаченно почесал в затылке.

– А ведь верно. Что делать-то, Илья Иванович? Проследить?

– Времени нет. Все на местах?

– Все, – лицо парня сделалось серьезным и сосредоточенным. – Начинаем?

Господин с тростью оглянулся вокруг, профессионально отмечая детали: темное окно дома напротив, свет из полуоткрытой двери трактира, пьяный (по виду мастеровой), мирно посапывающий у порога. Праздная парочка – проходит мимо и брезгливо отворачивается, женщина зажимает хорошенький носик и что-то вполголоса говорит спутнику…

– Ждем, – сказал Илья Иванович. – Если дамочка – агент охранки, то Ниловский должен скоро выйти. Не будет же он до завтра сидеть в квартире.

Юрий Дмитриевич тем временем осторожно прикрыл дверь и повернулся к человеку, напряженно дышавшему у него за спиной. Тот судорожным движением просовывал руки в рукава полковничьей шинели. Ниловский рассмеялся и похлопал собеседника по плечу:

– Не умирайте раньше времени, Губанов. Подумайте: вы могли бы сейчас гнить на каторге, кровью бы харкали на болотах. А так – двадцать шагов, и свобода. Ваш формуляр я сжег на ваших глазах…

– Так-то так, господин полковник, – глаза человека косили от страха. – Только… Вы уверены, что нынче они стрелять не станут?

– Они приурочили теракт к расстрелу демонстрантов на Литейном. Ближайшие дни боевики установят за мной наблюдение – вот тут-то вы и будете необходимы, чтобы их обмануть. – Ниловский внезапно рассердился. – Да что вы мнетесь, уважаемый? Захотели в Сибирь – могу устроить. Не выходя из кабинета. Ну?

Он шагнул к телефонному аппарату в глубине комнаты. Собеседник испуганно схватил его за рукав:

– Нет, нет! Я… Я готов.

Ниловский довольно хмыкнул.

– Давно бы так. Значит, договорились. Выходите из подъезда, под фонарем замедляете шаг, позволяете рассмотреть себя со спины. Напротив трактира будет стоять пролетка, кучер в ней – наш человек, ему даны инструкции отвезти вас на конспиративную квартиру. Там вы будете в безопасности. Переодеваетесь, билет до Вены и деньги у вас в кармане. И – все, голубчик. Можете забыть меня, как страшный сон.

– Не обманете? – спросил тот перекошенным ртом.

– Внимание, он вышел.

Зацокали подковы по мостовой. Пролетка медленно двигалась вдоль набережной, равнодушно минуя каменных львов с занесенными мокрым снегом мордами. Человек в шинели полковника, укутанный шарфом по самый нос – так, что лица не распознать, как нарочно, остановился под фонарем, оглянулся на стук копыт – и получил пулю.

Он по-заячьи завизжал, скособочился и, зажимая рану, прыгнул куда-то в сторону… Парень с русым чубом, выругавшись про себя, снова поднял револьвер, посылая в дергающуюся фигуру пулю за пулей, пока та не затихла посреди мостовой. Двое тут же подскочили к трупу. Илья Иванович нетерпеливо перевернул тело на спину, сорвал фуражку и шарф, глянул в мертвые зрачки, в которых навсегда поселился суеверный ужас. И проговорил:

– Это не он.

Двое боевиков смотрели друг на друга, еще не желая верить в провал операции, еще надеясь на чудо…

Улица, до того момента сонная и тихая, вдруг ожила. Раздались полицейские свистки, праздная пара – мужчина и женщина – с пугающей быстротой выхватили револьверы, внезапно оживший «пьяница» бросился к стрелявшему.

– Засада! – крикнул парень с русым чубом, выпуская оставшиеся патроны веером по улице.

Посыпалось разбитое стекло, кто-то завизжал, заржала лошадь, унося прочь мертвого кучера. На террориста навалились сразу несколько человек. Он еще отбивался, кричал что-то отчаянное, потом внезапно рванулся, взмахнул рукой… На мостовой рвануло, раскаленная вспышка опалила всех, разбросала иссеченные человеческие тела.

Прощай, горько подумал Илья Иванович. Он выстрелил в подбежавшего к нему полицейского, опрокинул ударом кулака второго и кинулся в подъезд, в спасительную темноту.

Пуля разнесла ему коленную чашечку, когда он взбегал по лестнице. Он упал, выронив трость и в горячке даже не ощутив боли – лишь досаду на нелепую случайность. Неудача. Третья за истекший период. Илья Иванович поднял глаза и увидел в дверях квартиры того, чью жизнь пришел взять. Шеф охранки, одетый в поношенное пальто, словно какой-нибудь мастеровой или пролетарий с завода, держал в руке именной наган. Ствол еще дымился. Илья Иванович попытался было прицелиться, но глаза отказали – фигура во мраке потеряла четкие очертания, стала растворяться, поплыла… Снизу послышался топот сапог, кто-то крикнул: «Осторожно, ротмистр, он вооружен!»

Модный английский котелок упал с головы и покатился по ступеням. Илья Иванович с трудом сел, прислонившись спиной к стенке, и за секунду до того, как потерять сознание, ткнул стволом револьвера себе под челюсть и нажал на спусковой крючок.

Юрий Дмитриевич мельком взглянул на тело террориста, на жандармов, сгрудившихся вокруг (неровный свет фонаря падал с улицы, из загаженного прошлогодними мухами окна – грязь, запустение, гниль и гибель, гибель…), щелчком выбросил окурок.

– Сколько их было?

– По меньшей мере двое, господин полковник, – отозвался пожилой ротмистр. Он был без фуражки, и волосы на виске были испачканы свежей кровью.

– Вас, кажется, ранило?

– Никак нет, ваше высокоблагородие, задело рикошетом.

– Скольких человек потеряли?

– Троих. Тот, на улице, успел рвануть бомбу из кармана.

– Значит, живым никого не взяли, – констатировал Юрий Дмитриевич, кутаясь в драное пальтецо и ощущая озноб по всему телу. – Плохо, ротмистр. Считайте, что операцию провалили.

Гнев закипал в нем, прорываясь сквозь стиснутые зубы. Он резко развернулся и сказал грубее, чем хотелось:

– Рапорт мне на стол. Нынче же ночью. А сейчас – экипаж и новую шинель. Трупы убрать, и распорядитесь, чтобы вымыли окно и лестницу. – Ниловский поморщился. – Смотреть тошно.

– Вадим Никанорович дома? – спросила Софья, отдавая шубу горничной.

– Еще не прибыли, – ответила горничная серебряным голосочком. – Велели сказать, что задержатся в клубе. Прикажете подавать ужин?

– Не хочу. Зажги везде свет, а то будто в склепе.

– Слушаюсь.

Пусть будет побольше света – она не могла сейчас вынести полумрак, царивший в длинном коридоре и в гостиной с высоким потолком, где добротные кресла в бархатных чехлах, лепнина возле хрустальной люстры, несколько милых безделушек на полке и пара подлинников Дюрера на стене (Вадим непонятно обожал именно Дюрера, особенно его «Искушение святого Фомы», хотя Софья смотреть на это полотно не могла без содрогания) – все казалось зловещим и мрачным… Там, на конспиративной квартире Департамента, тоже было темно, словно у ее хозяина болели глаза.

Софья Павловна присела в кресло, посидела несколько секунд, но тут же вскочила, в каком-то диком исступлении закружила по комнате, по начищенному паркету, сжала ладонями виски… «Я свободна. Свободна, свободна, свободна».

Она вспомнила стрельбу за спиной (она ни разу не оглянулась, лишь ускорила шаг), взрыв бомбы и крики… Мимо пронесся автомобиль с жандармами, кто-то пробежал, дернул ее за рукав и истерично спросил:

– Вы не знаете, что там такое?

– Не знаю. – Она вырвалась, побежала прочь и остановилась только возле своего дома… И счастливо подумала: «Вот и все. Ниловский мертв. Я свободна».

Сероватый лист дешевой бумаги на столе, на зеленом сукне, в желтом пятне света от китайского абажура. «Холодок под лопаткой, едва я прочла псевдоним – подпись под агентурным донесением. „ЧЕЛНОК". Мне знаком этот псевдоним и этот почерк. И мне страшно…»

– Барышня, Вадим Никанорович прибыли.

– Один?

– Нет, с ним господин Устюжанов и господин Гольдберг.

Софья Павловна выдавила улыбку.

– Лиза, поди скажи, что я уже легла. Мне нехорошо… В общем, придумай что-нибудь.

– Слушаюсь, барышня.

Устюжанов был тучен, краснолиц и чернобород. Одевался всегда в черное, будто агент похоронного бюро, а на самом деле держал контрольный пакет акций пароходной компании в Самаре. Аристарх Францевич, несмотря на фамилию, имел совершенно славянскую внешность. И кроме того, очень приятно улыбался при встрече, целуя Софье ручку, и приятным голосом справлялся о здоровье, словно земский доктор.

Обрывки разговора и позвякивание бокалов долетали из-за закрытой двери в спальню. Она на цыпочках подошла, прислушалась и усмехнулась: однако как прилипчивы вредные профессиональные привычки. Ниловский мертв, не для кого составлять донесения, никого более не интересует ни она, ни загадочный Карл…

А тревога не проходила. Не зная, чем себя успокоить, Софья Павловна присела за столик, подвинула к себе лампу и обмакнула перо в чернильницу.

«Милая Любушка, – писала она. – Ты моя единственная сестра, единственный близкий человек, кому я могу открыться. Мне страшно. Не сочти меня психопаткой (или сочти – не все ли равно), но чувство страха не покидает меня уже полгода, с тех пор как я попала под влияние одного человека. Тебе он тоже знаком – виделись в театре, на „Маскараде". И еще – ощущение близкой смерти. Она буквально витает вокруг. Если сможешь – приезжай, пожалуйста, очень надо поговорить по душам. Только ты в силах рассеять мою тревогу и сомнения. Прошу тебя, милая, не откажи мне в этой просьбе…»

«Директору Департамента полиции

е. Высокопревосходительству

генерал-майору Зурову А. В.

Милостивый государь!

В связи с делом о т. н. „Летучем северном отряде" под руководством „Карла" (др. псевдонимы: Кожин, Книгочей, Ежи, Довлатов) считаю целесообразным активизировать агента „Челнок", который находится на моем попечении. Чтобы отвлечь возможные подозрения членов Боевой организации эсеров от моего осведомителя, предлагаю использовать агента „Шахову", которая в силу душевной неуравновешенности последнее время кажется не вполне благонадежной и в интересах дела может быть списана со счетов.

Искренне Ваш слуга,

шеф IV отделения Департамента

полковник Ниловский Ю. Д.».

Все мы грешны. Во всех гнездится нечто первобытное, языческое, что вопреки христианским заповедям велит оком расплачиваться за око, и никак иначе. «Я ведь убил ее, подумал Юрий Дмитриевич, ставя точку в конце предложения. Я убил ее так же, как если бы сам нажал на спусковой крючок…»