Текст книги "Бал для убийцы"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Глава 20

Близился благотворительный базар, и бабушка в числе других прихожанок задержалась в церкви: нужно было обсудить предстоящую программу, распределить роли и обязанности, обменяться мнениями по поводу бесплатных угощений, лотереи и представления актеров местного театра.

Девочка потихоньку вышла за ворота и обогнула храм кругом. Здесь, на заднем дворе, все было не так: исчезла куда-то мрачноватая торжественность, и сами стены уже не выглядели напоминанием человеку о его греховности и ничтожности перед Богом. Здесь, вблизи, можно было рассмотреть, что штукатурка кое-где облупилась и все заросло густым кустарником в человеческий рост. Чуть подальше, меж деревьев одичавшего парка, петляла тропинка. Девочка пошла по ней и неожиданно для себя очутилась в настоящих джунглях. И странное дело, словно кто-то не давал ей вернуться назад, к людям. Девочка приняла это как должное: приключение так приключение.

Парк кончился быстрее, чем она рассчитывала. Тропинка уперлась в старинную чугунную ограду, за которой в просветах листвы была видна площадь перед магистратом, городская ратуша и магазинчик с куклой в витрине. Как же ее зовут (девочка напряглась). Ах да, Бенуа, «Доброго пути»… А потом она услышала звуки знакомой шарманки и подумала: наверное, бабушка меня ищет.

Ворота церкви тем временем раскрылись, выпуская оставшихся прихожан, девочка прибавила шагу и вышла на аллею, к воротам, возле которых стоял старичок с коричневой обезьянкой на плече. А шагах в трех за его спиной она снова увидела того пожилого незнакомца в клетчатом костюме… Впрочем, сейчас на нем был костюм другого цвета: темно-серый, словно бы сливавшийся с деревьями и серым небом, нависшим над городом. Шарманщик не видел мужчину, а мужчина не видел девочку – та стояла за деревом и, приоткрыв рот, наблюдала странную причудливую пантомиму…

Вот в конце аллеи показалась бабушка в обществе еще нескольких женщин. Девочка хотела окликнуть пожилого господина, но тот вдруг повел себя странно: завидев бабушку, сделал шаг назад, сунул руку за пазуху и неожиданно вынул оттуда маленькую черную коробочку. («Если нажать, вылетает пламя и раздается гром. И человек умирает…»)

Пистолет.

Незнакомец медленно поднял руку и прицелился в бабушку. А та была занята разговором и ничего не замечала. Самым страшным было именно это: никто ничего не замечал…

– Вы догадывались? – спросила Майя. – И все равно пришли в мышеловку?

Вера Алексеевна кротко улыбнулась:

– Ты бы меня вычислила рано или поздно. Ты ведь еще тогда, у нас дома, слишком старательно не смотрела на меня, словно боялась себя выдать.

– Я до последнего момента не знала, кого здесь встречу, – призналась Майя. – Были в голове некоторые проблески: шаркающая походка, сгорбленная фигура, трость… У кого, кроме хромого Романа, могла быть трость? Например, у пожилой женщины, которой она необходима при ходьбе. Так, может быть, мы зря так легко соединили в уме школьницу и дискотеку? Ну а потом следователь подтвердил мои мысли: «Нынешнее поколение занято совсем иными проблемами…» Прекрасный пример перед глазами: Лика, мечтающая лишь об одном: выйти замуж за иностранца и свалить подальше отсюда. А тут… Школьный музей, какие-то старые дневники, фотографии… Кого это могло взволновать до такой степени, чтобы совершить из-за них три убийства?

– Четыре, – спокойно уточнила Вера Алексеевна. – Первое убийство я совершила в тридцать девятом году, в Тулоне. Мы с братом застрелили человека.

Тяжелая пауза повисла в воздухе – неподвижном, пыльном и, как показалось, затхлом, словно в старинном склепе. Майя с трудом облизнула пересохшие губы.

– Сколько же вам было лет?

– Шесть с небольшим. Сашенька был старше меня на два года. Он казался мне совсем взрослым… Мы давно потеряли связь. Я стремилась забыть, вычеркнуть из памяти… Мне кажется, и он не горел желанием поддерживать со мной отношения.

– Поэтому у вас дома нет ни одной его фотографии…

– Не только поэтому. Было время, когда я запросто могла поплатиться за хранение фотографий репрессированного родственника – Сашенька ведь умер в лагере в пятьдесят третьем…

– А тот человек, которого вы убили… Его звали Николай Клянц?

– Тебе и это известно? – старушка с удивлением покачала головой. – Я была уверена, что эта история давно забыта и похоронена. Однажды, недели за две до Нового года, я затеяла генеральную уборку: чистила, драила, вытирала пыль… Наткнулась на дневник Гольдберга, я хранила его еще с тех пор. Присела на диван, стала перечитывать – просто так, сама не зная зачем. Я ведь и так знаю его наизусть, каждое слово… Потом что-то отвлекло – то ли чайник засвистел на кухне, то ли в дверь позвонили… не помню. Хватилась только на следующий день.

– Лика случайно увидела, – сказала Майя. – Она не подозревала о его значении. Несколькими днями позже пришел Роман Ахтаров с просьбой о материалах для своего музея. Так тетрадь Гольдберга попала к нему. А я совершенно случайно обратила на нее внимание, когда бродила по музею, меж стеллажей. Что вы еще знаете о Клянце?

Вера Алексеевна пожала плечами:

– Почти ничего. Дневник я прочла только через несколько лет (тоже, как и ты, почти ничего не поняла). Было полицейское расследование, всех обитателей пансионата допрашивали и водили на опознание… Впрочем, так ничего и не добились. Нас с Сашенькой, естественно, не заподозрили. Дело осталось нераскрытым. Как только страсти улеглись, мы уехали. – Она улыбнулась. – Мими очень огорчилась, узнав, что мы расстаемся. Даже подарила мне свой мяч на прощание – я и мечтать не могла о таком подарке.

Они стояли друг против друга, разделенные учительским столом Романа, как некой границей, и – ситуация донельзя абсурдная – вполне мирно разговаривали, точно две соседки в очереди за зарплатой, палач и жертва, сыщик и убийца…

– Вы знали, что Клянц выдал Боевую организацию Карла? И что он был агентом охранки «Челнок»?

Вера Алексеевна покачала головой:

– Нет, милая. Агентом «Челнок» была моя бабушка, Любовь Павловна Немчинова.

– …Впервые она увидела полковника Ниловского в Мариинском, на «Маскараде». Заинтересовалась, спросила у сестры: «Кто это?» Та не ответила, но ее реакция – испуг, даже отвращение – запомнилась и заинтриговала. Бабушка призналась, что тогда, в Петербурге, просто выследила Ниловского, «вытоптала», как говорили. И пришла к нему домой на Литейный.

– Чем могу служить, барышня?

Она стояла перед ним, прямая и трепещущая, как свечка, как туго натянутая струна. Все в ней было: неповторимая прелесть юности, и азарт, и страсть, и, как ни странно, холодноватый взрослый цинизм. Она окатила его черным огнем (Так ей представлялось, на самом деле он взирал на нее вежливо и чуть насмешливо… За кого он меня принимает, черт возьми?! Известно за кого: за девушку, которая под вечер заявилась в гости к одинокому мужчине), набрала в грудь побольше воздуха и шагнула через порог, как в пропасть.

Он посторонился, пропуская ее в прихожую и разглядывая: черные глаза… Нет, не черные, а темно-фиолетовые, с фиалковыми вкраплениями в радужной оболочке. Волосы блестящие, прямой пробор, крошечные бирюзовые сережки в ушах, очень белая кожа… Слишком смела для пациентки (табличка на дверях, в целях конспирации: «Д-р А. Верден. Прием больных, физические процедуры, консультации»). Нет, не пациентка.

– Так чем могу служить?

– Меня зовут Любовь Павловна Немчинова. Я сестра Софьи.

Он улыбнулся:

– Я думаю, вам дали неверный адрес…

– Я знаю, что вы знакомы с Софьей, – решительно перебила его Любушка. – И еще мне известно, что вы не доктор.

– А кто же я? Прибывший инкогнито миллионер из Америки? Или знаменитый грабитель банков?

– Вы офицер полиции, – сказала она. – Возглавляете политический сыск, в просторечии – охранку.

Возможно, он и был удивлен, но стойку выдержал, не моргнув.

– Кто прислал вас ко мне?

– Никто. Я пришла сама.

– Зачем?

– Я хочу работать на Департамент. Конкретно – на вас.

– Вот как? – ему стало забавно. – В качестве кого же? Секретарши? Письмоводителя?

– В качестве секретного агента.

Юрий Дмитриевич не выдержал и рассмеялся, неосознанно проведя ладонью по карману брюк, где лежал заряженный браунинг. Странная девушка. И нет никакой уверенности, что ее не подослала чья-нибудь «боевка» (эсеры или эсдеки) – войти, огорошить неожиданным заявлением, каким-нибудь абсурдом, пустить оппоненту пулю в лоб посреди безобидной фразы…

– Позвольте спросить, что вы умеете делать?

– Ничего, – нисколько не смутившись, ответила она. – Но я быстро учусь.

– Она и вправду быстро училась, моя бабушка, – сказала Вера Алексеевна с гордостью. – Она любила рассказывать о своем первом серьезном задании: ее вместе с неким молодым человеком (он потом погиб – попал под поезд) отправили в один горный отель в Финляндии. В этом отеле помещался штаб Боевой организации эсеров. Они вошли к ним в доверие – эти люди оказались доверчивы до омерзения: пара французских песенок, пара душещипательных русских романсов – и все они, представляешь, Майечка, ВСЕ – растаяли как воск… Знаешь, это было почти оскорбительно.

Старушка выдохлась – запал иссяк, она тяжело оперлась на палку и посмотрела куда-то в сторону, в зыбкую темноту, где притаились призраки… Элеонора Войчек, старик Черниховский из «Народной воли», красивый юноша с густыми девичьими ресницами – ее напарник Андрэ… Целая галерея призраков. Майе даже почудилось, будто она слышит далекие осторожные звуки пианино на фоне тихих посвистов метели за чужими окнами и потрескивание свечей на малиновой бархатной скатерти…

– У нее в жизни было две страсти. Два предмета, которыми она хотела обладать. Первого звали Юрий Дмитриевич Ниловский, полковник, начальник охранки… Бабушка утверждала, что я его внучка. Хотя, возможно, это только семейная легенда.

– Она любила Ниловского? – поразилась Майя. – И решила заполучить его таким способом?

Старушка задумалась.

– Знаешь, по-моему, Ниловский тоже был для нее средством, а не целью. По-настоящему моя бабушка была влюблена только в Петербург. Со всем пылом, доступным лишь девочке из глухой провинции. Странный город, не правда ли? Будто роскошный дворец – и одновременно грязная панель, прекрасный сон и зловонье болот… Надо было слышать, как бабушка рассказывала о нем. Это было город ее мечты, она желала его, как желают любимого мужчину… Ради него она пошла на все, даже на убийство.

– Она убила собственную сестру? – потрясенно спросила Майя.

Вера Алексеевна пожала плечами:

– Прямо об этом не говорилось, но отдельные детали, оговорки… Я думаю, Софья Павловна догадалась, для кого служила прикрытием. Пришла в ужас от своей догадки, написала письмо Любушке с просьбой немедленно приехать и объясниться. Та села в поезд – в тот же день (в кассе не было билетов, но ее, секретного агента Департамента, это не касалось). Софья встречала на вокзале в Петербурге. Привезла к себе домой (муж отсутствовал, отмечал в ресторане удачную сделку). Между сестрами состоялся разговор, закончившийся ядом в бокале с вином.

– Ваша бабка была чудовищем, – искренне сказала Майя. – Правда, до вас ей далеко. Задушить невинного ребенка – как, интересно, вы спали по ночам после этого? Как вы вообще не наложили на себя руки?

Она не отреагировала – ни один мускул не дрогнул на лице, ни одна морщинка возле глаз не изменила конфигурацию. Лишь странноватая улыбка тронула губы.

– Бабушка… Она просто знала, чего хочет. И умела за это платить. Она и расплатилась в конце концов: после ликвидации отряда Карла Ниловский бросил ее. Кабы не случайный снаряд, она бы закончила дни в сумасшедшем доме в Творках. А так… Очнулась – кругом развалины, обезображенные трупы… Ее подобрали какие-то люди, где-то скрывали, потом революция семнадцатого года, эмиграция… Ума не приложу, как тот мужчина вышел на нее? Спустя двадцать лет? Непостижимо.

– Разве вы не узнали это из дневника?

– Дневник принадлежал Гольдбергу. Николай Клянц оставил там всего несколько записей. Последняя мне особенно запомнилась:

«Я нашел ее. Наконец-то я ее нашел – здесь, в этом Богом забытом месте. Она нисколько не изменилась, несмотря на годы и потрясения. Кажется, я все еще ее люблю. Или ненавижу? Говорят, будто эти два чувства очень похожи. Не знаю. Завтра все будет кончено.

Завтра я убью ее…»

Она провела сухими пальцами по лицу.

– И ведь он действительно чуть ее не убил. Обезьянка помешала…

Я закричу, и тогда он обернется и застрелит меня, подумала девочка. Я попаду на небо, зато бабушка останется жива. Сейчас я закричу.

Однако прошла целая секунда, а девочка так и не раскрыла рта. Что-то удерживало ее – наверное, то существо, которое вело ее по тропинке позади церкви. Незнакомец тем временем поднял пистолет на уровень глаз. Положил палец на спусковой крючок и чуть-чуть задержал дыхание. Совершенно бездумно, словно машина, девочка подняла с земли камешек и что есть силы запустила в обезьянку на плече шарманщика. Она даже не надеялась попасть, но попала. Обезьянка подскочила от неожиданности, свалилась со своего насеста и испуганно заверещала. Шарманщик завертел головой, но незнакомец исчез в мгновение ока, как давеча, у витрины с куклой, бросив напоследок: «Чертово отродье!»

– Ты что здесь делаешь? – недовольно спросил старичок. – Одна, без взрослых? Это ты напугала Франческу?

– Кого? – удивилась она.

– Франческу, мою обезьянку.

– Простите, мсье, я не хотела. – Девочка растерянно оглянулась и зачем-то добавила: – Вон идет моя бабушка, мсье, так что я не одна. До свидания.

– Он так и сказал: «Чертово отродье»? – нахмурившись, спросил брат. Они сидели за столиком в летнем кафе и пили апельсиновый сок из узких высоких стаканчиков. – Он тебя заметил?

– Он на меня даже не посмотрел. Наверное, он имел в виду обезьянку.

– Я же говорил тебе, что он бандит.

– Может, нам пойти в полицию?

Мальчик презрительно наморщил нос.

– У всех полицейских куриные мозги. Думаешь, они станут нас слушать?

– Что же делать?

– Уж во всяком случае никому ничего не говорить.

– Даже Мими?

– Даже ей. Это будет наша с тобой тайна. Ты умеешь хранить тайны?

– Да, – с восторгом отозвалась девочка.

– Тогда слушай, – мальчик оглянулся по сторонам. (Бабушка сидела в шезлонге, спрятав лицо под белым шелковым зонтиком, и смотрела на залив – там, далеко, у самого горизонта, маячил маленький треугольный парус.) – Первым делом нужно украсть у него пистолет.

– Украсть? – она едва не поперхнулась соком. – То есть взять без спроса? Но бабушка говорила, это нехорошо…

– Дура! – брат рассердился. – Это у обычных людей красть нехорошо, а он бандит. Если бабушка уйдет на небо, что мы будем делать?

Она подумала и честно призналась, что понятия не имеет. Жизнь без бабушки казалась абсолютно невозможной.

– Но как же мы его украдем, если тот господин все время носит его в кармане?

– А ночью? – резонно возразил мальчик. – Не ложится же он спать в костюме.

– Вы что, сударь, хотите, чтобы я полезла к нему ночью, когда темно?! Да я умру от страха!

– Я тоже, – вздохнул он. – Значит, нужно сделать так, чтобы он уснул днем. Помнишь, к бабушке приходил доктор и принес ей порошки? В таких маленьких бумажных пакетиках, от бессонницы…

Коробочка с порошками лежала в ванной комнате, на фарфоровой полочке под зеркалом. Девочка высыпала порошки в платочек, а коробочку взяла себе: она здорово пригодилась бы в качестве посуды для куклы. Бабушка не заметила пропажи, а если и заметила – списала на свою забывчивость. Она вообще частенько жаловалась то на память, то на сердце, то на отекшие ноги… «Возраст, будь он проклят, – вздыхала она. – Два больших желания осталось у меня в жизни: успеть пристроить вас с Сашенькой до того, как умру, и увидеть Петербург. Тысячу лет не была там, а так и тянет… Все бы отдала».

– Бабушка, почему ты так страшно говоришь: «Умру…» Не надо!

– Ладно, не буду. Вот пристрою вас и сама рядом останусь.

– Навсегда-навсегда?

– Навсегда.

В тот день ей опять нездоровилось. Девочка с братом ушли завтракать в обществе Мими и ее родителей. Народу была тьма-тьмущая: самый разгар сезона, буйство золотых и лазурных красок, жара и освежающий ветер с Прованса, миндаль, тамариск и розы – блаженные и благоухающие заросли и говорливые фонтанчики… Когда-нибудь, думалось девочке, мой принц придет под мое окошко, поднесет к губам волшебную свирель – и заиграет. Я выйду на балкон – в длинном белом платье, какие носят принцессы, и маленькой золотой короне на голове. Мой принц поднимется ко мне по веревочной лестнице, опустится на одно колено и поднесет большой розовый букет – пусть тот даже окажется колючим, все равно я возьму… Но вдруг, помимо ее воли, прекрасный принц исчезал, и на его месте словно из ничего возникал давний страшный незнакомец в клетчатом костюме и смотрел, смотрел, не мигая…

– Вам понравился мой подарок, маленькая леди? Она чуть не вскрикнула от неожиданности.

– Простите, я не хотел вас пугать. – Он улыбнулся и присел за их столик. Видимо, он исподтишка наблюдал за детьми и ждал, пока те ненадолго останутся без присмотра. – Я вижу, вы опять гуляете одна?

– Нет, мсье, – робко ответила девочка. – Наша бабушка где-то тут, неподалеку.

– Замечательно. А это ваш брат? (Мальчик нахмурился и отвернулся.) Серьезный молодой человек. Вы уже пили лимонад? Здесь отменный лимонад, его привозят с юга Италии, из местечка под названием Риджи-де-Калабрия… Ну так как? Хотите, я вас угощу?

Она согласилась. «С одним условием, мсье». – «Каким же?» – «Вы выпьете его с нами. Втроем это делать гораздо интереснее». – «Ваше желание для меня закон, маленькая леди. Кельнер, три лимонада, пожалуйста!»

Им принесли три запотевших бутылочки и три бокала с эмблемой пансионата: маленький черный дельфинчик, играющий в волнах прибоя. А потом, когда мужчина на минутку отвернулся, девочка высыпала сонные порошки в его бокал. В порошках, видимо, содержалось некоторое количество соды, поэтому растворились они мгновенно.

Он уснул, едва добравшись до своего коттеджа. Правда, он еще попытался сделать запись в дневнике – старой клеенчатой тетради, когда-то, пятнадцать лет назад, принадлежавшей эсеру-максималисту Аристарху Гольдбергу, «охотнику за провокаторами». Однако сил не хватило: запись обрывалась на середине, рядом валялась ручка с серебряным пером «Данглар», и на бумаге растекалась чернильная клякса, похожая на морскую каракатицу. Универсальный ключ, открывающий любую дверь на территории пансионата, включая пляжные сарайчики, Саша заранее «позаимствовал» у горничной.

На цыпочках пробравшись в комнату, они остолбенели от разочарования: пожилой незнакомец уснул прямо на покрывале, не раздеваясь, как был – в брюках и легкой белой рубашке, лишь спортивный пиджак был небрежно брошен на спинку стула. Мальчик, замирая, подошел и ощупал карманы: ничего. Они с сестрой переглянулись: что делать, вопрошали ее глаза. Может, уйдем, пока не поздно? Брат покачал головой и молча указал на гардероб. Девочка вздохнула: ей было страшно, и приключение совсем разонравилось.

Они успели обыскать большой кожаный чемодан и два костюма, висевшие на «плечиках», когда мужчина на кровати вдруг заворочался. Они испуганно присели.

– Он сейчас очнется, – прошептала девочка в панике. – Бежим!

– Нет, – решительно сказал мальчик. Мужчина заворочался сильнее, застонал и сделал попытку приподняться. Это ему не удалось: сказывалась мощная доза снотворного. Однако это был лишь вопрос нескольких секунд – сейчас он справится с собой, встанет и протянет к ним две огромные ручищи, словно злой великан из сказки про Мальчика-с-пальчика: «Что вы делаете у меня в замке, маленькая леди?» Девочка так живо представила себе эту картину, что в ужасе попятилась и зажала рот ладошкой.

– Нет!

– Тише, – прошептал он. – Вчера в окошко я подсмотрел, где он прячет пистолет. Мы должны достать его.

– Нет…

– Иначе он проснется и убьет нас. Потом убьет бабушку. – Мальчик крепко, будто клещами, вцепился сестре в руку. – Ясно тебе?

– Нет, – всхлипнула она, неуверенно встала и, пошатываясь, подошла к кровати. Мужчина лежал на спине, запрокинув голову, и тяжело, с хрипом дышал через открытый рот. Он и вправду походил на злого великана. Глупый Алекс, он поймает нас, сунет в ведро с водой, как новорожденных котят, а потом…

Пистолет был спрятан в толстой книге, которая лежала в нижнем ящике. Мальчик открыл ее и увидел вырезанное углубление в страницах. В углублении лежала та самая черная коробочка, несущая смерть, – она выглядела красиво и вполне безобидно, но у девочки вдруг пробежал холодок по спине, как однажды на прогулке по лесу, когда она наткнулась на змею, дремавшую на старом пне. Мальчик поразмыслил, повертел пистолет в руках – тот казался тяжелым и огромным, как старинная пищаль. С трудом передернул раму – один бог знает, где он научился этому движению. Но на девочку оно произвело должное впечатление. Теперь, рядом с братом, она почти успокоилась. Брат знает, что делать. Нужно только его слушаться как следует…

– Спрячься мне за спину, – скомандовал мальчик шепотом.

Она спряталась.

– Зажмурься, закрой уши и считай до десяти.

Она закрыла. И принялась считать – медленно, про себя и с выражением: один, два, три…

Звука она так и не услышала, зато явственно запахло жженой пробкой, девочка присела на корточки и приготовилась умереть. Однако прошла минута, другая – а она жила. Более того, кто-то нетерпеливо тряс ее за плечо.

– Вставай.

Она изо всех сил замотала головой: боюсь…

– Вставай, все кончилось.

– Ты разве стрелял?

– Стрелял, только этот пистолет, наверное, стреляет очень тихо.

– А он… Тот мужчина… Он точно умер?

– Да. Он лежит и не дышит. И у него грудь в крови.

Однако и тогда она не двинулась с места. Мальчик присел рядом, обнял ее – его дыхание щекотало ее ушко и обдавало жаром щеку.

Неизвестно, сколько они просидели неподвижно. Пять минут, десять, пятьдесят? Но это были их минуты, в течение которых лишь одна мысль стучала в детских головках: у нас получилось.

Мы убили его.

– По-моему, у нас получилось, – сказала девочка.

– По-моему, тоже. Только ни до чего не дотрагивайся. И надо подмести пол, от нас остались следы.

– От вас, сударь! Это вы целый день скакали по песку, хотя бабушка запретила…

– Замолчи, – сердито оборвал он ее. – Лучше помогай…

– Прошу прощения, мадам Немчинова, что мне приходится подвергать вас такому испытанию, – полицейский комиссар Леруа был сама предупредительность. Вообще он был довольно симпатичен, даже красив – смугл, точно итальянец, с орлиным носом и аккуратным, волосок к волоску, седеющим пробором. Для того чтобы так уложить волосы, надобно ложиться в постель с сеточкой на голове и каждое утро мучиться перед зеркалом. Впрочем, результат того стоил.

Он осторожно, под локоток, подвел пожилую дама («бабульку» – так он окрестил ее про себя, узнав, что двое ребятишек с ней, девочка в нарядном синем платьице и мальчик в матросском костюмчике, – ее внуки) к металлическому столу и снял с мертвеца простыню. Он подивился ее самообладанию – она не вскрикнула, не отшатнулась и даже, кажется, не побледнела.

– Вам знаком этот человек?

– Я только знаю, что он жил в нашем пансионате, – ровным голосом сказала она, в последний раз посмотрев в мертвое лицо Николеньки Клянца. – Мы даже не здоровались.

Комиссар Леруа приподнял шляпу.

– Еще раз простите. Позвольте полюбопытствовать, вы полька? У вас славянская фамилия…

– Нет, я из России.

– Нашли пистолет? – спросил он позже у своего помощника.

– Никак нет, господин комиссар. Смею предположить, что преступник выбросил его в залив. Скорее всего, оружие было с глушителем: никто в пансионате не слышал выстрела.

– Та русская дамочка… Ты проверил ее алиби?

– Алиби стопроцентное: она в компании других дам находилась на пляже и никак не могла уйти оттуда незамеченной. И потом…

– Что? – в раздражении спросил Леруа.

– Ее возраст… Хоть убейте, но я не могу представить ее с пистолетом в руке. Она показалась мне такой интеллигентной…

– Нет уж, убивать не стану, – хмыкнул комиссар. – Один труп у нас есть в наличии. Думаю, этого достаточно…

В узкую щель меж тюлевых занавесок просачивалась ночь – будто подглядывала одним глазком на сцену из-за кулис. Сцена была обставлена слегка убого – видимо, режиссер-постановщик давно страдал творческой и финансовой импотенцией. Безликие обшарпанные столы и безликие корешки классных журналов – чьи-то «пятерки» и «неуды», сотни маленьких трагедий и побед, втиснутые в расчерченные клетки… Выдвинутый пустой ящик – еще одна трагедия, случившаяся бог знает когда, чужой скелет в шкафу, незнамо зачем вытащенный на свет, под такую же безликую казенную лампу.

– Как же вы вошли? – спросила Майя, снова имея в виду тот единственный вечер. – Не через вестибюль – вас наверняка бы заметили.

– Через заднюю дверь, – охотно пояснила Вера Алексеевна. – Увидела перед собой лестницу, поднялась…

– Где вы переоделись?

– Что? Ах, ты о костюме… Я уже была в нем, только сняла пальто и надела маску, чтобы не выделяться. Все-таки карнавал.

– Откуда вы знали, где расположен музей?

– Спросила Лику. Она ответила: на третьем этаже, дверь в конце коридора. Шприц с бензином у меня был наготове, я впрыснула его через замочную скважину и протолкнула спичку. Я не подозревала, что в музее кто-то был, – я никому не желала зла.

– Вы только хотели уничтожить улику, – пробормотала Майя. – Господи, до чего же бессмысленно… Вы сумасшедшая, вы натуральная буйная шизофреничка! Ради чего… Черт возьми, даже если бы кто-нибудь когда-нибудь докопался – что с того?! – Она едва не взвыла. – Три смерти!!! Трое ни в чем не повинных людей – за что?

Ее обуяла непреодолимая жажда разрушения. Захотелось выбить окно, смести со стола кипу никчемных тетрадей, нашпигованных красными росчерками, повалить на пол стеллажи с классными журналами – пусть разлетятся по всей учительской, по всей школе, по всему ночному городу, захотелось заорать что-нибудь бессмысленное, забиться в припадке – лишь бы не видеть перед собой этой кроткой улыбки и не спятить окончательно.

– За что? – закричала она шепотом.

Старушка вздохнула.

– Ты спрашиваешь то, о чем знаешь сама.

– Сева, – выдохнула Майя, выстроив наконец, всю логическую цепочку. – Я сидела у вас дома, на моем любимом диване, и с умным видом рассуждала о том, что преступник застрелил Гоца из злости. Даже составляла психологический портрет убийцы… А дело оказалось проще: вы решили, что ваш зять Сева Бродников обязательно должен победить на выборах. Любой ценой. А школьный директор был его основным соперником. Сначала вы надеялись, что его обвинят в убийстве. А когда не получилось…

– Я всегда говорила Риточке: Сева слишком мягкотел, он не способен драться за свое – когтями и зубами, не на жизнь, а на смерть. В нашем роду все мужчины почему-то были таковы, поэтому и не задерживались надолго. Вот и Саша тоже: в нужное время не подписал какую-то бумагу (конечно, из благородства) – и пошел по этапу… – Она осуждающе покачала головой. – Зато Лика… Лика уедет в свое Кейп-Генри, и у нее будет совсем другая жизнь, достойная. У нее все будет хорошо.

– И как вы себе это представляете? – спросила Майя. – После того, что произошло?

– А что произошло? – искренне удивилась Вера Алексеевна.

– Три убийства. Первое, в Ницце, я в расчет не беру – ни один суд не примет к рассмотрению. Но остальное… Нет, вы точно сумасшедшая. Вы знали, что это мышеловка, вы могли просто не прийти сюда, и – как знать… Ни улик, ни свидетелей, одни мои догадки и домыслы. А теперь? Вы же понимаете: я должна все рассказать следователю.

Старуха вдруг мечтательно улыбнулась, и в глазах, подсвеченных настольной лампой, желтым неверным кругом, мелькнуло нечто…

– Ты права, Майечка. Именно так все и обстоит: ни улик, ни свидетелей. И ты ничего никому не расскажешь.

«…Нечто потустороннее, почти безумное. Я ошиблась в одном, – подумала Майя. – Она пришла сюда не за проявленными пленками Романа (она ни секунды в них не верила). Она пришла за мной. За тем самым единственным свидетелем и бестолковым самонадеянным сыщиком».

Старуха вдруг замахнулась – трость в ее руке описала полукруг, метя Майе в голову. От неожиданности Майя сделала шаг назад и потеряла равновесие, зацепившись за что-то. Тени заметались, лампа упала со стола, желтый круг света бешено завертелся, живо напоминая молодежную дискотеку в третьеразрядном баре… Майя взглянула на убийцу снизу вверх: лицо старухи, такое знакомое, почти родное, вдруг исказилось, будто поплыл расплавленный воск, и сквозь уродливые дыры проступила жутковатая маска ведьмы: крючковатый нос, бескровная линия рта, безумные глаза навыкате…

«Она пришла за мной».

А потом случилось и вовсе невероятное. Только что в руках ведьмы была палка – и вдруг палка исчезла, вместо неё возник откуда-то длинный узкий нож… Майя увидела металлический отблеск, желтовато-голубое на черном фоне, услышала визг, полоснувший по ушам словно опасной бритвой…

Дальнейшее она не помнила, тело сделало все само, без ее участия: развернулось на носке, пропуская атаку, подхватило вооруженную руку, будто приглашая на тур вальса (спасибо тебе, Артур, ты в очередной раз спасаешь свою бестолковую ученицу), чуть-чуть нажало на кисть, развернув клинок на сто восемьдесят градусов…

Она не видела этого. Очнулась только тогда, когда некто, растерянный и запыхавшийся, возник в дверях и дико закричал:

– Бабушка!!!

– Келли, – слабо сказала Майя.

Вера Алексеевна неподвижно стояла к ним спиной, будто вдруг задумавшись о чем-то своем, важном, потаенном… Прошла секунда – она повернулась и медленно опустилась на колени. Рукоять ножа нелепо торчала точно посередине груди, в ложбинке, и совсем не было видно крови, словно лезвие вошло не в живую плоть, а в давно и безнадежно высохшую мумию.

– Бабушка, – прошептала Келли.

Так же медленно, нехотя, Вера Алексеевна завалилась набок и осталась лежать, согнувшись, вмиг посерев и постарев лицом. Тонкие губы ее шевельнулись в последний раз, Майя наклонилась над убийцей и скорее поняла, чем расслышала:

– Молчи…

– Она умерла? – с пугающим спокойствием спросила Лика.

– Да, – сказала Майя.

Келли сделала шаг вперед и упала без сознания.

Она всерьез боялась, что эта ночь никогда не кончится: Земля тихо съехала с орбиты, как алкоголик с катушек во время очередного ударного запоя, и умчалась гулять по окрестному Космосу, взорвались разом все ядерные ракеты обеих сверхдержав, и наступила предсказанная учеными и писателями-фантастами ядерная зима…

И сама она, стоит лишь открыть глаза, снова окажется не в постели у себя дома, а в ненавистной школе, рядом с очередным трупом (где ты – там и смерть, пора бы привыкнуть, Джейн), оперативной группой, относящейся к ней как к слегка поднадоевшей полуграмотной родственнице из провинции, и хронически усталым следователем.