Текст книги "Бал для убийцы"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Глава 15

В который раз она проходила мимо своего подъезда, снова и снова измеряя шагами расчищенную дворником дорожку – от детских качелей, мирно дремлющих под сугробом, до импровизированной автостоянки. Почему-то ей казалось: войди она в квартиру, где уже пятые сутки мается в заточении школьный директор (впрочем, она его не держит), и случайная мысль, проблеск истины, исчезнет, уступив место обычным потемкам.

У края дорожки Майя нос к носу столкнулась с Ритой Бродниковой. Рита, образцово-показательная жена, была навьючена сумками с продуктами.

– Снова грядет визит товарищей по партии?

– Да ну, – отозвалась она. – После них в доме шаром покати, пришлось прикупать.

– Давай помогу донести. Вообще-то с твоим диабетом таскать этакую тяжесть… Куда Севка смотрит?

– Он с утра у мэра. Что-то утрясает, что-то пробивает… Я уже сомневаюсь, стоит ли этот дурдом места в какой-то зачуханной Думе. Он похудел на семь кило.

– Не заметила. А где Келли?

– Дома, – Рита, до сего момента державшаяся вполне дружелюбно, вдруг сторожко подобралась. – Зачем она тебе?

– Нужно поговорить.

– Опять? – Она с грохотом бросила пакеты на пол. Что-то мокро шмякнулось – кажется, десятка два яиц разом превратились в сырой омлет. – Оставь ты ее в покое!

– Чита, послушай…

– Не желаю!

– Послушай, – с нажимом повторила Майя. – Ты ее в чем-то подозреваешь. До сих пор. Несмотря на то что официальные органы переключили внимание на Гоца.

– Он в бегах…

– Тем более. Значит, этот факт тебя не убедил, ты по-прежнему думаешь… – Она схватила подругу за безвольно опущенные плечи и развернула к себе.

– Она никакая не свидетельница, – забормотала Рита, медленно приходя в себя. – Она ничегошеньки не видела, на нее наговаривают…

– Я получила записку.

Майя с Ритой мгновенно обернулись. Рита сделала невольный шаг вперед, будто из желания заслонить дочь своим телом.

– Я получила записку от него, – бесцветно повторила Келли, появившись в дверях своей комнаты – сама бесцветная до прозрачности, словно призрак, закутанная в какой-то совершенно бесцветный платок, глядя перед собой бесцветными глазами. Только тени под этими глазами имели цвет – темно-серый, прибавляющий к юному возрасту лишних три десятка лет.

– Иди к себе, – приказала Рита.

Анжелика покачала головой.

– Ты же не будешь вечно меня прятать, – и молча скрылась в комнате, оставив дверь открытой. Приняв это как знак приглашения, Майя прошла следом, услышав, как Ритка на кухне в сердцах швырнула половник.

Прикрыв дверь за собой, она сразу очутилась в причудливом мире пятнадцатилетней девочки, где обертки от шоколада соседствуют с целомудренно обнаженным Крусом Кертисом верхом на мотоцикле «Ямаха», а нехилый компьютер (без модема, зато классный «винт» и громадный монитор) – с плюшевым медвежонком.

– Где записка?

– Вот. – Келли вытащила из-под клавиатуры сложенный вчетверо лист бумаги.

Майя развернула его. Крупный печатный текст, старательно, чтобы не просекли почерк, выписанный фиолетовой шариковой ручкой.

«Не бойся, тебе ничто не угрожает. Только молчи!!!»

Три восклицательных знака в конце. И отсутствие всякой подписи.

Где-то она уже слышала эту фразу. Причем не читала, а именно слышала – зловещий… да нет, просто взволнованный шепот, в ночь, когда мощная ладонь зажала ей рот, а в шею уперлось дуло пистолета…

– Мамка нашла, – пояснила Лика. – В прихожей темно, она по ошибке залезла в мой карман.

Майя с сомнением поджала губы: Риткино лайковое пальто темно-синего цвета, почти до пола, с капюшоном и меховой опушкой, можно было спутать с короткой бежевой дубленкой Келли разве что после многодневного черного запоя, коими Чита сроду не страдала.

– Где тебе это могли подсунуть? Где ты была вчера?

– Нигде. Ну, пошлялась по улице…

– В какое время?

– Часа в четыре, пока мамка была на работе. Вообще-то она велела мне сидеть дома, но целый день в четырех стенах, как в камере, – свихнешься, пожалуй.

– Ты куда-нибудь заходила? В кафе или магазин?

– В универмаг на углу. Просто так, поглазеть от скуки.

Вчера Гоц бегал за водкой, лихорадочно пронеслось в голове. Утверждает, что в ларек («пять метров от подъезда, и я замотался шарфом»). Поди проверь, где он был на самом деле: он вполне мог выйти, увидев Келли в окошко, проследить до универмага, приблизиться в толчее, сунуть записку в карман… Поди проверь.

– Вы что, – икнув, спросила Лика. – Думаете, это… он?

– Кого ты встретила по дороге?

– Вальку с Лерой. Они ездили в Центральный парк: Лерку нужно было как-то развлечь, она совсем высохла, – она по-бабьи вздохнула. – Пока Гришка был жив, они не очень-то ладили: что с малыша взять. А теперь…

«Теперь они остались вдвоем, – подумала Майя. – Убитый горем отец и маленькая вдова в черном, на тихом кладбище под маленьким зимним солнцем, у памятника-кораблика. Вдвоем – даже я теперь отгорожена от них невидимым барьером, потому что часть вины за смерть мальчика лежит на мне, на мне, на мне…»

– Скажи, в каком костюме Лера была на маскараде?

– Не знаю. Там было столько народа…

– Но она упоминала, будто вы столкнулись с Валей в дверях актового зала…

– Да какая разница? – Лика вдруг занервничала, даже слезы выступили на глаза. – Какая, к чертям собачьим, разница, кто где находился, если преступник давно известен?

– Ты думаешь, это Гоц положил записку тебе в карман? – тихо спросила Майя.

– А кто еще?

– «Тебе ничто не угрожает, только молчи», – она с сомнением покачала головой. – Но какой в этом смысл? О чем ты должна молчать?

– Я и молчу, – угрюмо сказала Лика. – Я не желаю, чтобы меня придушили. Или съездили палкой по тыкве.

– А прятаться до конца дней своих ты желаешь? Не высовывать носа из дома, не ходить в школу, не видеться с друзьями…

– Уходите.

– Девочка, послушай меня…

– Нет! – Она подскочила к магнитофону, с остервенением надавила на клавишу – из двух колонок оглушительно, словно сержант на плацу, рявкнул «Ласковый май».

– Уходите! – закричала Келли, перекрывая вопль динамиков. – Уходите, оставьте меня в покое!!!

Ничего другого не оставалось – не хватать же девчонку в охапку и не тащить в милицию (действие противоправное и абсолютно тухлое с этической точки зрения). Майя покорно доплелась до прихожей, отделанной карельской березой, рассеянно накинула пальто, не потрудившись даже застегнуть пуговицы. Рита, единственная подруга, единственный (со смертью мамы) близкий человек, так и не выглянула из кухни, хотя бы чтобы удостовериться, действительно ли Майя ушла, не засунув под вешалку потайной микрофон для прослушивания.

Дверь за спиной оглушительно хлопнула – Майя оказалась на лестнице, одна, словно на необитаемом острове, раздавленная, оглушенная…

Догадка, как это всегда бывает, пришла неожиданно, спровоцированная непонятно чем – то ли бессонной ночью (дикая, испепеляющая страсть-забытье на влажных от пота простынях), то ли запахами пива и масляной краски в подвале художника, то ли зрелищем яркой обертки от жвачки на грязном подоконнике (да здравствует женская логика!).

Вдруг, между двумя шагами, в голове ярко высветился план супермаркета, начертанный гениальной рукой Левы Мазепы: прямоугольники витрин и указующие стрелки – вот Дед Мороз, а вот Карлсон с Бабой Ягой напротив отдела «Мясо, рыба», где стоял маленький гном Гриша и смотрел куда-то, смотрел, расширив неподвижные от страха глаза… Господи, как же я раньше-то…

Майя стремглав ринулась вниз и надавила на кнопку звонка – металлический соловей исправно издал радостную трель. Дверь открылась, и Рита с усталой ненавистью посмотрела на подругу.

– Опять ты?

– Чита, – взмолилась Майя. – Всего один вопрос. Ну, хочешь, я встану на колени?

– Какой вопрос?

– Не к тебе, к Лике. Я докажу, что она невиновна. Ты мне веришь?

Несколько секунд Рита стояла в дверях, прямая и натянутая, как струна. Потом, видимо, что-то отпустило – она посторонилась, пробормотав «Дай бог тебе здоровья», с интонацией, недвусмысленно указывающей на истинное значение произнесенной фразы.

«Ласковый май» на этот раз безмолвствовал. Анжелика смотрела в окно, обняв себя за худенькие плечи.

– Ничего не говори, – торопливо сказала Майя ей в спину. – В записке велено молчать – вот и молчи, только кивни, если я права, хорошо?

Ноль реакции. Майя подошла поближе, встала рядом, всеми силами стараясь не спугнуть собеседницу.

– Лика, это ты принесла в школу дневник Гольд-берга?

– Я не знаю никакого Гольдберга, – равнодушно отозвалась Келли.

Слишком равнодушно, черт побери. И слишком быстро – нет чтобы удивленно поиграть бровями, изумленно распахнуть подведенные глаза, возмущенно и надменно дернуть подбородком: совсем, мол, старая карга нырнула в маразм. О вечности пора думать, а все туда же…

– Роман Сергеевич просил, чтобы все принесли экспонаты для музея. Роман ваш классный руководитель, вы его любите и живо откликнулись. Ты нашла дома старую тетрадь, заглянула, увидела дату: начало века, наверняка раритет… Что было потом, Келли?

Молчание. Глухое, как забор вокруг дачи народного депутата.

– Твой папа обнаружил пропажу, да? Сначала он учинил тебе допрос с пристрастием, потом…

– Не смей! – Лика развернулась к Майе и с недюжинной яростью двинула ее кулаком в живот. – Не смей его подозревать!!!

– Милая, как я могу кого-то подозревать? – успокаивающе произнесла Майя. – Я же не следователь, не частный сыщик, я вообще никто, случайный свидетель. Но Колчин…

– Кто это? А, прокурорский…

– У Колчина есть своя версия, – подставила она следователя без малейших угрызений совести.

– Какая?

Майя затаила дыхание: внимание, подруга Тарзана, перед тобой минное поле. Либо сейчас, сию минуту, ты заставишь девочку выбраться из своей скорлупы и заговорить, либо…

– Там, на карнавале, было множество костюмов: принцы, колдуны, снежинки, бабочки… Но Дед Мороз был один, понимаешь? Он главный на празднике, он обязан выделяться из толпы. И поэтому нарядиться им может только взрослый. И если Гриша на самом деле видел Деда Мороза на лестнице, то он видел взрослого. Он не мог перепутать…

– Да не видел он никого, – вдруг сказала Келли. – То есть, может, и видел, но не Деда Мороза.

– Откуда ты знаешь? – осторожно спросила Майя. И заговорила по наитию: – Ты выходила из актового зала примерно в половине одиннадцатого – я не спрашиваю зачем (покурить тайком, хлебнуть винца, сменить прокладку… неважно). Лера Кузнецова сказала: вы столкнулись в дверях с Валей Савичевой…

– Я не заметила Лерку, – механическим голосом проговорила Келли.

– Ты ее просто не узнала – она была в карнавальном костюме и маске. Это тоже второстепенно. Главное – ты видела убийцу. Там, в коридоре, на третьем этаже. Ты видела его мельком – просто яркое пятно в полумраке, ты даже не связала его со смертью Эдика. Но Гриша – Гриша столкнулся с ним нос к носу (играл в разведчика). Поэтому и погиб.

Очень непрофессиональный убийца, подумалось вдруг, мимоходом. Трое свидетелей видели его – но двое из них мертвы, и Келли давно присоединилась бы к ним, если бы…

Если бы не записка: «Только молчи!!!» Именно так: не угроза (к примеру, «Молчи, иначе убью!»), а какая-то отчаянная мольба в трех восклицательных знаках. Удивительная деликатность. Деликатность маньяка-убийцы, приносящего кофе в постель, деликатность в сочетании с потрясающей жестокостью и яростью (двенадцать ударов палкой по голове охранника), дьявольским хладнокровием, с которым был задушен мальчик, и фантастическим цинизмом.

– Ты спряталась в темном закутке напротив двери туалета, оттуда просматривается весь коридор (фонарь под окнами и полная луна). Убийца тебя не заметил, но ты… Келли, кто это был?

Молчание и излишне внимательный взгляд за окно – будто там, в сугробе, собрался любимый «Ласковый май» в полном составе.

– Он был в карнавальном костюме, верно? Только это был не Дед Мороз…

– Это была Баба Яга, – сказала Анжелика. – Теперь вы довольны?

Итак, я пришла к тому, с чего начинала. К абсолютному нулю. Невиновность школьного директора практически доказана: не мог же он, в самом деле, напялить на себя женское платье и старый платок (отчетливо вспомнилась Баба Яга в переполненном вестибюле, среди Снежинок и Принцесс). Комплекция не та, и рост, и вообще… И уж совсем нелепо выглядит трюк с двойным переодеванием (Где? В каптерке завхоза?), если учесть, что Эдика не собирались убивать, преступник вообще не рассчитывал на встречу с кем бы то ни было – какой же смысл прятать лицо? Баба Яга.

Длинноносая кукла из папье-маше, яркий образец «золотого периода» творчества Левы Мазепы, бессмертное творение, выставленное в витрине супермаркета (да нет, желчно усмехнулась Майя, никакое не бессмертное, всего-то неделю простояло…). Однако даже этой недели оказалось достаточно, чтобы Гриша увидел – и вспомнил. И поплатился жизнью.

Впрочем, опять я, как выражаются мои ученики, «гоню пургу»: ничего Гриша не вспоминал – он знал, знал все это время. И хитренько улыбался, глядя на невинного школьного директора в дурацкой красной шубе и съехавшей набок бороде, а тот стоял посреди вестибюля и изводился под прицелом десятков пар глаз…

А потом, изведя себя до нервной икоты, решил приехать домой к мальчику и поговорить по душам, «просто поговорить, ничего больше» – тут он не соврал. Как и не соврал в остальном: про сдавленный смех в подвале (я тоже слышала этот смех, только не тогда и не там), про двести граммов водки в каптерке Еропыча, про поясок от пропахшего нафталином новогоднего костюма…

Если бы только убедить следователя в своей правоте, с тоской подумала Майя. Если бы только найти доказательства голым Ликиным словам… Тогда все будет в порядке. Тогда школьный директор, мальчик-Головастик, сможет наконец выйти из своего заточения и забыть, как предутренний кошмар, скитания по враждебному городу, квартиру с чужой кухней в жутковато-розовом кафеле и ее хозяйку, которой тыкал пистолетом в затылок, приносил кофе в постель, которой рассказывал историю собственной жизни, на чей ковер стряхивал пепел от сигареты и на чьи деньги жрал водку на той самой кухне… Такова уж твоя карма, подруга Тарзана: доказывать чужую невиновность. А убийца – истинный убийца – снова ускользнул, оставив записку-ребус: «Тебе ничто не угрожает…»

Прежде чем идти в прокуратуру, следовало избавиться от пистолета. Майя быстро отыскала нужное место, провела кончиками пальцев по стене и вытащила кирпич. Сейчас опасный предмет – в сумочку, потом пешком до набережной (на автобус садиться не стоит, сумки у нас режут с истинным мастерством и трудолюбием), выбросить в воду с моста, где поглубже…

Тайничок был пуст.

Кровь отхлынула от головы, вызвав тихий звон в ушах. Майя лихорадочно провела ладонью по стенкам углубления, испачкав рукав в цементной пыли. Пистолет исчез.

Это было неверно, неправильно, подло… Так подло, что она потихоньку сползла вниз по стенке, безнадежно испачкав пальто, и чуть не расплакалась. Спокойно, приказала она себе. Ты спокойна, весела, счастлива, талантлива… Ни хрена я не спокойна! Кто, кто, мать твою, мог найти тайник? Кто запустил туда лапу?

Мальчишки? Они не стали бы засовывать назад кирпич. Зачем, если в руках настоящее боевое оружие – скорее в лес, за город, испытать, навскидку, по пустым бутылкам от бедра, с двух рук, как Крепкий Орешек в известном боевике… Милиция? Они бы установили владельца по номеру, сложили два и два, и сейчас у меня в квартире уже сидел бы ОМОН в полном составе. И, затаив дыхание, поджидал хозяйку, разглядывая дверь в перекрестья прицелов…

Подумалось с отчаянием: а, наплевать. Сейчас я встану, отряхну побелку и поднимусь к себе в квартиру. И через минуту – перед небытием – попрошу исполнения последнего желания: рассказ о том, что же произошло на самом деле. Услышу всю историю от начала до конца и, может быть, прозрею…

– Вы испачкались, Майя Аркадьевна.

Она едва не вскрикнула, увидев рядом Николая Николаевича Колчина. Тот протянул руку и взял Майю под локоть. Жест был мирный, почти дружеский, но она разозлилась и испугалась.

– Что вам здесь нужно?

– Хочу напроситься в гости.

– Да? – угрюмо сказала ока. – А вы не помните поговорку, кто бывает хуже татарина?

Следователь доверчиво улыбнулся:

– Не знаю. Наверное, два татарина… Между прочим, у меня для вас новость. В лаборатории обследовали игрушку – вернее, упаковку, потому что игрушка была не распечатана…

– И что?

– «Пальцы» на коробке – ваши, Гриши Кузнецова и продавца. Продавца мы установили: некий Борзоконь Марат Игоревич, год рождения… ну, это несущественно. Имеет честь трудиться в киоске напротив кинотеатра «Советский воин».

– Он меня вспомнил?

– И описал как очень красивую даму. И даже позавидовал вашему мужу. Сказал, что вы приобрели у него Бэтмена и спросили про автогонки, – Колчин сделал паузу. – Такого же Бэтмена у него купили двумя сутками раньше.

– Кто? – выдохнула Майя.

– По фотографии он опознал Гришу. Знаете, давайте-ка я вас почищу, а то впечатление такое, будто вы весь день на стройке кирпичи таскали…

– А я никак не могла сообразить, почему мальчик отказался от игрушки, – пробормотала она, покорно подставляя спину.

– Ну, я тоже хорош, – заметил Колчин. – Развел теорию о психологических ассоциациях: Новый год – маска – маскарад… Все оказалось проще: Бэтмен у него уже был. Какой смысл иметь двух одинаковых?

– Значит, того, первого, купил ему не убийца…

– Убийца дал денег на покупку.

Майя усмехнулась:

– И вы полагаете, Гоц стал бы…

– А что вы, собственно, прицепились к Гоцу? – спросил следователь, и Майя смутилась.

– Но ведь вы его разыскиваете. Ловите, будто бешеного зверя, кричите «Ату!», расставляете флажки… Тут даже честный человек станет преступником. Кстати, вы собираетесь освобождать Романа? – постаралась она съехать с щекотливой темы. – У него бесспорное алиби на момент убийства Гриши.

– Подожду, – не стал Колчин вдаваться в подробности. – Кстати, о честных людях… Вам говорит что-нибудь фамилия Приходько?

– Приходько? – Майя озадачилась. – Кажется, нет.

– У него запоминающееся имя-отчество: Аристарх Еропович.

– Завхоз, – машинально проговорила она и тут же прикусила язык.

– Школьный завхоз, – кивнул Колчин. – Этакий подземный дух из каптерки… Впрочем, внешность вполне располагающая. Мое упущение, что не побеседовал с ним раньше.

«И мое», – захотелось сказать Майе. Не связывалась бы, назойливо шептал внутренний голосок, вообще не лезь в это дело – будет только хуже. Куда уж хуже? – пыталась возражать она, а голосок умолял, предостерегал, требовал… «Чего я боюсь? Кого?»

– И что же этот ваш…

– Подтвердил алиби Гоца. Тот якобы находился у него в момент убийства, вместе пили водку. Потом у него на глазах директор сел в машину и отбыл (окна каптерки выходят на задний двор).

– Почему же завхоз молчал столько времени? – выдавила из себя Майя.

– Ну, масса причин. Василий Евгеньевич как-никак начальник: цеховая солидарность и все такое… Не станешь же доносить на любимого шефа, что тот тайно страдает хроническим алкоголизмом. Однако потом, видимо, старик сообразил, что это лучше, чем быть обвиненным в двойном убийстве.

– Значит, невиновность Гоца доказана? – спросила Майя.

– В таких случаях свидетельские показания не могут считаться доказательствами, – осторожно сказал Колчин. – На них можно лишь опираться… Объективно говоря, Еропыч мог перепутать время, выпив лишнего, у него могли остановиться часы, наконец, он мог солгать сознательно.

– Вы никогда никому не доверяете, да? – с неприязнью спросила она.

– Служба обязывает, – философски отозвался следователь. – Я доверился вам (поздравляю, мир в вашем лице потерял великую актрису), а оказалось, вы все это время водили меня за нос (деяние, кстати, уголовно наказуемое). Ведь Гоц прячется у вас в квартире, верно?

Она не нашла достойного (да и никакого) ответа. Просто стояла молча, навытяжку, ожидая, когда прекратятся заботливые хлопки по спине.

– Ну вот, теперь гораздо лучше. Так что, пригласите меня на чашку кофе?

– Как вы узнали? – тупо спросила она.

Колчин неопределенно хмыкнул.

– Вычислил. Как Лавуазье – планету Нептун, на кончике телефонного диска. – Он сделал паузу. – Гоц – не тот человек, чтобы просто отсиживаться в укромном месте. Да и укромное ли место – ваша квартира? Он должен действовать, должен сам доказать свою невиновность, преподнести преступника на блюдечке, чтобы утереть нос официальным органам, – отсюда и побег. Ну а его идея фикс известна, он сам не раз ее декларировал: его политический противник Всеволод Бродников (ваш сосед снизу) решил таким неожиданным образом скомпрометировать его, лишить надежд на депутатское кресло. Значит, нужно внедриться, так сказать, в стан противника, найти подходы. Через семью невозможно: они насторожены и держат круговую оборону. Остается единственный человек – ВЫ. Подруга юности, женщина, в которую Бродников был влюблен в пору комсомольской юности…

Майя промолчала. Колчин лишь подтвердил ее собственные выводы: организатор, доверенное лицо – вот кем считал ее Гоц, держа пистолет у затылка.

Пистолет.

Майя вспомнила о нем и ощутила холодок под лопаткой. Прекрасная, логично выстроенная версия объясняла все и все расставляла по местам. Кроме исчезновения оружия. Того самого, которое, по законам жанра, просто обязано было выстрелить в финале. Знать бы, где он, этот финал…

В вежливом молчании она поднялась по лестнице, дыша в затылок Колчину, и увидела гостеприимно приоткрытую дверь – из узкой щели пробивалась желтая полоска света.

– Вы всегда так беспечны? – поинтересовался Николай Николаевич.

Она не ответила. Давнишний звон в ушах усилился, она толкнула дверь – все точно, как и представлялось: прихожая ярко освещена, гостиная покрыта загадочной тьмой, еще два шага, лишняя пара секунд жизни…

…Они едва не споткнулись о него. Гоц лежал на полу в коридоре – тело, такое мощное и красивое, теперь вызывало тривиальную мысль о сломанной детской кукле, забытой в песочнице под дождем. Резко выступающий кадык неподвижно смотрел в потолок, на раздражающую щель меж перекрытиями (строители, клавшие плиты, пребывали, видно, под нехилым кайфом), в широко расставленных глазах навсегда застыло удивление и какая-то детская обида, словно вместо вожделенного мармеладного набора он обнаружил под новогодней елкой новый учебник по экологии и охране природных ресурсов. Он был одет в брюки и Майин халат для ванной – на бежевом махровом поле, на левой стороне груди, расплылось черное кровяное пятно, точно неосторожно посаженная клякса, и все было абсолютно, жутко неподвижным, мертвенным, овеянным каким-то совершенно запредельным холодом – холоднее, чем ледяные сказочные фигуры перед школьным крыльцом…

Майе захотелось закричать от безысходной черной тоски, сдавившей сердце, но она не сумела, спазм безжалостно сдавил горло. А следователь, не обращая на нее внимания, уже накручивал телефонный диск: вызывал опергруппу…