Текст книги "Бал для убийцы"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Помнится, она опять отвечала на какие-то вопросы, главным и самым назойливым был: «Какого черта вы приперлись сюда, Майя Аркадьевна? Что вас сюда тянет, как муху на гов… то есть на мед?» – «Но вы же сами сказали по телефону…» – делала она робкие попытки оправдаться. «Я?! Единственное, что вы могли сделать полезного, – это запереться у себя в квартире, на кухне… Нет, лучше в ванной, и пить чай из блюдца!» – «Да, вы правы, – слезы катились по щекам, и у нее не было даже сил вытереть их. – Вы правы, правы, правы…»

Он был прав, этот сволочной следователь, он был невыносим, нагл, циничен, но прав. Майя сделала над собой усилие и открыла глаза: утро. Оказывается, все-таки наступило утро. Легкий морозец (судя по градуснику), бледные солнечные зайчики на обоях, растворимый кофе с привкусом морковного салата, яичница с привкусом рыбьего жира, головная боль – и пустота, пустота…

«Я умерла».

Майя, уже одетая, в задумчивости остановилась перед зеркалом. «Странно, что я еще вижу себя в нем. Говорят, призраки не отражаются в зеркалах…»

Колчин не поздоровался (а действительно, расстались-то меньше суток назад), лишь молча кивнул на свободный стул, не отрываясь от своей писанины.

– Она была ненормальная? – спросила Майя.

Он нехотя поднял голову:

– Собственно, я вызвал вас, только чтобы сказать, что претензий к вам не имею, Майя Аркадьевна. Экспертизой установлено, что ваших отпечатков пальцев на орудии убийства нет, так что я не могу инкриминировать вам даже превышения необходимых мер… Да и самообороны как таковой не было – просто несчастный случай. Она сама наткнулась на собственный нож. Если вас это утешит.

Он положил на стол ручку с обкусанным концом (видимо, имел привычку грызть ее в минуты раздумий) и отвернулся к окну.

– Что еще? Вину Веры Алексеевны Костюченко можно считать доказанной: на ее трости, ближе к нижней части, обнаружены вмятины, микрочастицы крови и несколько прилипших волосков. Группа и резус совпадают.

– А пистолет?

– При обыске пистолет мы не обнаружили.

– Николай Николаевич, – с силой и тихим надрывом произнесла Майя, – умоляю, только скажите: она была ненормальной?

Он пожал плечами:

– Трудно определить точно. Психология – не алгебра, масса всяких «возможно», «с одной стороны, с другой стороны…». Нужно признать, у меня с самого начала возникло ощущение… несообразности, что ли. Несоответствие целей и средств. Все-таки три убийства – это громадная нагрузка, и физическая (задушить, подвесить тело, пусть детское, на крюк, а перед этим забить до смерти здорового мужика), и душевная. Я-то по наивности считал, что к старости у человека появляется некий… скажем, страх перед Богом. Моя мама, уж на что атеистка, и то годам к шестидесяти стала ходить в церковь. А эта… Факты есть факты, но я никак не могу поверить, что она хотела только скрыть преступление, совершенное в шестилетнем возрасте. Несопоставимый риск.

– Она всерьез считала, что это может подорвать репутацию ее зятя, помешает ему получить место в Думе.

Колчин усмехнулся.

– Прямо «Чисто английское убийство». Одно смущает: почему она избирала такие разные способы? Палка, пояс от шубы Деда Мороза, пистолет… Обычно сумасшедший заряжен какой-то единой идеей: к примеру, душить свои жертвы (если не терпит крови) или резать на куски (если сдвинулся на почве черной магии). Наконец, почему она элементарно не застрелила вас в учительской?

– Не было пистолета. Выбросила.

– «Выбросила»… Что она, профессиональный киллер? Почему тогда не избавилась от трости? Почему даже не попыталась смыть с нее следы? Кстати, маска Бабы Яги тоже не найдена – видимо, успела уничтожить. Маску уничтожила, а трость, орудие убийства, главную улику, – оставила на память?

– Не пойму, куда вы клоните, – устало вздохнула Майя. Их обоих тяготил этот разговор, и оба никак не могли закончить его и благополучно разойтись, словно разводящиеся который год супруги. – Хотите сказать, что я убила не того человека? Или, может быть, я сама все подстроила, и не было никакого признания, и никто не пытался меня убить?

– Нет, нет, я не подозреваю вас ни в чем таком. Лика Бродникова наблюдала всю сцену от начала до конца, она подтвердила…

– Бедная девочка.

– Да уж, ей не позавидуешь.

– Как она оказалась в школе?

– Следила за вами. Она же поняла подоплеку вашего программного выступления: то есть что вы решили приготовить мышеловку и использовать себя саму в качестве сыра. Умно, ничего не скажешь.

– Иначе мы не вычислили бы убийцу. – Поймав ироничный взгляд следователя, она смутилась. – У меня из головы не идет эта злосчастная трость. Что-то в ней не так…

– Да, трость с секретом: кинжал, спрятанный в рукояти. Я попытался выяснить ее происхождение – согласно семейному преданию, брат Веры Алексеевны был хорошим краснодеревщиком. Его подарок.

– Его подарок, – вдруг забормотала Майя, прикрыв глаза и откинувшись на спинку стула (тот жалобно скрипнул). – Сегодня утром я смотрелась в зеркало, и что-то мелькнуло в голове, какая-то догадка, связанная с тростью… Не могу вспомнить.

– Интересно, – вздохнул Колчин. Ему не было интересно. – Мой вам совет, Майя Аркадьевна: забудьте обо всем. Ну, постарайтесь забыть. Отдохните, сходите в кино, в зоопарк…

– На виллу к губернатору, – пробормотала она.

– Хоть к черту на рога, – серьезно сказал он. – Вы у меня вот где. Дело закрыто.

– Я чувствую себя убийцей.

– На здоровье, хоть Ли Харли Освальдом. У закона к вам нет претензий. Давайте пропуск, я подпишу.

Уже в дверях кабинета, сжимая в руке пропуск, она робко обернулась. Следователь опять уткнулся в свои бумаги и сосредоточенно покусывал шариковую ручку.

– Где сейчас Келли? – спросила она.

– В Первой городской больнице, в неврологии. Хотите ее навестить? Я бы не советовал. Впрочем, у вас есть трогательная привычка: всегда поступать наоборот.

– До свидания.

– Слово «прощайте» мне нравится больше. Греет сердце.

Майя вышла на улицу с чувством, будто после нескольких месяцев автономного плавания впервые открыла люк подводной лодки. Она посмотрела вокруг и с некоторым удивлением подумала: а ведь все как прежде. Облака плыли по небу, как и вчера, и три дня назад, молодая мамаша катила коляску с укутанным младенцем, стайка студентов Политеха гомонила у входа в шашлычную (цены в шашлычной были еще те, но и студенты, кажется, не отличались бедностью). Возле сине-белого «лунохода» лениво прохаживался милицейский сержант, похлопывая резиновым «демократизатором» по голенищу…

На противоположной стороне улицы нетерпеливо ходил взад-вперед Артур. Завидев Майю, он в два прыжка, не дожидаясь зеленого человечка на светофоре, перебежал дорогу, порывисто обнял, прижал к себе – она ощутила его колотящееся сердце даже сквозь толстую дубленку.

– Я только что узнал, – бессвязно-горячо заговорил он. – Господи, ты жива!

Он отстранился, разглядывая ее, словно не веря.

– Черти тебя раздери, Джейн, почему ты пошла туда одна? Тебе что, доставляет удовольствие меня мучить? Как ты могла, мать твою? Как ты могла?!

Действительно, как, подумала она. Как я посмела выжить среди этого плохонького фильма ужасов, где все кругом умирают, где все оружие взбесившейся планеты (так и не найденный пистолет, старинный кинжал, столько лет дремавший в рукояти трости) направлено против меня, где погибает кто угодно (тоже один из непреложных законов жанра), кроме одного-единственного свидетеля, по-настоящему опасного (Келли, близко видевшая убийцу, отделалась запиской-просьбой, а обо мне словно вообще забыли).

«Вот почему я осталась жива, – открылось ей вдруг, как высшее откровение. – Я выжила, потому что обязана была умереть». Майя вздохнула, возвращаясь в настоящее, и спросила:

– Ты на машине?

– Да, конечно, – спохватился он. – Куда поедем?

– В больницу.

Артур с сомнением посмотрел на ее заострившийся, словно у пламенной дурнушки-революционерки, профиль и покачал головой:

– В твоем состоянии только больных навещать. Давай-ка лучше я тебя отвезу домой. Поспишь, отдохнешь, потом сходим куда-нибудь пообедать. Как тебе такая идея?

Ей совершенно не хотелось спать, хотя организм был на последней стадии измотанности. А уж при мысли о еде вообще становилось дурно. Но и перечить сил недоставало. Майя равнодушно махнула рукой: делай что хочешь, и забралась на переднее сиденье.

– Что тебе сказал Колчин? – спросил Артур, трогаясь с места.

– Что я действовала в пределах необходимой обороны, – отозвалась она. – Претензий ко мне нет, дело закрыто.

– Но ты, похоже, недовольна, да?

Она посмотрелась в зеркальце над лобовым стеклом: ну и видок. Круги под глазами, ввалившиеся бледные губы, щеки с серым налетом – с такой физиономией прямая дорога в неврологию, обеспечивать лечащего врача материалом для диссертации. Майя поразмышляла несколько секунд и выдала то, что давно вертелось на языке:

– Пистолет… Как всем было бы спокойнее, если бы он нашелся. И почему я ее не спросила…

– Кого? Старуху? Так бы она тебе и ответила.

– Она собиралась меня убить (она и в школу пришла с этой целью, а вовсе не за фотокопиями). Она рассказала мне историю своей жизни, рассказала о первом убийстве – в Ницце, в тридцать девятом году… Нет, она бы рассказала и о пистолете, кабы я попросила.

– Все равно, – твердо проговорил Артур. – Убийца мертв, все кончено. И ты как хочешь, Джейн, а теперь я тебя ни на шаг от себя не отпущу.

Майя все-таки задремала. Ее тут же подхватило и унесло куда-то, в некое жутковатое место – хитросплетение узких коридоров, лестниц и пустых комнат, будто в компьютерной игре-«бродилке». Она должна была отыскать дверь наружу – она уже видела ее, но та вдруг начала закрываться с противным скрежетом, а ей еще предстояло спуститься по одной лестнице, подняться по другой, уворачиваясь от падающих скелетов, найти нужный тоннель, а откуда-то сверху, с небес, иезуитски улыбалась Снегурочка, обнимавшая чешуйчатого зеленого дракона, выдрессированного, как цирковой тюлень. И везде, всюду – зеркала, зеркала, зеркала, тысячи одинаковых отражений…

– Отдохнешь, оправишься, – слышала она голос Артура, как сквозь толщу воды, – навестим Лику в больнице, я тебя провожу…

Провожу.

Выпровожу.

«Пять поросят»… Когда-то в юности комсомольский вожак Сева Бродников души не чаял в детективной литературе, доставая у «жучков» за бешеные деньги интеллигентного Сименона, пустоголового Чейза, изысканную Агату Кристи и непристойно крутого Николая Леонова с его одиссеей непотопляемого сыщика Гурова. Теперь времена кардинально изменились: издательства, множащиеся, как мухи-дрозофилы, в огромных количествах выплевывают на рынок свою пеструю продукцию, а Севка с детективов благополучно перескочил на предвыборные агитационные брошюры, с успехом заменившие ему и Чейза, и Леонова…

Провожу.

Выпровожу…

– Лера сейчас дома? – спросила Майя, очнувшись.

– Гм… Дома, наверное. Если не убежала гулять. На что она тебе?

– Хочу задать ей один вопрос…

– Опять? – Артур чуть не бросил руль.

– Один-единственный, – клятвенно пообещала Майя в сто двадцать седьмой китайский раз. – Последний.

– Очень надо?

– Очень.

Оставшуюся дорогу она безмолвно молилась, чтобы Валерия была дома. И Господь (или его вечный оппонент – кто их разберет) внял. Лера открыла дверь, пробормотала дежурное «здрасьте» и посторонилась, пропуская Артура и Майю в квартиру. Майя шагнула в прихожую и сказала, опустив предисловия:

– Лера, вспомни, пожалуйста, тот день, когда мы были в супермаркете. Гриша увидел Бабу Ягу в витрине…

– Да, – отозвалась Лера с терпеливым интересом.

– Перед этим мы встретились в школьном вестибюле: кончился последний урок, вам выставили оценки за четверть…

– Вы собираетесь писать о нас книгу? – вежливо осведомилась девочка.

– Господи, конечно нет. Просто я хочу, чтобы ты…

– Что?

– Чтобы ты вспомнила как можно точнее. Твой папа спросил, как дела. Ты ответила: «Все в порядке, правда последнюю задачу…»

– Ах, это… Ну, я списала последнюю задачу у Веньки Катышева. Сама все равно в жизни бы не решила… А что, это преступление?

– Нет, Лерочка. Ты сказала не так. Ты употребила другое слово: не «списала», а…

Девочка пожала плечами:

– Какая разница?

– Большая, – задумчиво ответила Майя. – Просто огромная разница… Спасибо тебе.

В глазах Леры промелькнул интерес.

– За что? Я ничего такого не сделала.

– Все равно спасибо.

Через пятнадцать минут Артур и Майя подошли к стеклянным дверям магазина: Майя впереди, строгая и решительная, как среднего водоизмещения ледокол, Артур – сзади, сердито и озадаченно вопрошающий:

– Ты можешь наконец объяснить, что происходит? Зачем тебе понадобились эти несчастные куклы?

– Потерпи, – коротко отвечала она, занятая своими мыслями.

– Но это нелепо. Их наверняка давно выбросили на помойку. Или сожгли к черту…

– Может быть. Но мне кажется, их унесли куда-нибудь в подсобку, до следующего Нового года.

– А если нет?

– Тогда придется нанести визит Леве Мазепе.

Однако и здесь ей повезло – сегодня ей фатально

везло во всем, казалось, еще чуть-чуть – и за спиной с треском расправятся жесткие перепончатые крылья, чтобы нести куда-то, где правит лишь тьма… Надо было бы ужаснуться – но Майя словно закостенела. Ни страха в душе, ни сомнений, ни луча света.

После долгих препирательств и получения взятки в размере пол-литровой бутылки «Столичной» маленький и сморщенный старичок-сторож повел их вниз по скользким ступенькам, в ледяную мглу, сварливо бросив через плечо: «Головой не вдарьтесь, тута потолки низкие. Мне-то плевать…»

Позвенел ключами, отворил – дверь протяжно заскрипела, свалилась на пол лопата, сторож переступил через нее, прошаркал в дальний угол и принялся разбрасывать какие-то коробки, продолжая ворчать под нос: «Это все Никодимовна, мать ее через день. Я говорю, выбросить, а она уперлась – ташши в подвал, и все тут. Я бы ни в жизнь…»

Наконец он добрался до низа, вытащил нечто завязанное в мешковину и буркнул:

– Смотрите. Эти, что ли?

– Эти, – подтвердила Майя, когда Артур развязал бечевку.

…Дед Мороз у Левы Мазепы получился так себе: тщедушный, страдающий сколиозом и иезуитским прищуром напоминающий вождя мирового пролетариата. Мешок за его спиной вызывал ассоциацию с нищенской торбой: то ли дедушка по пути из Лапландии растерял по пьяни половину подарков, то ли прихватил мешок с единственной целью – собирать в него пустые бутылки. Зато диснеевской Белоснежкой Лева по праву мог бы гордиться: ее глаза с бесстыжей поволокой, крутые бедра и высокая грудь могли бы составить счастье любому фетишисту-одиночке. Майя отложила Белоснежку в сторону – и вытащила на свет густо припорошенную пылью Бабу Ягу.

Вряд ли в ней было что-то особенное – в этой страшненькой (а впрочем, скорее забавной) ведьмочке, рожденной в недрах мазеповской мастерской. Крючковатый нос, сгорбленная спина, вылинявшая кофта – и ярко-красная заплата на линялом переднике, так и приковывающая к себе внимание, будто раздавленный жук на белой скатерти.

– Тебе это ничего не напоминает? – глухо спросила Майя.

– Это не похоже на Лерин костюм, – заметил Артур.

– Да, я знаю.

Она медленно выпрямилась, отряхнула пальто и подумала с некоторой тоской: надо идти. Надо вновь подняться по ступенькам, выйти на улицу, к людям, надев на себя лицо, хотя душа настоятельно требует одного: спрятаться под одеяло и зажмуриться, повторяя про себя бессмысленный рефрен: этого не может быть, этого не может быть, этого не может быть… – впору подобрать какой-нибудь популярный мотивчик.

Вот ты и нашла своего маньяка, подруга Тарзана. Своего убийцу, свою чашу Грааля. Тебе легче?

Нет, не легче. Наоборот.

Тогда зачем?

А исчезнувший пистолет, возразила она тому, кто внутри. А лакированная трость со спрятанным в рукоятке кинжалом? А фраза, произнесенная мальчиком-гномом: «Удирает…», а чертов Кейп-Генри с его дурацкими лужайками и аллеями для конных прогулок? А костюм Бабы Яги с нагло выпирающей заплаткой («В настоящем костюме должны выделяться две-три детали, остальные призваны служить фоном» – молодец, Валюша, ты подарила мне совершенно правильную идею…).

– Ты хочешь сказать, что Вера Алексеевна увидела в витрине Бабу Ягу и скопировала наряд, чтобы проникнуть на школьный вечер? – недоверчиво спросил Артур.

Майя отрицательно покачала головой. И выдала непонятное:

– Она должна была сама неплохо шить. Ей бы не понадобилась помощь…

Глава 21

В насквозь продуваемых аллеях на подступах к девятиэтажной башне было зябко и голо – дрожали в порывах ветра обледеневшие ветви, кружились снежинки и пофыркивала паром раздолбанная карета «скорой помощи». «Тойота» припарковалась рядом, Артур заглушил мотор, но еще некоторое время они безмолвно сидели на своих местах, собираясь с духом – словно астронавты перед первым в истории выходом на Луну: ни черта героического или возвышенного, только напряженное ожидание какой-нибудь подлости.

– А вдруг там ее родители? – спросил он. – Ты сейчас не в том состоянии, чтобы вести переговоры.

– Переживу, – отстраненно сказала Майя.

В приемном покое им выдали белые простыни с завязками и по паре тапочек. «К Бродниковой, – сказала она. – Девочка, четырнадцать лет, поступила в неврологию вчера ночью». – «Знаю, – кивнула нянечка. – Депутатская дочка. Третий этаж, по коридору направо, десятая палата». – «У нее есть кто-нибудь?» – «Папаша приезжал недавно, на иностранной машине. Всех врачей на уши поставил, медсестрам – по коробке зефира в шоколаде, главному – коньяк… Заботливый». – «Он уехал?» – «Уехал. Там какая-то девочка в очках, с косой. Вроде подружка». Валя Савичева, поняла Майя.

Палата была двухместной, с умывальником, туалетом, телевизором и холодильником. И даже с неувядшей геранью на подоконнике – роскошь по нынешним российским меркам. Сева действительно расстарался ради единственного чада. Пока еще не депутат (нянечка немного опередила события), но девяносто девять из ста, что станет им в ближайшие сутки. Денег в семье сразу прибавится, и тогда он сможет заказать меня профессиональному киллеру, вяло подумала Майя. И может быть, даже купит мне место на центральной аллее кладбища: удобно, не нужно далеко таскать воду для полива…

Кровать справа была пуста. На левой лежала Келли – худенькая до прозрачности, казавшаяся маленькой и беззащитной под огромным одеялом, в бледно-зеленой домашней пижаме с симпатичным вислоухим щенком на груди слева. Тумбочка в изголовье была завалена апельсинами, конфетами и заставлена целой батареей пакетиков с натуральными соками. Похоже, Келли даже не взглянула на них. Рядом с кроватью на стуле сидела Валя Савичева и держала больную подругу за руку. Обе были неподвижны и обе молчали.

Майя деликатно кашлянула. Валя встрепенулась и порывисто поднялась навстречу.

– Здравствуйте. Я уже ухожу. – И засуетилась, собираясь. Потом наклонилась над Ликой и чмокнула ее в щеку. – Я заскочу вечером, хорошо?

– Конечно, – отозвалась та. Радости в ее голосе не ощущалось. Вообще ничего не ощущалось.

– Как она? – тихо спросила Майя, задержавшись в дверях.

Валя пожала плечами:

– Лежит, молчит. Ничего не ест. – Она поежилась. – Майя Аркадьевна, неужели это правда? Ну, все, что случилось…

Майя кивнула. Наверное, девочка втайне ожидала от нее другого – может быть, уверения, что на самом деле ничего страшного не произошло, что ночной кошмар, вызванный слишком обильным ужином, кончился и все живы, включая красавицу Софью в дореволюционном особняке на Невском.

– Ужас. А ведь мне она нравилась… Вы всё знаете: скажите, зачем она подбросила мне записку? Лике – понятно… Но мне?

– Не знаю, милая, – виновато сказала Майя. – Взрослые вообще не такие умные, какими кажутся.

Валя ободряюще улыбнулась подруге и выскользнула из палаты, прикрыв дверь за собой. Майя присела на стул и поправила на Келли одеяло. Та не пошевелилась.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – идеально ровный, ничего не выражающий голос, то же ощущение, что и в ледяной аллее по дороге сюда – пусто и голо, ни листвы, ни луча. Ни души.

Майя замолчала в нерешительности – она никак не могла начать разговор.

– Следователь сказал, что ты подтвердила мои показания. Если бы не ты, меня бы, наверное, арестовали.

– Надо же, – так же безучастно произнесла Лика. – Эта трость была у нас дома сколько я себя помню. Я даже играла с ней и не подозревала, что в рукояти спрятан нож…

– Никто не подозревал, – эхом отозвалась Майя. – Никто… И убийца в том числе.

Стояла тишина – было полное впечатление, будто вся больница в одночасье опустела: больные и персонал, довольные друг другом, разошлись по домам, даже инвалиды и лежачие, разобрав «утки», разъехались на своих дребезжащих каталках, только в единственной палате, под номером десять, шелестели голоса-призраки, да громко, на все отделение, капала вода в умывальнике.

– Мотив – вот что мне не давало покоя. Следователь высказал мысль, что Вера Алексеевна была… гм…

– Сумасшедшей, – подсказала Келли.

– Я не поверила. Я видела ее глаза в тот момент, когда она замахнулась на меня ножом, и потом все время думала о них, пыталась вспомнить их выражение… И все больше приходила к выводу: они не были безумными. В них была решимость, ярость, даже злость – но не безумие. Вера Алексеевна преследовала вполне определенную цель – якобы она хотела скрыть преступление, совершенное шестьдесят лет назад в Ницце.

– И вы снова не поверили, – глухо проговорила Лика.

– Не поверила. Я спросила у Веры Алексеевны, как она проникла в школу во время дискотеки. Она ответила, что через черный ход, сбоку от актового зала… Так вот, она сказала неправду, Келли. Потому что в тот момент задняя дверь была заперта, Еропыч открыл ее только спустя полчаса, чтобы выпустить Гоца. Твоя бабушка не могла знать об этом. Но самое главное, на чем споткнулся настоящий преступник, – это трость. В ее рукояти был спрятан нож, идеальное орудие убийства, почему же он не пустил его в ход? Ответ один: человек, убивший Эдика Безрукова, не знал о секрете трости, которую держал в руках. Ты понимаешь, о чем я?

Келли молчала. Личико ее, утратившее детскую припухлость, еще больше заострилось, сухие глаза смотрели куда-то мимо Майи, мимо Артура – в одну точку на стене…

– Бабушка призналась, – выдавила она. – Все слышали, она призналась в убийстве.

– Она призналась, – подтвердила Майя. – Она поняла, что я слишком близко подошла к убийце, и сделала все, лишь бы отвести от него подозрение. Она и умерла только для того, чтобы убийцу не разоблачили. Она могла поступить так ради единственного на земле человека.

Ради своей внучки. Ради тебя, Анжелика.

Майя ожидала чего угодно – взрыва, слез, истерики, оправданий… Келли не пошевелилась, даже не изменила направление взгляда, и ее руки с прозрачно-тонкими запястьями все так же неподвижно лежали поверх одеяла.

– Тебе очень хотелось, чтобы твой папа победил на выборах, верно? Тогда ты смогла бы поехать учиться в свой колледж… Ты ведь мечтала только об этом – об их красивой форме, о зависти одноклассниц, о престиже (еще бы, одно из старейших учебных заведений, почти Кембридж или Оксфорд!), о постриженных лужайках, конных прогулках по частному парку… А всего-то и требовалось: уничтожить старую потрепанную тетрадь…

Лика едва заметно улыбнулась – похоже, Майино высказывание ее позабавило.

– Теперь вы подозреваете меня?

– Нет, Келли, нет… Это вы с бабушкой подозревали друг друга: ты увидела человека в костюме Бабы Яги возле двери музея, а Вера Алексеевна обнаружила дома пропажу своей трости и подумала прежде всего на тебя. А трость взял преступник, чтобы отвести от себя подозрение… Я понятно говорю?

– Я же не маленькая.

– Вы подозревали друг друга – и прикрывали друг друга, поэтому ты так долго молчала о дневнике.

– А бабушка…

– Бабушка не поджигала музей. Когда-то, в детстве, они с братом застрелили человека. Но школьного охранника, Гришу и Гоца убила не она.

– А кто? – спросила Анжелика без особого интереса.

Майя помолчала, собираясь с силами.

– Тот, кто очень хотел, чтобы у тебя все получилось. Кто мечтал уехать вместе с тобой в Америку – ведь ты однажды обещала это, помнишь?

Лика озадаченно нахмурилась.

– Откуда вы знаете? Это была наша тайна…

– Лера однажды проговорилась. Она получила тройку по физике, Артур сказал: «А еще собираешься в политех…» Она ответила: «Наверстаю. Это Валя у нас круглая отличница, но ей положено: они с Келли собрались в Штаты рвать». Ты-то об этом разговоре давно забыла. А твоя подруга восприняла все всерьез…

– ЗАТКНИСЬ!!!

Вопль был дикий, совершенно нечеловеческий, полный ярости и какой-то абсолютно запредельной тоски – такой, что волосы на голове поднялись дыбом. На Майю накатил странный столбняк – тело будто сковало льдом, и даже многоопытный Артур с его хваленой реакцией опоздал на долю секунды.

Валя Савичева, маленький злобный зверек, стояла в дверях, сжимая пистолет в вытянутых белых от напряжения руках.

– Келли, не слушай ее! Не слушай, что она говорит! Она все врет!!!

Палец на спусковом крючке. И слишком большое расстояние, чтобы попытаться дотянуться, или броситься на пол, или…

Майя и не пыталась. Для этой девочки, вооруженной совсем не детским пистолетом (тем самым – с ним, как с последним аргументом в свою защиту, школьный директор пришел ко мне в новогоднюю ночь и из него получил пулю в сердце), она была сейчас врагом номер один. Воплощенным Злом. И черный глазок холодно и спокойно смотрел ей в грудь, на уровне солнечного сплетения. Туда, куда Вере Алексеевне, взявшей на себя чужой страшный грех – грех убийства, вошел клинок, сработанный ее братом. Вот и настало для тебя время платить по счетам, подруга Тарзана. Лишь один вопрос еще казался ей важным, у порога смерти…

– Зачем ты это сделала, Валя? ЗАЧЕМ?!

– Я сказала, заткнись! Сука, если бы не ты… – Девочка с усилием оторвала ненавидящий взгляд от Майи и посмотрела на Лику. В ее глазах – Майя поклясться бы могла! – появилась вдруг самая настоящая нежность. – Келли, честное слово, я только ради тебя… Помнишь, мы болтали после уроков – тогда еще математичка заболела… Помнишь?

– Да, – сказала Лика одними губами.

Валя вдруг обмякла и коротко рассмеялась, будто услышала что-то забавное. Майе был знаком этот смех: с того новогоднего вечера, когда она стояла у окна в пустом кабинете истории, в руке был бокал с ликером, и все были живы, живы, живы… И золотистые песчинки кружились у самого дна.

– Ты говорила, что возьмешь меня с собой в Штаты, учиться в колледже. Мы мечтали, как это будет здорово: сидеть за одной партой, вместе ходить вечером в бар, играть в поло… Ты помнишь?

Дверь в палату отворилась, вошел Колчин и тихо сказал:

– Валюша, все кончено. Отдай пистолет.

Она, будто не слыша, на негнущихся ногах шагнула вперед. Указательный палец еще лежал на крючке, и пистолет еще был опасен, но из такого положения уже не стреляют. Майя перевела дыхание. Кажется, смерть опять промахнулась.

– Я никому не хотела делать больно. И Грише, хотя он иногда бывал такой противный… Какого черта ему не плясалось на дискотеке!

– Он видел тебя в костюме ведьмы, да?

– Я как раз оттащила охранника в кабинет истории, оглянулась – он стоит в дверях, в желтом костюмчике с капюшоном, и смотрит… А у меня маска съехала набок – конечно, он меня узнал.

– А потом ты велела ему указать на школьного директора, – еле слышно сказала Майя.

Валя всхлипнула – пополам с рвущимся наружу смехом, предвестником истерики.

– Я сто раз ему говорила: тебе нечего бояться. Только скажи следователю, что видел в коридоре человека в костюме Деда Мороза (против Василия Евгеньевича я тоже ничего не имела – просто на него так удобно было все свалить). А Гриша… Он все время пялился в зеркало в вестибюле – где я отражалась… А потом вдруг улыбнулся и подмигнул. Он бы выдал меня – рано или поздно. Поэтому мне пришлось… Лика, я не хотела! Я бы все сделала – я же купила ему этого несчастного Бэтмена! Я бы и гонки ему подарила – но где бы я взяла столько денег?!

Она сделала еще шаг и опустилась на корточки рядом с кроватью Келли. Она уже ничего не просила и ни на что не надеялась.

– Теперь ведь все равно, да?

Анжелика протянула руку и неловко дотронулась до Валиных волос.

– Наверное, да.

– Скажи честно, это важно для меня… Ты бы меня не обманула? Ты правда взяла бы меня с собой?

– Правда, – мягко сказала Келли.

И Валя наконец расплакалась – бурно, взахлеб, словно прорвало плотину. Ненужный теперь пистолет выскользнул из пальцев, она свернулась калачиком на полу, подтянув колени к подбородку, черная коса распалась, и волосы, роскошные, шелковые, предмет острой зависти всех куце остриженных одноклассниц, накрыли ее с головой…

Когда-то, еще прошлой весной, вдвоем копаясь в Ликиных видеокассетах (стандартный набор: два «Терминатора», четыре «Чужих», «Титаник» и «Водный мир» с Кевином Костнером), Майя с некоторым удивление обнаружила «Поющих под дождем» – культовый фильм конца пятидесятых. Теперь она узнала, что Келли придумала себе кличку в честь актера и режиссера Джина Келли, предмета поклонения поствоенных эстетов. Кроме того, ей открылось, что Лика, оказывается, обожает Поля Мориа и Джеймса Ласта и терпеть не может «Ласковый май» («Врубаю его, только когда хочу предков позлить. Ну, или еще кого-нибудь»), из еды любит манную кашу, а из шедевров кинематографа– «Семнадцать мгновений весны». Словом, решительно не соответствует имиджу, который сама же лелеяла все эти годы («Только не говорите никому, тетя Джейн. Засмеют еще»). Она ласково потрепала девочку по волосам: «Я – могила».

– А папа уезжает в Москву, – вздохнув, сообщила девочка. – Будет заседать в своей Думе. Он говорит, что вопрос о колледже для меня уже решен, а мне совсем не хочется ехать. Странно, да?

Они помолчали.

– Вы придете еще?

– Обязательно, – сказала Майя. – Хочешь, чтобы я что-нибудь принесла?

Келли секунду подумала и покачала головой:

– Ничего не хочу. Приходите сами: просто поговорить.

– Тебе нужно поговорить с мамой, – сказала Майя. – Она сейчас нуждается в тебе.

Уже выйдя из больничного корпуса, она оглянулась и посмотрела наверх. Анжелика торчала в окне третьего этажа и смотрела ей вслед – кусочек зеленой пижамы со слишком, пожалуй, широкими рукавами для худеньких рук, и, кажется, впервые за эти дни неуклюжее подобие улыбки на лице.

– Старуха ошиблась, – задумчиво проговорил Артур, открывая дверцу машины. – Она подозревала собственную внучку. А я подозревал Леру…

– Мы все ошибались, – сказала Майя. – Хотя я давно должна была догадаться… Помнишь, когда мы встретились в школьном вестибюле, Лера сказала: «Последнюю задачу пришлось „содрать" у Веньки Катышева…» «Содрать» на школьном жаргоне означает «срисовать» или «списать»… Позже, в магазине, она при нас похвалила свою подружку: «Валька знаете какие костюмы придумывает! Закачаешься!» Гриша посмотрел на Бабу Ягу в витрине и возразил: «Сдирает».