Текст книги "Бал для убийцы"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Эта паршивка у тебя? – вместо приветствия осведомился он.

– Рита?

– Не притворяйся. Лика, черт бы ее побрал.

– Эк ты о собственной дочери.

Сева молча отстранил Майю, широким шагом пересек гостиную, оставляя мокрые следы на ковре, подошел к дивану и сдернул с него плед. Никого.

– Ну, признавайся, где ты ее прячешь?

Друг детства, стремительно сатанея, смерчем прошелся по комнате, коридору, кухне и совмещенному санузлу. Потом, секунду поколебавшись, заглянул в шкаф.

– Может, скажешь, что случилось?

Он взглянул на Майю, устало вздохнул и опустился на стул.

– Не понимаю, что с ней творится.

– Переходный возраст, – успокаивающе сказала она.

– Ни черта подобного. Я заметил: с нынешнего сентября она как с цепи сорвалась. До этого была ребенок как ребенок. Я уж и в школу ходил, допрашивал учительницу… Очень хорошая девочка, говорит. Умная, начитанная, эрудированная. Дружит с другими девочками и мальчиками. Награждена пожизненным ношением переходного красного знамени… Хотя я забыл, что красное знамя отменено.

– А почему ты ко мне…

– Соседи насвистели в уши, – пояснил Сева. – Вот, мол, вы приличный человек, депутат, а дочурку-то, лыка не вяжущую, какие-то темные личности волокут в подъезд под белы руки.

Майя, увидев в углу, возле торшера, смятую и грязную Ликину шапочку, осторожно, носочком, отправила ее под диван.

– И часто за ней такое замечалось?

Сева чуточку подумал.

– Да нет, пожалуй. До этого безобразия на вечере она спиртным так сильно не увлекалась.

– Ты заходил к Вере Алексеевне?

– К теще? – Он хихикнул. – Само собой. Изобразил визит вежливости: на самом деле у нас отношения весьма добрые, вопреки массе анекдотов. Но не буду же я спрашивать, не прячет ли она под диваном пьяную внучку. Да и не станет Лика… Короче, я подумал в первую очередь о тебе, уж извини.

Уже на пороге Сева обернулся и неожиданно мягко сказал:

– Если сна появится – сделай одолжение, свистни. Торжественно обещаю, что пальцы ей в дверь совать не буду и горячим утюгом между лопаток водить тоже. Разве что отшлепаю для профилактики. – И ушел, несчастный баловень жизни.

Майя аккуратно прикрыла за ним дверь, прошла в комнату и сказала:

– Вылезай, отбой воздушной тревоги.

Откуда-то снаружи, из снежного месива, вдруг зашуршало, стукнула балконная дверь, и появилась дрожащая Келли, облепленная инеем, словно Снегурочка.

– Бог мой! – испугалась Майя. – Ты жива?

– Н-н-нет, – честно ответила та, лихорадочно пытаясь завернуться в украденное одеяло. – Папк-ка ушшшшелл?

– Ты же слышала.

Лика покачалась из стороны в сторону – маленькое трогательное существо, грустный гном со взъерошенными волосами. Как бы не простудилась, с тревогой подумала Майя.

– Он ни о чем не догадывается, – сказала она. – Он не знает, какой праздник ты сегодня отмечала.

– А если бы знал? – как-то очень по-взрослому отозвалась Келли и хлюпнула покрасневшим носом.

– Вся эта игра… – Артур покачал головой. – Отдает чем-то гнилым, не находишь?

– Зто не игра, – ответила Майя, искоса взглянув на Гришу – «гномик» с независимым видом молча семенил рядом.

Следователь встречал их у дверей школы в компании с новым охранником (тот кивнул Майе как давней знакомой) и милиционером в шинели и шапке-ушанке. Его Майя тоже узнала: всего сутки назад они встречались здесь же, чтобы вместе обнаружить труп в кабинете истории.

Вся честная компания (те, кого Майя сумела обзвонить и кто дал согласие участвовать в «реконструкции») собралась в вестибюле – Лера, Валя Савичева, Лика и Сева Бродников во главе (должно быть, просочился на закрытое мероприятие, воспользовавшись высоким общественным положением).

– Черт меня дернул согласиться, – пробормотал Артур. – Гришка еще ребенок, еще начнет заикаться…

– Он точно будет заикаться и вздрагивать от каждого шороха, если убийца так и останется на свободе, – огрызнулась Майя.

– Ладно, не заводись.

Накануне Майя почти весь вечер провела в обществе телефона, обзванивая и уговаривая участников маскарада – и пришли все, правда, без карнавальных костюмов и с крайне озабоченными лицами, отчего сборище в вестибюле напоминало не новогодний бал, а канувшее в Лету комсомольское собрание.

– Веселый вечерок, – озвучила эту мысль Лера Кузнецова. – Может, хоть музон врубят? Для достоверности.

– Заткнись, – беззлобно пробормотала Келли, мучившаяся головкой после недавнего демарша.

Она заметно нервничала. Собственно, нервничали все, только с разным оттенком: одни боязливо жались к родителям (те стояли отдельной кучкой и сдержанно гудели, точно потревоженный улей), другие, наоборот, демонстрировали полное пренебрежение к готовящемуся действию. (А мне плевать, я ни при чем. Так и запишите в протокол.). Обстановка способствовала: та же темень за окнами, но тогда в ней не было ничего зловещего, наоборот – канун праздника, детское ожидание чуда (рука Романа на талии), Снегурочки, принцы (для каждой Снегурочки – свой), драконы, ведьмы, павлины… И одинокий маленький гном – Майя только сейчас разглядела, что Гриша единственный был одет в новогодний костюм: желтое трико и красный капюшончик меж острых лопаток.

– Не бойся, – тихо сказала она, ласково взлохматив его вихры. – Ну не все же мы преступники.

– Я и не боюсь, – отозвался тот, однако по-прежнему настороженно поглядывая вокруг.

Нового охранника, заменившего на посту убитого Эдика, звали Андреем. Он подмигнул Майе, подошел к Колчину и встал рядом в позе киношного эсэсовца, расставив ноги и затолкав кулаки за ремень.

– Приступим, – произнес Николай Николаевич, выйдя на середину, точно фокусник на арену. – Сейчас мы попытаемся восстановить события вечера двадцать восьмого декабря – приблизительно с того момента, как вы, Василий Евгеньевич (кивок в сторону Гоца), закончили представление и удалились за кулисы. Андрей Стрельцов сыграет роль Эдуарда Безрукова. Вы, ребята, постарайтесь вспомнить и проделать то же самое, что делали на дискотеке.

Послышались неуверенные смешки: «То же самое? Катька, тогда давай целоваться». – «Обойдешься». – «Как это? Дяденька милиционер велит, чтоб все взаправду…» – «А по морде тоже взаправду?» – «Ой, девки, а я и не помню ничего…» – «Ты ж на бровях была, неудивительно». Они продолжают играть, с раздражением подумала Майя. Они не могут осознать, что убийца сейчас наверняка тут, среди них, и улыбается, и шутит, а нервы у него на пределе – неверный шаг, намек на опасность, и… Эдика, между прочим, он бил уже мертвого – двенадцать раз, там, где хватило бы и одного-двух ударов. Бил остервенело, с яростью…

– А музыка будет?

– А какая была музыка?

– «Демо». Убойная группа!

– Это потом, а в начале…

– Василий Евгеньевич, – тихо окликнул директора Колчин.

Тот растеряно оглянулся, нахмурился, сделал шаг по направлению к задней двери.

– Ну, я вышел за кулисы, задним коридором прошел к черному ходу, сел в машину…

– Нет, – вдруг выкрикнул кто-то из учеников.

Следователь тут же поймал его за плечо.

– Что значит «нет»?

– Мы с Мариной Лязиной и Венькой Катышевым играли в снежки… Ну, решили проветриться: в зале духота. «Волга» стояла на месте.

– Может быть, это была другая «Волга», похожая?

– Да нет, там и обезьянка на переднем стекле…

– В котором часу?

– Без двадцати одиннадцать. Марина спросила, а я посмотрел на часы – ей родители велели к одиннадцати домой явиться.

Колчин вопросительно взглянул на директора. Тот почти спокойно произнес:

– Возможно, я задержался: выкурил сигарету, переоделся…

– Где вы переодевались?

– Не помню, – отрезал тот.

– Не на третьем этаже?

– С какой стати?

– Вас видели поднимающимся по лестнице.

– Кто видел? – заорал Гоц. – Восьмилетний пацаненок?

– Девятилетний.

– Плевать. Я официально заявляю, что не буду в этом участвовать. Хоть на куски режьте.

Он, пошатываясь, сделал два шага по направлению к лестнице, взялся за перила, отразившись в зеркале. Гриша во все глаза смотрел вслед директору – та же картина, повторенная в мельчайших деталях: Гоц, сам того не осознавая, шел туда, куда направлялся (Майя была почти уверена!) в ночь убийства…

– Гришенька. – Николай Николаевич присел на корточки. – Расскажи, как ты играл в разведчика, пока взрослые были на дискотеке. Ты видел, что делал охранник?

Мальчик почему-то перевел взгляд на собственную сестру, застывшую в небрежной позе возле зеркала, и кивнул. Странная улыбка вдруг промелькнула на его лице – то ли лукавая, то ли торжествующая: видишь, мол, и я могу быть в центре внимания, вон сколько людей собралось тут ради меня, а ты все «малышня, малышня…». Впрочем, глаза оставались серьезными, хотя губы разъехались по всем правилам…

– Так ты видел охранника? Скажи нам, не бойся.

– Видел. Он вскочил со стула и бросил книжку на пол. А потом побежал наверх.

– За кем он побежал?

– Там кто-то был.

– Кто?

– Кто-то в карнавальном костюме.

Лера Кузнецова вдруг оживилась:

– Валька, а ведь ты тоже должна была заметить…

– Я? – беспомощно отозвалась та. – Почему?

– Потому что ты тоже выходила в вестибюль. Как раз перед самым концом, у Вадьки еще кончилась пленка в кассетнике…

Похоже, Лера просто заболевала, если случайно выпадала из центра всеобщего внимания.

– Не выдумывай, – слабо запротестовала Валя.

– Я выдумываю?! Да вы с Келли в дверях чуть лбами не стукнулись!

– Валюша, – умоляюще проговорила Майя.

Та смутилась еще больше.

– Тетя Джейн, я не уверена. Ну, мне действительно показалось, будто у лестницы мелькнуло что-то красное…

– Как язычок пламени?

– Нет, не такое яркое. Не алое, понимаете?

Что-то красное… Красная шуба, красный мешок с подарками – как преддверие пожара, в котором чуть не сгорел Роман. Красные брызги крови на полу в коридоре, красное пятно на линолеуме, мозги и кровь…

– Где вы были после того, как вышли из актового зала? – жестко спросил Колчин, стоя в наэлектризованной толпе. – Ваша машина, гражданин Гоц, в двадцать два сорок еще стояла на стоянке возле черного хода.

Он сделал паузу и добавил:

– Вы можете превратиться в основного подозреваемого, Василий Евгеньевич. Подумайте.

Тот упрямо молчал, отвернувшись к стене.

– Хорошо, – наконец сдался следователь. – Попрошу внимания. Сейчас в присутствии понятых несовершеннолетнему Григорию Кузнецову будут предъявлены несколько человек, одетых в карнавальные костюмы. Они по очереди поднимутся по лестнице на второй этаж, то есть воспроизведут действия подозреваемого…

На что он надеется, подумала Майя почти с ужасом, внезапно очутившись внутри некоего театра абсурда, недалеко от сцены: возможно ли узнать человека со спины, в длиннополой шубе, которого видел два дня назад, всего несколько долей секунды, в полумраке…

«Но я-то узнала! В тот самый вечер, сидя в коридоре на подоконнике, увидев его в совершенно другом ракурсе и в другой одежде (кашемировом, отнюдь не карнавальном пальто нараспашку и белом шарфе – классический „прикид" преуспевающего мена)».

– Геннадий, давай сюда статистов, – распорядился Колчин с видом заправского режиссера.

– У нас всего один костюм…

– Значит, будут по очереди переодеваться за сценой.

…Дед Мороз номер один был похож на загримированного Гоца, как две капли воды, но – Майя увидела это сразу – ходил совершенно иначе: немного косолапя и наклонив голову вперед, как это часто делают люди плотной комплекции. Он поднялся по ступенькам наверх, охранник Андрей, повинуясь знаку следователя, уронил многострадальную книгу на пол и вскочил со стула…

Колчин вопросительно взглянул на Гришу.

– Ну, что скажешь? Похоже?

– Ага, – солидно кивнул тот. – Только не очень.

– То есть этого Деда Мороза ты не узнаешь? – Колчин удовлетворенно кивнул. – Что ж, давайте следующего. Ребята, займите свои места еще раз.

– Кадр пять, дубль два, – дурашливо прокомментировал кто-то из задних рядов (Майя пригляделась: ага, девица-десятиклассница нагло-циничного облика, раскрашенная, как индеец на тропе войны, в короткой норковой шубке и с распущенными волосами). – А гонорар нам выплатят?

– Держи карман шире.

– Как это «держи карман»? Это что же, я тут должна за бесплатно… Ай!!!

«Ай!» она сказала потому, что Майя, преисполнившись ледяной ярости, молча снялась с места, рассекла толпу, точно нож – подтаявшее масло, и отвесила девице тяжелый подзатыльник. Та изумленно вскинула выщипанные брови, округлила рот, готовясь немедленно вступить в дискуссию, но Майя опередила.

– Тихо, – прошипела она, глядя девице в лицо. – Ти-хо, поняла? Свои идиотские реплики засунь себе… Иначе огребешь у меня статью, как два пальца об асфальт. Я доступно излагаю?

– Доступно, – икнула девица. – А за что статью?

– За оказание сопротивления следственным действиям, – рыкнула Майя, нимало не смутившись безграмотности собственной формулировки.

– Вы разве… тоже из милиции?

– Из ФСБ, – веско пояснила она.

Эта грубая инсинуация произвела фурор. Разговоры вокруг мгновенно смолкли, все посмотрели на Майю уважительно и слегка испуганно. Кто-то из ребят даже застегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Майя встретилась взглядом с Колчиным – тот улыбнулся уголками губ: браво, Киса, далеко пойдете, коли вовремя не остановить…

– Ладно, – сказал следователь уже в полной тишине. – Начнем сначала, по моей команде…

Однако второго Деда Мороза ждала та же участь. У него была не та пластика и не та посадка головы («Не зря я пять лет пахала в спортзале, – мелькнула у Майи горделивая мысль, – уж что-что, а движения человека я научилась „срисовывать" влет»).

– Бесполезно, – сквозь зубы произнес Сева Бродников. – Или этот пацаненок все выдумал, или его запугали до полусмерти.

Майя посмотрела на Гришу с изрядным сомнением. Странная улыбка промелькнула и исчезла (уж не привиделось ли, появилась мысль, – все эти полутемные коридоры, маски, фигуры в гротескных костюмах, трупы и пожары… Немудрено, если будет чудиться бог знает что). Теперь Гриша смотрел внимательно и отрешенно, как тогда, в магазине. Майя машинально перевела взгляд на Анжелику…

И замерла, увидев перед собой… Нет, не лицо. Это нельзя было назвать лицом – тем более детским. Мертвенная кожа, без движения, без жизни, напоминала жутковатую маску. Черные глаза с расширенными зрачками смотрели на плакат с драконом и Снегурочкой – будто увидели привидение. Но вот взгляд скользнул ниже – там, где у зеркала стояла Лера Кузнецова, грубовато-изящная рокерша в неизменной черной коже («Вы едва не столкнулись лбами в дверях…»). Столкнулись – стало быть, Валя направлялась из зала в вестибюль, а Келли – наоборот…

Она едва не вскрикнула от неожиданной догадки, но тут Дед Мороз № 3, взошедший на ненавистную лестницу, как на эшафот, сорвал фальшивую бороду и с ненавистью швырнул ее на ступени.

– Это вы подстроили всю эту мерзость, – прошипел он, указав на Севу Бродникова. – Как же я раньше не понял…

– Что вы себе позволяете? – отшатнулся тот. Но Гоца было не остановить.

– Вы решили столкнуть меня с дороги, да? Наняли громилу, который устроил пожар и ухайдакал охранника, – и все ради того, чтобы сделать из меня преступника?! – Он похлопал красными рукавицами. – Браво, я польщен. С Клинтоном обошлись и то проще: подсунули в кровать Монику Левински – и вся недолга.

– У вас белая горячка, уважаемый, – высокомерно произнес Сева, придя в себя. – Учтите, я подам на вас в суд за клевету.

– Руки коротки, – огрызнулся директор.

– Гражданин Гоц, – сказал Колчин тихим голосом, и оба кандидата разом смолкли, будто кто-то отключил фонограмму. – Я спрашиваю в последний раз: что вы делали и где находились с половины одиннадцатого до одиннадцати вечера, то есть с того момента, как вышли за кулисы?

На школьного директора было жалко смотреть. Лицо его покраснело, став одного тона с карнавальным нарядом, дурацкая шапка с белой оторочкой съехала набок…

– Вы за это ответите, – прохрипел он, тыча пальцем в грудь Колчина. – Вас купили на корню мои противники… Ну да ничего, сейчас не те времена!

Майя не выдержала и фыркнула. Вся эта сцена слишком напоминала дешевый фарс, который ежедневно разыгрывали члены парламента перед телевизионными камерами. Теперь, без накладной бороды и в распахнутой выцветшей шубе («Что-то красное, но не яркое, не алое, понимаете?»), школьный директор был похож не на Деда Мороза, а на киношного председателя сельсовета, в которого недобитые кулаки целились из своих обрезов.

– Вы сознаете, что своими действиями препятствуете следствию? – спросил Николай Николаевич. – Я вынужден задержать вас, гражданин Гоц.

– Вот как? – с иронией осведомился тот. – На каких хреновых основаниях, позвольте спросить? Меня опознали или что?

– Да он же нарочно, – презрительно сказал Сева Бродников. – Он нарочно снял бороду и повернулся лицом, разве непонятно?

Понятно, ответили вмиг углубившиеся морщины на лице Колчина. Еще как понятно: следственный эксперимент, чуть ли не единственная призрачная надежда на сегодняшний день, накрылся медным тазом, драгоценное время упущено, главный свидетель оказался липовым…

– Довольны? – буркнул он, подойдя к Майе.

– Что с ним будет? – спросила она.

– С кем? А, с Гоцем… Собственно, ничего.

– Как? – возмутилась она.

– Вот так. Доказать умышленный характер его действий невозможно. Ну, повел себя по-идиотски, ну, снял бороду – «извините, гражданин судья (если дело еще дойдет до суда), нервы расшатались на этой лошадиной работе. Убийство, нелепое подозрение, а тут еще выборы на носу…» Конечно, я могу задержать его на сорок восемь часов. И попытаться накопать что-нибудь за это время: еще раз расспросить школьников насчет «Волги» на заднем дворе, обследовать посох (его, правда, уже обследовали вдоль и поперек, но чем черт не шутит)… А главное – необходим хоть какой-то мотив…

– Мотив убийства?

– Нет, Майя Аркадьевна, мотив поджога. Мы с вами зациклились на убийстве охранника – так сказать, поставили телегу впереди лошади. И прошли мимо того, что бросалось в глаза. Безрукова ударили палкой – возможно, тем, что попалось под руку, в порыве ярости, или страха, или безумия… То есть налицо убийство спонтанное, без подготовки. Охранник погиб потому, что оказался (ваше собственное выражение) в плохом месте и в плохое время. А вот поджог – другое дело, к нему преступник явно готовился. – Колчин вытащил сигарету, плебейский «Космос», чиркнул спичкой и безалаберно бросил ее на пол. – Он загодя, еще дома (или в ином месте), смешал спирт и бензин в нужных пропорциях, наполнил шприц, насадил иглу… Он все рассчитал верно: огни, толпы народа (четыре десятых и четыре одиннадцатых класса), все в костюмах и масках, никто друг друга не узнает…

– Так уж и не узнает!

– Во всяком случае, не сразу.

У Майи вдруг сжалось сердце.

– Он что, хотел сжечь Романа? – прошептала она. Колчин покачал головой:

– Нет, нет, опять вы совершаете ту же ошибку. Пусть убийце было известно (к примеру, от кого-то из Бродниковых), что Роман пригласил вас на школьный вечер и вы согласились. Но как он мог предположить, что вы запрете своего друга в музее (милая шалость, нечего сказать), а сами побежите в «историчку» любоваться луной? – Он усмехнулся. – Небось, пили ликер и сочиняли стихи, а? «Бледные звезды плачут в ночном небе, словно трава росой на рассвете…»

– Я не сочиняю стихов, – мрачно ответила Майя. – У меня идиосинкразия к рифме. Значит, по-вашему, Гоц…

– Пока не установленный преступник, – с нажимом поправил следователь.

– Хорошо. Пока не установленный преступник не собирался убивать ни Романа, ни охранника. Что же он (или она) вообще делал на третьем этаже?

– Устраивал пожар, – сказал следователь. – Другого объяснения я не вижу. Он хотел уничтожить школьный музей.

– Не укладывается в голове, – призналась она. – Совершенная нелепость. Ведь не Государственный архив, не Эрмитаж, ничего ценного.

– Так он и не собирался ничего красть, – возразил Николай Николаевич. – Хотя, если бы у него была такая возможность…

– Но Гоц мог попросить ключ у Романа на законных основаниях…

– И навлечь на себя подозрение, если бы пропажа обнаружилась.

– Какая пропажа? – удивилась Майя.

– Пока не знаю. Что-то, что находилось в тот момент в музее. Что Роман принес туда, как часть своей будущей экспозиции.

– Не понимаю…

– Экспонат, – пояснил Колчин, для верности начертив в воздухе некую замкнутую фигуру. – Документ, письмо, дневник, чью-то фотографию… Нечто, смертельно опасное для убийцы. Вот скажите: что вам особенно запомнилось из экспозиции? Напрягитесь.

Майя послушно напряглась, в мыслях восстанавливая картину: вот она в задумчивости ходит меж стеллажей – сначала ей просто скучно, но постепенно, незаметно для себя, она будто растворяется, погружается в темный мир чужих судеб – давних, частью забытых, словно поросшие чертополохом могильные кресты на окраине кладбища, мир пожелтевших фотографий и писем с кокетливыми вензелями.

– Кажется, ничего криминального, – наконец произнесла она. – Помню какой-то военный снимок – молоденький солдатик на фоне подбитого немецкого танка…

– Знаю, прадед одного сорванца из второго «Б». Родители делали ремонт в квартире, наткнулись на древний альбом, решили: чем выбрасывать, лучше подарить школе. Что еще?

– Письмо на французском. Любовное послание: «Mon amour, j'embrasse les pointes de tes cloigts et je plie le genoi devant tes traces sur la cote…»

– «Моя любовь, я целую кончики твоих пальцев, смиренно припадаю к следу твоему на песке», – задумчиво перевел Колчин (ого! – изумилась Майя). – Очень изысканно.

– Вы знаете французский? – спросила она.

– Только в объеме средней школы. Что еще?

Майя покачала головой:

– Ничего не идет на ум. Мне казалось, я провела в этом чертовом музее половину жизни.

– Вы были заняты другим.

Я была занята другим, покаянно думала она. Если отвлечься от мотива (версия-фантазия, выдвинутая следователем), то в наличии остается один-единственный факт, улика, камень преткновения.

Карнавальный костюм.

Шуба, шапка, валенки, накладная борода – пожалуй, если сложить, набьется целый абалаковский рюкзак.

Майя снова попыталась сосредоточиться, возвращаясь в новогодний вечер, в вавилонское столпотворение из принцев, павлинов, снежинок-пушинок-балеринок, двух Дам Пик, четырех Царевен-лягушек, одного Домино (Келли) и одного гнома (Гриши). При массе сумок, пакетов, рюкзачков (один такой болтался за плечами Вали Савичевой, но он был явно мал для шубы и валенок).

– Значит, Гоц имел в своем прошлом…

– Беда только в том, – сказал Николай Николаевич, – что Роман не обращался к нему с просьбой предоставить что-нибудь в качестве экспоната. Гоц ничего не передавал в музей. Так что если в его прошлом и было нечто криминальное (это мы выясним непременно), то ОНО попало в экспозицию другим путем.

– Каким? – тупо спросила Майя.

Колчин пожал плечами:

– У нас есть сорок восемь часов, чтобы узнать.