Текст книги "Бал для убийцы"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Глава 12

Утро было пронизано серостью и хмарью, не спасали ни цветные лампочки на столбах, ни отсыревшие гирлянды, ни унылый фанерный Дед Мороз на фасаде кинотеатра напротив (краска поползла, нос разбух, точно у пьяницы со стажем). Хотя, возможно, дело не в температуре и влажности воздуха – просто окружающий мир имеет странное свойство точно копировать человеческое настроение. Майя нехотя взглянула в окно: свинцовые тучи над головой, серый снег на крышах домов и машин на стоянке во дворе. Только Севушкин БМВ сладко дремал в персональной «ракушке».

– Проснулись?

О черт! Майя в мгновение ока нырнула в постель и натянула одеяло до подбородка. «Как же я могла забыть…»

– Я сварил кофе.

– Спасибо, – сухо сказала она, стараясь не смотреть на поднос с рогаликами и дымящейся кружкой. Кофе в постель ей подавали впервые в жизни. – Я не слышала, как вы встали.

– Я встаю рано. Я вообще жаворонок.

– Да? – Она с сомнением оглядела массивную фигуру школьного директора, облаченную в ее махровый халат для ванной. – Выйдите, мне нужно одеться.

Он молча развернулся и исчез, тактично прикрыв дверь. Майя запустила руку под подушку, нащупала теплую рукоять пистолета и слегка успокоилась – наивно, конечно: что мешало ему придушить ее подушкой во сне, или ударить по голове бошевской кофеваркой, или воткнуть в горло кухонный нож… Вместо этого школьный директор, как хорошо выдрессированная собака, провел ночь на кухне, где жестокосердная Майя постелила ему коврик (раскладушки в хозяйстве не нашлось). Удивительная деликатность для маньяка. Впрочем, тут же призналась она себе, я уже не уверена, что он маньяк. То есть он мог состряпать себе алиби (пообещать завхозу Еропычу место завуча или новенькую «Волгу» в подарок), однако…

Однако такая предусмотрительность плохо вяжется со всем остальным: убийством мальчика (ведь он выдавал себя с головой!), совсем уж никчемным побегом, визитом ко мне – и тем объяснением, которое он в конце концов нашел: «Я хочу, чтобы вы мне помогли».

– В чем?

– Доказать мою невиновность.

Она усмехнулась:

– Вы с ума сошли.

– Почему?

– Во-первых, я не следователь. То есть не профессионал…

– Профессионал уже управился: натравил на меня всю городскую милицию…

– Во-вторых, чтобы что-то пытаться доказать, надо быть уверенным самому.

– Опять двадцать пять! Вы все еще сомневаетесь?

– В-третьих, я должна работать. Зарабатывать хлеб насущный. Тем более что вы, кажется, предлагаете мне вас кормить. Денег ведь у вас нет.

– Я отработаю, – буркнул Гоц.

– Каким образом?

– Прибью вешалку в прихожей. Починю бачок в туалете.

– Вы просто кладезь талантов…

– Кстати, а чем вы занимаетесь?

– Даю частные уроки английского. (Завтра после обеда придут ученики, вспомнила она вдруг. Двое абитуриентов, один румяный работяга из вечерней школы и две школьницы старших классов, мечтающие о карьере секретуток в богатом офисе.)

– Даете уроки? Здесь? – озадаченно спросил Гоц.

Майя посмотрела на свою неубранную постель.

– Ну, не конкретно здесь. За столом в гостиной.

Он огорчился.

– Это плохо.

– Вам что-то не нравится? Идите в милицию, вас там примут с распростертыми объятиями, – зло сказала она, неожиданно поняв, что без боя сдала свои позиции. Не ради, конечно, полузнакомого алкоголика в бегах – просто оставалась нераскрытая тайна, которая будоражила воображение (слишком живое) и вызывала зуд в кончиках пальцев… И – смерть мальчика, гномика в желтом трико и капюшоне, не давала покоя. Это было не по правилам: оставлять его смерть неотмщенной.

Завтракали они молча, сидя друг против друга за кухонным столом и тщательно глядя каждый в свою тарелку, точно пожилые супруги после ссоры – уже присмиревшие, но еще не отошедшие от взаимных копеечных обид. Так же молча, без понуканий, Гоц собрал грязную посуду, уволок в раковину и включил воду. Майя несколько минут наблюдала за ним, потом прошла в прихожую и принялась одеваться, удивившись про себя: «Странно, после всего, что произошло за истекшие сутки, я еще способна совершать обычные бытовые действия. Есть рогалики, пить кофе, укрывать у себя преступника (или не преступника, или преступника, но очень хитрого, сумевшего все-таки проделать брешь в моей уверенности), смотреться в зеркало…» Впрочем, нет. К зеркалам она с некоторых пор стала испытывать необъяснимое отвращение. Словно боялась увидеть в них нечто – то, что не должно было там отражаться…

– Куда вы собрались? – спросил Гоц из кухни.

– На похороны, – сухо ответила Майя. – Сегодня хоронят Гришу.

Он подошел, прислонился к дверному косяку, сложив мощные руки на груди. Потом спрятал их за спину, потом сунул в карманы – он явно не знал, куда их девать.

– Если вы так твердо уверены, что я убийца, то почему не сдадите меня органам?

Она задумалась.

– Есть одна маленькая деталь… Вернее, не деталь, а так, странность…

– Какая?

– Вы говорили, будто кто-то рассмеялся в подвале. Там, где вы наткнулись на мертвого мальчика. Даже не рассмеялся, а…

– Хихикнул, – подтвердил Гоц. – Будто пытался подавить истерику.

– Я слышала нечто подобное. В школе, за несколько минут до пожара. Я вошла в пустой класс, чтобы взять вино, и прикрыла дверь за собой – боялась, как бы Эдик не застукал. И услышала в коридоре шаги и смех.

– И вы до сих пор молчали…

– Про шаги я сказала следователю – кажется, он не поверил. А смех мог мне почудиться: дверь-то была закрыта. – Майя помолчала. – Если бы не этот смех – я бы даже доносить на вас не стала. Просто пристрелила бы.

Василий Евгеньевич опасливо покосился на ее сумочку и нерешительно спросил:

– Может, отдадите пистолет? Не будете же вы вечно таскать его с собой – тяжелый, неудобный, того и гляди выпадет. Я ведь не собираюсь вас убивать. И не собирался – только припугнуть…

– Не факт. Хотя, вы правы, лучше я оставлю его в тайнике. На нейтральной территории.

– В каком тайнике?

– Какой найду. Чтобы ни у кого не возникло соблазна.

– Только не под лестницей и не в мусорном бачке, пацаны в момент найдут. – Гоц очень серьезно посмотрел на нее. – Возвращайтесь. Я буду ждать.

– Ладно, – вздохнула она, застегивая пуговицы. – Хлеб в буфете, пельмени в морозилке, так что смерть от голода вам не грозит. Не забудьте: за вами унитаз и вешалка.

С давних времен, когда Майя была похожей на куклу Мальвину с голубыми волосами, а худющая Ритка – на обезьяну Читу, полгода просидевшую на голодном пайке в муниципальном зоопарке, у них существовало тайное место, куда можно было прятать все что угодно: кирпич в стене, на лестничной площадке первого этажа, чуть ниже почтовых ящиков. Кирпич свободно вынимался, образуя нишу, и совершенно скрывал ее от посторонних глаз, вставая на место. Сейчас Майя вспомнила о нем.

Недобрым словом помянув тьму в подъезде, она нашла нужный ориентир, опустила в тайник пистолет, завернутый в тряпочку (так ей казалось безопаснее), и поставила кирпич обратно, для верности проведя рукой по стене: гладко, ни малейшей неровности. Вовек никто не догадается. Какая-то размытая тень – черное пятно в черном мире – пискнула и шарахнулась за угол. Майя вздрогнула. Наверное, кошки занимались любовью, а я их спугнула. Дом, который почтил своим проживанием народный избранник и заступник Сева Бродников, был настоящим раем для бродячих кошек.

Она вышла из автобуса на знакомой остановке, прямо у ворот школы, и прошла по тропинке внутрь квадратного дворика – оттуда намечался вынос.

Она никогда в жизни не видела столько цветов сразу.

Даже городской ботанический сад, куда ее гоняли на практику в студенчестве, выглядел бы по сравнению с сегодняшним зрелищем жалким запущенным огородом. Цветы были всюду: они пестрым холмом покрывали ограду и маленький белый памятник в форме бумажного кораблика, они ковром устилали утоптанный снег в радиусе нескольких метров и даже дорожку от самых ворот кладбища. А цветы все несли и несли – построенные парами встревоженные первоклашки, не совсем понимающие, что происходит вокруг, пяти-шестиклассники, впервые увидевшие и осознавшие смерть, верзилы обоих полов из одиннадцатого, способные отпускать тяжеловесные казарменные шуточки по какому угодно поводу – будь то гигиенические прокладки или ограниченный ядерный конфликт… Но сегодня и они были серьезны, даже суровы.

Из цветочного холма, с большого портрета, перевязанного черной шелковой ленточкой, улыбался Гриша Кузнецов, маленький гном, сбежавший из сказки Андерсена… Собственно, это был не совсем портрет – скорее моментальная фотография, где он сидел на диване в обнимку с любимым плюшевым зверем, средних размеров собакой с желтой спинкой, белым брюшком и немного грустной трогательной мордашкой, на которой поблескивали умные, почти живые глаза-пуговки. Собака пережила своего хозяина. Она так и не покинула его – кто-то принес ее с собой и посадил на могилу, рядом с портретом.

Оркестр отыграл свое и степенно ушел за ворота, к автобусу с черной полосой на боку, рабочие – четверка пугающего вида упырей – исчезла в каптерке, греться и поминать очередного новопреставленного, а школьники не расходились, окружив свежую могилу – молча, кусая губы и не вытирая слез, больно прилипавших к щекам на холодном ветру…

– Майя Аркадьевна, – вдруг окликнули ее сзади.

Она оглянулась и увидела Николая Николаевича Колчина. Тот стоял рядом, сунув руки в карманы дешевого пальто и подняв воротник. Ни дать ни взять разведчик-интеллектуал из «Мертвого сезона» – нежнейшего черно-белого фильма времен Майиной молодости…

– И вы здесь? – Она почувствовала безотчетное раздражение. – Наблюдаете за подозреваемыми, да? Ждете, что у убийцы не выдержат нервы и он начнет кататься по земле?

– Вы насмотрелись триллеров, – мягко ответил Колчин, с великолепным спокойствием проигнорировав Майин выпад. – Хотя в жизни преступники тоже, бывает, приходят на кладбище. Только по земле никто из них не катается и волосы на себе не рвет. Странно, вы не находите? Ведь убил, пролил кровь невинного – впору самому застрелиться… Ан нет, живет. И очень удачно маскируется под окружающих, – он указал взглядом на толпу. – Не отличишь… Кстати, а почему вы так выразились?

– О чем вы?

– Ну, будто я наблюдаю за подозреваемыми. Подозреваемый у нас только один – Гоц, он должен был интересовать вас в первую очередь. А вы о нем даже не упомянули…

– А какой смысл? – сухо возразила она (осторожно, Джейн: иногда, чтобы проговориться, достаточно просто промолчать…). – Вы здесь – значит, Гоц пока не пойман. Я права?

– Правы, – покаянно кивнул Колчин. – И между прочим, вина его до сих пор ничем не подтверждается, кроме факта побега. Ну и того, что в обоих случаях он оказывался в непосредственной близости от места преступления. А материальных-то улик по-прежнему ни одной…

– А тот кусочек картона, что я вам отдала? Который был в руке Гриши…

Колчин флегматично пожал плечами:

– Посторонних отпечатков на нем нет, если вы это имеете в виду. Да и быть не могло. Вот если бы мы нашли у Гоца остальное – то есть упаковку с оторванным краем…

– Да неужели он будет хранить у себя такую улику?

– А это уж зависит от его сверхзадачи, Майя Аркадьевна. Если принять версию о его психической неуравновешенности, то вполне может хранить. Как боевой трофей. Только, мне кажется, эта версия вам не по душе, верно?

– Верно, – согласилась Майя, припомнив глаза школьного директора, когда он сидел на кухне, прислонившись к батарее, глядя прямо перед собой и даже не обращая внимания на наведенный на него пистолет… Тоскливая злость, усталость и безысходность – но никак не безумие. Смех в подвале – тоже не безумие (а если и безумие, то коллективное), как и посох Деда Мороза без малейших следов крови… Да вообще безо всяких посторонних следов.

– Значит, в той коробке был ваш подарок Грише?

– Бэтмен, – сказала она. – Игрушка довольно противная, но популярная. И по сюжету вроде бы борется со злом. Я купила его в киоске по дороге…

– По дороге? Что же вы заранее не озаботились?… Впрочем, извините.

– Да ведь Гриша не хотел, – сбивчиво пояснила Майя. – То есть сначала просил Артура купить (тот пообещал, если будет «пятерка» по русскому). А потом, в магазине, вдруг потерял интерес.

– Вы уже рассказывали…

– В самом деле, – она нахмурилась. – Просто я вдруг подумала: что, если для Гриши эта игрушка имела какой-то скрытый смысл?

Губы следователя чуть дрогнули.

– Летучая мышь – маска – маскарад – убийство на маскараде. Довольно прозрачно, но слишком сложно для девятилетнего мальчика. А вот для убийцы… Однако он в бегах, его не спросишь.

– И что вы намерены делать?

– Нужно попробовать зайти с другого конца. Роман Ахтаров дал приблизительный перечень экспонатов для музея. Список не так уж внушителен, однако работы хватит. – Он сделал паузу и признался: – Притом что версия, которую я сам же и выдвинул, более чем завиральная.

– Вы сказали, приблизительный перечень. Разве не существует подробной описи?

– Конечно, был специальный журнал, но он сгорел в пожаре. Да и экспозиция только готовилась, половина экспонатов была расставлена на столах, а половина сложена в кучу…

– Роман торопился, к ним в школу обещало нагрянуть телевидение…

– Я в курсе. Что поделаешь, таковы условия муниципальной средней школы: все наспех, все на бегу.

– Да уж, – согласилась Майя, с содроганием припомнив собственный прошлый опыт.

– Честно говоря, я рассчитываю на вашу помощь, – неожиданно сказал следователь. – Журнал учета утерян, а необходимо установить хозяев всех экспонатов. Мы работаем над этим… Да, собственно, уже почти закончили. Осталось несколько невыясненных моментов.

– Дневник? – вдруг вырвалось у Майи помимо воли.

Колчин посмотрел с интересом.

– Совершенно верно, дневник Аристарха Гольдберга, главы контрразведки в Боевой организации эсеров. Конкретнее – в «Летучем отряде» Всеволода Лебединцева по кличке Карл. Неординарная, скажу вам, была личность… Ваш приятель Роман Ахтаров рассказывал о нем с большим воодушевлением, даже меня сумел заразить. А почему вы вспомнили о дневнике?

Майя задумалась.

– Я увидела тетрадь, когда Рома показывал мне музей. Взяла в руки, пролистала…

– И что?

– Не знаю… Странное было ощущение: чужие жизни, чужие тайны, предательство, любовь, страсть… Они все – все эти люди – давно умерли, а я будто слышала их голоса. Только не примите меня за сумасшедшую.

– Я и не принимаю. Видите ли, этот дневник – единственный документ из экспозиции (по крайней мере, единственный нам известный), который содержит в себе некую криминальную загадку. И хозяин которого, кстати, так и не объявился.

– «Дорого я дал бы, чтобы узнать, кто скрывается под этим псевдонимом – наверняка ведь кто-то из наших, из особо проверенных. Возможно, тот, с кем я здороваюсь за руку и приветливо улыбаюсь при встрече…» – задумчиво процитировала Майя.

– У вас прекрасная память, – серьезно сказал следователь. – Завидую. Мне-то все приходится записывать, а потом все равно теряешь блокнот… Будьте добры, передайте Артуру Дмитриевичу мои соболезнования.

Майя долго смотрела ему вслед. Потом подошла к Артуру – тот стоял возле самой ограды, с непокрытой головой, не замечая снега, не тающего в волосах, – и сжала его локоть.

– Простудишься, – мягко сказала она.

– На войне люди не простужаются, – проговорил он, почти не двигая губами – будто говорил не он сам, а некое механическое устройство внутри. – И когда хоронят близких. Организм выделяет какую-то гадость, вроде сильного антибиотика. Не дает заболеть. И плакать тоже не дает, сволочь.

Леру Кузнецову она увидела чуть в стороне, в окружении одноклассниц – маленькую, всю в черном, под черным старушечьим платком, поддерживаемую под локоть верной Валей Савичевой (остальных девочек Майя видела раньше, но не знала по именам). Лики среди них не было – видимо, Сева исполнил свою угрозу и посадил родную дочь под замок от греха подальше…

– Как она? – спросила Майя, имея в виду Леру.

– Держится, – выдал механизм внутри Артура. – Пытается еще и меня поддержать… Но ведь она сама ребенок, куда ей.

Он протянул руку, поправил веночек из белых пластмассовых лилий и осторожно, с нежностью, на какую только был способен, коснулся лица Гриши на фотографии. Теперь он будет видеться ему часто – каждый день, в любом встречном малыше, бегущем из школы с ранцем за плечами, и он будет стремительно оборачиваться на детский смех, где бы тот ни раздавался. А потом долго стоять, мучительно приходя в себя…

– Знаешь, иногда я чувствую убийцей себя самого, – тихо сообщил он.

– Артур, не надо…

– Я не должен был соглашаться на этот идиотский эксперимент.

А ведь он считает меня виновной, вдруг поняла она. Меня – наравне с собой: я, по сути, была инициатором эксперимента (следователь лишь поддержал мою мысль), а Артур дал согласие. И все произошло именно там, в вестибюле, солнечным зимним утром, при большом скоплении народа: свидетель и убийца посмотрели друг другу в глаза. И настал момент истины…

Она запрокинула лицо, вглядываясь в небо, будто надеясь увидеть там знак, ощутить чье-то ласковое прикосновение, понять, что ее простили – пусть не здесь, на земле, но хотя бы там…

И заплакать наконец.

Не дождалась. Не заслужила ты еще отпущения грехов, Джейн. Не заслужила – коли убийца, истинный убийца, был на свободе. На аллее, возле самых ворот, их нагнали Лера и Валя, обе согнутые, будто вдруг постаревшие сразу лет на тридцать. Нагнали и пристроились рядышком. Дальше они шли вчетвером, молча, думая о своем и отбрасывая на твердый снег длинные гротескные тени.

– Келли говорила, что он, может быть, экстрасенс, – подала голос Лера. – Я читала, что маньяки все обладают… некой скрытой энергией, как черные маги в древности. Он мог загипнотизировать Гришу и уволочь…

– Лера, – укоризненно прошептала Валентина.

– Возможно, дело в другом, – задумчиво сказала Майя, вспомнив глаза школьного директора – умоляющие, отчаянные. – Мы все, и Гриша в том числе, сосредоточились на Гоце как на главном злодее (он следил за нами через витрину магазина, помнишь?). А убил Гришу совсем другой человек…

– Это Гоц вам сказал? – тихо спросила Валя. – Вы ему верите?

– Он еще и не то скажет, – зло процедила Лера. – Жаль, его нельзя будет повесить, когда поймают. Я бы точно повесила. А то адвокат на суде обязательно отмажет: ах, мой подзащитный не отвечал за свои действия, ах, ему нужен врач, ах, у нас гуманные законы… Ненавижу. Ненавижу, ненавижу!

Ненавижу.

Так думали сейчас они все, весь город, каждая бабулька, лузгающая семечки на скамейке и приглядывающая за шалопаем-внуком (вот не будешь слушаться…), каждый участковый, по десятому разу проверявший вверенные ему подъезды, каждый оперативник и добровольный помощник милиции, торчащий в засаде на возможных точках появления «объекта»… Только Майя стояла в вечной оппозиции к общему мнению, как стойкий оловянный солдатик. Наверное, поэтому обложенный со всех сторон Василий Евгеньевич и пришел к ней, как к последней надежде.

Чтобы разрядить обстановку, она спросила у Вали:

– Скажи, Роман Сергеевич просил тебя принести что-нибудь для своего музея?

– Меня уже спрашивали в милиции, – отозвалась она и с огорчением добавила: – У нас ничего не нашлось. Все старые альбомы потерялись при переезде. Мама говорит, их стащили рабочие, только зачем им?

– Артур, а к вам домой Роман не приходил?

– За экспонатами? – растерянно переспросил он. – Не помню.

– Ну как же, пап, – возразила Лера. – Ты отдал снимок прадеда, тот, что на корабле.

Он чуточку подумал.

– Да, было дело. Дедовская фотография, сорок второго года – он служил на линкоре во время войны.

– Он погиб?

– Умер в девяносто первом, от атеросклероза. А на что тебе?

– Чтобы восстановить экспозицию.

– Ты можешь сейчас об этом думать?

– Я хочу найти убийцу.

Дорога домой пролегала мимо стеклянных дверей универсама, пережившего на Майиной памяти несколько исторических циклов-превращений: из грязного гастронома с унылыми пустыми прилавками – в цыганский базар под крышей, шумный и крикливый, где продавалось все, от сомнительных шуб из кролика до вздувшихся рыбных консервов. Пару лет назад какой-то богатый нувориш купил помещение на корню, сделал капитальный ремонт и превратил во вполне европейский супермаркет со вполне европейскими суперценами (впрочем, раз в квартал можно и раскошелиться).

В высоких витринах сияли новогодние гирлянды и серебрились искусственные елочки, покрытые кусками ваты, имитирующей снег.

– Зайдем? – хмуро спросил Артур.

Он не собирался ничего покупать, к поминкам все было давно готово, но – Майя поняла – именно здесь они были с Гришей в последний раз. И это место стало святыней.

Стеклянный прилавок напротив отдела «Мясо, рыба» был отдан на откуп дешевым китайским сувенирам и игрушкам: заводным автомобилям, плюшевым собачкам (ни одна из них и сравниться не могла с той, что осталась среди океана цветов, на памятнике-кораблике) и пистолетам, стреляющим разноцветными шариками. Юная продавщица, сама похожая на игрушку из секс-шопа, оживилась при их приближении.

– Что вас интересует?

– Автогонки, – сказал Артур. – Вон те, в большой коробке.

Продавщица буквально расцвела.

– Прекрасный выбор. У вас мальчик?

– Мальчик.

Артур несмело поднял глаза на Майю и ответил на ее немой вопрос:

– Он просил. Если будет «пятерка» по русскому.

Она хотела что-то сказать ему. Не утешить (как тут можно утешить?), но хотя бы… Однако не успела: устрашающих размеров бабища с двумя сумками наперевес врезалась в нее, точно рефрижератор-дальнобойщик на полном ходу, отшвырнула в сторону, бросив через плечо: «Смотреть надо, раззява!», и унеслась прочь, сверкнув габаритными огнями.

Охая и держась за ушибленную печень, Майя опустилась на корточки и принялась собирать мелочь, рассыпавшуюся из кошелька. Артур пристроился рядом и стал шарить рукой по полу, близоруко щуря глаза. Помнится, именно это сочетание: атлетическое тело, твердый подбородок и мягкие глаза профессора математики – совершенно поразили ее в их первую встречу.

– Несчастная женщина, – пробормотал он.

– Она-то? – Майя даже поперхнулась, посмотрев вслед «рефрижератору» через окно, но не увидев за высоким европодоконником. – Ее муж, между прочим, владеет мясными рядами на центральном рынке. Она процветает, будь уверен.

– Я и говорю: несчастная.

Наконец мелочь была собрана. Артур встал, отряхнул брюки и протянул Майе руку:

– Идем?

Она будто не услышала. Он тронул ее за плечо. Плечо было как каменное – она сидела на корточках на заплеванном полу, уставясь в никуда, в пространство, толпы обтекали ее, словно волны – гранитный утес. Иные оглядывались – кто с недоумением, кто с легкой брезгливостью – наклюкалась, кошелка, в честь праздника, а с виду вполне нормальная…

– Что случилось? – встревожился Артур.

Она медленно поднялась, по-прежнему глядя на улицу сквозь витрину, не веря себе, своему случайному открытию, мимо которого проходила, наверное, десятки раз. И прошептала:

– Убегает…

– Куда? – встрепенулся Артур. – Кто убегает?!

Он посмотрел сквозь витрину, прижав очки к переносице, как это делают все близорукие, надеясь разглядеть что-то вдали, не разглядел и требовательно спросил:

– Кто там был? Не молчи!

– Гоц.

– Как? – Артур стремглав рванулся к выходу, но Майя удержала.

– Не сейчас, тогда… Гриша увидел на улице школьного директора и сказал: «Удирает…» Помнишь?

– Помню, – мрачно ответил Артур.

– Но ведь Гоц никуда не убегал. Он стоял неподвижно и смотрел на нас сквозь стекло. А потом – уже потом, через несколько секунд! – повернулся и ушел. Ушел, а не убежал.

Артур стоял, нахмурившись, засунув руки в карманы и покачиваясь на носках.

– Ты хочешь сказать, что Гриша увидел на улице не директора, а кого-то еще? И этот кто-то успел скрыться, прежде чем мы с тобой…

– Нет, – сказала Майя. – Он не мог видеть никого вообще. Он не мог никого видеть: здесь слишком высокие подоконники. А Гриша был маленького роста.